Текст книги "Зимний вечер"

Автор книги: Михаил Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Явление десятое

П р о х о ж и й, один.

Прохожий. Только сейчас и можно удрать, – ушли на мое счастье, а то сцапали бы, засадили… За мир пострадал, за своих родных селян всю жизнь на муки отдал, а теперь те же селяне свяжут меня и бросят в пекло… Да что селяне? Брат, родной брат сам готов кожу содрать… А… И не помилует, не пожалеет, не помилует… А там снова палач, кнут… Бррр! Бежать отсюда поскорей. Хата моя родная! Приютила на минутку и гонишь вон? Чужой я тебе, каторжный, проклятый! Боже мой! Зачем меня держишь на свете! Ох, как тяжело!

Нет сил! Из этого рая да в пекло! Лучше было бы не заглядывать! Бежать теперь! (Колеблется.) Да лучше умереть тут под родной крышей… (Припадает со слезами.) Земля моя! Сюда к сердцу… сердцу… Лукерья, голубка, Лукерья! Простила ли меня? Хоть бы слово ей сказать, хоть бы глянуть еще разок. (Озирается.) Скрутят и снова на муки, на каторгу! Ах, все равно!

Занавес

Действие второе

Декорация первого действия. Глубокие сумерки.

Явление первое

Л у к е р ь я  и  О р и с я.

О р и с я (вбегает). Слышишь, никого нет!

Л у к е р ь я. Как нет? Что ты?

О р и с я. А погляди – никогошеньки!

Л у к е р ь я. Что бы это значило? Зажги каганец.

О р и с я. Спичек не найду!

Л у к е р ь я. В комнате, в печурке.

Какая-то т е н ь появилась в дверях и исчезла.

О р и с я. Ну его, я туда впотьмах не пойду, такого страха нагнали…

Да и нет никого, слышно же! Ау! Отзовись!.. Нету.

Л у к е р ь я (садится к столу). Что за диковина? Куда же они все ушли? И хату пустую бросили…

О р и с я. Может, что случилось… или, должно быть, пошли все прохожего проводить до большака.

Л у к е р ь я. А он уже ушел? (Вздохнула.)

О р и с я. Да, да, наверно… он и просился на минутку… Ну, так все вместе и ушли. (Испуганно.) И ребеночка одного бросили! Ой, господи! (Подбегает.) Уже зашевелился. (Поет колыбельную.) А-а-а! Люли, люли! люли, прилетели гули… (Окончив колыбельную, тихо качает люльку.)

Л у к е р ь я. Жаль мне этого прохожего… Такой несчастный! Видно, что горе скрутило да замучило его, – сгорбленный и больной!

О р и с я. И одет как нищий! В такую вьюгу и стужу еще замерзнет!

Л у к е р ь я. И как его выпустили в глухую, страшную ночь? Ох, людям чужое горе – шутка, а мне так грустно, что не простилась с ним.

О р и с я. Да ты, известно, по каждому страннику, по каждому нищему убиваешься: ты у нас такая!

Л у к е р ь я. Потому как сама на той же тропке стою… а только знаешь, сестрица, этот словно родной мне, словно говорили мы с ним.

О р и с я. И не диво: верно, не раз его видела, не раз слыхала, он же тут бывал, сам говорит, и всех знает.

Л у к е р ь я. Да кто ж он такой? Думаю, гадаю и вот-вот, кажется, ухватила нитку, а она и оборвется… даже голова болит, а на сердце точно камень тяжелый…

О р и с я. Да тебе все чего-то тяжело.

Л у к е р ь я. Ох, веселье мое давно увяло. А сегодня что-то особенно грустно, будто сердце чем сдавило, будто предчувствие какое…

Явление второе

Т е  ж е, д е д, О л е к с а, А н т о н, б а б а, Г а н у л ь к а, Я с ь к о

Д е д (входит). А кто тут? Зажгите свет.

Ему помогают раздеться.

Л у к е р ь я (спохватилась). Сейчас… только где же спички?

Г а н у л ь к а. Вот тут в печурке… (Подает, зажигает.)

А н т о н. Ну, и перепугался, сердешный…

Б а б а. А разве не из-за чего было?

Я с ь к о. Там, мама, дядя Свирид въехал на лошадях на ту узкую чертову скалу, что повисла над пропастью, и ни туда ни сюда. Повернуться нельзя, а он только: "спасите" да "спасите"!

Л у к е р ь я. А что ж, сынок, он один, один, без помощи.

Я с ь к о. Он так кричал… Дед думал, что режут!

Л у к е р ь я. А не кричал бы, так никто б и не пришел. (Целует его.)

Д е д. Справедливо.

О л е к с а. Ну и перепугался! Я оттягиваю задок возка, расспрашиваю, как угораздило его вскарабкаться на такую кручу, а он только зубами стучит и бормочет одно: "Разбойники!" Нагнали страху! Ха-ха!

А н т о н. А я и не понял, гнались, что ли?

О л е к с а. Да нет! Пенек стоял, а ему втемяшилось, что Довбня, ну, он и давай объезжать стороной, пока не вперся на кручу.

Д е д. Понятно, водило! (Набивает трубку, сев на полати.)

Б а б а. Нечистая сила может обернуться чем хочешь, только бы на человека туман напустить. (Поспешно выпивает чарку водки.) И на погибель его толкнуть.

Д е д. А это что – от нечисти?

Б а б а. С холода, братец, и со страха. (Садится под столбом.)

О л е к с а. С холода и я выпью, а то не успел согреться и опять… (Наливает, пьет.)

Г а н у л ь к а (Орисе). А мы как возвращались, так Демьяна встретили; я смеюсь, а он хотел меня поймать. Так я все возле деда.

О р и с я. Ой, как поймает!

Г а н у л ь к а. А что! Не испугаюсь; дулю съест!

Все начинают работать: Антон бондарничает, баба щиплет перья и т. д.

Я с ь к о (Лукерье). А может, это и в самом деле разбойник стоял? Как же тогда прохожему? Если встретят одного – зарежут.

О л е к с а. А что, в самом деле, прохожий?

А н т о н. Известно – ушел!

О л е к с а. Ну, его счастье! Хитер!

Д е д. Ох, бедняга, бедняга! Пропадет в такую непогоду.

Л у к е р ь я. Почему ж не задержали, не попросили переночевать?

Б а б а. Как не просили? Просили… Так уперся и уперся.

О л е к с а. Если б не этот случай со Свиридом, я б его задержал.

Д е д. Видно, у него большая беда, если в такую страшную ночь гонит из теплой хаты.

О л е к с а. Должно, его такой страх гонит, страшнее вьюги.

А н т о н. Ты все свое.

О л е к с а. Да, свое! Лучше посмотрите, не стянул ли чего в хате?

Л у к е р ь я. Грех тебе, братец, наговаривать на несчастного. У него и глаза не такие!

Д е д. Очень, очень знакомый… вот-вот, а не припомню… а голос так слышал не раз… И ушел, исчез!

А н т о н. Может, и был тут в работниках, но кто же он?

Д е д. Хватит!

О л е к с а. Был бы он кем путным, не убежал бы.

Д е д. Хватит, говорю!

Пауза; на пороге появляется п р о х о ж и й.

Явление третье

Т е ж е и п р о х о ж и й.

П р о х о ж и й (тихо). Я и не убегал, а, спасибо вам за ласку, остался.

Я с ь к о. Пан здесь?

Д е д. Боже мой!

Б а б а. Вот и хорошо! (Вместе. Все взволнованы.)

А н т о н. Слава богу!

О л е к с а (Лукерье). Ну, что?

Л у к е р ь я. Не пойму!

Д е д. Это хорошо, что послушался. Где же, на ночь глядя, в такую непогоду! Садись сюда, поближе ко мне!

Прохожий, боязливо оглядываясь, подходит.

О л е к с а. Неужели я ошибся?

П р о х о ж и й. Пан хозяин, а что про вашего Яська слышно?

Д е д (даже вскинулся). Про какого Яська? Постой, постой.

П р о х о ж и й. А про третьего вашего сына? Двое здесь, а третьего, старшего, сына нет. Или вы уже о нем, пан хозяин, забыли?

Д е д. Старший, старший… ах, давние дела!

Б а б а (подходит к ним и голосит). Пусть я свой век не доживу, чтоб мне на могиле креста не поставили, если я забыла моего соколика ясного; я ж его на руках не один раз и не десять носила… Своих деток не было, а его как родного сына любила.

П р о х о ж и й. Бабуся, помните? А вы, пан хозяин, уже совсем Яська забыли? Он же у вас первенец, старший…

Д е д. Почему забыл? Помню, давние дела… Только больно. Не надо трогать. А вы его хорошо знали?

П р о х о ж и й. Ох, еще как хорошо: ловкий был парень, расторопный, смелый!

Л у к е р ь я. Боже! Он знает его… (Онемела, слушает.)

Д е д (выбивает пепел из трубки). Слишком уж смелый, поэтому и горе стряслось…

Б а б а. Ой, сталась с ним беда, горюшко тяжкое! Пусть им господь так не простит, как они не простили!

П р о х о ж и й. А что же с ним случилось?

Д е д. Э, пропал ни за грош! Подали на нас в суд соседи Карповцы, чтоб им добра не видать! Ну, меня народ выбрал ходоком, и вот я часто ездил к аблокату и всякий раз брал с собою Яська. На погибель брал, чтоб наслушался всячины. А почему? Потому, что любил его…

Б а б а. Ох, любили и ласкали его все, все добрые люди и все ему разрешали, потому что такой уж был миленький, славненький да ласковый…

Ручками, бывало, обовьет шею и прижмется к тебе, как ягненочек, а глазки у были, как васильки во ржи…

Д е д. Да, да… ох, умница был на удивление, только слишком уж своевольный; и работа у него, и забава были не такие, как у других хлопцев; если работает, бывало, так удержу не знает, как шальной конь, а если гуляет, так дым коромыслом. Иногда бросится на шею, обнимет, целует, чуть не задушит, а другой раз упрется на своем и так, прямо в глаза, любого осой жалит. И ругал я его иногда, а больше прощал. (Задумался.) Суд мы за давностью проиграли, хотя земля по справедливости принадлежала нам. Карповцы хотели отнять землю, а мы не даем: "Не отдадим и все!" Всем миром защищались от обидчиков, а во главе мой Ясько, горячий, как конь! Ну, думаю: "Что ж, если все, так пускай и Ясько!" И вдруг шасть – начальство, мы и руки опустили. Пусть уж обижают – Христос больше терпел! Но не так думала, на горе, молодежь… Выскочили хлопцев двадцать под командой Яська и не дали межевать землю, выгнали урядников вон; значит, бунт, значит, сопротивление власти, начальству! Ну, взяли их в тюрьму и на суд. Одних выпустили, других наказали нестрого, а моего на три года в тюрьму, – зачинщик, говорят; хорошо! За справедливость пусть три года, не век; он еще молодой, думаю, ума наберется…

П р о х о ж и й. Ну что, набрался? Ха-ха-ха!

Д е д (глядя в землю). Набрался, чтоб так черти злых дум набрались.

Как вернулся домой, то и дня не было покоя в хате. Кричит, бывало, расписывает, как ночью надо красть, как замки сбивать, он, мол, теперь все способы знает… "Охота, говорит, в такой халупе сидеть и кровавым потом хлеб зарабатывать, если на свете богачей, обирал видимо-невидимо и можно до них легким способом добраться". А я его кулаком по спине: "Вот тебе легкий способ на чужое добро, на воровство". А он мне: "Не бейте, татко, а то убегу!" Да в шинок – напьется и по селу шумит. Чтоб тех учителей, что его учили… (Задумался.)

П р о х о ж и й. Ой, пан хозяин, на хуторе сидите, а ничего не знаете.

Да если б вы слыхали, как они вашего сынка добру учили, у вас бы от страха руки и коги отнялись! Ох, пан хозяин, не ропщите на вашего Яська: озверел он, а сердце его любило вас… Эх, ласка отца и матери, теплое слово – вот великая, святая сила! (Вытер глаза и склонил голову на руки.)

Б а б а. Ох, правда, правда!

Орися подошла и села возле Лукерьи.

Д е д (весь дрожит). Погоди, погоди! Что это со мной? Что со мной?

Оживает что-то здесь, встает… Память стариковская… но всплывает в ней…

Неужели я не желал ему добра? Я ведь и женил его на сироте, на бедной, как он и хотел.

П р о х о ж и й. И он вас за это благословлял, а пуще всего – мать…

Потому что жену свою любил больше жизни… (Отворачивается, чтобы скрыть слезы.)

Л у к е р ь я (Орисе). Боженька мой! Он его знает! (Рыдает.) За что он мучается, кормилец?

О р и с я. Успокойся! Перестань! Мало натерпелась, так еще добавляешь печали!

Д е д (озирается, что-то бессмысленно шепчет). Неужто я… разве такой доли… хотел я? Почему же он не опомнился, почему не слушался?

П р о х о ж и й (оборачиваясь, быстро и сбивчиво, давясь словами). Пока он один был… сносил всякую жестокость… а когда начали поедом есть и жену его, он стал просить, чтоб его выделили!

Б а б а. Ох, просил и все мы просили!

Л у к е р ь я рыдает.

О р и с я. Успокойся, серденько! Что же это?

Д е д. Что со мною? Помрачнение или правда? Голос., голос! Кто он, кто он, ради бога? (Уходит в комнату.)

П р о х о ж и й вскочил, он в нерешительности.

Явление четвертое

Т е ж е, без д е д а.

Б а б а (подошла, оглядываясь, к прохожему). Так вы нашего Яська знали? Ох, натерпелся он от отца, пока на вечную муку в люди не ушел… (Шепотком.) Бил, как собаку, бил чем попало… а потом к ней стал цепляться, что бедная, что понадобилось ему бедную взять… Бывало, я и мать заступаемся, так и на нас бросается, как бешеный… Ясько, бывало из-за жены побелеет, как мел, а губы синие, зубы сожмет и только прошипит: "Убегу от греха…" И убежал… Мать по нем плакала, горемычная… а потом начала кашлять… сохнуть…

П р о х о ж и й. Плакала, увядала… (Хватается грудь.) Ох, мама! (Отходит.)

Л у к е р ь я. Ясю! Будто вижу его, слышу тихую его речь! Ох, как же я его любила, как люблю! Ох, и любила я его! (Вскочила, подбежала к двери, схватила Яська, целуя, потащила к печке.)

О р и с я. Несчастная! Бесталанная!

Явление пятое

Т е ж е, Ф р о с я, Д е м ь я н, д е в ч а т а и п а р у б к и.

Д и в ч и н а (вбегает). Ой, девчата, спасите, хлопцы гонятся!

В окна и двери стучат.

Д е в ч а т а. Закрывайте, закрывайте двери на засов! Не пускайте этих разбойников! Ясько!

Я с ь к о. Ага, теперь Ясько понадобился. (Становится у двери.)

П а р у б о к (за дверью). Да пустите уже, смилуйтесь!

Д е в ч а т а (с ухватами). Не пустим, глаза кипятком ошпарим, ребра поломаем.

Я с ь к о. Хи! Целое войско!

П а р у б к и. Мы вам отступного дадим!

Д е в ч а т а. Не просите, мерзните.

О р и с я. Что это за мода хлопцев не пускать? Какие ж посиделки без парубков? За что вы их морозите?

Г а н у л ь к а (открывает дверь). Входите уж в хату да кланяйтесь нам!

В т о р а я д и в ч и н а. Фрося! Лей воду, лей!

Ф р о с я. Вот вам! (Обливает парубков.)

П а р у б ок. Ух, сумасшедшая! Держи!

Ф р о с я (Олексе). Ой, спасите!

Д е м ь я н (кланяется). Ну, так добрый вечер!

Парубки здороваются, угощают девчат грушами, орехами, а девчата семечками; рассаживаются парами.

Тихий шепот, смех, шутки.

П р о х о ж и й (Лукерье). Веселые у вас посиделки.

Л у к е р ь я (вздрогнула). Бывают и веселее… Сегодня отец что-то загрустил.

П р о х о ж и й. Чего бы это?

Л у к е р ь я. Видно, вспомнил что-то, и воспоминания змеей обвили сердце… Вы его знали… моего Яська? Дайте мне хоть весточку о нем, жив ли еще?

П р о х о ж и й. Жив…

Л у к е р ь я. Боженька мой! (Закрывает лицо.)

П р о х о ж и й. А вы его помните? Вы не забыли… не прокляли того бесталанного (еле сдерживаясь), что клялся вам в горячей любви у криницы?

Л у к е р ь я (с ужасом). Кто вы? Кто вы, что все знаете?

П р о х о ж и й. Признался мне, сам рассказывал…

Л у к е р ь я. Он был не виноват… у него такое сердце… нет второго на свете!

Г а н у л ь к а. Что же вы сидите и молчите? Хоть бы ты, Демьян, загадки загадывал!

Д е м ь я н. Давайте, давайте! А ну!

 
Еду, еду,
Следу нету,
Палкой погоняю,
Смерти ожидаю.
Угадайте, что это?
 

Д е в ч а т а (между собою). Следа нету… палкой…

П а р у б к и. Смерть… не пойму…

Д е в ч а т а. Не угадаешь…

Ф р о с я. Ни складу, ни ладу!

Д е м ь я н. А врешь, это – лодка.

Ф р о с я. Лодка? Вишь ты!

Г а н у л ь к а. А верно, верно: следа нет. Палкой, то есть веслом. (Тихо Демьяну.) Почему ты мне не шепнул?

Д е м ь я н. Послушай, вот я другую:

 
Полон хлевец белых овец,
Один баран мемекает. (На ухо Ганульке.) Язык!
 

Г а н у л ь к а (после паузы). А я знаю! Язык!

Д е в ч а т а. Ишь ты! И в самом деле отгадала!

П а р у б к и. А может, Демьян сказал?

Г а н у л ь к а. Нет, нет! Сама отгадала…

Д е м ь я н. Ей-ей, не говорил…

Ф р о с я. А ну-ка, возьму я Ганульку к себе, а ты загадай еще, посмотрим…

О л е к с а. Вот я тебе загадаю.

Ф р о с я. Убирайся, знаем вас!

Г а н у л ь к а. Не надо больше загадок, лучше сказку. (Подбегает к бабе.) Бабуся, расскажите, голубушка!

Б а б а. А вы бы угостили бабусю! У нее, может, в горле пересохло…

Д е м ь я н. Найдется, найдется, бабуся; а ну-ка, хлопцы, у кого бутылка и чарка?

Обступили б а б у, угощают.

Г а н у л ь к а (подходит). Что с тобой, Лукерья? Не сказал ли чего?

Л у к е р ь я. Не тронь меня, не тронь!

Г а н у л ь к а. Тише, тише!

Д е м ь я н. Не дышать!

Б а б а. Жил да был на свете казак и было у него трое сыновей: два лентяя, а третий работник. Вот отец и приказал им стеречь в саду грядки; два старших быстро уснули, а младший у своей грядки и глаз не сомкнул. А ночью откуда ни возьмись дикий кабан и разрыл у старших грядки. Проснулись братья, смотрят – у них все грядки изрыты, а у младшего целехонька. Вот они со злости и досады взяли его да убили, нож в сердце всадили.

Г а н у л ь к а. Ай! (Закрывает лицо руками.)

Д е м ь я н. Так сразу и убили?

Б а б а (сердито). Взяли и убили, нож в сердце всадили, в землю закопали, песком засыпали, в головах бузину посадили и ушли домой. А тут едет какой-то пан и говорит: "А ну-ка вырежу я из этой бузины дудочку".

 
Вырезал, наладил ее и заиграл, а дудочка поет:
Тихонько-тихо, паночек, играй,
Снова ты сердца мне не терзай!
Братья сгубили, нож в сердце всадили,
За то, что грядки разрыты в край.
 

Д е м ь я н. Так-таки сама играла?

Г а н у л ь к а. Да еще словами?

Б а б а (охмелев, постепенно засыпает). Вот пан к отцу: так и так… А отец сыновьям: а ну-ка сыграйте вы! Взял один и начал играть, а дудочка поет и приговаривает:

 
Тихонько-тихо, братец, играй,
Сердца в конец ты не разрывай!
Меня ж ты убил, нож в сердце всадил…
 

П е р в а я д и в ч и н а. Ой, господи, страх какой!

Г а н у л ь к а. А бабуся уснула!

Д е м ь я н. Ишь, как испугались!

Г а н у л ь к а. Бабуся! Бабуся!

Б а б а (встрепенулась). Брат меня убил, второй – нож вонзил…

О л е к с а. Прячьтесь кто в бога верует – разбойник! Довбня здесь… с таким ножом!

Д е в ч а т а. Ой, ой, караул, спасите!

Прохожий сразу кинулся к своей палке и застыл в углу, как волк, готовый обороняться.

О л е к с а. Ха-ха-ха-ха! (Антону.) Ты видел, как он вскочил; идем к писарю!

А н т о н. Идем!

О р и с я. Ну зачем, на ночь глядя, поминать такого страшного человека? Еще накликаешь, и придет как-нибудь…

О л е к с а. И придет, конечно, придет, с этаким вот ножом… Аида!

Девчата визжат.

Д е д. Хватит! Спели бы лучше!

Д е м ь я н. Давайте, давайте… но какую?

Начинают тихо петь.

П р о х о ж и й (заметив, что на него не обращают внимания, осмелел, подошел во время пения к Лукерье). Спой голубка, и ты, ту, что пела у криницы…

Л у к е р ь я (вскинувшись). Голос… голос знакомый… кто, кто вы?

П р о х о ж и й. Спой, скажу…

Л у к е р ь я (колеблется, а потом запевает тихо).

 
Тихо, тихо Дунай воду несет…
 

Прохожий со второго куплета начинает подпевать и к концу рыдает, припав головою к ногам отца.

Л у к е р ь я. Ясю, Ясю, муж мой! Тато, это ж Ясько!

Д е д (дрожит и поднимается). Во имя отца и сына… Во имя бога святого… (Всматривается.) Сын мой, сын бесталанный! Силы небесные!

О л е к с а (вбегает с бумагой и веревкой). Ага! Попался! Вот приметы!

Помогите, братцы, связать… Это разбойник Довбня!

В с е. Ой, спасите! Довбня!

Выбегают.

О л е к с а (парубкам). Он самый!

Дед дрожит, хочет встать; протягивает руки, силится крикнуть, но из груди вылетает только хрип и стон.

Помогите, это Довбня!

А н т о н. Так оно и есть! Вяжи!

Ясько (сначала только дрожал). Ой, не бейте, не троньте! (Деду.) Ой, дед! Они замучат его! Баба!

Л у к е р ь я (подбегает, вне себя). Антон, не тронь! И пальцем не коснись! (Заслоняет.) А н т о н. Да что ты! Это Довбня, разбойник!

Л у к е р ь я. Каин ты! Это ж брат твой!

Д е д (наконец встал и грозно стукнул палкой). Хватит! (Прохожему.) Несчастный! Иди, иди из отцовской хаты и не греши… (Из-за слез не может говорить.) Прости меня!

П р о х о ж и й (падает к ногам отца и обнимает их). Меня простите!

Я человеческой крови не проливал…

Дед (поднимает его). Богу хвала! Сын мой! (Засовывает ему за пазуху деньги.) Возьми! Дитя несчастное!

Л у к е р ь я (припадает). Ясю мой! Единственный! Страдалец несчастный, муж мой! (Голосит.)

Д е д. Иди же… Господь с тобой! (Кладет ему руки на голову и целует.)

Л у к е р ь я (исступленно). Не пущу! Не дам на муку! Ясько, это отец твой!

Я с ь к о (подбегает). Тато, тато!

П р о х о ж и й (рыдая, обнимает обоих). Милые мои… родные мои…

Боже! Смилуйся хоть над ними!

Д е д. Оттащите! (Чуть не падает, Олекса поддерживает.) А н т о н. Лукерья! Что ж поделать? Божья воля!

Старается отвести Лукерью. Ганулька приникает к бабе.

Л у к е р ь я (бьется в руках). Пустите и нас с ним вместе!

П р о х о ж и й (быстро, как безумный, целует руки отца, обнимает братьев, Лукерью с сыном и – к дверям). Земля родная! Хата кровная! И вы все, все – навеки!

Демьян и один из парубков уводят его. Олекса держит деда, тот шатается, схватившись за голову руками; Антон с Орисей держат Лукерью.

Занавес