Текст книги "Фокусник"

Автор книги: Михаил Сельдемешев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Вы уж не серчайте на меня, старого осла, Яков Михайлович. Я в то утро совсем закрутился с делами и просто не успел вам сообщить про эти лекарства, черт бы их побрал. Этот каналья Фокусник оказался толковым малым: столько всяких наук постиг, и медицина, по его словам, одно из его любимых увлечений. Так вот, он обещал с помощью этих снадобий избавить меня от кашля. Избавить полностью…

– А Селиверстова он обещал научить фокусам, – услышал я за спиной бормотание Алфимова.

– Что, простите? – не расслышал Юрковский.

– Вы доверяете ему после того, что он сделал с вашим лицом? – уже громко спросил Алфимов.

– Вдруг это не что иное, как самая настоящая отрава? – добавил я.

– Да бросьте вы склонять мое лицо! – рассердился Юрковский. – Всего-то пара царапин. Он – гений. Пообщайтесь с ним какое-то время – и вам самим станет ясно. Не спорю, что он немного сумасшедший, но ведь гениальность без этого невозможна…

– Уверяю вас, Николай Кондратьевич, можно быть сумасшедшим, но быть немного сумасшедшим нельзя, – возразил я.

– На основании чего вы беретесь утверждать подобное? – В голосе Юрковского слышались все более резкие нотки. – Откуда вам знать?..

– Я когда-то имел честь общаться с упомянутым контингентом, если вы еще не изволили забыть, господин начальник тюрьмы! – Его слова задели меня. – И опыт длительного наблюдения за помешанными дает мне основания кое-что утверждать!

– Ах да, виноват, – смутился он.

– Смею также заверить, – продолжал я, – что состояние рассудка арестанта, о котором сейчас идет речь, вызывает у меня сильнейшие опасения.

– Но где четкая грань между здравомыслием и потерей рассудка? – внезапно поинтересовался Юрковский. – Разве есть критерий, по которому однозначно можно судить о душевном состоянии любого из нас?

Надо признаться, эти слова привели меня в замешательство и заронили в мою душу сомнение. Странно, но я никогда ранее не слышал от начальника ничего подобного. Судя по выражению лица Алфимова, и он тоже. Неужели тот странный тип так успел на него повлиять…

– В общем, так, господа, – продолжил Юрковский уже более спокойным тоном. – Считаю, что инцидент исчерпан. Впредь обещаю ставить вас в известность обо всем, касающемся вопросов медицины, доктор Савичев. Даже если это и будет относиться лишь к моей скромной персоне. А теперь не смею вас более задерживать, господа.

Несколько минут спустя мы сидели с Алфимовым в помещении столовой и пытались одолеть неприхотливый тюремный завтрак. Недавняя беседа с начальником тюрьмы не способствовала нашему аппетиту. Вдобавок, не в силах держать все в себе, я рассказал Николаю про волков, Вендорфа и треугольники на снегу.

– Что это за тип, а, Михалыч? – Алфимов скреб ложкой по дну миски с остывшей кашей. – У тебя укладываются в голове все эти пространства и треугольники, черт бы их подрал?

– Я собственными глазами видел их, равно как и седовласую голову барона Вендорфа в снегу, но все равно разумное объяснение дать этому не могу, – ответил я. – Одно, Николай, я понял наверняка: Фокусник каким-то образом научился влиять на людей – сколько наших уже испытало это на себе. Поэтому мне, мягко говоря, не нравятся его задушевные беседы с Юрковским, так же как и врачебные услуги, которые он вдруг столь бескорыстно предложил. И поверь, во мне говорит не уязвленное профессиональное самолюбие. Если Кондратьич избавится от своего кашля, я буду искренне восхищен и первым сниму шляпу перед способностями Фокусника. Но я сомневаюсь, чтобы тот стал что-либо делать из одного лишь сострадания…

– Он не кашлял сегодня, – внезапно произнес Алфимов.

– Что? – не сразу понял я.

Николай отодвинул миску и поднял голову:

– Юрковский за весь наш сегодняшний разговор не кашлянул ни разу, – произнес Алфимов, и я в очередной раз позавидовал его наблюдательности.

– Наверное, это такие лекарства, на которые достаточно только взглянуть, чтобы тут же излечиться, – невесело ухмыльнулся я.

Алфимов выдавил из себя вялое подобие улыбки.

– Если Юрковский не опомнится, боюсь, мне придется, как это ни гадко, доложить обо всем в управление, – произнес он сухим тоном и встал из-за стола.

Следующим утром я застал Алфимова за тем, что он устраивал очередной разнос своим подчиненным. На этот раз Николай был просто вне себя от ярости и не особо стеснялся в выражениях. Как оказалось, причиной тому явилось выяснение новых подробностей о взаимоотношениях Фокусника и начальника тюрьмы Юрковского. Все оказалось гораздо серьезнее, чем мы с Алфимовым могли предположить.

Начнем с того, что еще несколько дней назад Юрковский изъял у охранников ключ от камеры Фокусника и распорядился пищу, предназначавшуюся заключенному, доставлять к себе в кабинет, объяснив, что будет передавать ее собственноручно. Полный абсурд! Вдобавок в тот день, когда я находился в городе, Юрковский привлек двоих охранников, чтобы они помогли ему вынести из крепости принадлежащий Фокуснику чемодан с книгами, который они утопили в болоте. Алфимов узнал обо всем лишь сегодня и потому рвал и метал:

– Он хотя бы объяснил вам, болванам, зачем надо топить чемодан?!

– Сказал, что эти книжки не представляют никакой ценности, а лишь только приносят вред, – оправдывался один из охранников. – Да нам, честно говоря, и не до вопросов было – чемодан, холера, тяжеленный оказался, и мы были рады-радехоньки, когда зашвырнули его в болото…

– А может, он просто осерчал за расцарапанное лицо? – высказал предположение другой охранник.

– Я последний раз вам говорю, – продолжал их распекать Алфимов. – Если кто-либо поручает вам что-то через мою голову, выполняйте, но тут же докладывайте об этом мне, своему непосредственному начальнику. А то что же у нас в результате получилось: Юрковский что-то затеял, а вы вместо того чтобы бить тревогу, языки прикусили!

Выдав всем по первое число, Алфимов распорядился во что бы то ни стало разыскать Юрковского, а одного из охранников послал в архив за копией ключа от камеры Фокусника. Охранник вскоре вернулся ни с чем – Николай Кондратьевич предусмотрительно изъял и этот ключ.

После всего случившегося нам просто необходимо было попасть в камеру Фокусника. Тем более что Юрковский не поленился навесить дополнительный замок на окошечко в двери камеры. Но как вскрыть массивную железную дверь? Алфимов и здесь проявил находчивость: он вспомнил, что в одной из камер отбывает наказание крупный специалист по вскрытию сейфов, ас своего дела. Его незамедлительно привели, и маэстро при помощи обычного подручного инструмента вскрыл камеру за считаные минуты…

Камера была пуста! Алфимов даже под кровать заглянул.

– Значит, чемодан с книжками выносили? – бросил он испепеляющий взгляд на охранника, стоявшего у входа и, не дожидаясь ответа, откинул край покрывала, свисавшего о кровати – под ней ровными стопками были уложены книги Фокусника. Их было много, и они заняли почти все пространство под кроватью…

Несмотря на всю остроту ситуации, я не удержался от того, чтобы не заглянуть в некоторые из книг. Мне очень давно хотелось сделать это, в особенности после известия о врачебных наклонностях Фокусника. Почти все книги были очень старыми, и мне не попалось ни одной написанной на каком-нибудь знакомом языке. В некоторых были странные рисунки, правда, совершенно непохожие на те, что мне довелось уже видеть в связи с последними событиями. А у некоторых книг обложка вообще была железная, да еще и запирающаяся на хитроумный замок…

Алфимов немедленно поднял по тревоге всю тюрьму. Охране, не занятой на дежурстве, было поручено обыскать крепость сверху донизу и задержать Юрковского. Предварительно всем объяснялось, что начальник тюрьмы подозревается в содействии побегу одного из заключенных. Патруль на главных воротах сообщил, что со вчерашнего дня территорию крепости не покидал никто. Алфимов усилил охрану территории и распорядился никого не выпускать до его особого указания. В город был отправлен нарочный с сообщением о происшествии.

После этого я, Алфимов и несколько охранников отправились на то место, куда, по их словам, был отнесен чемодан. Это место оказалось недалеко от крепостной стены. Ориентиром нашим провожатым служило одинокое засохшее дерево, возвышавшееся над покрытой тиной стоячей водой. Сколько еще пройдет лет, прежде чем корни дерева окончательно сгниют и оно рухнет в зловонную трясину?

– Как вы думаете, – спросил меня Алфимов, пока солдаты при помощи багров пытались выудить чемодан из болотной жижи, – что эти истуканы вынесли в чемодане на самом деле?

– Предполагаю, что Фокусник проявил мастерство индийской йоги и сумел поместиться внутри чемодана. А ни о чем не догадывавшиеся охранники помогли ему покинуть пределы Зеленых Камней, – высказал я свою версию. – Этот способ перемещения между пространствами он посчитал более надежным.

– Когда вы бросили чемодан в болото, вы видели, как он затонул? – обратился Алфимов к солдату, участвовавшему в недавних событиях.

– Нет, он еще плавал на поверхности, когда Николай Кондратьевич приказал нам возвращаться в крепость, – ответил тот.

– Если следовать вашей версии, доктор, – сказал Алфимов, – после этого Юрковский должен был открыть замки и выпустить сообщника.

– Значит, мы должны сейчас вытащить пустой чемодан, – заключил я.

– Или мы можем вообще ничего не вытащить, – произнес Алфимов. – Вы подумайте: даже если мы полностью правы в наших предположениях, куда должен был после этого направиться Фокусник? Дорога отпадает – она под охраной. Неужели пошел через болота? Но ведь никаких шансов…

– Есть! – воскликнул один из охранников, орудовавший багром. – Ну-ка, подсоби, Петро, – обратился он к своему товарищу.

Вдвоем они с трудом выволокли на сушу облепленный тиной и грязью чемодан.

– Тяжеленный, собака! – вырвалось у солдата.

Мы с Алфимовым переглянулись – чемодан явно не был пустым. Может быть, Юрковский набил его камнями, чтобы затопить? Все затаили дыхание, пока Петро трясущимися руками вскрывал замки. Наконец ему это удалось, он откинул крышку…

Фокусник все еще был внутри. Но шансов убежать у него не было никаких – Николай Кондратьевич Юрковский, начальник тюремной крепости Зеленые Камни, позаботился об этом: тело несчастного Фокусника было порублено на мелкие кусочки.

– Святые Угодники! Да ведь Кондратьич еще более сумасшедший, чем этот несчастный! – воскликнул Алфимов.

Одного из охранников стошнило…

Обратный путь мы проделывали с новым попутчиком – Фокусником, чемодан с останками которого невезучим солдатам во второй раз пришлось тащить на себе.

В крепости выяснилось, что поиски Юрковского ни к чему не привели, хотя дежурный караул готов был поклясться, что начальник тюрьмы не покидал пределов Зеленых Камней.

Алфимов приказал прочесать крепость еще раз, но более тщательно. Мне же предстояла довольно неприятная процедура подготовки останков Фокусника для последующей отправки в город.

К тому времени у меня был уже довольно значительный врачебный опыт (равно как и связанный с теми, кому уже ничем не помочь), но все-таки мне едва не сделалось дурно, когда я вынимал окровавленные куски трупа из неприятно пахнущего болотом чемодана. Даже не верилось, что это были останки человека, с которым мы разговаривали несколько дней назад. Почему же Юрковский совершил такое кошмарное преступление? Что между ними произошло за последние дни?

Мои раздумья прервал зашедший в лабораторию Алфимов. Увидев содержимое чемодана, он поморщился и отвернулся.

– Есть новости? – спросил я его.

Алфимов отрицательно помотал головой.

– Вряд ли городским докторам удастся опознать его личность, – произнес он и сделал кивок в сторону чемодана.

– Да уж, Николай Кондратьевич постарался на славу, – невесело усмехнулся я. – Могу поспорить, его и родственники теперь не узнают.

– Если у подобного типа вообще могут быть таковые, – предположил Алфимов и снова заставил себя взглянуть на останки: – Невеселое занятие, верно, Михалыч?

– Угадал, – согласился я.

– Кстати, ты не против, если я отвернусь? – добавил он. – Боюсь, как бы не вытошнило.

Я понимающе кивнул и вернулся к своему неприятному служебному долгу.

– Эта поганая история когда-нибудь закончится? – спросил Алфимов через некоторое время.

– Остается только надеяться на это, – ответил я, выуживая из чемодана разрубленную пополам ступню правой ноги.

– Нехорошо, конечно, про покойника, – продолжал Алфимов. – Но сколько дров этот сукин сын успел здесь наломать! Кондратьич же – какой человек был! Таких еще поискать. Неужели он свихнулся после разговоров с этим дьявольским отродьем? И куда он подевался, черт возьми? Отыскать бы его до того, как он натворит еще что-нибудь…

– Представляете, как он был опасен? – Общение хоть немного отвлекало меня от пренеприятного занятия. – Если даже способен был влиять на людей через зарешеченное окошко… Я уже неоднократно думал обо всем этом, – признался я.

– А кого же это не мучает, – подтвердил Алфимов. – Заснуть уж сколько ночей совершеннейше невозможно!

– Мне как-то пришла идея, что в лечебницах удерживают столько умалишенных, которые для общества безобиднее иного здорового, – продолжил я свою мысль. – И в то же время на свободе разгуливают подобные «фокусники», умеющие прикинуться здравым гражданином, но таящие в себе такое безумие…

– Ладно бы просто безумие, – подхватил Алфимов. – Но еще и владеют всякими знаниями, чтобы учинять зло…

– О, Боже, этого не может быть! – воскликнул я. – Ты должен это видеть, Николай!

– Уверен, что я выдержу это зрелище? – спросил Алфимов, но все-таки встал и подошел к чемодану.

– Смотри! – Я вытащил на стол кусок предплечья и обтер его от крови тампоном, смоченным в растворе.

– Вижу какой-то едва заметный шрам, – произнес Алфимов.

– А если приглядеться внимательнее, под шрамом можно разглядеть остатки татуировки, – сказал я, сильно надеясь на то, что ошибаюсь.

– Верно, – Алфимов наклонился ближе к столу. – Что-то похожее на саблю.

– Это – шпага, – поправил я. – А когда-то здесь были изображены две перекрещивающиеся шпаги. После того, как Юрковский пропорол руку разбитым оконным стеклом и я наложил ему шов, от татуировки осталось лишь воспоминание…

Алфимов отошел от стола:

– Ты хочешь сказать…

– Верно. Это – останки не Фокусника, это – останки Юрковского!

Некоторое время мы находились в оцепенении. Первым вышел из него Алфимов:

– Черт подери: перебинтованное лицо, отсутствие кашля… Этот негодяй тогда во дворе так ловко изображал Кондратьича! Накануне мы думали, что беседуем с Юрковским, доктор, а на самом деле… Этот психопат разгуливает по крепости!

– Вряд ли, – возразил я. – Его ищут, и если бы он разгуливал, то был бы уже задержан.

– Все принимают его за Юрковского, и я боюсь, как бы он не запудрил мозги еще дюжине наших людей! Необходимо срочно всех оповестить и найти этого душегуба во что бы то ни стало…

Алфимов не придумал ничего лучшего, как вновь обыскать каждый уголок крепости, заглянув в каждое помещение и внимательно осмотрев каждого из узников. На этот раз он уже никому не доверял и занялся этим сам в сопровождении нескольких верных ему людей. Он попросил поучаствовать в этом также и меня.

Это происходило примерно следующим образом. Мы заходили в камеру, Алфимов собственноручно заглядывал под нары и стол, затем, должным образом разглядев узника и сверяясь с личным делом, задавал кое-какие вопросы, ответы на которые мог знать лишь арестант. За тем, чтобы проверенные камеры уже больше не открывались до окончания обыска, следили люди Николая.

С одним из заключенных вышел конфуз, когда Алфимов бесцеремонно подергал того за бороду и усы. Высокопоставленный узник пообещал представить жалобу на недостойные действия офицера.

Когда наступил вечер, оказалось, что мы едва успели проверить чуть более половины камер на одном лишь верхнем этаже, с которого утром решили начать. Алфимов явно был недоволен такими темпами, но быстрее получиться никак не могло. Дело в том, что он настаивал на личном осмотре каждого помещения, тогда как я предлагал действовать параллельно сразу несколькими группами. Но что поделать – упрямство было еще одной отличительной чертой старшего офицера охраны Николая Алфимова.

Хоть и велико было желание схватить этого мерзавца Фокусника, нам ничего не оставалось, как отложить дальнейшие поиски до утра. Алфимов расставил по этажу, который мы весь день проверяли, новую смену охраны и под страхом смерти приказал всем не смыкать глаз. После этого мы разошлись по своим баракам.

И снова не спалось. С таким темпом событий мне вообще грозила бессонница. Я уже регулярно заваривал травяной сбор и даже порой принимал снотворное. Но все это помогало мало. В течение дня от нехороших мыслей отвлекает работа, но перед сном они наваливались и будоражили мое несчастное сознание. Что я мог поделать? Ответов на лезущие в голову вопросы у меня не отыскивалось, как бы я ни старался.

Почему-то мне казалось, что из затеи Николая ничего не выйдет, а Фокусник уже давным-давно далеко отсюда. Что ему мешало исчезнуть, как он, по его словам, уже проделывал неоднократно? Получается, что я верил всем этим небылицам? Выходит, верил…

Наутро часовые обнаружили в крепости то, что освободило нас от необходимости дальнейшего исследования помещений тюрьмы. Это снова были проклятые треугольники. Их изображения, сделанные чем-то, похожим на воск, были нанесены на пол и стены крепости. Начинались рисунки у самого входа в крепость, затем тянулись в виде своеобразной дорожки через лестницы на третий этаж. Дорожка пролегала почти через весь коридор и заканчивалась у одной из камер, дверь которой оказалась полностью окруженной этими самыми треугольниками. Представшее нашему взору зрелище напоминало камеру Вендорфа после его исчезновения, только в тот раз вместо треугольников были круги…

Это все вспомнилось мне, когда мы стояли у дверей подозрительной камеры, а известный маэстро замочного дела пытался ее открыть.

На этот раз ни у кого и мысли не возникло о происхождении рисунков. Кто их начертил? Когда? Почему охрана снова ничего не заметила? Все эти вопросы если и возникали в голове, то сразу откладывались на потом. Главное сейчас – внутри камеры…

– Если Фокусник там, я вырежу все эти треугольники на его заднице, – шепнул мне рядом стоящий Алфимов.

Я чуть не расхохотаться, хотя смех этот, скорее всего, был вызван сильным нервным напряжением последних дней.

Вскоре очередная дверь не устояла против знающего свое дело мастера. Фокусник действительно оказался внутри. И на этот раз ни у кого не возникло сомнений, что нашли мы именно того, кого искали. Он был живой, но в каком же жутком виде он перед нами предстал: абсолютно голый, еще более исхудавший, чем прежде, бледный, как полотно, а все тело его было усеяно всевозможными иероглифами и рисунками. Ох уж эти рисунки! Часть из них была нанесена каким-то красящим веществом, а часть была нацарапана чем-то острым прямо на коже. Подобными же рисунками были усеяны стены и пол камеры, на котором валялась посуда с остатками странного варева. Возможно, что именно оно являлось причиной отвратительного запаха, царящего здесь. По камере были разбросаны склянки из-под лекарств, названия которых были в свое время внесены в злополучный список покойным Юрковским (как теперь было понятно – не без помощи господина кудесника).

Фокусник сидел на полу в нелепой позе и что-то невнятно бормотал. Глаза его были открыты, но он тем не менее не обращал на нас никакого внимания. Тогда я был уверен, что именно в таком состоянии он и останется, пока его не упекут в одну из психиатрических лечебниц. И поэтому для меня, да и не только для меня, явилось неожиданностью, когда он внезапно заговорил с нами:

– Как вам удалось отыскать меня так быстро, господа?

– Твои треугольные друзья нам помогли, – произнес Алфимов.

Фокусник скривился в едкой усмешке:

– Я знал, что все мои усилия окажутся напрасными, – он обвел руками пространство камеры.

– А смерти людей тоже оказались напрасными? А Юрковский, которого жена и дети даже в лоб не смогут поцеловать, провожая в последний путь? Его ты тоже напрасно разделал? – сквозь зубы процедил Алфимов.

– Обещаю, что, кроме меня самого, никто больше не пострадает, – в голосе Фокусника звучала неподдельная искренность.

– А ты плюс ко всему еще и чертовски милосерден! – Казалось, Алфимов вот-вот набросится на Фокусника с кулаками.

– Мне осталось от силы несколько часов, – невозмутимо продолжал тот, – и я полагаю, что будет справедливым посвятить вас, невольных участников этих событий, в кое-какие подробности, утаенные мною в свое время. Но для начала я бы попросил какую-нибудь одежду, чтобы набросить на себя, ибо подозреваю, что выгляжу нелепо в ваших глазах, да и холодно у вас в камерах, господа.

Алфимов распорядился, чтобы Фокуснику дали шинель. После этого он, я и Алфимов расселись на нарах в этой же камере. Охрана осталась снаружи.

Фокусник некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями, а потом заговорил:

– Помните, я рассказывал вам про девушку, которую потерял?

– Если не ошибаюсь, ее звали Дая? – вспомнил я.

– Совершенно верно: Дая, – это имя он произнес с каким-то надрывным трепетом. – Так вот, из моего предыдущего повествования явствовало, что причиной ее исчезновения явилось нечто сверхъестественное, потустороннее. На самом же деле все оказалось куда как прозаичнее…

Примерно год спустя после тех событий мне волею судьбы снова довелось ненадолго вернуться в Индию. И надо же мне было очутиться именно в том неприглядном городишке (где, кстати, я до этого никогда ранее не был, хотя и исколесил в свое время почти всю страну) и именно на том самом базаре, где Дая, моя ненаглядная Дая покупала овощи!

Я бесцельно бродил между рядов, отсутствующий взгляд мой шарил по спелым плодам, горам зелени, но ни на чем не задерживался. Я вдыхал аромат муската, смешавшегося с запахом других приправ, но проходил мимо зазывающих торговцев. Я даже пытался торговаться, задержавшись возле кувшинов с маслом, но тут же отходил, не понимая, зачем все это делаю. Пора было покинуть рынок, да и сам город, но что-то удерживало меня. И вскоре я понял, что именно.

Она была все такой же красивой и выглядела очень счастливой. Признаюсь, я сильно растерялся. Не отдавая себе отчета, я бродил за ней между торговых рядов, пока она, случайно обернувшись, вдруг не заметила меня. Лицо ее тут же побледнело, и она быстро опустила глаза. Теперь я был уверен, что не обознался, но все-таки спросил: «Это ты?»

Она кивнула. Мы присели в беседке недалеко от базара, и она выложила все, не дав мне рта раскрыть.

Итак, в тот злополучный вечер Дая просто-напросто ушла от меня к другому человеку. Она любила его весь последний год, что мы были с ней вместе, и они регулярно встречались тайком. Любовь действительно слепа – ведь за все это время у меня не зародилось ни малейшего подозрения…

– Но почему она не бросила вас сразу, а ждала целый год – не могла решиться? – не удержался прагматик Алфимов.

– Вовсе нет. У того человека была жена… Она уже давно болела, и в конце концов, болезнь победила ее: женщина умерла. Как только это произошло, между ним и Даей больше не было препятствий, и она без сожаления перешагнула через меня.

Я спросил, что она чувствовала, когда я дарил ей ласки? Она ответила, что думала в это время о нем. Я спросил: а как же наши беседы о возвышенном, мечты о будущем? Она ответила, что, если бы у нее тогда была возможность проводить дни и ночи напролет с ним, она бы даже не вспомнила обо мне и моих беседах.

Ее слова были жестоки и приносили мне страдания. Меня бросало то в жар, то в холод. Хотелось, чтобы она пощадила меня, но такова была натура Даи – искренность. И это я тоже любил в ней. Любил… Я вдруг понял, что мне не удалось победить любовь к ней. Коварное чувство лишь спряталось до поры до времени и теперь, когда я увидел Даю, вспыхнуло с новой силой. Все, что не касалось девушки, сразу стало чужим и бессмысленным. Я словно заново пережил мгновения, когда-то проведенные вместе с ней.

Но к любви примешивались и другие чувства: боль, горечь и непонимание. Я не мог понять, как она могла так поступить. Я смотрел в ее божественные, по-детски чистые глаза и не мог найти рационального объяснения ее поступку. Наверное, для всех жертв неразделенной любви объяснить подобное непросто. Я словно потерял ее во второй раз. Причем теперь мне было гораздо больнее, чем тогда, когда я думал, что Дая погибла.

Оглушенный и раздавленный, я поднялся и побрел прочь, надеясь, что она окликнет меня. Дая молчала, и я, отойдя на значительное расстояние, обернулся сам. Она так и продолжала сидеть в беседке, держа на коленях нелепую корзинку с продуктами.

«Ты счастлива?» – крикнул я.

Она кивнула. А возможно, мне показалось. Я развернулся и пошел прочь быстрым твердым шагом. В этот же день я покинул Индию. Теперь уже навсегда…

Дорога домой оказалась весьма неблизкой. Но по мере того как путь подходил к концу, все чувства, перемешавшиеся тогда во мне, постепенно уступили место одному – ярости. Она поглотила меня целиком, словно изголодавшаяся анаконда, и в конце концов вылилась в нечеловеческое желание – наказать. Отомстить тем двоим за разбитое сердце и обманутые надежды, за преданную душу и поруганные мечты. И тогда же меня поразило новое открытие. Я понял, почему древний маг называл тех страшных существ Ловцами Желаний. Пока в тебе нет никаких желаний, ты невидим для них и они не могут добраться до тебя. Но стоит только необычайно сильному душевному стремлению зародиться в тебе, как они тут же устремляются на добычу, чтобы исполнить желание, каковым бы оно ни было, но преследуя при этом какие-то свои, непонятные нам цели.

Тогда, в развалинах, где я искал Даю, они, как искусные рыболовы, забросили приманку в виде треугольника. Чуть позже, когда я, в порыве отчаяния, заглотил наживку, они продемонстрировали мне свое могущество, попутно умертвив все живое в том доме, где я осмелился заглянуть в их мир. Ловцы Желаний словно знали, что во мне зародится то, что так их привлекает. И это зародилось во мне: жажда мести! Никогда и ничего я не желал с такой силой. Они не могли не заметить этого, и они заметили.

Какие только картины не рисовал я в своем воображении. Сначала придумывал для Даи и ее возлюбленного всевозможные разновидности физических мучений. Целая вереница пыток, изобретенных в свое время человечеством, проносилась в моем воспаленном мозгу. Но нет! Все они были слишком гуманны для этих двоих. Физическая боль – ничто по сравнению с болью душевной. Поэтому сначала пусть Дая разлюбит этого ничтожного человека. Пусть он ощутит страдания, выпавшие на мою долю. Хотя я и не знал его, я осознавал, что он это заслужил. Не из-за меня, из-за памяти его жены, которую он предал при первой же возможности.

После этого пусть Дая встретит другого человека, которого полюбит так, как не любила никогда и никого. А тот пусть никогда не ответит ей взаимностью. И это только начало, дети мои!..

С такими мыслями я прибыл домой. Когда я вошел в дом, меня уже ждали – в центре комнаты на полу был нарисован огромный треугольник. Не раздумывая ни минуты, я шагнул внутрь…

Тут же я очутился очень далеко, хотя смутно понимал, что моя комната всего в шаге отсюда. И вновь я испытал необъяснимый ужас и почти пожалел о том, что оказался здесь. Я даже готов был отказаться от своих планов мести, но каким-то шестым чувством понял, что отступать уже поздно.

Я находился в обществе двух человек, хотя, конечно, это были не люди. Существа из моих самых диких кошмаров – это, пожалуй, наиболее подходящее для них определение. Описать их я уже не смог бы и через минуту после встречи. Они очень быстро объяснили мне, что выполнят любые мои желания, но с условием, что наступит время, когда я должен буду за это заплатить. Цену этой услуги мне будет суждено узнать только в день расплаты. Они честно сказали, что если бы я узнал эту цену сейчас, то немедленно отказался бы от всех самых заветных и несбыточных желаний.

Мне это было безразлично. Жизнь снова потеряла для меня смысл. Я принял условия их игры и сообщил мое первое желание: пусть от моей любви не останется и следа. Дая оказалась недостойной любви такого человека, как я, как бы самодовольно это ни звучало. В тот же миг я снова очутился в своей комнате. Никакого треугольника на полу не было. Сильнейшая усталость навалилась на меня. Я добрался до кровати и тут же провалился в сон…

Проснулся я другим человеком. Непомерная тяжесть, давившая на меня все эти годы, исчезла, принеся долгожданное избавление. Недуг, когда-то поразивший и мучивший меня столько времени, наконец отступил. Я больше не любил ее. Я на самом деле больше не любил ее. Ловцы Желаний доказали свое могущество вновь.

Я беспечно бродил по улицам родного города, улыбался знакомым и совершенно посторонним людям, разглядывал витрины магазинов, любовался струями воды у фонтана. Даю я если и вспоминал, то лишь изредка и как нечто далекое. Любая пролетевшая мимо птица, гонимый ветром лист или проскакавшая по мостовой лошадь немедля вытесняли ее из моей головы.

Но вместе с любовью я потерял и еще кое-что: желание мстить кому бы то ни было. Мне стало наплевать на Даю и ее нового мужа, как и на всех остальных людишек, копошащихся в своей извечной и настолько далекой мне суете.

Передо мной теперь открывались воистину великие перспективы и не было более ничего, что бы заставило меня оглядываться назад… Но не всех это устраивало. Ловцы Желаний – они не ожидали, что я внезапно уведу у них добычу из-под носа. Они ждали, что я засыплю их своими алчными и вероломными запросами.

Около недели изображения треугольников метались по стенам, потолкам и полу моего жилища. Но они, всемогущие и всевластные, оказались бессильны перед тем, кто сумел очиститься от балласта желаний. Покончи с желаниями, и Ловцы не смогут совладать с тобою. По крайней мере, для них это будет очень непросто – ведь каждый должен жить по раз и навсегда определенным для него законам.

Наконец треугольники внезапно исчезли и больше не появлялись в течение многих лет, до последнего момента. Но еще тогда я осознал кое-что (не знаю, додумался ли я до этого сам или Ловцы Желаний как-то дали мне это понять): отныне я знал, что очень рассердил этих существ, и они ждут расплаты. Но пока я буду чист и не оскверню себя слабостью какого-либо желания, им до меня не добраться…

– Но вы все-таки пожелали чего-то, не правда ли? – спросил Алфимов.

– В том-то и дело, что нет! – эмоционально отреагировал Фокусник. – Видите ли, господа: даже такое слабое и несовершенное существо, как человек, способно развиваться и самосовершенствоваться. Чего уж говорить о Ловцах Желаний! Эти сверхсущества наверняка не бездействуют – они тоже стремятся к познанию. Думаю, они кое-чего достигли за последние годы и поэтому отыскали меня, хотя я не допускал ни малейшей попытки зарождения в себе хотя бы подобия желания. Что ж, за все рано или поздно приходится платить. Настало это время и для меня.