Текст книги "Гончаров подозревается в убийстве"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Петров Михаил
Гончаров подозревается в убийстве

Михаил ПЕТРОВ

ГОНЧАРОВ ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В УБИЙСТВЕ

В повести "Гончаров подозревается в убийстве", приехав на курорт отдохнуть, сыщик вынужден работать с удвоенной силой, чтобы снять с себя подозрения в тяжком преступлении.

* * *

Температура окружающей среды поднялась явно выше допустимо нормальной. С ослиным упрямством столбик термометра крался к цифре сорок. Это в тени, а о том, что творилось на солнце, и думать не хотелось. Казалось, остатки расплавленных мозгов лениво стекают в желудок, чтобы далее естественным путем и вовсе покинуть разгоряченное тело.

– "С агрономом не гуляй. Ноги выдерну!" – предупредил я стоящую на перроне, изнемогающую от жары Милку.

– "Ты уж, Костя, там не пей, погоди до дому..." – в тон мне ответила она, тихо и беззвучно отплывая назад в прошлое или оставаясь в настоящем, в знойном большом городе с его уродливыми заводскими трубами, исторгающими вонючие промышленные экскременты.

Я же от этих прелестей цивилизации бессовестно удирал на юг к морю. Что бы там ни говорили, я это заслужил и потому сейчас со спокойной совестью входил в пятое купе поезда "Иркутск – Новороссийск", надеясь начать отдых уже через десять минут, как того требовали негласные правила отпускников. Все необходимые для этого атрибуты я вез в спортивной сумке, которую любовно упаковал накануне. Я просто был уверен, что среди моих соседей-попутчиков непременно найдется приятный сердцу собеседник и мы, разодрав дорожную курицу, серьезно вглядимся в бутылочные донышки. Но истинно сказано, что мы только предполагаем...

Этот визг я услышал еще издали, но и в мыслях не мог допустить, что он адресован мне, что судьба уготовила мне такую подлянку.

Первым делом я наступил на горшок, который, извернувшись, украсил мои новые босоножки и носки жидким детским калом, разумеется, вместе с ногой. Чисто рефлекторно я выматерился.

– А ты смотри, куда наступаешь, свинья безглазая! – осадила меня с виду утонченная блондинка, очевидно мамаша ревущего засранца.

– Но это же купе... – несколько опешив, возразил я, – туалет чуть подальше...

– Не твоего ума дело, бандюга самарская! – вступилась за блондинку полная астматичная старуха в фривольном халатике. – Сам ходи в тот сортир, а дитя будет здесь, в горшочек.

– Что-то на грудничка он мало похож, – смерив взглядом упитанного шестилетнего оболтуса, несмело возразил я.

– А это не твоя забота! – продолжала белениться мамаша. – Ходить он будет на горшочек!

– Да ради бога, – вежливо улыбнулся я. – Рекомендую и вам не утруждать себя, а испражняться тут же, не поднимаясь с полки... Счастливого пути!

В служебном купе двое молоденьких студентов, подрабатывающих летом проводниками, резались в карты и были столь поглощены увлекательным делом, что не сразу поняли суть проблемы.

– А-а-а, – наконец протянул один, – так ведь свободных мест нет, все к морю едут, ничем вам помочь не могу.

– Как же я сорок часов проведу в их вони? И вообще, почему не работает кондиционер?

– Скажите спасибо, что хоть колеса крутятся. Платите пятнадцать рублей за белье и не портите себе нервы, скоро должно освободиться одно место, тогда я вас и переселю.

Я подумал, что парень мудр, аки змий, заплатил деньги и отправился в ресторан. Здесь, в отличие от нашего вагона, стояла приятная прохлада. Запах подгоревшей и киснувшей пищи казался просто божественным по сравнению с ароматами моего купе. Заказав ординарный обед, сдобренный ста граммами, я принялся изучать посетителей. Ничего примечательного, обычные наши отпускники, весь год копившие несчастные крохи, чтобы летом в одночасье их промотать. На их фоне резко выделялись два наглых, пьяных парня, сидевшие за соседним столиком. Держались они вызывающе, свысока поглядывая на окружающих, ожидая, когда найдется тот смельчак, что сделает им замечание. Портить себе отпуск не входило в мои планы и потому, закрывшись газетой, я самоустранился.

Я уже доедал прогорклое жаркое, когда появилось это чудо в перьях.

Худенький, но высокий парень в потрепанных джинсовых шортах вышел из-за моей спины и протопал прямиком к буфету. Огромные, зеркальные очки закрывали половину сухощавого лица, но самыми запоминающимися в его облике были волосы. Каштановый "конский хвост", перехваченный на затылке, почти доставал до поясницы и, на зависть слабой человеческой половине, по всей длине перекатывался живой волной. Предчувствуя добычу, пьяные парни притихли и насторожились. Прикупив брикет мороженого, волосатик вознамерился идти восвояси.

– Чё, на сладенькое потянуло? – гаденько ухмыляясь, спросил один из наглецов. – По какому месяцу ходишь, педрило?

Пропуская оскорбление мимо ушей, не желая связываться, обладатель "хвоста" молча шел между столиками. Это еще больше разозлило моих соседей и заставило от слов перейти к делу. Подножка была подставлена неожиданно и потому сработала безупречно. Нелепо взмахнув руками, под гомерический гогот обидчиков, парень рухнул в проходе. Под тупое молчание обедающих и жизнерадостный хохот дебилов волосатик поднялся и раздавленным брикетом мороженого плотно закупорил раскрытую пасть весельчака. Второй же, наоборот, заревел бегемотом, когда на его лысоватый череп пришлась тарелка горячего борща. Желая взять реванш, он ухватил парня за волосы, и сделал это совершенно напрасно, потому что уже через секунду, откинувшись на стуле, выловленным судаком ловил воздух. Его товарищ, беспомощно барахтаясь, оказался на полу, а сам любитель мороженого, извинившись перед жующей публикой, с достоинством неспешно удалился.

Безо всякого удовольствия закончив свою трапезу, я покинул ресторан, чтобы весь оставшийся путь (студенты обещания не сдержали) наслаждаться обществом двух сварливых баб и их капризного и злого отпрыска.

В Анапу, конечный пункт моего следования, поезд приходил в полдень. Однако уже часов за шесть до прибытия предприимчивые квартирные хозяйки начали шастать по вагонам, предлагая свои пятизвездочные хоромы. Мне же на их услуги было наплевать, потому как я ехал целенаправленно, строго по конкретному адресу, к моей доброй знакомой Зое Федоровне Климовой.

Когда-то давным-давно ей выпала несказанная честь обучать Константина Ивановича Гончарова премудростям иностранного языка. И должен сказать прямо, что удалось это ей блестяще. Уже к десятому классу я в совершенстве владел некоторыми словами некогда вражеского нам языка. Я даже постиг фразу: "Видерхолен, зи битте, нох айн маль", что в переводе означает: "Повторите, пожалуйста, еще один раз". Этой фразой я ее сводил с ума совершенно. Бедная "немка" покрывалась пятнами, когда на ее вопрос, заданный на чуждом мне языке, я, подобно попугаю, твердил: "Видерхолен..."

Однако, как это ни парадоксально, если дело не касалось языка, отношения у нас были отличными, такими, что после окончания института я стал вхож к ней в дом и даже подружился с ее мужем, председателем крупной горнодобывающей артели. По тем временам он был официальным и законопослушным миллионером, имел огромную зарплату, красивую жену и шикарную черную "Волгу". Шофером на том автомобиле он держал здоровенного черного казака Валеру Климова по кличке Шмара. Надо сказать, это прозвище шло ему бесподобно.

С виду рубаха-парень, простой и открытый, на деле он оказался существом хитрым и расчетливым. Не знаю досконально, в деталях, но только он мою "немку" трахнул и даже сумел ее к себе привязать. Рано утром, доставив мужа на работу и убедившись, что тот приступил к выполнению служебных обязанностей, Валера возвращался к его жене и выполнял обязанности уже не служебные. Так продолжалось больше года, пока, наконец, обманутый супруг не застал их на месте преступления. После соответствующей бурной сцены он покинул родной дом со всем нажитым добром и подался в глухую сибирскую тайгу, где через несколько лет приказал долго жить.

Немного погодя, выйдя на пенсию, Зоя Федоровна, отписав квартиру приемной дочери и прихватив ненаглядного Валеру, укатила в Анапу, где у ее маменьки был собственный дом, построенный на деньги ее недавнего незабвенного муженька.

Через общих знакомых "немка" несколько раз приглашала меня провести лето у моря, а мне все было недосуг. Но в этом году я твердо решил навестить свою старую знакомую и, невзирая на протестующий лепет Милки, отправился в путь.

Нужный мне дом под номером 40 я нашел сразу и, возбужденный предстоящей встречей, нетерпеливо задергал калиткой. Ответом мне был глухой и раздраженный лай рыжей, изможденной суки. Ей вторил радостный визг замечательно жирного щенка. Но только и всего, никого больше мой приезд абсолютно не заинтересовал. Добрых пять минут я беспредметно пытался привлечь внимание к собственной персоне, и все, увы, попусту. Совершенно разочарованный, я уже собрался идти восвояси, когда слева из пристроя выполз пузатый, белый от муки мужичок.

– Вам кого треба? – с характерным южнорусским говорком, но не очень любезно спросил он.

– Да уж не тебя, чучело мучное, – в тон ему ответил я, – хозяйку мне треба, Зою Федоровну Климову. Знаешь такую?

– Да уж знаю, а кем ты ей будешь?

– Сыночком незаконнорожденным, только что откинулся, десять лет зону топтал. Тебя устраивает?

– Устраивает, я так и думал, что у нее кто-то есть.

– Ну вот и отлично, а теперь ответствуй, на каком основании ты поганишь мое родовое гнездо своим присутствием? Быстро, пока я тебя не пописал.

– Но-но, ты не очень тут... Квартирант я, отдыхающий, значит.

– Ты мне дуру-то не гони. Отдыхающий! Отдыхающие ходят в шортах и соломенных шляпах. На них здоровый и радостный загар, а не мучная пыль, как на тебе. Небось втайне от налоговой службы занимаешься подпольным пирожковым бизнесом, захребетник! Но ничего, недолго осталось, я тебя на чистую воду выведу. Убери собак, пончиковая душа, и колись, где Зоя Федоровна?

– На чердаке, – неохотно отгоня собак, поведал мельник, – где ж ей еще быть.

– То есть как на чердаке? Пардон, а что она там делает?

– Известно что! Спит она там.

– Оригинально! Она что, в голубку превратилась или другого места не нашла? Кажется, дом не маленький. Неужто все до последней койки сдала отдыхающим?

– Как же, держи карман шире, из-за ее Валеры кто к ней пойдет.

– Не понял. Поясни.

– А чего тут объяснять: буйный он, как напьется, а лакает он каждодневно. Она его сама боится, потому и спит на чердаке. С утра-то вместе напьются, а потом ругаться начинают, сперва только на словах, а к обеду дело до рук доходит. Вот тогда Зоя Федоровна и убегает на чердак. Заберется наверх и лестницу следом затаскивает. Валера походит вокруг, поматерится и идет спать в дом. К вечеру проспятся и айда по новой.

– А он что же, не работает? На пенсию ему вроде рановато.

– А кто его, пьянчугу, держать будет? Как в прошлом году выгнали, так и сидит на ее шее, кровопивец.

– А ты-то что здесь делаешь? Почему другую хату не снимешь?

– Удобно тут, да и подешевле. А меня он побаивается. Как однажды скалкой по лбу получил, больше не лезет. Это он с бабами смелый... Да что там говорить, если даже родная дочь – сестра, значит, твоя – с ними жить не стала, в вагончик ушла. Это с двумя-то детьми!

– Что-о? – всерьез удивился я. – Ирина здесь?

– А то нет. В доме отдыха в вагончике живет, сто метров отсюда. А ты, я вижу, с дороги. Хочешь чебурек?

– Давай!

– Три рубля.

Откушав два чебурека, я отправился на разведку, проклиная себя за этот приезд. Подворье бывшей светской львицы мадам Климовой занимало соток пятнадцать и простиралось аж до крутого обрыва. В двадцати метрах под ним шумели камышом воды лимана. Надо полагать, стоило это хозяйство прилично. Кроме полувысохшего огорода с тоскующими перцами и помидорами, здесь вольготно разгуливали пять вороватых, жирных куриц и десяток наглых цыплят. Животный мир довершала пятнистая кошка с лупоглазым черным котенком. Вполне оценив трудолюбие хозяйки на сельскохозяйственной ниве, я вошел в ее жилище. Помимо просторной веранды, дом состоял из шести довольно больших комнат, причем в одной из них я обнаружил храпящего узурпатора. Над его потным телом трудились жирные, надоедливые мухи.

Обилие дорогих ковров, хрусталя, книг и аппаратуры говорило о том, что некогда этот дом был процветающим, но без заботливой хозяйской руки он постепенно и неуклонно умирал. Ковры совершенно беспардонно жрала моль, хрусталь был засижен мухами, а на книжных стеллажах прочно обосновались мохнатые, хлопотливые пауки. Что и говорить, зрелище довольно удручающее, наверное, не о таком итоге мечтала некогда самая богатая женщина микрорайона. Прогнав с веранды любопытную курицу, я со вздохом прикрыл дверь и пошел здороваться с морем.

Песчаный берег, в отличие от центрального пляжа, здесь населен был негусто, что само по себе было отрадно. Отдав должное морской стихии, я поплелся назад, потому как твердо знал, что солнечной ванны больше пятнадцати минут даже моя дубленая шкура попросту не выдержит.

Два небольших серебристых вагончика за забором дома отдыха я заметил сразу и не задумываясь повернул к ним. Возле одного из них над натянутым транспарантом колдовал парень с кистью в руке и на мой вопрос, как найти Панаеву Ирину, ответил желчным вопросом:

– А вы кто такой?

– Братишка ее, только что откинулся, – не желая менять легенду, ответил я и впоследствии об этом горько пожалел, потому что неожиданно ударился мордой об асфальт.

– Говори, кто такой? – сидя на моей спине, вопрошал художник. – Зачем тебе нужна Ирина? Говори!

– Какая тебе разница, помазок акварельный.

– Большая разница, я ее муж, говори, старый козел.

– Очень приятно, а я Гончаров Константин Иваныч, старый знакомый их семьи, приехал к вам в гости, но, как вижу, совершенно напрасно, у вас тут не курортный городок, а какое-то логово бандитов.

– Умолкни, рожа уголовная, сейчас мы выясним, какой ты знакомый. Ирина, ходи сюда! – крикнул парень в направлении второго вагончика. – Да где ты там?

– Здесь я, – послышался знакомый, чуть хрипловатый голос. – Что случилось? Господи, кого ты там опять придушил?

– Меня, Ирка, – жалостливо простонал я. – Стоило ли ехать за тридевять земель, чтобы быть убиенным твоим мужем-разбойником?

– Господи, дядя Костя, неужели это вы? – возликовала экзальтированная особа. – Я так рада, вы себе не представляете, как я рада.

– Я тоже, но, может быть, твой суженый наконец слезет с меня?

– Ну конечно же, о чем разговор. Серега, немедленно слезь с дяди Кости! Ну и олух же ты, прости господи, вечно делаешь не то, что надо. Иди накрывай стол, а мы пока поболтаем.

– Он сам виноват, нечего было мне лапшу на уши вешать, братан, говорит, твой. – Недовольно ворча, художник освободил мои хрупкие лопатки и упрыгал в вагончик.

Отряхнувшись, помятой курицей я доковылял до скамейки.

– Где ты нашла этого душителя?

– С собой привезла.

– Добра-то, а еще художник называется.

– А вот и неправда, дядя Костя, – фыркнула Ирина, – он художник, и даже очень неплохой, таких симпатяшек рисует, обалдеть!

– Подобные шедевры тебе любой кустарь сотворит за шесть секунд. Ты давно сюда перебралась?

– Да как только бабушка померла. Продала квартиру – и к маменьке.

– А как же работа? Насколько я помню, ты актриса, а здесь театров вроде нет.

– К сожалению, работаю посудомойкой, и на том спасибо, хоть холодильник полный, а искусство подождет до лучших времен, дом в Анапе важнее. На мать надежды нет, эта ее сволочь, которую она называет мужем, вертит ею как хочет. Вы же знаете, дом построен на деньги отца, но представляете? – он уже возомнил себя полным и единовластным хозяином, только от него и слышишь: "Мой дом, мой огород". Свинья, хоть бы пальцем шевельнул для этого огорода, пьет беспробудно, и мать с ним за компанию.

– А кто инициатор? Насколько я знаю Зою Федоровну, она всегда была не прочь промочить горло.

– Вы у них уже были?

– Да, и не скрою – весьма огорчен.

– Ясно, значит, опять в полном ауте. Я не знаю, кто у них инициатор, но взялись они друг за друга крепко, того и гляди, до смертоубийства дело дойдет.

– И кто кого?

– Не знаю, мать-то смирная, если ее не трогать. Напьется и спать или в телевизор таращится. Выступать первым начинает он, материт почем свет... Все каких-то несуществующих любовников ей инкриминирует, подумать только, он даже моего Сережку к ней приревновал...

– Вы ушли от них по этой причине?

– Отчасти, я боялась, что Серега однажды не выдержит и вышибет из него дух.

– Или наоборот.

– Да что вы, Сережка три года по контракту в Афганистане пробыл, для него эта пьяная пакость проблемы не составит, его здешние хулиганы очень уважают.

– Возможно. – Я невольно передернул помятым хребтом и болевшей шеей. Ирина, но, оставив их на произвол, ты тем самым подвергаешь мать опасности.

– А что же делать? Я не могу допустить, чтобы девчонки слышали весь их мат-перемат.

– Ясно. И какой же тебе видится перспектива?

– Мрачной, и самое главное, что я не вижу света в конце туннеля. Понимаете, он ведь стал законным совладельцем дома, то есть имеет на него такие же права, как и я, и маманя. Бог с ним, я согласна отдать его долю, только пусть бы после этого катился к чертовой матери, оставил бы нас в покое. Так ведь нет. Мать по пьянке, после того как он ей хорошенько подпадает, кричит: "Развод! Чтоб завтра же твоего духу не было!" А наутро все по-другому: он извинится, поплачется, и опять она его в задницу целует. Он ведь с виду такой простачок – рабочий мужичок, а на самом деле хитрая и продувная гнида. Самое интересное – и это удивительно, – он помнит все до мелочей, что было накануне во время пьянки. А пьянки, причем прогрессирующие, происходят ежедневно.

– Так и волноваться тебе особо не стоит, при таком образе жизни он долго не протянет. Через годик, глядишь, окочурится.

– Я тоже на это надеялась, – невесело усмехнулась Ирина, – только он что, подонок, затеял... Есть у него сын, который раньше ему был абсолютно до фени, впрочем, как и наоборот, а недавно у него вдруг проснулись отцовские чувства, писать друг дружке стали. Одно письмо маманя тайком прочитала. Вы представляете, он зовет своего сыночка на постоянное местожительство. И где вы думаете? В нашем доме, причем обещая ему прописку! Ну не сволочь ли? Хочет на чужом горбу в рай попасть. А что отсюда следует?

– То, что и сынку достанется кусочек вашего дома, если, конечно, согласится мать.

– А она согласится, я не сомневаюсь, эта шкура убалтывать может. Теперь вы понимаете, в какое безвыходное положение он нас поставил? От отчаяния я думала пойти на последний шаг, даже киллера хотела нанять. Меня остановило только одно обстоятельство – мать. Она первая меня заложит и будет мстить за своего мучителя. Вот такая наша безрадостная судьба. Да что это я все о себе да о себе. Как у вас-то дела?

– А, спасибо, хорошо, положите на комод, как говорится. В гости вот приехал, да, кажется, не вовремя, у вас и без меня забот полон рот.

– Ну, это вы оставьте, для нас вы всегда гость желанный, если там не уживетесь, что-нибудь придумаем здесь. Пойдемте, Сережка уже приготовил стол.

Приготовить стол Сергею труда не составило, для этого он просто с кастрюлями сходил в столовую, выставил банку рубинового вина да открыл бутылку водки. Назвать еду изысканной можно было только с большой натяжкой, зато местное вино оказалось просто восхитительным. Терпкое, пахучее и тягучее, оно само просилось вовнутрь моей изможденной души. Сам того не замечая, я удегустировал добрый литр. Видя, что благодарный зритель созрел, Сергей принялся демонстрировать творения своих рук. Сначала меня представили двум милым девчушкам, а уж потом хозяин показал многочисленные иконы, писанные им в часы особых откровений. Мне понравилось и то и другое.

Близилось время ужина. Ирина ушла на работу мыть тарелки и скоблить столы, а я, распрощавшись с иконописцем, забрел в магазин, где накупил массу вкусных вещей, дабы мое появление в доме "немки" прошло празднично и торжественно. Хотелось надеяться, что обеденный хмель уже покинул ее голову.

Я оказался прав, в сумерках одно из окошек дома мерцало, кто-то смотрел телевизор. Изможденная сука, узнав меня, впустила молча и без эксцессов. Пирожник, теперь уже вместе с женой, замешивал тесто на утро. Кивнув мне как старому знакомому, он показал на дверь хозяев:

– Вроде проснулись, молчат, наверное, с похмелья маются.

– Ты говорил обо мне?

– Нет, чем меньше болтаешь, тем дольше проживешь. Старая истина.

– И мудрая, все бы ее придерживались.

– Хм, интересно, а как бы вы тогда работали?

– Кто?

– Ну вы, менты?

– Ас чего ты решил, что я мент?

– Я милого узнаю по походке.

– Много говоришь, куль мучной.

В состоянии крайнего раздражения я зашел на веранду. Ну почему так? Уже больше пяти лет я не работаю в органах, а какой-то мельник меня учуял сразу.

На веранде никого не оказалось, и я двинулся к комнате с работающим телевизором. Две фигуры сидели в креслах и были настолько увлечены киношной стрельбой и большущей винной бутылкой, что меня и не заметили. Протянув руку, я повернул выключатель. Пыльная хрустальная люстра осветила немую сцену. Мужчина и женщина с глубоким недоумением, приоткрыв рты и вытаращив глаза, взирали на меня как на инопланетянина.

– Гутен абенд, майн либен Зоя Федоровна! Их хабен заген... Заген... Э-э-э...

На этом мой языковый багаж был исчерпан, и я стоял полнейшим истуканом, явственно вспомнив былые мучительные уроки иностранного.

– Господи, Коська! Коська! Валерка, ты посмотри, это же Костя Гончаров! – завопила моя "немка" и, выпрыгнув из кресла, повисла на моей несчастной шее.

Только теперь я заметил, какая она маленькая – от силы полтора метра. Почему-то в школе она казалось куда как выше.

– Здорово, Константин, – сбоку на меня навалился Климов. – Вот уж не ждали. Какими судьбами? Проходи, милок, будь у меня в доме, как у себя.

С трудом стряхнув с себя экзальтированных супругов, я повалился в кресло.

– Ну, рассказывайте, как вы тут без меня живете.

– Хорошо, но об этом после, – деловито захлопотал Шмара. – Зайчик, подсуетись, собери на стол, видишь, Костя с дороги.

– Сейчас я, Лерик, дай только на него посмотрю, сто лет ведь не видела.

– Ты покушать сначала приготовь, а потом и смотри на здоровье.

– Да не беспокойтесь вы, не хлопочите, я у Ирины поужинал, а закуска в пакетах, ничего готовить не нужно.

– Как? – немного смутился Шмара. – Ты уже у нее успел побывать? Нехорошо, надо было сначала к нам, мы с зайчиком обижаемся. Нехорошо.

– Пардон, конечно же я первым делом явился сюда, но у вас был сонный час. Я оставил вещи на веранде и пошел к морю.

– Оставил вещи? – удивилась Федоровна. – Интересно. Лерик, ты видел вещи?

– Раз оставил, значит, они там, – глубокомысленно заключил Шмара, никуда они не денутся, садимся за стол.

После первой рюмки помолчали, после второй начались воспоминания и слезы о былых прошедших днях, на третьей Лерик сломался, и мы остались одни.

– Ну как вы? – задал я обязательный вопрос.

– Плохо, лиман поднялся, подвал вот затопило, воду надо откачивать, а что толку – откачаешь, а его опять зальет.

– Ну а в житейском смысле?

– Плохо, Костик, если бы ты знал, как мне плохо, – заревела наша железная леди, державшая когда-то в страхе всю школу. – Он же настоящий изверг. Как он меня мучает, как мучает, если бы ты только знал. Уже двенадцать лет...

– Не мамка велела, сама захотела, вам все ведь говорили, каков он есть.

– А я не верила, не верила, дура. Это Бог меня карает за все мои грехи.

– Какие там, к черту, грехи, мало ли баб от мужей гуляют, и ничего, живут...

– Ты не знаешь, Костик, ты ведь ничего не знаешь... Налей мне еще... Размазав под очками слезы, моя "немка" решительно выпила рюмку и повторила: – Ты ведь ничегошеньки не знаешь. Да этого и никто не знает... А Бог меня карает на старости-то лет. И поделом мне, стерве беспросветной, заслужила я... Заслужила и теперь расплачиваюсь... Не могу, налей чуть-чуть...

– Да полно вам, Зоя Федоровна, все давно прошло, и незачем сокрушаться о долгах наших. У каждого есть свой грех, о котором и самому-то вспоминать тошно, все мы люди, все человеки, успокойтесь.

– Нет, Костик, ты не знаешь... не знаешь, что я наделала... Я должна кому-нибудь об этом рассказать... И лучше тебе... Ты ведь уедешь... Так легче... Я помню, все помню, как сейчас... Зимний Томск. Я студентка второго курса... Я вот-вот должна родить... От кого? Какая разница. Он бросил меня, как только узнал, что я беременна. Куда было деваться, поехала к маме, а она... она... она меня взашей, ты понимаешь, взашей! Хотела на себя руки наложить, да только не смогла. Ночью у бабки-повитухи родила девочку, назвала Надей... Неделю я у нее прожила, все дитя свое нянчила, а потом... Потом, под утро, снесла я ее в дом ребенка... положила под дверь, позвонила и спряталась в кустах... Вот и все...

Она выдохнула, словно свалила непомерную ношу, и вновь потянулась к рюмке.

– А почему вы ее не оставили?

– Как я смогла бы ее поставить на ноги на копеечную стипендию, а если бы узнали, то, вполне вероятно, вообще бы выперли из института. Господи, да черт бы с ним, с институтом, – это я теперь так думаю. Теперь-то я понимаю, какая я дрянь. А поезд-то ушел. Я потому и Ирку удочерила, чтобы как-то очиститься, только ничего не помогает. Извини, Коська, что вылила на тебя ушат своей грязной воды. Тяжело мне, одна я осталась. Никому не верю, даже Ирке своей не верю. Трудно. Давай выпьем.

Удивительно, пила она наравне со мной, но была гораздо трезвее. Все-таки странно устроен женский организм. Меня уже клонило ко сну, я с трудом сдерживал зевоту. Видимо, она это поняла.

– Господи, совсем я заболталась, иди спать, постель я тебе приготовила, вся правая сторона с тремя комнатами в твоем распоряжении. Если проснешься ночью, вино и вода в холодильнике, ауфидерзейн, двоечник.

* * .*

Проснулся я с первыми лучами в полной уверенности, что дом еще спит, но глубоко заблуждался. Моя "немка" безо всяких признаков похмелья уже потчевала куриц зерном и арбузными корками.

– А, проснулся, великий сыщик Пуаро, как головка? Бо-бо?

– У меня голова никогда не болит, я же дятел.

– Вот и у меня тоже, а то в холодильнике есть, можно полечиться.

– Потом, сперва я совершу утренний променад на море.

– Смотри, только долго не загорай, а то обгоришь и весь отпуск испортишь.

– Вас понял, к обеду буду.

– Что приготовить? Отбивные любишь?

– Конечно, если с кровью.

Когда я уже уходил, то на веранде столкнулся с дрожащим похмельным синдромом по кличке Шмара. Когда он наливал вино в пиалу, рука его дрожала, как сердце девственницы перед первым абортом.

– Здорово, Костя, – прохрипел он немыслимым профундо. – Отличное вино, холодненькое, будешь?

– Обязательно, только после того, как вернусь с моря, ждите и не ругайтесь.

– Ну, ты что, у нас такого нет.

До пляжа было не более километра, и пока я неспешной походкой курортника туда добрался, солнце уже полностью овладело землей. Минеральная вода, лимонад и вино продавались практически в каждом дворе. Надо ли удивляться, что мое брюхо очень скоро стало смахивать на бурдюк. В нем что-то булькало, урчало и даже попискивало. Искупавшись, я в полном изнеможении свалился на песок. Наверное, я уснул, потому что вкрадчивый незнакомый голос заставил меня вздрогнуть.

– Дядя, эй, дядя, не спи, а то обгоришь, давай лучше в картишки перекинемся, – ласково предлагал мне стройный горбоносый парень с веселыми, бесноватыми глазами. В руках он мусолил новенькую, хрустящую колоду.

– Ступай отсюда, малыш, – также ласково, в тон ему ответил я. Понимаешь, я сюда приехал тратить деньги постепенно, в свое удовольствие, и это не значит, что я должен отдать их тебе сразу, за один присест.

– Да что ты, дядя, у нас все по-честному, можем один кон сыграть без денег, сам убедишься.

– Мальчик, твои хохмы мне были известны еще семьдесят лет назад, я работал тогда в ГубЧК. Дергай отсюда, малыш, пока у тебя не возникли серьезные неприятности, и по возможности не попадайся мне по утрам, когда небо голубое, солнце золотое, а в моей душе поют скрипки.

– Я тебя понял, дядя, останемся друзьями.

Шулер испарился так же незаметно, как и возник, но только я перевернулся на живот и закрыл глаза, готовясь вновь прослушать увертюру к "Севильскому цирюльнику", как мое публичное одиночество вновь было прервано. Поджарая, дочерна загоревшая девица бесцеремонно расстилала свою простыню в пяти сантиметрах от моей царственной персоны. Какая дерзость! Я не выдержал:

– Эфиебка, ты что, другого места себе не нашла? Пляж-то пустой.

– А я с тобой хочу, – категорично укладываясь на живот, заявила хищница.

– С какой это радости? – немного озадаченный ее нахальством, спросил я.

– А ты беленький, новенький, вкусненький. Зовут меня Марина, расстегни мне лифчик, белая полоска на спине тоже должна загореть.

– Это мы могем, – весело ответил я, перерезая ножом тесемки купальника.

– Ты что, ненормальный или садист? – лениво, не поднимая головы, спросила она.

– Не, я импотент.

– Врешь, подлец, меня не проведешь. Прежде чем к тебе подмоститься, я прошла и просмотрела половину пляжа. И совершенно обоснованно остановила выбор на тебе. Ты тогда лежал на спине и, наверное, смотрел эротическое кино. В общем, на импотента ты не тянешь.

– Допустим, но что тебе-то? Ты что, проститутка? Тогда не по адресу, у меня нет денег даже на кусок хлеба.

– И опять ты врешь, но дело не в этом. Никакая я не проститутка, а честная и порядочная женщина, жена обнищавшего профессора и мать семилетнего ребенка.

– Уже проходили, ври дальше.

– Я все сказала, кроме того, что моему профессору шестьдесят лет.

– Соболезную, но ничем помочь не могу.

– А я и не прошу, просто хочется полежать с мужиком.

– Это пожалуйста, за это я денег не возьму.

– А за что возьмешь?

– Не цепляйся к словам, лежи спокойно и отдыхай, если уж я тебе это позволил.

Мы замолчали, думая каждый о своем и вместе слушая волну.

– Горячие пирожочки, горячие чебуреки, обалденные сосиски в тесте! гнусаво и громко кричали пляжные доморощенные предприниматели. – Холодные напитки, мороженое, берите, налетайте, все по высшему классу.

– Профессорша, чебурек хочешь? Который по высшему классу?

– А ты что же, угощаешь?

– Сделай милость, составь компанию, я не завтракал.

– Я тоже, придется твою просьбу уважить, но как я поднимусь, ты же, подлец, мне лифчик разрезал.

– Ничего страшного, тут полно голосисьтых девок, не робей.

– Нет, я так не могу, наверное, я еще не вполне приобщилась к цивилизации.

– Врешь ты все, ну да ладно, я тебе твой купальничек завяжу веревочкой.