Текст книги "Стихи"

Автор книги: Михаил Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

И снова все умолкнет. Но вскоре тихим шагом из дома выйдет некто – должно быть, местный сторож и спросит, чем обязан. И я солгу поспешно, что перепутал адрес. И повернусь к воротам. И засмеется камень, и отшатнутся стебли. И тихим шагом сторож пойдет обратно к дому, чтоб начертать отметку в своей учетной книге. Так превратится в прочерк то, что когда-то было мной...

1991

* * *

Какой кошмар: жить с самого начала зря, быть более ничем как тлей, хотя и гуманистом с виду этаким, судя по очкам; весь век вертясь вокруг своей оси, не знать ни азимута, ни аза, и, даже угадав орбиту, двигаться все же поперек;

по сторонам, взор бросив, опускать лицо, в детали не вдаваясь, чтобы не окаменеть... О, смрадный сад! О, город саблезубый! О, тошнотное приморье... гадкий, гадкий горизонт!

А вот пески. Здесь может укусить варан, здесь может налететь самум, отсюда убежать вприпрыжку хочется, если ты один. А если нет? А если во главе полка? Двух? Трех? Вообрази на миг: три тысячи солдат, и каждый думает только о себе.

Экклезиаст в уме бы повредился, мощь Геракла бы иссякла, ты же – дрогнуть не посмей. О, фанатизм! О, жалкий повседневный подвиг! О, изнеможенье... выстрел, выстрел, недолет...

Но нет гнусней, чем если вопреки всему вдруг форменный святой Грааль, не зная чьим глазам явиться, явится именно твоим! Лови момент! Вот кисть, живописуй, твори. К тому же ты как раз – Матисс, а то и Пикассо, к примеру, розовый или голубой.

Глядишь, и впрямь – смог, создал, восхитил, снискал, раскланялся. И что же после? Публика ушла. Грааль исчез. И снова пустота, потемки, снова никому не важен, хоть и Пикассо...

А дальше – стоп. А дальше, извини, стена. Брандмауэр с одним окном, в котором шевелится некий каменщик, он же штукатур. Кладя внахлест ряд к ряду на цементный клей, он ладит кирпичи в проем, Заделывая сей последний, весело, словно говоря:

"А ну, не ныть! Не так уж он и плох, твой остров. Жители его не праздны, в том числе и ты. Цветник тенист, изящен городской декор, приморье лучезарно... цигель, цигель... абгемахт..."

1993

КИБИТКА

Все скрылось, отошло, и больше не начнется. Роман и есть роман, в нем все как надлежит. Кибитка вдаль бежит, пыль вьется, сердце бьется, Дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит.

И проку нет врагам обшаривать дорогу, Им нас не отыскать средь тьмы и тишины. Ведь мы теперь видны, должно быть, только Богу. А, может, и ему – видны, да не нужны.

А где-то позади за далью и за пылью Остался край чудес. Там человек решил, Что он рожден затем, чтоб сказку сделать былью. Так человек решил. Да, видно, поспешил.

И сказку выбрал он с печальною развязкой И призрачное зло в реальность обратил. Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой, Да слишком много дел, и слишком мало сил.

А мы все мчимся вдаль, печаль превозмогая, Как будто ничего еще не решено, Как будто жизнь прожив и все-таки не зная, Что истина, что нет, что свято, что грешно.

И бесконечен путь, и далека расплата. Уходит прочь недуг, приходит забытье. И для меня теперь так истинно, так свято Чуть слышное в ночи дыхание твое.

1983

КОВЧЕГ НЕУТОМИМЫЙ

Надежды прочь, сомнения долой, Забыты и досада и бравада. Граница между небом и водой Уже не различима, и не надо.

По-прежнему свободный свой разбег Сверяя с параллелью голубою, Плывет неутомимый наш ковчег, Волнуемый лишь смертью и любовью.

Проблемы вечной "бысть или не бысть" Решенья мы не знаем и не скажем, Зато ни жажда славы, ни корысть Уже не овладеют экипажем.

И если мы несемся через льды, Не чувствуя ни холода, ни боли, То это все ни для какой нужды, А только ради смерти и любови.

Воистину ничем не дорожа За этим легкомысленным занятьем, Мы верим, что не будет платежа, Но если он и будет, мы заплатим.

Чего бояться нам – тюрьмы, тоски, Ущерба очагу, вреда здоровью? Но это все такие пустяки В сравнении со смертью и любовью.

1988

* * *

Когда бы ты была великой королевой, Служил бы я тогда поэтом при дворе. Я б оды сочинял направо и налево, Я б гимны сочинял и ел на серебре. Творил бы я легко, отважно и с любовью, И песенки мои запел бы весь народ: И самый высший свет, и среднее сословье, И разный прочий люд, и даже всякий сброд.

Не знаю, сколько дней блаженство бы продлилось, Но знаю, что финал печален и смешон Увы, настал бы час, когда монаршья милость Сменилась бы на гнев, и я бы был казнен. И есть тому резон, и есть на то причина: Раз я – придворный бард, обязанность моя Воспеть тебя, тебя, прекрасная regina! А этого как раз не стал бы делать я.

Творя и день и ночь, я мог бы пункт за пунктом Восславить всех и вся. Но только о тебе Ни слова б я не спел – а это пахнет бунтом! И вздернули б меня на первом же столбе. И все лишь оттого, что вряд ли во Вселенной Для оды в честь твою есть должный звук и тон. И будь я хоть Гомер – ты лучше, чем Елена, И будь я хоть Шекспир – ты краше Дездемон!

Пусть не царица ты, а я не твой придворный, И пусть меня никто покуда не казнит А все ж, едва лишь я твой образ непокорный Возьмусь живописать – перо мое дрожит. Все более любить, все более немея, Придется мне всю жизнь, покорствуя судьбе Но если я неправ, пускай меня немедля, Сегодня же казнят, на первом же столбе!

1984

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спит Гавана, спят Афины, Спят осенние цветы. В Черном море спят дельфины, В Белом море спят киты. И подбитая собака Улеглась под сонный куст, И собаке снятся знаки Зодиака, Сладковатые на вкус...

Та-ра-рам-па, гаснет рампа, Гаснет лампа у ворот. День уходит, ночь приходит, Все проходит, все пройдет.

Путь не длинный, не короткий, Посвист плетки, запах водки, Кратковременный ночлег, Скрипы сосен корабельных, Всхлипы песен колыбельных, Дальний берег, прошлый век...

И висит туман горячий На незрячих фонарях. И поет певец бродячий О далеких островах, О мазуриках фартовых, О бухарской чайхане, И о грузчиках портовых, И немного обо мне.

И о том, что кто-то бродит, Ищет счастье – не найдет. И о том, что все проходит, Все проходит, все пройдет...

Век прошел; у нас все то же. Ночь прошла, прошел прохожий, Путник дальше захромал, Смолк певец, ушла собака... Только знаки Зодиака, Да дождинок бахрома.

Ночь уходит, день приходит, Все проходит, все проходит...

1982

КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕЗУМЦА

Спите, мои благородные предки,

спите, мои полководцы, мои короли. Скройтесь во мраке своих каменистых столетий,

своих незапамятных темных веков. Мирно покойтесь

вы все уже совершили, вы сделали больше, чем можно,

поэтому ваши свершения неоценимы и нету вам равных

можете спать.

Пусть отдыхают

также вернейшие воины ваши, соавторы ваших побед. Пусть себе дремлют тяжелые всадники,

лучники, бомбометатели и трубачи. Пусть почивают и прочие

то есть погонщики разной полезной скотины,

и слуги, кормившие ваших собак,

и сами собаки, и все их мохнатые дети.

Я же, покуда вы спите,

подвергну сомнению древние книги, воспевшие вас. Следом за тем я подвергну сомнению

подвиги ваши и важность любого из них. После чего, разумеется,

я и самих вас подвергну сомнению,

а заодно уж, конечно, и воинов ваших,

и даже ни в чем не повинных слуг и собак.

И, наконец, я подвергну сомненью

сомненье свое и себя самого вместе с ним... Спите, мои дорогие. Когда вы проснетесь, увидите,

все уже будет не так...

1989

КОРАБЛИК

Кончался август, был туман, неслась галактика. По речке плыл катамаран, кончалась практика. А мы навстречу по реке шли на кораблике, И рассуждали о грехе, и о гидравлике.

Сердечный гам, словесный хлам, ни слова в простоте, С катамарана люди нам кричали "Здравствуйте! Дай бог вам счастья или чуда за скитания, Но вы туда, а мы оттуда – до свидания..."

Добра пора, туман – труха, вода мудра в реке. А что мы смыслили в грехах, а что в гидравлике? Да не словечка в простоте, моя прекрасная; Какая чушь, зато хоть тема безопасная.

Мы все поймем, мы обойдем, мы впредь условимся, Не то за старое начнем, не остановимся. Грехи – как камни из реки – сосет под ложечкой. Не отпускай мне все грехи, оставь немножечко.

Дал течь кораблик, стал тонуть, стоял и протекал. Мы все спасались как-нибудь, кончалась практика. Я ж отпустил синицу вновь, ловя журавлика, Вот весь и грех, и вся любовь, и вся гидравлика...

Зачем чего-то объяснять, давно все понято, И неудобно как-то ждать, когда прогонят-то. Тони, корабль, лети журавль, а мы бескрылые. Сокрой, туман, катамаран. Прощайте, милые.

1982

* * *

Любить... не стоит труда.

Лермонтов.

Любовь, как истина, темна и, как полынь, Горька. И соль все солонее с каждым пудом. Пора менять пейзаж. Нельзя же быть верблюдом Весь век, ad finem, до последнего "аминь".

Конца не будет череде ученых книг. Словарь в пустыне – невеликая подмога. Блажен, кто духом тверд и в истину проник. Но истин много, много...

Порой Фортуна предо мною, как во сне, Встает – и вижу, что глаза ее незрячи. Дразня обилием, из года в год богаче, Ее сокровища подмигивают мне.

Краду!.. В наш век один ленивый не крадет. Беру запретный плод и звонкую монету. Слепа судьба и даже ухом не ведет. Но счастья нету, нету...

"Воспрянь, – внушает мне мой ангел-проводник, Терпи, полынь пройдет, начнутся цикламены. Равно полезен мед любви и яд измены Тому, кто духом тверд и в истину проник."

"Ты прав, – киваю я, – Измена пустяки. Любовь важней, но и она трудов не стоит..." И взор мой весел, и стопы мои легки. Но сердце ноет, ноет...

МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА

Никто из нас не знал надежнее лазейки Из царства холодов в республику тепла: Мы собирались все у маленькой хозяйки, Она была всегда мила и весела. И в долгий летний день и в зимний день короткий Неведомо за что сьедали нас дела: Но вечером мы все у маленькой красотки Сходились,и она всегда была мила.

Сходились голоса, сплетались интересы, Не портила бесед ни ссора, ни вражда. И все мы вновь и вновь у маленькой принцессы Встречались, и она... она была всегда. Ее любили все – чем дальше, тем сильнее. Никто не знал, когда все это началось, Чем лучше было нам, когда мы были с нею, Тем хуже было нам, когда мы были врозь.

И приближался крах веселой нашей шайки Поскольку где любовь – там ревность и раздор. До некоторых пор у маленькой хозяйки Не видывали ссор, но с некоторых пор Мы, перья распустив, вытягивали шеи, Сверкая в полутьме огнем ревнивых глаз. Чем дальше, тем острей, чем дольше, тем сильнее Претензии росли у каждого из нас.

И так за часом час – никак не разберемся, И каждый, наконец, решил себе тогда, Что надо уходить, не то передеремся, И вот мы разошлись – обратно в холода. А милый наш кумир, прелестная игрушка, Стояла у окна, глядела нам вослед. Она любила всех, ей было очень грустно, Не менее, чем нам. Но, может быть, и нет...

1984

МЕНУЭТ

На берегу, что прян и цветист, как сад, У голубого края большой воды, В той стороне, откуда назад

Ничьи не ведут следы,

Радужный блеск висит в водяной пыли, Словно ковер волшебный – не шит, не ткан, А за ковром, на мысе вдали

Негрозно дымит вулкан...

Там никому ничто никогда

Уже не пойдет во вред. Есть ли там время? Может и да,

Но лучше считать, что нет.

Именно там научишься ты молчать, Там отворишь ты слух и сомкнешь уста, Там, наконец, ты станешь опять

Свежа, молода, чиста.

Лишь замолчав, уверуешь в то, что звук, Сущий в тебе, прекрасен, правдив и нов, И, как струна без помощи рук,

Сумеешь ты петь без слов.

Там, на пространстве, где полюса

Не знают земной версты, Дивный канон ведут голоса

Таких же теней, как ты.

Тот Дирижер, чья воля равна судьбе, Где-нибудь меж невидимых арф и домр Не отведет ли место тебе,

Не будет ли он так добр?

Но уж тогда звучи, не ища сурдин, Вся утони в мелодии, как в любви, Всхлипывай – если ты клавесин,

А если орган – реви.

Так ли все выйдет? Может и нет,

Но лучше считать, что да. Влейся в канон, врасти в менуэт

И в нем пребывай всегда.

На берегу, что прян и цветист, как сад, У голубого края большой воды Слушай лишь тот единственный лад,

Цени только те плоды.

Не возвращайся даже ко мне, ко мне. Не приходи ни мертвою, ни живой. Даже с тобою наедине

Я буду теперь не твой.

О, потерпи, разрыв невелик,

Вернется звено к звену; Скоро и я утрачу язык

И тоже уста сомкну.

У голубого края большой воды...

1991

МОЕ КОРОЛЕВСТВО 1

По осенним годам тяжела тишина, Словно кто-то вот-вот постучится. И пускай уж зима, если будет весна. А не дай Бог, весны не случится!

И уже не спасает ни дом, ни очаг, Не влекут корабли и вагоны. И то слева, то справа на штатских плечах Проступают погоны, погоны, погоны.

Впереди темнота, позади ничего. И горит человек в беспокойстве, И гудят беспокойные мысли его Об ином социальном устройстве.

Он прочел,разбирая санскрит и латынь, О властителях вольных и диких. Он,скитаясь, бродил по обломкам святынь, По руинам империй великих.

Меж времен и племен он искал без конца Вариант идеального строя Но нигде не нашел для себя образца И не встретил покоя, покоя, покоя.

И теперь в захолустье, в трущобе, в дыре, Отыскав подходящее место, Совершенно один, на пустом пустыре Он возводит свое королевство.

Кропотливо, ценою большого труда, Он рисует проекты и карты. Он один воздвигает свои города И свои водружает штандарты.

И шагая под знаменем скорбной любви, Он навек упраздняет погоны. Как Январь, белоснежны его корабли, И прекрасны законы, законы, законы.

И хотя он не скрыт от порочной среды И от мрака жестоких наследий, Если грянет беда, то причиной беды Будет только коварство соседей.

Он один, беззащитен, высок, умудрен, Мастерит, укрепляет и лепит, А потом отрешенно восходит на трон, И в душе его трепет.

1985

НА ВСЕЙ ЗЕМЛЕ I

Без цели, без дорог сквозь сумерки земли ведет нас скорбный бог, весь бледный от любви. Наш путь лежит во мгле и тянется в туман. Он вьется по холмам, петляет тут и там...

А между тем на всей земле, на всей земле не хватит места нам.

А где-то за холмом разгадка тайн земли, как птица, бьет крылом, в сияньи и в пыли. И блещет на крыле то слава, то смола, то пламя, то зола ссыпается с крыла...

А между тем на всей земле, на всей земле не будет нам тепла.

И каждый поворот мы помним до седин: и тяжкий мрак болот, и гордый блеск вершин, и спящий на заре старинный темный храм, и нечто в глубине, таящееся там...

А между тем на всей земле, на всей земле не выйдет счастья нам.

1985

* * *

Навещая знакомый берег, Отрешенно гляжу на взморье, Возвращаясь на пепелище, Осязаю рубеж времен. Ни о прошлом, ни о грядущем Не рассказывает безмолвье Черепки отгремевших пиршеств, Парафиновый Парфенон...

Лишь один звонит колокольчик, Словно спрашивает: "Ну, где же ты?" Словно просит: "Побудь со мною!.." А я рад бы, да не могу: От причала отходит судно, На него все мои надежды, Я слежу за его движеньем, Оставаясь на берегу...

Сухопутный пройдет шарманщик В голубом головном уборе, Напевая морскую песню, Ничего не прося за труд. Эту песню придумал некто, Никогда не бывавший в море, Но поется в ней лишь о море, И на судне ее поймут,

И здесь нет никакого чуда, Ведь команду на судне этом Составляют гвардейцы духа Всех времен и любых кровей: Открыватели многих истин, Консультанты по раритетам, Очевидцы больших событий, Собеседники королей...

Мне хватило бы даже слова В долетевшем от них призыве, Чтоб навеки проститься с сушей И исчезнуть там, где заря. Но, безмолвный и недоступный, Белый призрак на черной зыби Разворачивается к ветру, Никого с собой не зовя.

И в то время как он, быть может, Отправляется в край несчастий Из великой любви к свободе Для всемерной борьбы со злом, Я, покорный слуга глагола, Я, поклонник деепричастий, Остаюсь со своим неверным Поэтическим ремеслом...

Навсегда расставаясь с морем, Наблюдаю почти бесстрастно, Словно даже уже и это Не могло бы меня развлечь, Как невидимые пределы Разграничивают пространство, И ничто этих черт запретных Не осмелится пересечь.

Лишь корабль моих упований Покидает сии границы, Тяжело поднимает крылья И, волнуясь, идет во мглу... Я слежу за его движеньем, Но пустуют мои таблицы: Ни о прошлом, ни о грядущем Ничего сказать не могу...

1988

* * *

Ничему не поверю, ничем не прельщусь, Кроме этого звонкого чуда. Эта музыка дымом летит к облакам, Перелетных лишая обзора. Эти звуки победно парят в вышине И бравурно слетают оттуда, По пути разрывая небесную ткань И рождая моря и озера.

Дай мне руку... я чую далекую флейту И знаю, кого призывает она.

Уж не эта ли сладкая влажная даль, Не она ли одна, не затем ли От занятий моих отнимала меня, Вырывала меня из объятий, чтобы плыть во всю прыть, во всю мочь, на всю ночь, Открывая все новые земли?.. А когда исчерпаются силы мои, Отчего бы и жизнь не отнять ей?

Нет спасенья, я слышу – мой час уже близок, И слабое сердце готово к нему.

Не имеет пределов, не знает границ Эта страстная властная лира, Сопрягая мучительный голос низин С перезвоном заоблачной тверди. Словно тайные темные токи Земли, Растворяясь в гармонии мира, Создают эту боль, но не скорбь, этот сон, Но не смерть, а движение к смерти.

Сквозь пространство я вижу магический отсвет И чьи-то одежды у самой воды.

Осыпается берег, потоки шумят, Голубеет туманная Лета, Нависает над Летою дым бытия, До чего же он горек и лаком! О, помилуй несчастное сердце мое, Не кончайся, "Волшебная флейта"! Сохрани этот звук, разомкни эту цепь, Я еще своего не доплакал...

Дай мне руку... я все свои ветхие струны И редкие книги оставлю тебе.

ПЕСЕНКА О МОЛОДОСТИ

Ой, чистое окно! За окном – воля. Дом – не дом, а сказка, и чего тут только нет! Даже добрый дух есть. Зовут – Коля. А хоть бы и Дима звали, не о нем сюжет.

Сюжет о том, как – молодой, непослушный Парит вверху над домом кораблик воздушный. Не то инопланетный, не то обман зренья Не дал объяснения пока никто.

Но средь застолья или в трезвой памяти, Поодиночке, либо всем народом враз Бывало, выглянем, а он, красавец, там летит, И значит как бы все в порядке, с Новым годом вас!

Он порхает в вышине как бабочка, И тридцать первого числа, и первого. А траектория его загадочна Не то парабола, не то гипербола...

Краткий год подобен дню, день под стать блику. Спросят: чем вы жили? И не вымолвишь в ответ, Что мол, пили водку... ели клубнику... А хоть бы и смородину, не о ней сюжет.

Сюжет о том, как – самой себе в радость Летела моя молодость, моя младость. Махал крылом кораблик с небес и был светел... Никто и не заметил, как он исчез.

А вместе с ним ушел сюжет из повести, И строчки вьются вкривь, как традесканция. А пишу я их, к примеру, в поезде, И следующая станция – Франция...

Вы мне скажете, что это, мол, лирика, И что кораблик тот в кино все видели. А все же мне бы на него, хоть изредка, Поглядеть бы наяву, хоть издали.

Постучать бы в то окно, посвистать дико, Вместо "гутен морген" кукарекнуть как петух: Холодна ли водка? Сладка ль клубника? Все ли добрый дух сильней недобрых двух?..

Не жду ответа, не ищу возврата. Она затем и молодость, что крылата! Чего не понял в двадцать, вдруг – поймешь в сорок. Уж тут никто не зорок. Всяк близорук.

И потому-то я сижу теперь в поезде, А незабвенный мотылек – кораблик мой По параболе несется Бог весть где. И конца и края нет параболе той.

На честном слове или так, на отзвуке, На первой буковке от слова честного, Но летит он, кувыркаясь в воздухе, По параболе Лобачевского...

Всяк был молодой. Да не всяк – старый. Одного застолие влекло, другого – храм. Кто бренчал монетой, а кто – гитарой: Там-тарам-тарам-там-тарай... там-тарам-тарам...

ПРОЩАЛЬНАЯ

Вы нам простите, если что, Мы ж, если что, простим вам тоже. Какие могут быть упреки, право, Коль так ничтожна их цена! Мы пожелали вам добра, Вы пожелали нам того же, И мы шагаем по дороге, И не кончается она.

Хозяйка вашего стола, Прощаясь така на нас смотрела! Но прервала на полуслове как бы Она признание свое. Мы не увидимся вовек, И что сказать она хотела Для нас останестся загадкой. А может быть и для нее.

А завтра будет новый день, К вам новый путник постучится, И будут новые заботы снова Сменять былые каждый час. Мы не увидимся вовек, И потускнеет, запылится, И затеряется бесследно Воспоминание о нас.

Утихнет ветер, ляжет пыль, Все успокоится в итоге. Ну кто сказал, что мы несчастны, словно Живем терзаясь и терпя? Напротив, нам-то хорошо, Ведь мы шагаем по дороге, А там у вас все так непрочно, Поберегите же себя.

1984

ПРОЩАЛЬНАЯ II

Вчера, и сегодня, и завтра, и после, почти незаметно, Всегда неизменно, почти не начавшись, кончаются сроки. Суда уплывают, почти не дождавшись попутного ветра. В далекие дали они уплывают, почти не разведав

счастливой дороги.

Они исчезают, становятся сказкой, становятся пылью. Но долгое время мне видятся в дымке их белые крылья.

Вчера, и сегодня, и завтра, и после, покуда живется, До синего неба, до самого края, до цели заветной, Всегда неизменно, куда – неизвестно, покуда плывется, Плывите-плывите!.. А я вам желаю счастливой дороги,

попутного ветра!

И пусть вас почаще обходят ненастья, и бури жалеют, И пусть ваши крылья все выше взлетают, все ярче белеют.

Мы свиделись с вами в гостях у какого-то странного века, И нынче меж нами обряды, обеты, законы, запреты... Мы были чужими, мы стали друзьями... Попутного ветра! И пусть вас минуют жестокие штормы, подводные камни

и прочие беды!

Плывите-плывите, и пусть ничего не осталось в залоге. Мы были друзьями, мы стали чужими... Счастливой дороги!

И пусть разделяет нас время, и даже – различная вера. Но где-то в тумане, в той дымке, где с небом сливается море, Быть может, однажды, внезапно дождавшись попутного ветра, По странным законам, по вечным законам, мы встретимся снова,

мы свидимся вскоре...

Мы встретимся с вами, мы были чужими, мы были друзьями...

Счастливой дороги! Плывите-плывите, мы станем другими, мы встретимся с вами...

Попутного ветра!..

1986

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ

Когда надежды поют, как трубы, Их зов дурманит, как сладкий дым. Они предельны, они сугубы, И так несложно поверить им. И вот дорога, и вот стоянка, Вокзал и площадь в цветах, в цветах. Восток дымится. Прощай, славянка! Трубач смеется, шинель в крестах.

Воспитан славой, к смертям причастен, Попробуй вспомни, ловя цветы, Какому зову ты был подвластен, Какому слову поверил ты... Броня надежна, тверда осанка, Припев беспечен: все "ай" да "эй"... А трубы просят: не плачь, славянка! Но как, скажите, не плакать ей?

Пройдет полвека. Другие губы Обнимут страстно мундштук другой. И вновь надежды поют, как трубы. Поди попробуй, поспорь с трубой. А век не кончен, поход не начат. Вокзал и площадь – в цветах, в цветах. Трубач смеется, славянка плачет, Восток дымится. Земля в крестах.

1987

* * *

Пустые бочки вином наполню, Расправлю вширь паруса-холсты. Прости-прощай,ничего не помню, Рассвет настал,небеса чисты.

Начну с рассвета,пойду к закату. Там,на закате уже весна. Покуда плыть хорошо фрегату, Пирату жить хорошо весьма.

Восток горячий хрустит поджаристо, Где-то слышен металл. Но ты,Мария,не плачь,пожалуйста, Час еще не настал. Из бури выйду,из драки вылезу, Сколь меня ни трави. Одно лишь есть,чего я не вынесу Это слезы твои.

Но час еще не настал...

Чужие люди твердят порою, Что невсамделишный я пират. Да, я не живу грабежом и кровью, И это правду они говорят.

Скорей я мог бы царей потешить, Сойти на берег, овец пасти... Но чтобы других убивать или вешать, Что вы, Бог меня упаси!

Повис над морем туман безжалостный, Белый, как молоко. Но ты, Мария, не плачь, пожалуйста, Смерть еще далеко.

Ничто не вечно, бояться нечего, Сядь, смолчи, пережди, Не верь прохожему опрометчиво, Все еще впереди.

Да... смерть... еще далеко...

И пусть вовеки не быть возврату, И все кругом застелила тьма. Покуда плыть хорошо фрегату, Пирату жить хорошо весьма.

Никто стихии не одолеет, Ни я, ни люди, ни корабли. Но не погибну, покуда тлеет Во мгле страданья огонь любви.

И я мечтаю, чтоб он пожаром стал И объял бы моря. Но ты, Мария, не плачь, пожалуйста, Это просьба моя

Одна, но есть еще и вторая: К концу последнего дня Скажи священнику, умирая, О том, что помнишь меня...

Все еще впереди... Смерть еще далеко... Не плачь!..

1986

РОЖДЕСТВО

(колебания)

От начальной, навязчиво ноющей ноты, Каковую в костеле в четверг ординарный На органе твердит без особой охоты Ученик нерадивый, хотя небездарный,

До тамтама в пещере, где высится дико Черномазый туземный кумир-недотрога, Перед коим шаманы для пущего шика Сожигают воинственный труп носорога;

От вождя монастырской общины, Говорящего вслух по тетрадке, Что миряне не суть человеки И достойны кнута и вольера, До такой же примерно картины, Но в обратном зеркальном порядке, Отраженной давно и навеки В оловянных глазах Люцифера;

От кисейной спиритки, чьи пассы Что ни ночь повергают в нокдаун И ее, и ее корифея, Колдуна-антиквара с бульвара, До вполне богомольной гримасы На лице робинзона, когда он Снаряжает бумажного змея Для поимки воздушного шара;

От фигурных могильных, нагрудных, нательных Разномастных крестов, мишуры, многоцветья До пунктирных, что спрятаны в стеклах прицельных, И косых, означающих номер столетья;

От пустыни, где город, внезапный как манна, Пилигрима пленяет повадкой минорной, До морей, чье спокойствие выглядит странно, А цунами с тайфунами кажутся нормой;

От одной ясновидческой секты, Из которой не выбьешь ни звука, До другой, не привыкшей терзаться И поэтому лгущей свободно; От усердья, с каким интеллекты Вымеряют миры близоруко, До завидной манеры мерзавца Что угодно считать чем угодно;

От письмен, где что дело что слово, До холерных низин, где пожары; От застывшего в небе салюта До морозного, смрадного хлева; От угла колпака шутовского До окружности папской тиары; От меня, маловера и плута, До тебя, о Пречистая Дева.

1991

РОМАНС 1

Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела. Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно. С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно, Кумира славят день и ночь твои колокола. Ужель напрасен ход времен, и нынче, словно встарь, Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки? Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги? Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь?

Ужель затем, чтобы, когда она уйдет совсем, Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно О том, что ты любил ее так искренно, так нежно, Как более не дай ей Бог любимой быть никем?.. Я знал тебя в тяжелый час и в битве, и в игре. Ты утешений не просил и головы не вешал. Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил, Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре.

Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком. И он знаком не только мне, сжигает он полмира. И славит гибельный огонь владычество кумира. Но сами мы его зажгли в язычестве своем. И что поделать, если уж горит огонь, горит, И все никак не стихнет дрожь от давнего испуга, И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит...

1986

РОМАНС 2

Что отнято судьбой, а что подарено,В конце концов, не все ли мне равно? Так странно все, что было бы,сударыня, Печально, если б не было смешно. И я не тот, ничуть не лучше всякого, И Вы не та, есть краше в десять раз. Мы только одиноки одинаково, И это все, что связывает нас.

Когда один из нас падет, поверженный, Другой – и не заметит впопыхах. Зачем же я пред вами, как помешанный, И слезы лью, и каюсь во грехах? Зачем дрожу, зачем порхаю по небу, И жду чудес, и все во мне поет? Зачем, зачем... Пуская ответит кто-нибудь, Конечно, если что-нибудь поймет...

Простите мне, что диким и простуженным Ворвался к вам средь зимней тишины. Не то беда, что я давно не нужен вам, Беда – что вы мне тоже не нужны... И все ж – сама судьба с ее ударами, Капризами и ранами потерь Ничто пред блеском ваших глаз, сударыня, Он светит мне... Особенно теперь,

Теперь – когда невзгоды приключаются Все чаще, все смертельней бьют ветра, И кажется, что дни мои кончаются, И остаются только вечера... Сияйте ж мне, покуда не отмечено Печатью лет ни сердце, ни чело! И, видит Бог, сказать мне больше нечего, Да больше – и не скажешь ничего...

1985

РОМАНС-МАРШ

Порою давней, хмельной да резвой, Твои считал я имена, но бросил счет. Звалась ты Мартой, звалась Терезой... Не знаю, кто и как теперь тебя зовет.

Всегда внезапно, всегда поспешно Встречались мы, где только случай выпадал. От Люксембурга до Будапешта Следил я странствия твои, потом устал.

Деля разлуку на сто и двести, Я понимал, не услыхав ни "нет", ни "да", Что никогда мы не будем вместе, Но и навеки не простимся никогда.

Шутя исчезнешь, легко возникнешь, Изменишь подданство, марьяж осуществишь, Но от меня ты едва ль отвыкнешь И мне отвыкнуть от себя не разрешишь.

Письмо примчится – с невнятной маркой, На невозможном языке, Бог весть о чем. Была ты немкой, была мадьяркой... Кто ты теперь, не разберу и с толмачом.

Да много ль ты мне напишешь, кроме Расхожей истины, что всюду – как везде? О новом муже, о новом доме, О местной моде, о погоде, о дожде...

О том, какая в гостиной ваза, Какой фонтан в твоем саду, какой бассейн... А по-немецки – в конце три раза: Auf Wiedersehen! Auf Wiedersehen! Auf Wiedersehen!

1990

СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ

Для тех несчастных, кто словом первым И первым взглядом твоим сражен, Ты есть, была и пребудешь перлом, Женой нежнейшей из нежных жен.

В округе всяк, не щадя усилий, Трубит, как дивны твои черты... Но я-то знаю, что меж рептилий Опасней нет существа, чем ты.

Под нежным шелком, сквозь дым фасона, Свиваясь в кольца, как напоказ, Блистает туловище дракона! Но этот блеск не для третьих глаз.

Для третьих глаз – ты в нарядной блузке Сидишь изящно, глядишь светло, Читая что-нибудь по-французски, К примеру, Шодерло де Лакло...

Не только зубы, но также десны И даже губы твои, клянусь, Столь кровожадны и смертоносны, Что я и сам иногда боюсь.

И тем смешней слепота, с какою Очередной обреченный франт, Рисуясь, точется пред тобою, Как дрессированный элефант.

Отмечен смертью любой, кто страстью К тебе охвачен, любовь моя! Однако, к счастью или к несчастью, Об этом знаю один лишь я.

А я не выдам, не беспокойся. Чем навлекать на себя грозу, Уж лучше сам, развернувши кольца, Прощусь – и в логово уползу.

1990

ТРУБАЧ

– Ах, ну почему наши дела так унылы? Как вольно дышать мы бы с тобою могли! Но – где-то опять некие грозные силы Бьют по небесам из артиллерий Земли.

– Да, может и так, но торопиться не надо. Что ни говори, неба не ранишь мечом. Как ни голосит, как ни ревет канонада, Тут – сколько ни бей, все небесам нипочем.

– Ах, я бы не клял этот удел окаянный, Но – ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный, Ах, этот палач, этот подлец и паяц!

– Брось! Он ни хулы, ни похвалы не достоин. Да, он на коне, только не стоит спешить. Он не Бонапарт, он даже вовсе не воин, Он – лишь человек, что же он волен решить?