Текст книги "Огневое лихолетье (Военные записки)"

Автор книги: Михаил Бубеннов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Бубеннов Михаил Семенович.
Огневое лихолетье (Военные записки)

От автора

В годы войны каждый делал то, что выпадало на его долю. Мне было приказано взяться за перо. Известно, что сотрудник дивизионной газеты большую часть времени должен был находиться среди солдат, особенно во время боевых действий, а потом записывать и срочно доставлять в редакцию их рассказы о том, как они громят врага. В этом и заключалась основная суть его далеко не легкой воинской службы.

Но иногда хотелось поведать однополчанам и о том, что видел в боях своими глазами, или рассказать о памятных встречах на освобожденной от вражеских полчищ русской земле. Однако в дивизионке мне это удавалось чрезвычайно редко, чаще стало удаваться лишь после того, как меня назначили писателем армейской газеты «Боевое знамя» 10-й гвардейской армии.

Из того, что было написано тогда, я отобрал здесь некоторые, на мой взгляд, наиболее характерные публикации – все они по существу являются моими походными военными записками. Они дороги мне тем, что в них – отблески того огневого лихолетья, которое вечно будет тревожить память нашего народа.

Григорий Секерин

В 525-м летучем Кирюк-Дарьинском полку служил пулеметчиком молодой парень из-под Курска. На войне – все неожиданно. Случилось так, что слава о молодом пулеметчике неожиданно широко прогремела. Молодой русский солдат-герой почти одновременно получил три Георгиевских креста.

А дело было так. Русские одним натиском вклинились в немецкую оборону, но сами в бою были сильно потрепаны: стрелков роты, где служил молодой пулеметчик, можно было пересчитать по пальцам. Когда русские залегли и окопались, пулеметчик оказался на самом острие боевого клина. Оправившись после удара, подтянув свежие силы, немцы пошли в атаку. Русские начали отходить. Но в грохоте боя, разгорячась, молодой пулеметчик не заметил этого вовремя, а когда заметил – решил погибнуть, а не уходить со своего места. Он крикнул своему другу-помощнику:

– Ну, Махров, постоим за святую Русь!

И начал бить из пулемета. Он занимал очень выгодную позицию, и ему легко было обстреливать широкую площадь перед собой. Немцы шли цепями, во весь рост, и он, щуря большие, горящие ненавистью глаза, бил их в упор.

Немцы начали вторую атаку. Он не дрогнул, отбил и ее. Зверея, немцы бросились снова. Отбил!

Это был Григорий Секерин.

…Минуло четверть века. Григорию Григорьевичу Секерину исполнилось сорок пять лет. Он стал отцом большого семейства: четверо сынов, трое дочерей. Жил хорошо, в большом достатке. Смотря на шумное веселое семейство свое, думал: «Эх, дожил до денечков! Не жизнь – одна радость!»

И вдруг загрохотала война. В страну двинулись разбойничьи полчища немцев. Как тучи саранчи, они все уничтожали, опустошали на своем пути. Семейство Григория Секерина попало в полон. С сердцем, наполненным такой тяжелой злобой, что его трудно было нести в груди, Григорий Секерин отошел с нашими войсками на восток, отошел, чтобы в свое время начать сражаться с врагом, с которым уже встречался на полях битв.

Так Григорий Секерин появился в нашей части. Высокий и могучий, со строго задумчивыми глазами, неторопливо трогая веселые усы, он вошел в казарму такой уверенной походкой и начал в ней устраиваться так домовито, что все сразу поняли: это – страшный в своей спокойной уверенности русский солдат.

…И вот произошла вторая встреча Григория Секерина с немцами. Одно наше стрелковое подразделение выбило немцев из небольшой деревушки. Налетела стая бомбардировщиков. Завывая, они долго бомбили. Но наши бойцы не дрогнули. Только самолеты ушли, на земле снова разгорелся бой.

Григорий Секерин заметил немцев у копешек клевера. Хорошо замаскировавшись, начал бить из винтовки – спокойно, обдуманно, как привык делать любое дело. Один выстрел – нет одного немца, другой – и другого нет, третий – и третий корчится на земле…

Потом Секерин заметил, что немцы канавкой, поросшей кустами, перебегают к сараю на отшибе от деревни. Несколько метких выстрелов – и несколько немцев навсегда полегло в канавке.

Оглядев своих товарищей, Секерин крикнул:

– А ну, братцы, бейте по сараю!

– А что там?

– Бейте, там немцы!

Ударили по сараю. Немцы начали выбегать из него. Секерину пришлось действовать с необычайной быстротой. Он попросил товарищей:

– Замечай их, показывай!

А Секерин только стрелял. И ротный писарь, наблюдая, с удовольствием отсчитывал:

– Готов. Еще один…

Так Григорий Секерин убил в одном бою тридцать шесть немецких разбойников, пришедших грабить русскую землю, убивать русских людей.

Идут дни. На груди Григория Секерина на муаровой ленте сверкает медаль «За отвагу». Он представлен к награде вторично. Счет немцев, убитых Секериным, растет.

О своем снайперском занятии он рассказывает очень спокойно:

– С сотнягу ухлопаю к празднику нашему. Каждый день одного – и сотня будет. Очень даже просто. При такой службе, я думаю, смело можно будет отрезать ломоть хлеба, что из тыла шлют нам на фронт. Заслужил – вот как я понимаю.

Страшен для врага такой солдат!

«За Родину», август 1942 г., в районе Ржева

Презрение к смерти

В день рождения Красной Армии – 23 февраля – на привале в Большом Ломоватом бору состоялось комсомольское собрание. Комсомольцы обсуждали, как лучше выполнить боевой приказ – взять деревню Чернушки. На собрании выступил комсомолец Саша Матросов – молодой белокурый паренек с автоматом у груди. Осмотрев товарищей голубыми быстрыми, как воды Днепра, глазами, он сказал торжественно, просто и властно:

– Мы выполним приказ! Я буду драться с немцами, пока мои руки держат оружие, пока бьется мое сердце. Я буду драться за нашу землю, презирая смерть!

На несколько секунд на лесной поляне воцарилась полная тишина. И все отчетливо услышали, как чащобы древнего бора повторили:

– …презирая смерть!

Это прозвучало клятвой.

Всю ночь батальон шел бездорожьем сквозь Ломоватый бор. Ночь была тихая, внятно пахнущая весной. Под рыхлым снегом хлюпала вода. Деревья беззвучно всплескивали голыми ветвями.

Крепкий, подвижной Саша Матросов шел впереди автоматчиков. За ним шли его друзья – Бардабаев, Копылов и Воробьев. Они вместе учились военному делу, вместе приехали на фронт. Совсем недавно они вступили в жизнь. Со всей силой и страстью, что давала молодость, исполняли они свои обязанности в жизни. Враг вынудил их оторваться от всего, что успело полюбиться им, что стало дорого и мило. И они, обиженные врагом кровно, в ярости стиснув зубы, взялись за оружие. Они приехали на фронт с одной мыслью: отомстить врагу за все злодеяния, совершенные на землях отечества, и с особенной, справедливой лютостью отомстить за то, что их молодость он безжалостно опалил огнем войны. Останавливаясь закурить, пряча огонь цигарки в рукаве шинели, Саша Матросов не один раз в эту ночь говорил друзьям:

– Ну, братва, помни уговор наш! Не забывай! Воевать так воевать! Надо будет – умри, а дело сделай!

Пробираясь в голову колонны, старший лейтенант Г. Артюхов подошел к автоматчикам и, щурясь в темноте, тихонько спросил:

– Это ты, Матросов?

– Я. А что такое?

– Пойдем со мной, – сказал Артюхов. – Будешь моим ординарцем. Пойдем, Саша!

– Есть, – ответил Матросов.

На рассвете группа Артюхова вышла к опушке Ломоватого бора. Оставалось пересечь поляну с островком кустарника, за ней – небольшую гривку, крытую предвесенней синевой мелколесья, и там – Чернушки. Но здесь группу Артюхова и встретили немцы. На гривке лихорадочной дрожью забило три пулемета, и в розовой дымке зари, залившей Ломоватый бор, раздалось резкое щелканье пуль.

Начался бой.

Два фланговых немецких дзота довольно быстро блокировали бойцы Губина и Донского, а третий – центральный – все вел и вел яростный огонь, защищая подступы к Чернушкам. Не было никакой возможности показаться на поляне. Всем стало ясно, что нелегко будет взять эту лесную крепость.

Артюхов и Матросов, зайдя справа, подобрались к немецкому дзоту метров на сорок. Отсюда хорошо было видно, как из амбразуры дзота рвалась колкая струя огня. Прячась за елью, Артюхов приказал:

– Шесть автоматчиков!

Саша Матросов привел автоматчиков. Артюхов отобрал троих:

– Подползите к дзоту и из автоматов – по амбразуре.

Автоматчики поползли. Но только они выползли на поляну – их заметили из дзота. Из амбразуры вкось ударил клинок огня: один боец был сразу убит, двое смертельно ранены. Старший лейтенант Артюхов подозвал остальных автоматчиков:

– Ползите правее! Живо!

Но и они погибли.

В лесной немецкой крепости продолжал стучать пулемет. Струи огня били из амбразуры в разные стороны. Разрывные пули, как невидимая стая злых птиц, гулко щелкали по всей опушке Ломоватого бора. Саша Матросов знал, что там, где щелкают они, лежат в снегу наши бойцы и многие из них кровью своей обагряют его.

– Что же делать? – сам себя спросил Артюхов.

Саша Матросов, бледнея, приподнялся со снега и сказал тихо, но решительно:

– Ну, я пойду!

Он сделал несколько резких прыжков, раскидывая валенками снег, потом упал на бок и торопливо, приподнимая автомат, пополз правее погибших товарищей. Его не заметили из дзота. Его заметили только свои. Затаив дыхание, они стали следить за храбрецом.

Саша Матросов подполз к дзоту очень близко. Его уже обдавало дымком, что шел от амбразуры. Вдруг он вскинул автомат и дал по ней очередь. В дзоте загрохотало. Как оказалось потом, его пули нашли там мину. Немецкий пулемет замолчал. Все, кто наблюдали за этой сценой, шумно и радостно вздохнули, собираясь броситься вперед. Но через несколько секунд пулемет вновь лихорадочно забился в лесной крепости. И тогда многие увидели: Саша Матросов рванулся с места, вскочил на ноги и левым боком, своим сердцем, закрыл амбразуру дзота, из которой рвался огонь и дым.

На опушке бора мгновенно прекратилось злое щелканье пуль, раздались возбужденные голоса. Наши бойцы без команды рванулись вперед. Лесная немецкая крепость была взята.

Так комсомолец Саша Матросов сдержал свое клятвенное слово. Он так любил жизнь и верил в нее, что не боялся смерти. Своей возвышенной и благородной солдатской смертью он проложил путь к победе. Решимостью пожертвовать своей жизнью ради жизни на земле он завоевал высокое право на бессмертие.

30 июня 1943 г.

Мастерство

Вечерело. Гвардии старшина Николай Кибальник прыгнул в окоп и опытным взглядом разведчика мгновенно окинул местность. Окоп был вырыт на голом пригорке. Правее его, за мелким кустарником, тоже виднелись окопы, а левее – дзот. По прямой с пригорка – в полусотне шагов – за кустами ольхи и крушины сверкала речка.

– Нет, Федя, – мирно сказал Кибальник, – не возьмешь ты меня! Руки, как говорится, коротки!

– Возьму! – лукаво сощурил глаза Федор Кашин. – Слава богу, не первого брать!

– То немцев! – горячее возразил Кибальник. – Ты сам посуди: сидит немец в траншее, не ждет, не гадает, а его – р-раз! – и за горло! Ну а я-то знаю ведь, что придете за мной? Я буду вас ждать или нет? Есть тут разница?

– Есть, – согласился Кашин.

– Ну и не возьмешь!

– По всем правилам, Коля, возьму я тебя! – спокойно и ласково возразил Кашин. – Как ты ни держи ухо востро – возьму, милый. Ну, прощевай! Гляди, поджидай меня с ребятами.

– Иди, иди! – даже рассердился Кибальник. – Хвастун несчастный! Меня он возьмет, а?

И Кибальник вновь осмотрелся вокруг.

Его дружок гвардии старшина Федор Кашин выбрал явно неудачное место для занятий. Разве можно взять «языка» с этого голого пригорка? Да будь это не занятия, а настоящий ночной поиск – его бы не похвалили за выбор такого места, хотя он и опытный разведчик, и орденом награжденный. Да и с кем пойдет Федор Кашин? Если бы со старыми разведчиками – можно бы задуматься, а то с молодежью, которая недавно шинели надела! «Нет, Федя, – еще раз мысленно возразил Кибальник, – не возьмешь! Прямо скажу: осрамился ты!»

…Накануне, когда готовились к этому занятию и Кибальник сказал, что он не немец, его не возьмут, гвардии старшина Федор Кашин привел свою группу молодых разведчиков к речке и, показав на пригорок за ней, сообщил:

– Вон там он будет сидеть. Видите?

– Видеть-то видим, – отозвался один, – только как его оттуда взять? Туда, на пригорок-то, мышь полезет – он заметит ее!

– А мы должны пролезть! – сказал Кашин. – Пролезем, – значит, учеба наша идет вперед, не зря едим хлеб. Ну, у кого будут какие предложения?

Молодые разведчики долго и задумчиво глядели на голый пригорок за речкой. Наконец Константин Вахолков сказал:

– Вон там, правее, есть мостик. Перейдем по нему речку и зайдем справа. И схватим!

– Зайдешь справа? – переспросил Кашин. – А ты думаешь, Кибальник не знает, что там мостик есть? И как это ты пойдешь мимо дзота?

– Нет, слева надо, слева! – вмешался Петр Ковалевский. – Вот поглядите: речку перейдем подальше, подползем к обороне, а потом вдоль нее – вон до тех кустиков. А от кустиков сделаем бросок. Тут и гадать-то больше нечего!

– Вдоль обороны? – лукаво скосил глаза Кашин. – А ты пробовал вдоль обороны ползать?

– Где ж мне ползать было?

– Ну и не советую, – сказал Кашин. – Как ты поползешь? Или не видишь, что там несколько стрелковых ячеек? Там же немцы! Любой же из них может заметить! Они, немцы-то, тоже не лыком шиты. Они зорко сторожат. А теперь посмотрите на тот вон пригорок за их траншеей. Видите?

– А что там?

– Тоже дзот. Глубинный.

– Тю! – озадаченно протянул украинец Троценко. – Из него ведь там видно все?

– Конечно.

– Ну тогда здесь не взять, – заключил Троценко.

– А есть приказ: взять!

– Да как же его возьмешь?! – загорячился Троценко. – Не полезешь же вот тут прямо? Пока булькаешь в речке – он услышит. Будешь пробираться через кусты – услышит. А полезешь на пригорок – прямо на глаза! Ведь тут же до него – рукой подать!

Федор Кашин, улыбаясь, оглядел своих учеников.

– Ну а как вы думаете, – спросил он. – Кибальник знает, что если мы полезем здесь, то непременно начнем булькать и он сразу услышит? Знает?

– Понятно, знает.

– Знает он, – продолжал пытать Кашин, – что, когда полезем через кусты, – обязательно наделаем шуму и он легко обнаружит нас?

– Еще бы!

– Ну а уверен он, что, только сунемся на пригорок – прямо на глаза ему, – он моментально увидит нас?

– Фу-ты! Да, понятно, уверен!

– Ну вот, – заключил Кашин, – значит, вот здесь он меньше всего и будет нас ждать. Откуда угодно будет ждать, а отсюда – нет. А мы и пойдем как раз здесь!

– Мать честная! – ахнул Вахолков. – Здесь?!

– Только здесь.

– Это ж надо быть невидимкой!

– Разведчиком надо быть, – поправил Кашин.

Около полуночи стало особенно темно. Тяжелые облака закрывали небо. В это время группа Кашина двинулась в путь. Совершенно бесшумно, не сделав ни одного всплеска, разведчики перешли речку, осторожно пробрались сквозь кусты. А потом, сливаясь с землей, затаив дыхание, поползли на пригорок.

Николай Кибальник в эту минуту зорко смотрел вправо: больше всего он ждал, что разведчики подползут именно отсюда. Он не успел крикнуть, когда они бросились на него. Ему сразу заткнули рот полотенцем. Он здорово, по-настоящему отбивался, одному разведчику даже разбил нос. Но его потащили. У речки он забился особенно яростно и, задыхаясь, стал беззвучно кричать:

– В воду! Не надо! Измочите!

– Нет, Коля, – поняв его, ласково, сказал Федор Кашин. – По всем правилам. Уговор был такой…

Так учатся молодые разведчики в подразделении, где командиром тов. Нестеренко. Это будут хорошие разведчики.

Июнь 1943 г.

Школа Кабдулова

Солнце упало в березняк и долго висело низко над землей, точно зацепилось где-то за сук. Его можно было сорвать рукой.

Дневные дела были закончены. Отдыхая, прославленный снайпер гвардии сержант Абдукалык Кабдулов сидел под березой. Солнце ярко освещало его сухощавое смуглое лицо. Вокруг сидели его ученики. Двое из них – Ситкаров и Позднышев – уже побывали на переднем крае и имеют личные счета мести. Все остальные – новички, только изучают снайперское дело.

– Ну вот, обучение закончили, – заговорил Яков Чусовитин. – Закончили отлично. Благодарности, братцы, зря не раздают! Стреляем метко. Ну а мне все же хочется точнее узнать: что нужно, чтобы стать хор-рошим снайпером?

Усмехаясь, Кабдулов ответил:

– Ненависти побольше.

– Ненависти-то у нас хватит! – возразил Чусовитин. – Ее у каждого – хоть из орудия стреляй.

– Ну, тогда любовь к делу.

– Вот это похоже!

– Надо крепко, очень крепко любить свое искусство, – заговорил Кабдулов. – К нему нужно иметь особую страсть. Не хвастаясь, скажу: у меня давно появилась она. Не давала она мне никакого покоя!

– Охотничал раньше, что ли?

– Э-э, еще как!

Кабдулов вздохнул и продолжал:

– Только мне не везло сначала. Попал я в конники. Начал служить, а сам чувствую: тянет на другое дело. Раздобыл снайперскую винтовку и давай скакать с ней! Но вскоре меня ранило. Потащился в санбат, а винтовку не бросаю. Но в санбате – беда: отобрали ее!

– Врачи, они такие!

– Никакого понятия! Слушать не хотят. Отобрали – и все! – продолжал Кабдулов. – Вырвался я от них и попал в запасной. Тут опять не повезло: зачислили в минометчики. Хоть реви! Иду на фронт с трубой, а навстречу – раненый снайпер с винтовкой. Я к нему: «Отдай, добром поминать буду!» Не отдает, – дескать, должен сдать куда следует. Я чуть не на колени перед ним: «Отдай, дружище! Расписку напишу!» Смилостивился парень. Написал я ему расписку и забрал винтовку. Иду с ней и земли под ногами не чую от радости! Вот как тянуло меня снайперское дело. Скажу прямо: тот не может стать хорошим снайпером, кто относится к нему с прохладцей. Надо горячо любить его!

– Вот и я оставил автомат, – заметил Нестерюков. – У меня с ним дело шло хорошо. С ним я вот и орден заслужил. Ну, потянуло к винтовке. Так потянуло – загорелось во мне все! Не дождусь, когда выйду с ней!

Петр Коробицын вставил свое:

– Лиха беда – начало! Вот что!

– Да, – согласился Кабдулов, – самое трудное – начало. Помню, вышел я первый раз, залег…

– А где залег?

– Был там пустой блиндаж, – ответил Кабдулов. – Фашисты знали, что он заброшен. Выбрал я огневую удачно. Просидел два часа. Вдруг вижу – вышел гитлеровец из блиндажа. Подпустил я его метров на двадцать – и трахнул! Сразу убил. Опять жду. Как думал, так и получилось: кинулся вскоре к убитому один фашист. Я и этого стукнул. Гляжу – с другой стороны еще один бежит. Ударил раз – промазал! Ударил второй – промазал!

– Это почему же?

– Заволновался! От непривычки да от радости.

Молодые снайперы с большим интересом слушали рассказ своего учителя. Подошли еще бойцы, присвой под березой.

– Это с каждым из вас может быть, – пояснил Кабдулов, – этого не бойтесь. На второй день уже спокойнее будете стрелять, на третий – еще спокойнее. Нужна привычка.

– Сколько же убил за первый день?

– Четырех!

– А потом как?

– Понравился мне этот пустой блиндаж. Раз, думаю, здесь такая удача – буду сюда ходить. До двадцати немцев убил из него. А на пятый день пришел – меня едва не убили.

– Обнаружили?

– Ну конечно! Такую ошибку, – продолжал Кабдулов, – допускают многие молодые снайперы. Понравится им одна огневая, они и сидят только на ней. Глядишь, и выходят из строя. Огневые нужно менять как можно чаще. Это твердо запомните. И зря с них не надо стрелять. Если выстрелил – должен убить. Нет цели – день лежи, а зря не стреляй.

Еще раз закурили. Уже вечерело, но разговор не прекращался. Зашла наконец речь о снайперской хитрости. И опять Кабдулов поведал много интересного и поучительного из своего опыта.

– Хитрить надо умеючи, – сказал он. – Хитрость хороша, когда ее применишь один раз. Лучше всего надо придумывать что-нибудь очень простое и неожиданное. У меня был такой случай. Тогда я уже охотился вместе со своим первым учеником – Кульневым. Взял я простой рожок да и заиграл! Фашисты очень удивились: откуда вдруг в поле рожок? Ну и забыли об опасности. Кульнев сразу сшиб одного. В другой раз задумали мы ночью изучить один участок немецкой обороны. Выполз я за траншею и на палке, обернутой марлей, укрепил в снегу фонарик. А от него протянул шнур к себе. Наступила лунная ночь. Потяну я за шнур – фонарик загорится, отпущу – потухнет. Немцы заметили и, видно, начали гадать: какой это огонек среди поля? Один выглянул, второй, третий… Мы не стреляли. Но зато мы узнали, где у немцев на этом участке блиндаж, где выставляются часовые. А днем мы взяли свое!

…Солнце село на землю и, казалось, растеклось, залив багрянцем весь березняк. Ветер обдул небосвод. Поднимаясь с земли, Кабдулов сказал:

– Завтра еще потолкуем. О многом надо потолковать, чтобы как следует подготовиться к боевой работе.

И они отправились в шалаш.

7 июля 1943 г.