Текст книги "Недоразумение"

Автор книги: Михаил Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Недоразумение
Необыкновенный случай
(Из галицкой жизни)

Андрей Степаныч Короп проснулся пятого января довольно поздно: накануне он ужинал в большой компании и совершил обильное возлияние. Открывши на мгновение глаза, раздраженные полоской бледного света, прокравшегося сквозь щель опущенной драпировки алькова, и потянувшись сладко, он снова закрыл их, повернулся к стенке и обнял… несмятую соседнюю подушку; это непривычное ощущение отрезвило его сразу от грез: он осмотрелся и вспомнил, что его жена уехала в Вену.

Вставать Андрею Степанычу не хотелось, – голова была тяжела; он закурил папироску и, нежась в постели, предался мечтаниям.

"А сильное впечатление произвел я вчера речью, – вспомнил он, – всех затмил, поразил и уничтожил! Мысли неслись у меня жгучим вихрем, слова звенели, как сталь, а речь бурлила каскадом, переливала бриллиантами… Это поднимет меня в общественном мнении как адвоката… Да и завинтил же я им, патентованным, на их либеральненькие заигрывания, – даже переглядываться все стали и притворять двери – трусишки! А я им сплеча и за скасование классического образования, и за уничтожение привилегированного произвола, и за децентрализацию, и за автономию, и за черт его знает что… Хорошенько уже не припомню: в памяти осталось только, что много кричали и что из соседней залы сбежалась молодежь… чуть ли даже не качали меня. Успех во всяком случае был необычайный, и популярность моя поднялась… Как бы только не дошло?.. Э, вздор!" – успокоился он и начал думать о другом.

– Да, я и забыл! – проговорил Короп вслух. – Вчера ведь я получил письмо от Нюнчика! – и он достал из ящика в ночном столике письмо и стал его снова перечитывать.

Среди сердечных излияниий и радужных надежд жена писала ему про его первый роман, посланный в редакцию одной столичной газеты: роман был прочитан и одобрен, за исключением лишь развязки; редактору не понравилось, что герой романа Ясь стреляется на ковре, а героиня Сара вешается на чердаке; он требовал непременно закончить роман счастливо: в середине-де допускал редактор всякие зверства, насилия и лужи крови, но к концу, по его мнению, мрачный колорит обязательно должен был перейти в успокоительную ясность. При последнем условии, исполненном не позже, как к 6 января, он обещал поощрить юного писателя и пустить роман фельетонами в своей газете; но при опоздании хотя бы на один день он брал свое слово назад, так как и без того портфель редакции переполнен произведениями известных литературных имен.

"Да, – мечтал, затягиваясь ароматным дымом, начинающий писатель, – роман принят, и где же? В столичной газете, где помещают свои произведения крупные тузы… и среди их, среди этих звезд литературы, буду блистать и я! Значит, судьба моя решена: я – писатель, литератор, беллетрист, ро-ма-нист!" – и Андрей Степанович от радости так подпрыгнул в постели, что чуть не свалился на пол; впрочем, такие порывистые движения оправдывались приливом понятного всем восторга, а главное – молодостью: Коропу было не больше двадцати трех-четырех лет. Окончивши Львовский университет по юридическому факультету, он приписался кандидатом к присяжному поверенному, желая посвятить себя адвокатской карьере; сначала она манила его страшно: блистательные речи, изумленные судьи, умиленные присяжные, растроганные до слез преступники и восторженная толпа… громы рукоплесканий, мелькающие в воздухе дамские платки, звонок председателя… Но вскоре эти иллюзии побледнели и превратились в скучную и кропотливую работу, в беготню за справками по канцеляриям… И вот поэтическая, жаждующая шума и славы душа нашего кандидата не удовлетворилась такой мизерной работой, а стала искать себе другого исхода; в период этих разочарований и женился мечтатель на хорошенькой, шустрой панне Марье.

Новое семейное гнездышко, новый упоительный чад наслаждений погрузили душу счастливца в поэтическую истому и возбудили у него зуд к писательству; результатом всего этого вышел роман, о котором теперь и сообщала жена – Нюнчик.

"Конец-то переделаю сейчас же, вдруг, – решил в уме Короп, закуривая вторую папиросу, – поженю их – да и шабаш! Только вот в чем затруднение: полиция будет преследовать… Разве покаяться, принести повинную, отговориться соблазном, подкупами, чрезвычайными обстоятельствами?.. Впрочем, придумаем, – успокоился он и закурил третью папиросу. – А гонорар там, вероятно, платят порядочный, – копеек пять, а может быть, и десять… Что, если десять? – отдался уже совершенно фантазии Короп. – Ведь сколько-то деньжищ загребу! За фельетон до пятидесяти рублей, а фельетонов выйдет в моем романе штук шестьдесят… итого тысячи три! Недурно! Сейчас же кандидатуру по боку и квартиру переменю – эта маловата… Кабинета нет, спальня да гостиная!.. А для писателя нужна отдельная комната, уставленная шкафами, бюстами, с большим письменным столом… Нюнчик все это отлично устроит – у нее много вкуса… Ну, и ей нужно будет соорудить шикарный гардероб… А потом перешагнем мы из газеты в пузатый журнал и перелетим в столицу… Устроимся там, назначим журфиксы: все лучшие литераторы у нас… Меня обнимают, поздравляют… Слава растет, гремит… Я захлебываюсь… и творю, творю и захлебываюсь!.."

В это время скрипнула дверь и оборвала Коропу грезы.

– Живы ли вы, пане, или померли уже, не доведи боже? – раздался вслед за скрипом старческий голос.

– Что ты, Матрена? – засмеялся Андрей Степанович. – С чего бы мне помирать?

– Да что-то вы долго спите! – проворчала с укором старуха, исправлявшая должность и кухарки и горничной. – Добро бы с паней, а то сам вылежуется: ведь я уже и узвар, и кутью вон под образами поставила, и три раза самовар грела…

– Что-о?! – вскрикнул от изумления Андрей Степанович и потянулся к часам: стрелки показывали два часа дня!

– Чего ж ты меня не разбудила? – заволновался Короп. – Занавеси спущены, в спальне темно… мне и невдомек, что поздно… даже лежать надоело, – оправдывался он, надевая носки и туфли.

Кухарка между тем не торопясь раскрыла занавеси, подняла стору в окне и проговорила спокойным голосом:

– Чего не будила? Жалко было; думала: промарновал где-то ночь, так пусть уже дрыхнет… Вон и меня разбудили удосвита… телеграмму принесли… тоже недоспала…

– Телеграмму, говоришь? Кому? Мне? – встрепенулся Короп.

– А то кому ж?

– Да где ж она?

– Вот… в кармане… – и Матрена достала из него засаленный пакетик.

Андрей Степанович вырвал депешу из ее рук и от тревожной торопливости даже разорвал ее в двух местах. Депеша была от жены и гласила следующее: "Снабди паспортами Сару и Яся; пусть скроются немедленно в Швейцарии. Помни, что сегодня должно быть все покончено, выслано; завтра будет поздно. Нюнчик"

Короп, прочитав ее, расхохотался весело и сделал какое-то танцевальное па.

– Нюнчик мой, родненький! – воскликнул, целуя депешу. – А какая она у меня умница, старушенция, – ударил он ласково по плечу выпучившую на него глаза кухарку, – видишь ли, и конец романа придумала… Я вот ломал голову, как бы это и от полиции их укрыть, и привести к благополучию, а она сразу придумала, и ловко так… Теперь-то наш роман… ого-го!!

– Какой такой Роман? Знакомый, что ли? – развела старуха руками.

– Э, что с тобой толковать! – махнул рукой Короп. – Ты подай лучше мне сейчас пообедать.

– Что вы, пане, в такой день обедать? Креста на вас нет, что ли? Да сегодня до звезды ничего и не едят… Сегодня ведь голодная кутья… Чайку, пожалуй, напейтесь, да пирожков два принесу вам, а то – обедать!!

– Что ни давай, то давай, только мгновенно, потому что каждая минута дорога… и без того запоздал, проспал…

– Зараз, зараз, – заторопилась старуха, – только вот сбегаю к соседям за святой водой…

– Брось ты эти пустяки, – крикнул раздражительно Короп, – а тащи сию минуту сюда чай и пироги.

– Ой, поплатишься, пане, за такие речи, – проворчала старуха и хлопнула дверью.

Теперь Короп сообразил, что осталось очень мало времени, а работы масса, – и заволновался.

Когда старуха внесла самовар и пироги в комнату, то он объявил ей строго:

– Поставь все это здесь и не входи больше ни за чем… хотя бы горело здесь – не смей! Да слушай еще, – добавил он раздражительно, – кто бы ни пришел ко мне – не пускай! Всем говори, что меня дома нет, что я умер, издох… и гони просто в шею! Если кого впустишь – убью! Вот револьвер положу на столе и буду стрелять всякого, кто подвернется…

– Что вы, паночку, белены объелись, что ли? И слушать-то вас страшно! – перекрестилась старуха. – Напейтесь святой воды, а то – не при хате згадуючи…

– Молчать! – рявкнул вне себя Короп.

– Тьху! – плюнула только старуха и молча удалилась в свою кухню.

Андрей Степаныч набросился на пироги и, налив стакан чаю с ромом для вдохновения, принялся за работу.

Чем больше он торопился и волновался, тем меньше ему давалась работа: фраза не клеилась, слова повторялись, местоимение "который" совалось в каждую строку… Приходилось рвать четвертушки, перекрещивать их, делать приписки, перемещать фразы… а время как нарочно шло быстро, неудержимо. Короп прихлебывал постоянно и чай с ромом, и ром с чаем, не выпуская папироски изо рта… и все писал да писал… Пот выступил у него на лбу, глаза потускнели, строки стали путаться и слова вертеться, а он все писал; но, к ужасу его, увеличивалась лишь куча изорванной бумаги, а годных листиков на столе все было мало; полфельетона, не больше! А нужно было не только докончить фельетон, но просмотреть и подогнать предыдущее, а главное – все переписать.

Андрей Степаныч взглянул на часы и обомлел: было уже шесть, а и трети работы не сделано!

– Пропало, погибло все! – простонал он. – Очевидно, не успею! И вот через пьяную болтовню и глупый сон лопнула карьера! Это нечто фатальное!

Он вскочил с кресла и начал в исступлении ходить быстро по комнате.

– Да что же, неужели спасенья нет? – завопил он, ломая руки. – Вздор, вздор! Я малодушничаю, как баба, и теряю лишь время: кончить фельетон, как-нибудь кончить и переписать, а остальное после, – солгу, что забыл упаковать, что ли… – и Короп с новой энергией принялся за работу.

Наконец он поставил точку и взглянул на часы: было без пяти минут восемь.

– Фу, устал! – вздохнул он облегченно. – За три часа перепишу… и – на вокзал!

Короп сбросил для большей свободы движений халат, приготовил бумагу, подтасовал черновые шпаргалы и прилег на кушетке расправить усталые члены; но только что он, потянувшись сладостно, направился было к письменному столу, как у парадной двери раздался резкий звонок.

– Не пускать никого! – крикнул Короп вышедшей из кухни старухе. – Меня дома нет, слышишь? Пропал без вести! – и он принялся быстро писать.

Но усиленные звонки и дерзкий стук в дверь оторвали снова от работы. Перепуганная кухарка появилась и объявила, что это ломится полиция.

– По-ли-ция?! – вскочил Короп и окаменел. – Отвори! – прошептал он коснеющим языком, натягивая машинально халат.

В гостиную вошли с шумом нежданные гости: его мосць пан Иван – адъютант, знакомый Коропу по деловым столкновениям, пан Николай – полисмен, Циркула, еще больше знакомый, жандарм, два полицейских, два дворника в качестве понятых и два сотрудника.

Андрей Степанович стоял ни жив ни мертв и переводил испуганные глаза от адъютанта к приставу и к понятым, но пан Иван был непроницаем, пан Николай пожимал лишь плечами в знак того, что "не его в том вина", а дворники почесывались совершенно безучастно.

Длилась тягостная минута молчания.

– Простите, пане, – прервал наконец молчание адъютант, и его лицо выразило сожаление и непоколебимость, – простите, что потревожили, но прежде всего долг службы.

– Да, прежде всего, конечно, долг… – повторил растерявшийся Короп, улыбнулся глупо и еще больше смутился.

– Совершенно верно, – протянул его мосць, пронизывая испытывающим взглядом хозяина. – Так не будемте терять золотого времени, – обратился он к сотоварищам, – и приступим к исполнению печальных обязанностей… Позвольте ваши ключи, пане, от шкафов, ящиков, шкатулок и прочего… Не мешает осмотреть и чердак, – мигнул он околоточному.

Теперь только понял Короп весь ужас своего положения и почувствовал, что под его ногами разверзается бездна… Молнией пронеслись в его голове вчерашние безумные речи и представилась въявь сидорова коза…

– За что же? По какому поводу? – запротестовал было он дрогнувшим голосом.

– Узнаете своевременно, – ответил ему сухо блюститель и подчеркнул строго: – Прошу ключи!

– Вот мои… а жена свои увезла… Я ничего не понимаю… как хотите, вельможный пане, но с хорошими знакомыми так… – путался совершенно Короп и вместе с ключами подавал адъютанту и чернильницу, и коробку спичек.

– Нет, мне пока только ключи, – отклонил тот любезно чернильницу, – что же касается ключей супруги вашей, то и без них обойдемся… замков не испортим.

Полисмен в знак сочувствия к Коропу вздохнул и стал подкручивать себе бакенбарды.

Приступили. Сначала осмотрели тщательно обе комнаты и переднюю, освидетельствовали помещения под кроватью, под диваном и стульями и даже в печке, но никого не нашли.

– Здесь решительно никого нет, – доложил мягко и пристав.

– А в кухне? – спросил с раздражением адъютант.

– Ни в кухне, ни на чердаке! – пробасил хрипло солдат. – Кухарка клянется, что никто здесь, окромя сторожа из суда, не бывал.

– Неужто успели? – процедил злобно блюститель. – Гм, гм! Из молодых, да ранний! Стали перебирать бумаги и письма Андрея Степаныча.

– Это что? – спросил адъютант, рассматривая исписанные листики на столе и на полу.

– Мои сочинения, – вздохнул грустно Короп и почувствовал холодное лезвие в своем сердце.

– Какого сорта?

– Романические…

– Романические? – усомнился было адъютант, но, рассмотрев несколько листиков, бросил их небрежно на стол.

Отперли ящики в бюро, перебрали все до строчки, но подозрительного ничего не нашли. Это бесило сотрудников, и они в поте лица изощряли свои способности: все ящики, сундуки, шкатулочки были перешарены… и все напрасно! Чем ближе приближалась работа к концу, тем мрачней и мрачней становился его мосць: подрывалась его распорядительность, компрометировалась бдительность, страдал авторитет… Короп же до того был убит, что и не радовался даже отсутствию улик.

Наконец все было вскрыто, обнажено, растерзано и, к ужасу пана Ивана, ничего в оном не усмотрено.

– Напишете протокол там, в участке, – произнес наконец он глухо, – что никого и ничего не нашли; возьмите для подписи двух понятых… мы после… а остальные – по домам!

По уходе околоточного и гостей адъютант пригласил Коропа сесть и приступил к допросу.

После обычных опросов относительно лет, звания, вероисповедания и прочего пан Иван поинтересовался следующим:

– Скажите, пожалуйста, много у вас бывает молодежи?

– Какой молодежи? – побледнел Короп.

– Такой, всякой… студентов, например, и тому подобное.

– Никто, никто у меня не бывает… – поторопился как-то искусно отречься от такого предположения Короп.

– Странно, – улыбнулся саркастически адъютант, – вам молодежь так сочувствует, и вы, кажется, симпатизируете зеленым порывам…

– Я? Помилуйте!.. С какой стати?.. Весь погружен в кропотливую канцелярскую работу… у меня и времени нет на порывы… да и вообще я к этим глупостям ни малейшего… – путался Андрей Степаныч, а в голове у него гудело: "А что, ужин? Публичные речи? Язычок?"

– Так к вам молодежь не питает доверия и вы ей не сочувствуете?

– Боже меня сохрани!.. Напротив… – заикнулся и смолк Короп, а в виски ему стучало: "Ой, значит, качали, наверно, качали! Ну, теперь и отправляйся к Макару с телятами!"

– Слушайте, Андрей Степаныч, – заговорил серьезным, громовержным тоном испытующий. – Бросьте играть роль, хотя вы и прекрасно ее исполняете, умеете концы хоронить, но лучше бросьте! Для нас ведь формальных улик не нужно, достаточно одного убеждения… и вот это убеждение вы поколебать можете лишь полной откровенностью и детским чистосердечием, а своими увертками и формальной казуистикой вы лишь утвердите нас в нем и сами себе выроете яму… Заметьте себе, Андрей Степаныч, что правосудие не спит, а имеет тысячу глаз и две тысячи ушей.

– Ради бога, вельможный пане, – залепетал плохо ворочавшимся языком Короп, – я ничего… никакой комедии, потому что у меня здесь, – показал он на голову, – никогда ничего не было… такого, боже сохрани! Разве под пьяную руку… Но кто же за бессознательное состояние может быть ответчиком? Я никогда не пью… и если что – сразу теряю сознание, и мне тогда все кажется навыворот, верьте! И язык тогда… совершенно противоположное моим убеждениям, клянусь честью! Если я пьян, то мне кажется, что в сухой комнате полно воды, и я порываюсь плавать…

– Хорошо, мы увидим сейчас, как вы плаваете, – прикрикнул, теряя терпение, адъютант. – Скажите, от кого вы получаете по телеграфу приказы?

– Я? Приказы? – побледнел как полотно Короп и ухватился за стул, чтоб удержать равновесие.

– Что, и тут станете запираться? – вонзил адъютант прищуренные глаза в свою жертву.

– Клянусь, ни от кого…

– А это что? – вынул адъютант из кармана депешу и поднес ее к выпученным глазам Коропа. – Вы полагали, что, уничтожив оригинал, замели и следы, а у нас-то оказалась копия… Сообщите немедленно адрес и личность этого Нюнчика!

– Нюнчик – жена моя, – ответил машинально Короп.

– Неудачно! – прикрикнул возмущенный наглостью Иван Саввич. – Жену вашу зовут паней Марьей.

– Да, Марьей… но я придумал, ласкаясь, звать ее Манюнчик, Нюнчик и даже Чик…

– Так это жена вам депеширует, чтоб вы немедленно доставали фальшивые паспорта и помогли бы бегству преступников в Швейцарию?

Короп взглянул расширенными глазами на адъютанта, а потом внимательно прочел телеграмму.

– Конечно, жена, это от нее телеграмма, такую самую я получил утром, вот… – и он между разбросанными на столе шпаргалами нашел и показал свою телеграмму.

– Так от жены? – растерялся несколько адъютант. – А по какой надобности отправилась она в Вену?

– Похлопотать за мой роман, чтоб приняли его в газету…

– Гм! А поручение делает по чьей просьбе? Снабди, мол, паспортами Сару и Яся?..

– Постойте, позвольте, пане, – спохватился наконец Короп. – Эти поручения от редактора про роман…

– Что-о? Про роман? – оторопел совсем адъютант.

– Ей-богу! Это герои моего романа – Сара и Ясь, а Нюнчик телеграфирует мне, как я должен закончить.

– И вы можете доказать это?

– Да вот и письмо ее, полученное вчера, здесь она подробно… – подал Короп адъютанту конверт.

Тот осмотрел его и начал с неудерживаемым волнением пробегать глазами исписанные мелко листки; по мере чтения лицо его стало принимать угрюмое выражение, и по нем заходили тревожные тени.

А Короп, овладевши собой и догадавшись, что в телеграмме лишь заключается corpus delicti[1]1
  Вещественное доказательство (лат.).


[Закрыть], продолжал донимать адъютанта неопровержимыми доказательствами:

– У меня, видите ли, герой, преследуемый полицией, стрелялся, а героиня вешалась; ну, это не понравилось редактору, и Нюнчик придумала закончить роман весело и телеграфировала, чтоб я не убивал Сару и Яся, а чтобы, снабдив паспортами, отправил их в Швейцарию… Я так и сделал.

– Черт знает что! – вскочил как ужаленный адъютант и бросился к шпаргалам.

– Непостижимо! – развел наконец руками молчавший все время полисмен.

Короп поспешил тоже вслед за адъютантом к столу и двумя четвертушками убедил его окончательно в справедливости своих слов.

– Черт знает что! – бормотал сконфуженный и смущенный блюститель. – Разве можно посылать подобные телеграммы? Только женщины способны на такую безрассудную выходку!.. Да еще и подписалась мужским псевдонимом! Ведь поймите же, что наш первый, священный долг – охранять общественное спокойствие, пресекать… так сказать, в интересах же ваших, господа. Ведь для того, чтобы вы спали спокойно, мы должны бодрствовать, полунощничать. И вдруг такая штука, можно сказать… насмешка!.. Ну, поблагодарите за всю эту чепуху свою супругу… Мы ни при чем! Конечно, вышло недоразумение, и даже глупое недоразумение, но долг службы и общественное спокойствие – прежде всего!

– Но я погиб! – возопил наконец Андрей Степанович, успокоившись относительно дамоклового меча; он теперь ясно сознал, что время ушло, что фельетон переписан не будет, а значит, и роман его не появится в свет.

– Что вы? – успокоил его Иван Саввич, добродушно улыбнувшись. – Я сейчас же протелефонирую и лично разъясню это водевильное недоразумение: последствий никаких не будет.

– Да не то… не то! – махнул отчаянно рукой Короп. – Погиб мой роман… погибла моя литературная карьера! Жена же пишет и телеграфирует, что если я сегодня не вышлю конца, то редактор не примет… Я вот и сел было переписывать… а вы вдруг… Теперь уже я не успею… Половина десятого… в половине двенадцатого рукопись должна быть сдана!

– Скажите пожалуйста… какая неприятность! – отозвался тронутый полисмен.

– Да, не по вине кара, – заметил и адъютант. – А помочь этому нельзя ли?

– Нет, нет, ничто не поможет, – простонал Короп, – нужно к сроку послать… без разговоров… Разве вот что, – встрепенулся он, – если б вы помогли переписать… втроем, быть может, успели бы, – ухватился Короп за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку.

– А что ж? Это идея! – засмеялся пан Иван. – Наши служебные обязанности окончились; мы теперь гости у нашего доброго знакомого, так почему не помочь ему в том, в чем мы, хотя и невольно, а повредили?

– Совершенно правильно, – согласился пан Николай, – только я, как гость, попрошу разрешения у хозяина снять сюртук… свободнее будет, да здесь и тепловатенько.

– Сделайте одолжение, господа, – оживился радостно Андрей Степанович, – пожалуйста, пане Иван, и вы, пане Николо, без церемонии… разоблачайтесь, дам нет, и я халат скину…

Через минуту все уселись за открытый ломберный стол и дружно принялись за работу; среди молчания раздавался только торопливый скрип перьев да вырывались изредка отрывочные фразы: "Не разберу!" – "Куда это выноска?" – "Как это слово?!"

Андрей Степанович метался во все стороны и писал, писал…

Как бы то ни было, а фельетон был окончен к половине двенадцатого и отправлен вестовым на вокзал с особой запиской.

– Спасибо вам, – обнял своих гостей Андрей Степанович, – выручили, воскресили! Только я вас так не отпущу… Сегодня ведь кутья… прощальная, святая вечеря, так нас старуха накормит, угощу такой настоялкой и такой наливочкой, каких вы, господа, и не пробовали!

– Что же, по трудам и довлеет, – потер руки пан Иван.

– Основательно, – крякнул и пан Николай.

Призвана была к исполнению своих обязанностей кухарка; на столе появились и пироги, и борщ с карасями, и грибные котлеты, чиненный кашею короп, и кутья, и узвар…

Все набросились с одобрением на плоды Матрениных рук; но особенно пришли все в восторг от настоялки и наливки… Оживились речи, посыпались шутки, остроты, раздался смех… С каждым новым стаканом наливки неслись и новые пожелания; а к концу сулеи все перешли уже с Коропом на ты…

– Ты вот пойми их, – держался за ворот рубахи Коропа полисмен, указывая глазами на пана Ивана, – они не спят… бдят… а ты, обыватель, дрыхнешь спокойно… стало быть… для твоего бла-го-по-лу-чия…

– Бла-го-де-те-ли! – ухмылялся растроганный до слез Короп и лез целоваться…