Текст книги "Флибустьер"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Озлился на тебя? Чего молчишь? – Мортимер тряхнул Серова за плечо.

– Нет, не озлился, – возразил Хенк. – Эндрю-то как есть живой! И целый почти! Шкура, конечно, порезана, так это испанец расстарался, а вовсе не Брукс.

Серов прожевал последний кусок, проглотил и отодвинулся от огня.

– Повысили меня, – произнес он, вытирая губы. – Вышло мне повышение, ребята, и теперь я у Садлера в помощниках.

– Повезло! – сказал Мортимер. – С таким везеньем, приятель, ты на небеса угодишь за час до того, как дьявол узнает о твоей смерти.

– Ну, спасибо на добром слове, – ухмыльнулся Серов и добавил: – Уж не знаю, стоит ли теперь водить компанию с такими оборванцами, как вы.

Мортимер хихикнул и повернулся к Хенку:

– Заносчивые эти французы! Папаша мне говорил, что это у них от жратвы. Перца много кладут, а перец кровь горячит и мозги будоражит, оттого и гордость у них чрезмерная. Но если будет случай чужие сапоги пропить, тут француз всегда при деле.

– Ладно, в следующий раз мои пропьем, – пообещал Серов. – А вот скажите, братцы, не завалялось ли у вас в карманах песо? Никогда не видел, а поглядеть хочется.

– Прах и пепел! Песо не видел? – Мортимер уставился на него, точно на кретина.

– Что удивляться? Я ведь из Нормандии, а там песо не в ходу. У нас эти… – Серов наморщил лоб, припоминая валюту из «Трех мушкетеров», – у нас экю, пистоли и ливры. Еще голландские тугрики есть, то бишь гульдены… Так покажешь или нет?

Мортимер, помрачнев, запустил руку в карман, просунул пальцы в здоровенную дыру и показал Серову кукиш. Сзади заржали, и он, приподняв голову, встретился взглядом с корсаром по прозвищу Страх Божий. Смотреть на него без содрогания было невозможно: в щеке яма, нижняя челюсть сворочена набок, ноздри вырваны, и на лбу три каторжных клейма: французское – с лилиями, английское и испанское – со львами. Везде наследил и всем насолил, подумал Серов, разглядывая эти почетные украшения.

– У этих, – Страх Божий скривился в сторону Хенка и Мортимера, – грош не залежится! Вот, смотри!

Он раскрыл ладонь с корявыми, похожими на сучья пальцами, продемонстрировав серебряный диск с короной и многочисленными гербами. Монета была побольше николаевского рубля и даже на вид казалась тяжелой и основательной. Источник грозных сил Испании, ее галеонов, крепостей и армий, ее оружия и пушек, она сияла в пламени костра, словно излучая блеск имперского могущества. И в то же время, как почудилось Серову, она была пленницей – не пальцы испанского гранда или купца ласкали ее, а нежила рука пирата.

Страх Божий ухмыльнулся, показав огромные клыки, спрятал монету в пояс и исчез в темноте. Отодвинувшись подальше от пылающего плавника, Серов расстелил куртку на песке, снял перевязь и шпагу, улегся и закрыл глаза. Впервые под ним ничего не качалось, не рокотала вода за бортом, не гудели канаты, не трепетали белые полотнища парусов. Он был на земле, на прочной и надежной тверди, достаточно обширной, чтоб вытянуть ноги и не уткнуться при этом в чью-то спину или грудь. И пахло здесь иначе, чем на корабле, не порохом, смоленым деревом и немытыми телами, а чистым свежим ароматом зелени.

Эта земля с ее запахами и море, шумевшее в сотне шагов, были реальны, так реальны, что не приходилось сомневаться в их существовании. Иное дело люди – они могли обмануть, представить вместо истины иллюзию, построить старинные корабли, нарядиться в отрепья и, договорившись меж собой, разыграть какой-то непонятный спектакль. К людям и их деяниям Серов испытывал недоверие, хотя чувства и разум убеждали в обратном: корабль вроде бы казался кораблем, битва – битвой, а смерть – смертью. И все же инстинктивно, на уровне подсознания, он отвергал, отталкивал происходящее с ним или, возможно, не желал в это поверить. Ведь главное, на чем стоит человек, – все-таки вера, не вера в Бога и сверхъестественные силы, но твердая уверенность в том, что чувства его не обманывают и мир таков, каким он видится и слышится. Поколебать или разрушить эту веру – прямая дорога в безумие.

И здесь, на твердой земле, Серов вдруг понял, насколько приблизился к этой границе. Видимо, все эти дни он пребывал в шоковом состоянии – двигался, ел, говорил, сражался, автоматически подчиняясь одной-единственной идее: выжить. Он как бы скользил по тонкому льду над темной пучиной океана, отгоняя мысли о его бездонном чреве; главное – заметить трещину или открытую полынью и не свалиться в нее, а сделать шаг к земле. И теперь, ощущая надежную твердь, прижимаясь к ней бедрами, спиной, плечами, он осознал, что океан и бездна существуют и непременно поглотят его, если не признать их реальность.

Перевернувшись на живот, Серов уткнулся в куртку лицом, стиснул челюсти и тихонько взвыл. Куртка была иной реальностью, такой же, как его блокнот, часы, бумажник с паспортом и зажигалка. Что еще? Авторучка, носовой платок, российские купюры, горсть монеток и одежда… Все это можно оставить на память, спрятать в матросский сундучок, как раритеты прошлого, и облачиться в камзол и ботфорты, подвесить шпагу, набить карманы песо. Вот символы мира, в котором пройдет его жизнь! И надо примириться с ними, если не желаешь стать умалишенным…

Эти мысли мучили Серова, не давая задремать. Впрочем, обстановка не слишком располагала ко сну – у дюжины костров орала, пила и жрала орда грабителей и разбойников, наряженных в пестрые лохмотья и вооруженных до зубов. Кто, оседлав бочонок с ромом, хлебал из кружки, кто пытался столкнуть счастливца, чтобы добраться до спиртного самому, кто палил из мушкета, кто махал тесаком и вопил, описывая свои подвиги, кто плясал, разбрасывая песок, кто, с нехорошим блеском в глазах, вытягивал нож из голенища и примерялся к горлу приятеля. Земля – не корабль, где все на виду и все в капитанском кулаке… К тому же капитан был реалистом и понимал, когда его разжать.

Уйти, подумал Серов, сбежать хоть на время и не видеть… Он ощущал острую потребность в одиночестве; пережитое в этот день вдруг навалилось на него, согнуло, придавило, будто он сам, а не испанец, был привязан к столбу у хижины и ждал, когда в него разрядят пистолет. Собственно, могли бы тоже шлепнуть, и гнил бы сейчас под пальмами, как сказал Мортимер… Ну, пронесло! Можно сказать, невероятное везенье… Арифметика спасла…

Серов поднялся, отряхнул куртку, надел ее, прицепил шпагу и побрел в глубь острова. Мимо костров и пьяных морд, мимо пустого стола и валявшихся рядом табуретов, мимо сколоченных из плавника лачуг, мимо мохнатых пальмовых стволов. Деревья стояли редко, и полной темноты под ними не было – лунный свет позволял разглядеть даже мелких крабов, копошившихся в песке. Шум и гам за спиной постепенно становились тише, но деваться от них все равно было некуда: островок крохотный, от берега до берега метров семьсот. Посередине горушка, вспомнилось Серову, и вскоре он ее увидел – черная тень невысоко поднималась над пальмами, закрывая ближние к горизонту звезды. Свет луны падал на противоположный склон, а этот, обращенный к нему, прятался во мраке, и лезть на эту горку, не видя ничего, явно не стоило. Обогну, решил Серов и зашагал по узкой полоске песка между темным склоном и деревьями.

Приступ отчаяния прошел, и он убедился, что может рассуждать холодно и здраво, будто расследуя некий криминальный случай, произошедший не с ним, а с вовсе посторонним человеком. Такая отрешенность – необходимое качество детектива, который часто сталкивается с бедами и горестями; он должен погасить эмоции, забыть о жалости и обратиться к фактам. Это аксиома, тем более верная, если сам сыщик угнетен бедой и горем. Отринуть их и не жалеть себя! Как же иначе разобраться в ситуации?

– Оценим потери и приобретения, – пробормотал Серов, грустно кивая головой. Список потерь был огромен и невосполним: родные, близкие, друзья, его работа, вся его жизнь, весь мир с такими привычными удобствами, мир, где не было ни расстояний, ни первобытной дикости, – во всяком случае, на Земле; бесспорно, не самый лучший из миров, однако такой, в котором, если не обращать внимания на мелочи, он чувствовал себя уютно и привычно. Мир, в котором он был Андреем Серовым, а не Эндрю Серра, жил в родной стране и говорил на русском; все это, включая имя, родину, язык, также являлось потерей, столь же неизбежной, как электричество, авиалайнеры, смывной клозет и телефон. Приобретений же насчитывалось меньше, много меньше – собственно, он видел лишь одно: в этой эпохе, свободный от обязательств и привязанностей, Андрей Серов мог делать что угодно. Разумеется, с учетом мнений капитана Брукса, Пила, его помощника, боцмана Стура и остальной пиратской шатии-братии.

Печальный итог! Не успев поразмыслить над ним, Серов быстро обернулся и положил ладонь на рукоять клинка. Ему показалось, что сзади слышатся некие шорохи, будто по его следам крадется человек. Или же зверь? Но что за звери могли водиться на этом островке? Тапиры, ягуары, крокодилы? Чушь, нелепость! Этот клочок земли служил прибежищем лишь черепахам да крабам.

Он стоял с обнаженной шпагой, всматриваясь в обманчивые тени, слушая далекий гул пиршества и журчание воды – видимо, где-то рядом был ручей. Эти звуки не заглушали подозрительного шороха; кто-то определенно шел за ним и не старался скрываться. Наконец в лунном свете мелькнула стройная фигурка, и сердце Серова вдруг забилось чаще. Шейла? Кажется, она… Конечно, она! Месяц серебрил ее волосы, посверкивали пряжки на поясе и сапогах, блестела спадавшая на грудь цепочка с крестиком, но глаза были непроницаемы и темны.

«Разыскивала меня? Зачем?» – подумал Серов и вложил клинок в ножны. Потом отвесил поклон – такой, к какому привык на цирковой арене, согнувшись в поясе и едва не достав до земли руками.

– Мисс Шейла?

– Шейла Джин Амалия Брукс, если быть совсем уж точной. – Ее голос казался звонким и слегка насмешливым, и слушать его было приятно.

– Андре Серра, – он снова поклонился.

– Эндрю Минус, – уточнила девушка.

– Почему?

– Дядя Джозеф сказал, хорошо считаешь. Серов усмехнулся:

– Мне кажется, Эндрю Плюс звучало бы лучше.

– Плюсом еще надо стать. – Ее зубы тоже сверкнули в улыбке. – Сейчас ты только минус. – Сделав шаг к Серову, она прикоснулась к перевязи шпаги. Пахло от нее восхитительно – юным женским телом, солнцем и морскими ветрами. – Слушай, Эндрю… ты меня выручил – там, на галеоне, когда мы схватились с испанцами… Не думай, что я забыла или что мне неведома благодарность, – это не так, клянусь Девой Марией! Но свое ты уже получил, и не рассчитывай, что это повторится.

– Что – это? – Серов, улыбаясь, вдыхал чудные ароматы.

Она немного отодвинулась.

– Ты ведь из Франции, да? Из Старого Света? И ты впервые здесь?

– Впервые. Я приплыл на «Викторьезе» и… Ладошка Шейлы повелительным жестом коснулась его губ.

– Я знаю. Там, у вас, все другое… У вас леса и парки, а не болота и сельва, дороги, а не тропы, и города, огромные города, Лондон, Париж, Антверпен… Я знаю, Росано мне рассказывал! Я слышала, там за четыре песо можно купить бычка или хорошее платье, а здесь ты получишь за них кварту[21]21
  Кварта – английская мера жидкости, равная 0, 94 литра или двум пинтам (пинта – 0,47 литра). Кварта составляет четверть галлона (3,78 литра).


[Закрыть] рома. Зато быки бесплатные, их можно подстрелить на Эспаньоле, выдубить шкуру и сделать одежду… И люди тут другие, Эндрю. Жестокие, безжалостные! Запомни мои слова!

– Зачем ты мне это говоришь?

– Предупреждаю в знак благодарности, – пояснила Шейла. – Сегодня ты ослушался дядюшку Джозефа, а он строптивых не любит. Ты все еще жив… жив потому, что дяде известно, кто меня выручил. Но с этим все. Все! Не выполнишь другой его приказ, пойдешь кормить акул. Покарай меня Господь, если не так!

Перекрестившись, она отступила на несколько шагов и, когда Серов шевельнулся, махнула рукой:

– За мной не ходи. И не пяль на меня глаза слишком часто, этого дядя Джозеф тоже не любит.

– Тебе приятно, когда я смотрю? – спросил Серов.

Журчащий смех был ему ответом. На мгновение облако скрыло луну, тени дрогнули, и девушка исчезла. Ее аромат все еще витал в воздухе, и он внезапно понял, что продолжает улыбаться.

– Первый человек, – тихо произнес Серов, – первый нормальный человек, которого я тут встретил. Надо же, явилась, чтобы меня предостеречь! Хотя испанцев она не жалела.

Странный покой снизошел на него. Он вытащил часы, взглянул на циферблат – они показывали шесть двадцать, нечто совсем несообразное. Потом припомнил, что часы идут по времени Петропавловска, покачал головой и сунул их в карман. Все тут другое, сказала Шейла Джин Амалия, все не такое, как в Старом Свете… другие леса и города, другие люди, и время тоже другое… Если б она знала, как права!

Серов направился обратно в лагерь и по дороге размышлял о том, что список его приобретений, может быть, окажется не так уж скуден и найдется в нем такое, что достойно отметить в первой строке и с заглавной буквы. Что-то теряешь, что-то находишь, вертелось у него в голове – старая песня, знакомая мелодия, которую были не в силах заглушить выкрики, божба и пьяный рев. Кто знает, какие еще находки будут подарены судьбой?

Он посмотрел под ноги и увидел след сапожка Шейлы, отпечатанный в песке.

Глава 7
ТОРТУГА

С севера Тортуга в самом деле напоминала черепаху[22]22
  Название острова Тортуга происходит от испанского слова, обозначающего черепаху.


[Закрыть], голова которой глядела на запад, а острый маленький хвостик – на восток. Северный берег острова, безлюдный и обращенный к открытому морю, выглядел как нагромождение серых и бурых утесов; здесь волны бушевали у подножий скал, солнце сжигало скудную растительность, и мнилось, что редко встретишь на свете столь негостеприимную местность. С юга вид разительно менялся. Стоя на эспланаде перед губернаторским дворцом, Серов рассматривал просторную бухту, город, что раскинулся рядом с ней, защищавший его форт и поднимавшиеся вверх, к скалистой гряде, террасы с плантациями сахарного тростника и рощами пальм, манценилл, фиговых и банановых деревьев. В глубине острова рощи переходили в настоящие леса, населенные большей частью птицами, безопасные и приветливые. Однако люди на Тортуге жались к бухте и морю; кроме Бас-Тера, островной столицы, вдоль побережья насчитывалось еще десяток местечек и крохотных городков – Кайон, Ла-Монтань, Ле-Мильплантаж, ЛеРинго, Ла-Пуэнт-о-Масон и другие. Капитан Брукс имел усадьбу в Ла-Монтане, милях четырех от Бас-Тера, но там Серов еще не бывал. На Тортуге он находился половину дня и успел насладиться лишь пейзажами этого корсарского рая.

Сейчас он ждал капитана и казначея на площади между гарнизонной казармой и лестницей, ведущей к дверям каменного двухэтажного особняка. Резиденция губернатора де Кюсси где-нибудь в Европе скромно именовалось бы домом или в лучшем случае виллой, но в Вест-Индии это был настоящий дворец. Крепкие стены, высокие застекленные окна, дверь из драгоценного кампешевого дерева[23]23
  Кампешевое дерево – дерево семейства бобовых, растущее в Центральной и Южной Америке, из древесины которого получают ценную краску – синий сандал; кампешевый экстракт также применяется как дубитель.


[Закрыть], галерея с тентом на резных столбах, что протянулась вдоль второго этажа, – все это было знаком роскоши, почти немыслимой в диких вест-индских краях. Такое мог себе позволить лишь губернатор и еще десятка три или четыре богатейших обывателей Бас-Тера, причастных, в основном, к скупке и перепродаже награбленного. Каждому из них полагался свой кусочек пирога, но после того, как де Кюсси его нарежет и распределит согласно чинам и заслугам жаждущих. Первым в их списке шел Людовик XIV, престарелый король-солнце[24]24
  Людовик XIV, один из самых могущественных монархов Европы, современник Петра I, единолично правил Францией 54 года (1661 – 1715) после смерти кардинала Мазарини. В 1701 г. ему было 62 года.


[Закрыть], затем сам кавалер де Кюсси и Французская Вест-Индская компания[25]25
  Начиная с д'Ожерона, губернаторы Тортуги представляли не короля и правительство Франции, а организацию сугубо коммерческую – Французскую Вест-Индскую компанию, которой был дан на откуп остров со всем его населением и пиратским промыслом.


[Закрыть], а уж потом все остальные, торгующие плодами колониальных заморских земель, какао, сахаром, ценной древесиной и табаком.

У лестницы стояли три сундучка под бдительной охраной Кактуса Джо, Рика Бразильца и четырех братьев-скандинавов. Хрипатый Боб сидел подальше, устроившись прямо на земле и придерживая поводья трех мулов, дотащивших сундуки из гавани по крутым улочкам Бас-Тера. Командовал отрядом боцман Стур; его кряжистая фигура маячила за крупами животных, челюсти мерно двигались, перетирая табак. Иногда он смачно сплевывал, отворачиваясь от дворцовых окон – видимо, из почтения к губернатору.

Серов попал в эту компанию в качестве писаря. За недолгие дни плавания от островка, где подсчитывали добычу, до Тортуги выяснилось, что почерк у него не в пример разборчивей и лучше, чем у Тома Садлера, а клякс он сажает меньше. Совсем без клякс он не мог обойтись – опыт в обращении с гусиным пером был у Серова самый минимальный. Впрочем, в глазах капитана это не являлось слишком большим недостатком; как человек хозяйственный и прагматичный, Брукс сообразил, что в команде появился редкостный специалист, коему можно доверить приходную книгу. Это, разумеется, не освобождало Серова от прочих повинностей – тянуть канаты, ставить паруса, а также драить палубу.

Над городом раскатился грохот – в крепости, отмечая полдень, ударила пушка. Вслед за тем дверь наверху отворилась, Садлер высунул щекастую рожу, убедился, что сундуки на месте, и рявкнул:

– Заносите!

Боцман Стур сплюнул коричневую жижу на холку мула и дублировал приказ:

– Живей шевелитесь, винные утробы!

Матросы попарно взялись за сундуки и потащили их по лестнице. Серов, с книгой и чернильницей, шел следом. За ухом у него торчало перо, длинная шпага колотилась о ноги.

Сразу за дверью был большой холл, каменная облицовка которого берегла прохладу. Слева – кордегардия[26]26
  Кордегардия – помещение для охраны.


[Закрыть] с четырьмя усатыми молодцами в мундирах, при пистолетах и саблях; справа, за аркой, открывается анфилада парадных комнат с картинами и гобеленами, люстрами из бронзы и хрусталя, утыкаными свечами, и вычурной мебелью в старом французском стиле: гнутые ножки диванов, шкафов и столов, перламутровая инкрустация, расписные фарфоровые медальоны. Серов окинул эту роскошь равнодушным взглядом – не того еще насмотрелся в музеях и царских дворцах. Прямо была двойная лестница на второй этаж, а между ее пролетами виднеется патио, внутренний дворик с круглым бассейном посередине, дюжиной невысоких пальм и виноградной лозой, оплетающей стены. В дальнем от входа углу – стол с кувшином и кубками, кресла и два человека, сидевшие рядом будто хорошие приятели. Одним был капитан Брукс в лучшем своем камзоле и начищенных до блеска башмаках, другим – вальяжный мужчина под пятьдесят, одетый в атлас. Его полногубое лицо с крупными чертами и породистым носом обрамляли светлые кудри парика, рукава и ворот сверкали золотым шитьем, и столь же ярко блестели кольца, пуговицы и табакерка, которую он держал в руках. Де Кюсси, главный босс, догадался Серов.

– Сюда! – Том Садлер показал, где опустить сундуки, откинул крышки и сделал знак, приказывая пиратам удалиться. Серову было велено встать за креслом капитана.

Губернатор приподнялся, бросил небрежный взгляд на серебро.

– Триста двенадцать фунтов с четвертью? – Голос у него был резкий, решительный. – Отлично, капитан. Я распоряжусь, чтобы мешки с монетой доставили в гавань примерно через два часа. Пять тысяч песо. С учетом срочности я увеличу портовый сбор.

– Пять тысяч шестьсот двадцать песо, и ни монетой меньше, – твердо сказал капитан Брукс. – Свое вы получите при продаже испанской лоханки. Кроме того, я хотел бы побыстрее сбыть остальные товары, табак, какао и сахар. Сколько там? – Он повернулся к Серову.

– Четыре тысячи восемьсот девяносто песо, – доложил тот.

– Их я тоже хочу получить до заката. Быстро! Открыв табакерку, де Кюсси изящно подцепил щепотку табака и втянул ее трепещущими ноздрями. Поднес к лицу кружевной платочек, чихнул и промолвил:

– Ясно, как свет Господний, капитан. Вы были в море едва ли десять дней и уже вернулись с призом – пусть скромным, но все-таки… Запасы ваши почти не израсходованы, и чем быстрее ваши люди получат и прокутят деньги, тем скорее вы отправитесь искать добычу. Сколько приходится на рядовой состав? На каждого?

Он бросил взгляд на Серова, который, дождавшись кивка капитана, вежливо склонил голову и произнес на французском:

– Сорок семь с третью песо, монсиньор.

– Француз? – встрепенулся губернатор.

– Мой помощник, – буркнул казначей. – Андре Серра. Говорит, что папаша его – маркиз. Из этой… как ее… Нормандии.

Де Кюсси покивал головой в пышном парике.

– Возможно, возможно… кого не заносит в Вест-Индию… Кажется, достойный молодой человек и хорошо воспитанный, только одет странновато. – Он поднял кувшин и собственноручно разлил в бокалы багряное вино. – Итак, мсье Брукс, правильно ли я вас понимаю: вы хотите получить всю сумму чистоганом, сбросить песо в мошну кабатчикам и шлюхам и поскорей убраться в море? А с целью наших окончательных расчетов оставляете мне испанский корабль?

– Именно так.

Капитан с мрачным видом осушил бокал. По его лицу было заметно, что ничего хорошего он от этой сделки не ожидает, но, как человек разумный, мирится с неизбежным.

– Ну что ж, я, пожалуй, соглашусь, – Губернатор отхлебнул из бокала. – Полсотни песо ваши люди прогуляют за ночь и, возможно, за следующий день. Завтра вечером или послезавтра утром вы сможете отплыть. Что же касается испанского судна… Я постараюсь продать его для вас, мсье Брукс, а выручку поделим пополам. Это вас устроит?

Томас Садлер протестующе затряс щеками, а лицо капитана Брукса потемнело. Резко отставив кубок, он сказал:

– Треть! Треть для вас, две трети – нам! Дьявол меня побери, если кто-то от Мексики до Наветренных островов сможет сделать лучшее предложение!

Очевидно, по мнению де Кюсси, такие люди имелись. Он пожевал губами, спрятал в рукав камзола табакерку и молвил:

– Треть слишком мало, учитывая срочность, на которой вы настаиваете. Мало, клянусь Иисусом и всеми святыми угодниками! Две пятых, и это мое последнее слово.

Серову показалось, что Томас Садлер что-то неразборчиво пробормотал, про клопа или, возможно, про вошь – во всяком случае, упоминалось некое кровососущее насекомое. Капитан Брукс кисло усмехнулся и хлопнул ладонью по столу в знак согласия:

– Договорились! Кто и когда выплатит мне деньги за груз?

– Ну-у, скажем так… – протянул губернатор, лаская завитки своего парика. – Какао и сахар возьмут мсье Филибер, мсье Баррет и кавалер Сент-Онж. Возьмут по названной вами цене и рассчитаются сегодня к вечеру. Момент для продажи удобен – Пьер Пикардиец[27]27
  Пьер Пикардиец – историческая личность, сподвижник знаменитого пирата Олоне, к описываемому времени уже покойного. Также плавал с Генри Морганом.


[Закрыть] вернулся пустым. Ходил к Москитовому берегу[28]28
  Москитовый берег – побережье современного Никарагуа со стороны Карибского моря.


[Закрыть], взял пару нищих городишек, а в них – церковную утварь на сотню дукатов и тридцать бочек кислого вина. – В глазах де Кюсси мелькнуло презрение к столь скромным результатам. – Табак… табак, я думаю, отдадим герру Максу Фраю, нашему новому поселенцу из Гамбурга. Он…

– Разрази меня гром! – воскликнул Томас Садлер. – Табак мы всегда сдавали Кривому Гийому!

– Нет, нет! – Кудри парика взметнулись, когда губернатор энергично покачал головой. – Мсье Гийом стал в последнее время дерзок… непозволительно дерзок, я бы сказал. Думаю – нет, я даже уверен! – что он здесь не задержится. Вредный климат, изнуряющая жара и все такое… ну, вы понимаете…

Капитан и казначей понимали и, в знак согласия, разом кивнули. Серов тоже кивнул, вспомнив свою работу в московском УГРО. Если опереться на прежний опыт, происходившее сейчас было яснее ясного, и никакая старинная экзотика, все эти парики, камзолы, шпаги и сундуки с серебром, сути дела не меняла: пахан грабителей вел торг со скупщиком краденого. Краденого дважды, так как испанцы тоже не занимались честным промыслом, а грабили заокеанские земли и их несчастных обитателей.

Капитан вывернул шею, поглядел на него и приказал:

– Пиши, парень: табак – Максу Фраю, какао и сахар – Филиберу, Сент-Онжу и Баррету Язве. Оплата в песо, ливрах или шиллингах[29]29
  Ливр – французская серебряная монета, шиллинг – английская серебряная монета. В описываемый период ливр весил около 8 г, а шиллинг – около 6 г.


[Закрыть]. Деньги на бочку до вечерней зари. Записывай!

– Слушаюсь, сэр.

– Ливры и шиллинги пересчитаешь в песо.

– Так точно, сэр.

Серов раскрыл книгу, макнул перо в подвешенную к поясу чернильницу и записал что велено. Губернатор де Кюсси глядел на него с явным одобрением.

– Какой исполнительный юноша! И, я полагаю, образованный… В наше безбожное время редко такого встретишь! Может, продадите, мсье Брукс? Мне нужен толковый секретарь.

– Не продается, – буркнул капитан.

– Ну, воля ваша, настаивать не смею. – Губернатор развел руками. – Что прикажете делать с вашей личной долей? Приплюсовать к тому, что уже у меня хранится? – Дождавшись кивка капитана, де Кюсси снова налил вина. – Ну, быть по сему. А теперь, друзья мои, выпьем за понимание и сотрудничество! Кстати, хотел узнать, мсье Брукс, как поживает ваша очаровательная племянница мадемуазель Шейла? Вы по-прежнему берете ее с собою в море?

– При мне ей безопаснее, чем на берегу. Слишком много соблазнов в Бас-Тере, не для юной христианской души, – заметил капитан и присосался к кубку. Потом добавил: – Хотя, если сказать по правде, в море свои опасности. Когда испанца брали, девчонке чуть не снесли башку. А снесли бы, что бы я делал? Она у меня одна наследница!

Губернатор сочувственно почмокал полными губами.

– Вы всегда можете оставить ее здесь, вместе со своими капиталами. Здесь, в моем доме, под присмотром мадам Жаклин. Вы же знаете, что моя супруга – дама самых строгих правил… Только вот здоровьем слаба – замучили мигрень, желудочная колика и боли в пояснице. Помнится, что был у вас отличный лекарь и хирург, итальянец из Венеции… кого-то он там зарезал, если не ошибаюсь? Ну, это не важно… хирург, который никого не зарезал, двух су[30]30
  Су – мелкая французская монета.


[Закрыть] не стоит… иначе откуда ему, хе-хе, опыт взять? Если задержитесь в Бас-Тере, пришлите его ко мне – скажем, завтрашним утром. Пусть взглянет на мадам Кюсси. В прошлый раз он дал ей такую чудную микстуру!

– Непременно пришлю, – пообещал капитан и поднялся.

После серии поклонов, изящных у губернатора и более неуклюжих у капитана с казначеем, гости покинули дворец. По дороге Серову удалось заглянуть из холла в ближайшую комнату, где, под зеркалом в роскошной раме, стояли большие напольные часы. Первые, которые он увидел в этом мире… Приотстав, он вытащил свой швейцарский брегет, перевел стрелки на час сорок восемь и сунул свою драгоценность обратно в карман.

В послеполуденное время на знойных пыльных улочках Бас-Тера не было ни души. Солнце палило, слабый ветер с моря не умерял жары, и все живое, включая кур, собак и нищих, забилось по щелям и домам в поисках прохлады. У губернаторской резиденции стояли дома поприличнее, с каменными первыми этажами и деревянными вторыми, с пальмами и цветущими кустарниками вокруг, и располагались они просторно, каждый на своем участке – тут, вероятно, была обитель негоциантов масштаба мсье Филибера и кавалера Сен-Онжа. Дальше строения ветшали, уменьшались в размерах и теснились друг к другу все более кучно, образуя рядом с гаванью откровенный бидонвилль, скопище жалких хижин и лачуг немногим просторней собачьей конуры. Ничего интересного в этом зрелище не было, и Серов, шагая в арьергарде отряда, предпочитал рассматривать бухту, пристани, склады и корабли.

К счастью, его опасения, что здесь он может столкнуться с экипажем «Викторьеза», не оправдались – капер уже ушел на Сент-Кристофер, более крупную французскую колонию, лежавшую среди островов Наветренного архипелага. Если не считать баркасов и рыбачьих лодок, в бухте Бас-Тера сейчас стояли шесть кораблей: «Ворон» с захваченным испанским галеоном, голландский билландер[31]31
  Билландер – торговое двухмачтовое судно голландской постройки с особым парусным вооружением – нижний парус на грот-мачте был подвешен на рее, составлявшем с мачтой угол в сорок пять градусов.


[Закрыть] и два торговых судна Французской Вест-Индской компании с грузом тканей, пороха, вина и остальных предметов, подходящих для заморской торговли. Последний корабль, трехмачтовый «Гром», принадлежал тому самому Пьеру Пикардийцу, о чьих успехах губернатор отозвался столь презрительно. Его команда слонялась сейчас по кабакам, пропивая последние гроши.

Солнце огненным глазом сияло в небе, и тихая морская гладь была похожа на полупрозрачный зеленый нефрит с прожилками белоснежной пены. В двух лигах к югу от острова зелень становилась интенсивней, нефрит превращался в яркий изумруд, расцвеченный коричневым и желтым, – там лежала Эспаньола, Большая Земля, размеров которой Серов не знал, но смутно чувствовал, что сотней километров тут не обойдется[32]32
  Остров Эспаньола (или Гаити) протянулся с востока на запад на 600 км, а с севера на юг – на 200 км в самом широком месте.


[Закрыть]. По Эспаньоле бродили дикие быки, и охота на них считалась важным местным промыслом, кормившим четверть населения Тортуги, три или четыре тысячи буканьеров. Многие в экипаже «Ворона» были из этих охотников – Хенк, Алан, Чарли Галлахер, Джос, Люк и, очевидно, другие, пока незнакомые Серову.

Отряд спустился к гавани. Пожалуй, именно здесь, а не в дворце губернатора, билось хищное сердце Бас-Тера. Вдоль воды шел заменявший набережную пыльный тракт с деревянными причалами, пирсами, мостками и привязанными к ним плавсредствами различного калибра, от утлой пироги и плота до баркаса. В дальнем конце, у скал, где глубина позволяла швартоваться судам побольше и пристань была посолидней, разгружался голландский билландер. Тут и там сновали лодки, одни – рыбачьи, другие – перевозившие людей или грузы, а две или три побольше, под парусами, направлялись через пролив к Эспаньоле. С северной стороны набережной – той, что была обращена к земле – тянулись кабаки и лавки, склады и веселые дома, а также универсальные заведения, где предлагалось абсолютно все, от рома и джина до женщин и ночлега. Были тут и пункты скупки всякого добра, какое могли предложить морские разбойники, ибо не каждый раз им выдавали зарплату звонкой монетой. Доля, конечно, определялась в песо, реалах или дукатах, но вместо них могли предложить пистолет, кольцо, окровавленный камзол или другую вещицу, которую можно продать либо, на худой конец, пропить. Скупщики и менялы являлись важной частью этого процесса и были в Бас-Тере людьми уважаемыми, хотя и не в той степени, как мсье Баррет и герр Макс Фрай. Что ж, каждому свое, думал Серов, оглядывая шеренгу кабаков и лавок; есть гиены, есть крысы, и аппетиты у них разные.

Джозеф Брукс остановился у мостков, к которым была причалена шлюпка с «Ворона».

– Боцман!

– Да, сэр!

– Объяви парням, что монету получат на вечерней заре. Ночь, день и другая ночь в их распоряжении. Послезавтра утром все должны быть на борту, а тех, кто будет пьян и не сумеет влезть на мачту, ты слегка прополоскаешь.

– Как обычно, сэр? Три раза?

– Да. И еще одно: лекарю влей в глотку бутыль рома и запри в каюте, чтобы к утру проспался. На берег не пускать! Иначе он, клянусь Христом, налижется до чертиков! – Капитан поворочал головой, оглядывая бывшую с ним команду, и ткнул Серова в грудь: – Ты, Эндрю! Утром проводишь лекаря к губернаторской мадам. На обратной дороге может хоть до бровей накачаться, но на корабль ты его притащишь. Ясно?

Теперь в няньки определили, подумал Серов, но ответил как положено:

– Так точно, сэр!

Брукс повернулся и начал, сопя и отдуваясь, спускаться в шлюпку.

* * *

Мешки с монетой привезли на вечерней заре, и, пока солнце садилось в морские волны, Том Садлер и Серов отоваривали команду на верхней палубе. Каждому полагалось сорок семь больших серебряных монет плюс одна поменьше, кому ливр, кому шиллинг; в целом это составляло больше килограмма серебра. Приличные деньги, размышлял Серов, отсчитывая монеты и складывая их столбиками. Даже в его времена, в Москве или, положим, в Стамбуле либо Барселоне, на них можно было погулять если не с размахом новых русских, то все-таки вполне шикарно.