Текст книги "Окно в Европу"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ПОГРАНИЧЬЕ

На пограничную хазарскую стражу наткнулись верстах в двадцати от берега реки. Десятник Сидор объяснил Хайлу, что чучмеки не пасут у Дона табуны и отары и тем более не селятся близко к большой воде, опасаясь казацких набегов. Чучмеками в этих краях называли печенегов, половцев, хазар и выходцев с Кавказа, всех, кто обитал на землях между речными берегами и предгорьями. Прозвище это было собирательным и неопределенным, ибо жили на Кавказе сотни племен, каждое на особицу, со своим языком и обычаем. Многих соблазняли плодородные равнины, тянувшиеся от Каспия до Черного моря. Горцы спускались с неприступных вершин, признавали хазарскую власть, ставили в степи аулы, разводили коней, баранов и быков и превращались в верную добычу для казаков. Наученные горьким опытом за много лет, хазары отодвинули границу от Дона и охраняли не левый берег, а поселения скотоводов, лежавшие южнее. Иногда их всадники наезжали к Дону, но то были редкие случаи; большей частью стража патрулировала степь.

По этой ли причине или какой иной, но до полудня не встретилось отряду ни пешего, ни конного, ни быка, ни овцы, ни паршивой козы. Казаки за спиной Хайла негромко переговаривались, расспрашивали Алексашку, как он реку одолел, вплавь или на самодельном плоту, а сын Меншиков хвастал, что Дон для него не помеха, случалось форсировать и другие водные препятствия. Скажем, Темзу в Лондоне, когда он стырил кошель у принца Уэльского и за ним гнались королевские гвардейцы.

Казаки на это посмеялись, а Ромка Буревой сказал, что дядька Ермолай куда страшнее тех гвардейцев – догонит, мало не покажется. Потом Чурила откашлялся, опробовал голос и запел. Песня была шутейная, старинная, какую пели на Дону испокон веков:

 
А когда помрешь ты,
Милый мой дедочек,
А когда помрешь ты,
Сизый голубочек?
 

Казаки бодро грянули припевку:

 
Во середу, бабка,
Во середу, любка,
Во середу, ты моя
Сизая голубка!
 

Но только Чурила завел новый куплет, как вынырнули из трав всадники в островерхих колпаках, и грянул выстрел, приказ остановиться. Натянув поводья, Хайло сказал:

– Ждем здесь. Как подъедут ближе, машите руками, а ты, Ромка, кричи, что с миром едем и просим допустить в Саркел.

Хазары, однако, приближаться не стали, остановившись вдалеке, на дистанции выстрела. Было их четверо, и, надо думать, они опасались, что многолюдный отряд стопчет их или пленит. Вскоре Хайло разглядел, как от группы стражей отделился всадник и поскакал к югу – не иначе как с донесением.

– Пуганые, видно, – пробормотал он, вспоминая Азовский поход и атаку своего ударного полка, первую и единственную. Ох и молодецкая случилась сеча! Сквозь завалы прорвались, траншеи одолели, схлестнулись с хазарской конницей и положили супротивников без счета! Кто ж знал, что заманят их под пулеметный огонь, а пулеметы те ассирской выделки, особо скорострельные… Тут бы сам Хенеб-ка ничего не сделал! Правда, чезу, в отличие от воеводы Аники – чтоб накрылся он задницей Осируса! – не послал бы конный полк против укреплений. Чезу, он…

Сотник вздохнул, скрипнул зубами и оставил грустные воспоминания. Потом сказал:

– Коль девка к постели не идет, мы пойдем к девке. Но осторожно! Их трое, и, чтоб не пугать, посылаю троих. Ромка старший, а с ним Прошка и Пяток. Тихим ходом поезжайте, без лихачества.

– Как скажешь, Хайло Дихмантич.

Ромка тряхнул поводом и затрусил к хазарам, Прошка и Пяток ехали вслед. Хазары не попятились, стояли на месте, ждали.

– Чего тут поблизости есть? – спросил Хайло. – Деревни какие аль городки? Кто знает? Ты, Сидор?

– Там, – десятник вытянул длинную руку на юго-восток, – там, старшой, застава порубежная и чучмекский аул Кара Казанлар. Баранов добрых разводят, мясо вкусное, шкурки кучерявые! И дальше другие аулы, аж до самого синего моря. – Рука Сидора двинулась к западу. – Богато живут, стервецы! Ну, мы их щипем… Бог велел делиться.

– Это какой же бог? – полюбопытствовал Хайло.

– Наш, казацкий, Тащи-Хватай прозывается, на майдане стоит.

– А град здесь где? Первый, что на пути в Саркел?

Сидор заскреб подбородок, призадумался. Казачки в разговор не встревали, глядели с интересом, как трое посыльных сближаются с хазарами. Ладонь Хмыря ласкала сабельную рукоять, Пивень щелкал затвором, а братцы Петро и Иванко, неотличимые, как две горошины, прям-таки подпрыгивали в седлах.

– Щас Романыч их обложит, – сказал то ли Иванко, то ли Петро.

– Обложит! Ругаться по-хазарски он горазд! – поддержал другой брательник.

Солнце прошло полдень, но висело высоко. Ветер гнал прозрачные облака с востока на запад, с приветом от Каспия Черному морю. Было жарко. В вышине быстрыми зигзагами чертили небеса стрижи.

– Так что там с градом? – повторил Хайло, тоже глядя на трех казаков. Между ними и хазарами было теперь шагов пятьдесят.

Ответил сотнику не Сидор, а возникший рядом Алексашка.

– Есть тут город, мин херц, есть, и не маленький! На закат, ближе к морю, в сотне, думаю, верст. Я там бывал, за маком да изюмом ездил, у них того добра что грязи… Помнится, смешное название у городишки-то! Соч, Сыч или Суч…

– Сучка, – подсказал кто-то из казаков.

– Ан нет, не так… Вспомнил! Соча-кала прозывается! – Алексашка хлопнул по колену. – Дворцы там хазарских эмиров, сады персюковые, нивы изюмные и баб что мух над дохлым ишаком! Но лучшие девки в гаремах сидят, и потому, твоя милость…

– Рот закрой, – молвил Хайло. – Потом доскажешь.

Его посланцы были уже перед порубежной стражей. Ромка Буревой что-то болботал и поводил руками в стороны, будто желая обнять хазар, Прошка Армяк помахивал пучком травы, а Пяток держал винтарь дулом вниз – должно быть, для демонстрации миролюбия. Все верно делают, решил Хайло. Справные казаки, без придури! Видать, толковых выбрал Ермолай, и это хорошо… А плохо, что коня у Ермолая увели… Ну, ничего! Алексашка, шельмец москальский, двух вернет, а не вернет, так под плети положим!

Казаки притихли, наблюдая за переговорами. За спиной Хайла слышалось лишь, как сопит Свенельд и фыркают кони, стараясь дотянуться до метелок ковыля. Его пегий переступил с ноги на ногу, покосился на жеребца Алексашки и подтолкнул его плечом – мол, не вылезай вперед.

Ромка махал руками, старался вовсю, а сотник уже прикидывал, что стражи доведут их до заставы и аула Кара Казанлар, где нужно стребовать проводника. Пожалуй, еще и хазарских конников в свиту – не дрова везем, послание от князя-батюшки! А коль Сидор не врет и в этом Казанларе барашки правда хороши, стоит прикупить пару-другую и вечером, разложив костерок, насадить их на вертела, зажарить и обглодать до косточек. Ибо барашек с пылу с жару – это…

Грянул выстрел, и мечты сотника Хайло развеялись прахом. Тут же зазвенели клинки, всхрапнули лошади, и Хмырь, выхватив шашку, завопил: «Робяты, наших бьют!» – и бросил коня в галоп. «Режь, коли, руби!» – поддержали его братцы Иванко и Петро, выставили пики и ринулись следом. «Гей, хлопцы, держись! – выкрикнул Пивень, пришпоривая жеребца. – Держись! Идем! Щас супостату кишки выпустим!»

Но хлопцам помощь была не нужна. Три лихих казака Ромка, Прошка и Пяток вертелись на конях средь высокой травы, с сабель их стекала кровь, а порубленные хазары лежали в ковылях, глядя в небо незрячими глазами. Испуганные лошади без всадников умчались в степь, в одном стремени болтался пустой сапог, привязанные к седлам сумки били скакунов по бокам.

Хайло, с первым звоном сабель доставший пистолеты, направил коня к мертвецам. Такой была воинская привычка: раз палят и зазвенела сталь, хвататься за оружие. Но ехал он неторопливо, понимая, что ничего уже не изменишь, что не гонец он теперь для хазар, не посыльный государя Владимира, а разбойник, и что грамота княжья если и дойдет по назначению, так вместе с его хладным трупом. Сеча была такой внезапной и стремительной, что он успел лишь пистолеты вытащить да подумать: кто первый начал?… мои оглоеды или хазарские паскудники?… и с чего случилась драка?…

– Мамка родная! – воскликнул Чурила за его спиной, когда они подъехали к убитым. – Как есть посекли! Насмерть!

Сотник оборотился к Ромке, Прошке и Пятку. Лицо его было страшным.

– Ну, лиходеи, сучьи дети, что сотворили? Как мне теперь дело посыльное править? Как, мать вашу Исиду?

– Виноваты, старшой, погорячились! – пробормотал Ромка, пряча взгляд.

– Мы, это, их уважили, токмо что зады не облизали, а они… они… – Пяток махнул рукой.

– Кто стрелял? Кто, спрашиваю? – Брови сотника сошлись на переносице. – И почему грызня случилась?

– Так ведь, старшой, не хотели нас пропускать, никак не хотели, – зачастил Ромка. – Я им гутарю: барабыс каганга! – а они мне: ярамы! Я снова: эрышмынча барабыс! А они – юк да юк! Я опять: барабыс каганга!.. бир утарга!.. А мне: ярамы да юк, юк да ярямы! Тупые попались чучмеки, упертые! Ну, слово за слово… я их обругал… Тут главный их и пальнул из ружьишка… в меня, гад, целил, да я пригнуться успел… Прошка его саблей… И понеслось!

– Обругал? Как? – спросил Хайло.

Ромкино красноречие тут же иссякло.

– Башсыс… – прошептал он, со страхом глядя на пистолеты сотника. – И еще – биермен атаннын каберда…[9]9
  На тот случай, если у читателя нет под рукой монографии профессора Артамонова «История хазар» или «Хазарского словаря» Павича, автор передает смысл этого диалога на русском:
  – Барабыс каганга. (К кагану идем.)
  – Ярамы! (Нельзя.)
  – Эрышмынча барабыс! (Идем без ругани – то есть без скандала, мирно.)
  – Юк! (Нет.)
  – Барабыс каганга!.. бир утарга! (К кагану идем… дай пройти.)
  – Юк! Ярамы! (Нет. Нельзя.)
  – Башсыс! Биермен атаннын каберда! (Недоумок. Спляшу на могиле твоего отца.)


[Закрыть] – Повисло молчание. Казаки отводили глаза, Свенельд в недоумении почесывал брюхо, Чурила морщился. Оглядев своих спутников, Хайло впервые заметил, что Алексашки среди них нет, и не слишком тому удивился. Говорил же москаль: ловкий я, изворотливый, скользкий, как мокрый обмылок!.. Раз жареным запахло, самое время ускользнуть…

– Я хазарский плохо понимаю, – молвил наконец Чурила. – Дед бабку колотил, чтобы по-хазарски не гутарила… любил очень, а за это бил… Одначе помнится мне, что эти слова ужас как поносные. Хужей нельзя хазарина обидеть. Зря ты, Ромка, это сказал.

– Так погорячился!

Хайло поднял пистолеты.

– Я тоже щас погорячусь. Пристрелю вас троих, головы велю на пики вздеть и поеду на хазарскую заставу с извинением. Вот, скажу, те безобразники, что ваших порешили… не горячие, правда, но еще теплые… Своей рукой наказал!

Лицо Пятка побледнело, Ромка судорожно вздохнул, Прошка Армяк повесил голову. Казаки переглянулись. Десятник Сидор сказал:

– Стрельнуть их дюже слишком, старшой. Чевой-то иное придумай. К примеру, вожжой отстегать.

– Нынче то не главная забота, – с горечью произнес сотник и опустил оружие. – К хазарам как явимся? Что скажем? Как в Саркел попадем? Дорога еще не близкая, три раза успеют нас поймать… Может, уже скачут конники с их заставы… Приедут, увидят побитых и пустятся вдогон за нами!

– Все так, старшой. Ехать надо отсель пошустрее, а как умотаем… – Сидор глубокомысленно поднял взор к небу. – Как умотаем, сесть в круг казачий в тихом месте и покумекать всем опчеством. Опчество – великая сила! Может, чего и надумаем.

Казаки одобрительно загудели. Демократия, вспомнил Хайло, Марк Троцкус называл такое демократией, а Филимон над ним смеялся… Верно смеялся! Может, и хороша демократия, чтобы державой править, а в делах военных точно нет! Тут нужны быстрый ум, твердая воля и крепкая рука!

Обдумав эту идею, он хмуро покосился на Сидора, оглядел казаков и молвил:

– Я вам покажу круг да опчество! Своеволия у нас не будет, не на базаре! Что велю, то и будете делать, лоботрясы хреновы!

– Так сделаем, – вякнул кто-то. – Только што?

Хайло привстал в стременах, озирая степь. Пока она была безлюдна.

– Допрежь всего мотаем отсюда. А там получите приказы.

Хлестнув плетью жеребца, он поскакал на юго-запад. Некое решение зрело у него в голове, и мнилось сотнику, что чезу Хенеб-ка, уловив невысказанное, смотрит на него с улыбкой и как будто шепчет: верная мысль, воин, князь Синухет такое бы одобрил… Финики с кривой пальмы так же хороши, как с прямой.

* * *

В Зимнем дворце, в любимом покое с видом на Днепр, князь Владимир наставлял будущего своего преемника. Боги не дали ему сыновей в законном браке, а прижитые на стороне, хоть от ткачих и доярок, хоть от дочек боярских, не годились в князья, ибо кровь прародителя Кия смешалась в них с не такой благородной или вовсе плебейской. Посему наследником считался племяш, сын младшего брата Владимира княжонок Юрий. У этого с кровью все было в порядке – по женской линии происходил княжонок от варягов из знатного рода Рюрика.

Они сидели у палисандрового стола греческой работы, подпертого резными ножками в виде нимф и фавнов. Это отвлекало Юрия от дядиных речей – очень хотелось ему разглядеть, что там фавны вытворяют с нимфами и в каких позициях. А дядюшка толковал о скучном: о политике, войне и государственном бюджете.

– Сядешь на престол, Юрась, отвоюешь Крым с Азовом, если я не успею, – наставлял князь племянника. – Потом вдоль Черного моря двинешься, к вольному граду Одессе. Зело там бухта хороша! Флот построишь, и на Царьград! Думаю, деньга на то найдется – либо римляне дадут, либо иудеи, а может, Египет. Смотря кто будет у нас в единоверцах…

– Сделаю по воле твоей, государь-батюшка, – пообещал Юрий.

– Только как возьмешь Одессу, не забудь горожан перевешать. Всех! Грецкого корня они, скалозубы, насмешники! Над Киевом насмехаются, пьески поносные пишут да анекдотцы сочиняют! А изведешь под корень, будет тихо. Град же засели надежными людишками, хоть калмыками, хоть чукчами.

– Изведу, государь-батюшка, – кивнул княжонок, поглядывая под стол. – Всенепременно изведу!

Был он хлипким и сутуловатым, прыщавым и вертлявым, с непомерно длинными руками, за что и прозвали его Долгоруким. Князь глядел на него с сожалением, отмечая, что их славный род пошел на убыль в этом отроке. Предок Кий, из великанов великан, рубился алебардой в два аршина, Вещий Олег и Игорь не уступали ему ростом и богатырской статью, а Святослав, хоть уродился пожиже, мог свалить быка, врезав по рогам. Да и сам князь Владимир был молодец! Охо-хо, в былые-то годы… Вздохнув, он принял чашу со стола, отхлебнул фряжской мальвазеи, поморщился и заговорил о главном.

– Скоро волхвов чужеземных соберем, идолищ своих порубим и к вере правильной склонимся. Чуб и Лавруха советуют выбрать латынскую, большие выгоды сулят! Опять же чуть не все Европы веру эту разделяют и молятся на римский манер… Если будет так, найдем тебе, Юрась, достойную невесту. Скажем, из германских принцессок.

Юрий оживился.

– Не хочу германскую, государь, у них девки белобрысые да толстомясые. А мне чернявенькие любы! И чтоб шустрой была, как… как… – Он покосился на нимф под столом. – Может, грецкую княжну раздобудем, из самого Царьграда?

– До царьградских принцессок мы еще не доросли, – молвил князь Владимир с сожалением и допил чашу с мальвазеей. – Вот возьмешь Царьград, все девки будут твои.

– Тогда латынянку мне сосватай, они тоже чернявые!

– У латынян принцессок нет, а вот у германцев – как блох на бродячей собаке, – буркнул князь и призадумался. – Разве консульскую дочку найдем… или с богатым папаней-сенатором… Ну, посоветуюсь с Близнятой! Взять невесту из Рима тоже хорошо. Слышал я, девки там шаловливые да игривые! Сдюжишь, Юрасик?

– Не сомневайся, государь-батюшка! – бодро ответил княжонок и облизнулся.

Князь Владимир расправил усы, кликнул стольника и велел поганую эту мальвазею убрать, пусть кошаки ее лакают, а принести для веселия души и сердца крепкой медовухи, что и было тотчас исполнено. До вечера князь пил, посвящал наследника в тонкости политики, толковал про окно в Европу и так навеселился сердцем и душой, что сомлел вконец. Но здравого разума не утерял, и когда Юрий поднялся, чтобы оставить князя-батюшку в покое, поманил его пальцем, желая поделиться самым тайным. Княжонок склонил ухо к государевым губам, и сквозь пары перегара донеслось:

– К-курилы… К-курилы япошкам н-не отдавай… И п-пусть н-на Сах-халин не зарятся…

Вымолвив это, князь-государь обмяк в кресле и захрапел.

* * *

Алексашка нагнал их, едва отъехали от места недавнего сражения. В поводу он вел хазарского коня, того, в чьем стремени запутался сапог. Обувка, почти новая, так и висела – видать, великовата была покойному стражу и соскользнула с ноги.

– Вот, лошадку добыл для дядьки Ермолая, – молвил Алексашка, нагло подмигивая сотнику. – Не пропадать же имуществу! Как говорится, князю слава, боярину почет, а москалю деньги. Или другой пользительный прибыток.

Хайло цыкнул на шельмеца, но в глубине души был доволен – во-первых, потому, что не бросил москаль сотоварищей, а во-вторых, без Алексашки планы, зреющие у сотника в голове, казались трудно выполнимыми. Спросив, верно ли они едут к городу Соча-кала, Хайло шибче погнал жеребца, не забывая озирать окрестности. Время у них еще было, но небольшое: пока наедут хазары с заставы, пока разберутся с убитыми, пока погоню соберут, день повернется к вечеру. А в темное время в степи ничего не сыщещь, кроме коварной ямы – подвернется такая под копыто, и будет всадник на земле, а лошадь без ноги.

Равнина уже не была совсем безлюдной, временами вдали виднелись отары овец и табуны лошадей, а при них – пастуший шалаш или юрта. Такое место сотник объезжал, прячась за холмами, коих в степи было предостаточно. Когда солнце пошло на закат, они одолели уже верст семьдесят. Ехали быстро, кони притомились, а сивый мерин Свенельда вовсе выбился из сил. Взошла луна, к счастью, не полная, а узкий серпик. Хайло велел остановиться, но лошадей не расседлывать и костров не жечь, а пожевать сухарей да выпить браги по глотку. Потом отозвал в сторонку свою малую дружину, Свенельда с Чурилой, а к ним Алексашку и Сидора.

– Нельзя нам в Саркел ехать, – молвил он соратникам. – Дорога дальняя, изловят нас и порешат без милости. Так что его каганское величество мы не увидим. Хотя головы наши ему, пожалуй, привезут. На пиках.

– К тому я не есть готовый, – пробурчал Свенельд.

– Я тоже. Не поедем в Саркел, – подвел итог Хайло.

– А как же грамота государева? – Чурила поскреб в затылке. – Как же волхв иудейский? Спустят шкуры с нас, коли пустыми воротимся!

– Воротимся, но не пустыми. Слушай сюда, казачки, секрет скажу. – Хайло поманил ближе Сидора и Алексашку. – В письме государевом просьба к кагану: прислать в Киев со мной иудейское священство. Двух или трех рыл, а ежели речистый, так можно одного. Но не хазарина, а природного иудея.

– Тю! – сказал Сидор с удивлением. – На кой хрен он князю сдался?

– Князь с боярами задумали веру менять, – пояснил Хайло. – Перуна и прочих идолищ – в Днепр аль на дрова, а новым богам выстроить храмину каменную, точно как в Европах. Оконце, значит, туда прорубить. Для того государю и нужны волхвы иноземные, латынянин, иудей и жрец египетский.

– Это что ж такое, мин херц! – изумился Алексашка сын Меншиков. – Всем сразу молиться станем? И всем священствам на лапу нести?

– Не всем, а тому, кого государь выберет. Ясно? И боле никаких вопросов! Теперь я буду спрашивать. В этой Соча-кале, думаю, есть капище?

– Есть, как не быть, твоя милость! Но не капищем прозывается, а симахохой. Цельный дворец с двумя башнями, и снаружи размалеван весь цветочками и прочей загогулиной. Лепо! На главной площади стоит.

– А кто служитель в этой симахохе? – спросил Хайло. – Иудей или хазарин?

Алексашка задумался.

– Не ведаю, мин херц… Я там больше по базару шлялся, изюмы с маками высматривал… Опять же мне иудея от хазарина не отличить. Оба смуглы и чернявы.

– Мать твою Исиду! – вымолвил сотник в сердцах. – Как же не отличить! У хазар рожа плоская, носишко сплюснутый, глазки что щелки! А у иудея глаз большой, лупатый, а нос в треть аршина! Очень заметный нос, шнобелем прозывается! Ну, так кого ты в этой симахохе видел?

– А я туда не заходил, – отозвался Алексашка. – Не было у меня интересу.

– Теперь будет, – отрезал Хайло. – Значит, так, казаки: едем к городу, место выберем и затаимся на окраине до света. С зарей Алексашка на площадь пойдет, будто он купец приезжий, глянет на свои изюмы, а заодно на симахоху эту и волхва. Если он с таким вот шнобелем, – сотник отмерил руками, – значит, иудей. Тогда проследи, где живет, и ночью мы его скрадем. В мешок, и все дела! Без грамоты и без кагана!

Недолго все молчали в ошеломлении, потом Сидор хлопнул себя по ляжке и промолвил:

– Вот это по-нашему, по-казацки! Любо, ой любо!

Свенельд ухмыльнулся, почесал брюхо, бросил: «Гуд! Очен, очен гуд!», Алексашка пробормотал: «Хитро!», а Чурила в полном восторге затянул:

 
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим атаманом
Не приходится тужить!
 

Сын Меншиков опомнился первым, ибо, по москальскому обыкновению, в любом деле искал выгод.

– Ежели я представлюсь купцом, мин херц, так деньги мне нужны. Какое-никакое серебришко… кун, положим, тридцать.

– Ну, тридцать! Это ты хватил, – произнес Хайло. – Пять будет довольно. Выдай ему, Свенельд.

– С пятью кунами какой я купец! – заныл Алексашка. – Шашлык не съесть, шербету не выпить! А если бакшиш понадобится страже сунуть, то как? Тут у базарных надзирателей лапы загребущие! Мало сунешь, обидятся, в яму посадят… И вести никакой не донесу! Никакого иудея с длинным шнобелем!

– Ладно, уговорил. Десять кун возьмешь.

– Двадцать!

– Десять, я сказал! И хватит канючить!

Алексашка принял монеты от варяга, пересчитал и спрятал в пояс. Затем, ткнув пальцем в сторону Соча-калы, спросил:

– А ежели, мин херц, в симахохе ихней нет иудея? Ежели там одни хазары?

– Скрадем чучмека, – встрял десятник Сидор. – Чем чучмекский волхв хужее еудейского?

– Это не прокатит. – Хайло покачал головой. – Хазарина не велели брать, нужен натуральный иудей. Если тут не найдем, придется поискать в других местах. Но, по новеградскому присловью, неча в набат трезвонить, пока дом не горит. Сперва поглядим, что за караси водятся в Соча-кале.

Промолвив это, сотник велел садиться на-конь и ехать к городу, но, по темному времени, не спеша и с оглядкой. Что и было сделано.