Текст книги "Бандиты и бабы"
Автор книги: Михаил Задорнов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Может, поваром?
– Чтобы она тебе баланду готовила?
Естественно, Фриде не нужна была никакая работа – ей нужна была трудовая книжка. Они хотели с Вахтангом поехать к своим бывшим, как он выразился, «коллегам» на Брайтон. Сегодня все считают, что наши эмигранты уехали в Штаты, потому что были не согласны с советским политическим режимом. Но я уже тогда понимал, что большинство из них не уехали, а сбежали, и не от КГБ, а от ОБХСС!
Короче, я оформил Фриду к себе на работу, и она несколько лет официально считалась моей секретаршей. Вахтанг каждый месяц присылал на моё хозрасчётное предприятие двести рублей. Бухгалтер вычитал с них налоги и остаток выплачивал Фриде за якобы реальную работу.
Так вот. Когда этот наезд случился, я сразу сказал «послам», которые представились юристами солидной фирмы, чтобы позвонили моей секретарше, потому что эти дела ведёт она, а сам я мало что в финансах понимаю. «Послы» могли юристами не представляться – и по рожам видно было, что это за юристы. До сих пор, когда кто-то представляется юристом, я невольно вспоминаю эти бандитские хари и ухмыляюсь.
Буквально на следующий день мне перезвонил Вахтанг и сказал следующее:
– Не беспокойся! – Вахтанг никогда не ботал по фене. Всегда выражался интеллигентно. Лёгкую языковую шалость он позволил себе в разговоре со мной впервые. – Фрида открыла свой едальник, и тебя больше никто никогда по этому делу тревожить не будет!
После нашей стрелки в фойе «Карлтона» у меня сразу появилась мысль позвонить Вахтангу. Но, видимо, зря я принял Фриду на работу и помог оформить ей трудовую книжку: их выпустили за границу, и они надолго улетели в Америку. Домработница спросила, кто звонит. Я представился и попросил, если хозяева позвонят, непременно связаться со мной по телефону гостиницы «Карлтон» в Тель-Авиве. Однако надежд оставалось мало. Тогда мобилы только появлялись. Развёрнутого, как теперь, роуминга с другими странами, тем более с Америкой, не было. Отъезжавшие в США звонили достаточно редко. И, как правило, по старинке с домашних телефонов.
Я ехал на концерт и думал, наверное, от безнадёги: так чувствовали себя рабы в Древнем мире. Душа моя бунтовала, а тело обязано было смириться! Пренеприятнейшее, я скажу, ощущение.
ТУРГЕНЕВСКАЯ БАРЫШНЯ
Ты замечал, Миха, когда-нибудь, как гнев переходит в творчество? Даже ярость может смениться любовью. Концерт прошёл ещё лучше, чем предыдущие. Яростней! Видимо, ярой силы во мне накопилось с переизбытком. О похмелье я начисто забыл. Так что мой совет тем, кто хочет быстро избавиться от похмелья: надо сначала выпить пивка, сходить в баню, окунуться в бассейн, а потом поучаствовать в разборках с бандитами. Адреналин обновит организм.
После того концерта я был настолько бодр, что мог без перерыва, в ночи, отработать ещё парочку. Может, и впрямь у долбаков от разборок адреналин выделяется, и они подсаживаются на это дело, как на иглу. А без разборок им вяло и кисло.
В такой момент адреналинового протуберанца хочется подвига. И мне захотелось. Я даже пожалел, что Маша на работе допоздна. А то пошли бы с ней в кафе, и я бы непременно согласился с ней пыхнуть. Пора в конце концов прекратить быть советским лохом: надо учиться жизни у цивилов – подписывать вовремя правильные договоры и забивать косячок.
Впрочем, мечтать о красивой жизни мне было некогда: за кулисами стояла очередь за автографами. Очередь к телу «звезды». Я должен был идти работать, как ты, Миха, сам не раз говорил, «фотоателье».
Сейчас я этого терпеть не могу, а тогда раздача автографов мне льстила. Молодой был! Конечно, больше всего со мной любили фотографироваться девушки. Возьмут под ручку, склонят головку на плечо и тащатся, оттого что фотографирует её жених или бойфренд.
И вдруг. Смотрю, в очереди стоит ну просто красавица! Чуть выше среднего роста остальной очереди. Ещё не модель, но уже не простушка. Одета супер. Молоденькая-премолоденькая. На лице свежесть и чистота. Такую надо снимать в роли какой-нибудь славянской княжны. Заметила, что я её заметил, заулыбалась. Мой организм ещё больше потянуло на подвиги. Более чем десятерым автографы подписал со скоростью света. Подошла её очередь, она банально попросила с ней сфоткаться и. взяв меня под руку, слегка прикоснулась к моему плечу правой грудью. Я сделал вид, что этой нечайности не заметил. В конце концов, вполне возможно, она от волнения сама не контролировала себя. Девушки часто прикасаются в такие моменты к знаменитостям своими чувственными местами. Всё это меня развеселило и поддержало уровень адреналина:
– Вот теперь я понимаю, зачем приехал в ваш забытый богом город. Чтобы с вами сфоткаться! Как звать-то?
– Вика.
– Подожди в сторонке, я сейчас…
Она терпеливо ждала, пока я «расправился» с очередью. Конечно, Маша мне нравилась, и с ней было даже интересно, непредсказуемо, и она не грузила. Но она, повторяю, была профессионалкой! А жаль! Поэтому никакого продолжения в наших отношениях быть не могло. А Вика. На ней хотелось немедленно жениться! Такой женой можно хвастаться в любой тусне. Какими же мы, мужики, бываем наивными под действием адреналина.
Мы зашли в мою гримёрную. У меня был с собой набор открыток с моими портретами из разных кинофильмов. Подарил и, глядя, как она неподдельно и искренне восхищается, стал думать: пригласить эту тургеневскую барышню поехать со мной Тель-Авив или нет. Всё-таки достаточно поздно. Если ехать, то на ночь. Адреналин ответил за меня:
– У меня сегодня был потрясающий день! – стопроцентно соврал я. – Есть повод выпить. Хочешь, поедем в Тель-Авив и где-нибудь посидим на берегу моря?
Я думал, она засмущается, но не тут-то было.
– Ой, я с удовольствием! Я всегда мечтала с вами познакомиться. Даже не верится. Моя мама из того же города, что и вы – из Самары. Она там маникюршей работала. Сегодня не смогла прийти на концерт и так мне завидовала. А если ещё узнает, что мы в кафе вместе были! Ой, тогда вообще.
– А она волноваться не будет? До Тель-Авива не близко.
– Нет, я часто после дискотек задерживалась.
Всё складывалось, как нельзя лучше. Малость, конечно, настораживало, что эта тургеневская барышня сразу согласилась поехать на всю ночь чёрт-те куда чёрт-те с кем. Правда, я для неё не был чёрт-те кем, это она оказалась чёрт-те кем для меня. Но тогда я этого ещё не знал.
По дороге Вика меня спросила, в какой я остановился гостинице. Когда узнала, что в «Карлтоне», начались восторженные охи и ахи: мол, никогда не была в пятизвёздочной гостинице, видела их только в кино. Я пытался понять: это она по глупости болтает или намекает на то, чтобы я пригласил её к себе в номер.
За нами ехала машина со следаками. Почему-то про себя я окрестил их именно так. Нечто среднее между следователем и сопляком. Вот и хорошо, пусть видят, что «учительница» мне уже безразлична. В газетах же писали, что я бабник и что два раза был женат. Зато Машу оставят в покое. Ведь если они начнут ей угрожать, она второго наезда от отмороженных не перенесёт.
Когда вошли в гостиницу, которая на самом деле была четырёхзвёздочной, а то, что она пятизвёздочная, я приврал, как и подобает мужчине, находящемуся при повышенной температуре адреналина, Викины охи и ахи продолжились.
Двое приставленных топтыгиных уже справно несли дежурство в фойе. «Ну, я вас сегодня помотаю!» – подумал я о них почти с жалостью и предложил Вике спуститься в ночной бар. И снова охи с ахами: «Никогда не была в ночном баре, видела только в кино!»
Бедные дети всего мира! Как же их заморочил Голливуд. Они красивую обёртку принимают за красивую жизнь. Даже заказ сделала, как в кино: какой-то банальный коктейль, название которого часто произносится в фильмах силиконовыми героинями.
– Как тут всё круто! Я никогда не была в таком шикарном месте. Мама, кстати, мне говорила, что вы добрый.
– А она откуда знает?
– Она у меня ясновидящая! Целительницей работает. По фотографиям людей лечит.
– Ты же говорила, что она была маникюршей?
– В Самаре! Но здесь маникюрш так много, что пришлось поменять профессию.
Вика всё более умиляла меня. С Машей можно было говорить обо всём: быть циником и романтиком одновременно, волшебником и пьяницей… С барышней, как мне тогда казалось, следовало обращаться осторожно – её нельзя было кантовать грубыми словами, она напоминала безделушку из мурановского стекла. Я впервые подробно рассмотрел её наряд, или, как теперь говорят, прикид. Опыт, как ты понимаешь, к тому времени у меня уже кое-какой был. Её одежда явно была завлекушечной. И что более всего меня потрясло – как я не разглядел этого раньше – она была без лифчика! Выпив первый бокал вина, я даже стал сомневаться: это я её сюда заманил или она меня? Барышня Вика словно прочитала мои мысли, видать, обладала наследственными экстрасенсорными способностями самарских маникюрш:
– А у вас номер люкс?
– Полу.
– Но всё равно крутой? Да?
А это что? Снова глупость? Или уже неприкрытый намёк?
– Хочешь поглядеть?
– Ой, а можно? Завтра подругам расскажу – не поверят. А уж как мама за меня порадуется!
В лифте я вспомнил, как позавчера мы поднимались в нём с Машей. Сегодня снова несколько мужиков, которые в нём ехали, завидовали мне. Не говоря уже об охранниках гостиницы и следаках-топтыгиных. Вот кому я не завидовал! Вид у этих юнцов и без того был уставший, голодный – видать, боялись отлучиться даже на минуту, чтоб поесть, так их хозяева застращали. А тут ещё должно было всю ночь бдеть и точно установить время, когда Вика выйдет из моего номера. Причём одна или со мной. Если со мной, сообщить крыше немедленно. Значит, я под прикрытием бабы решил сорваться.
Впрочем, может, я был не прав – вполне вероятно, что Вика, эта тургеневская барышня, и впрямь ненадолго задержится, лишь поглядит мой полулюкс, поохает, поахает, как Димка в лимузине, и заторопится домой, чтобы поскорее похвастаться маме-экстрасенсше и позвонить подругам. Мол, такое видела, с таким познакомилась. Отчего подруги её, естественно, возненавидят, если ещё не возненавидели за яркую внешность. Почему женщинам так хочется хвастаться перед другими женщинами? Почему они бывают счастливы, когда им завидуют? Неужели им нравится, когда их ненавидят? Или большинство из них такие дуры, что им и в голову не приходит, что когда они хвастаются, их ненавидят?
Был такой фильм «Чего хотят женщины». Мне не понравился! Всё неправда. Каждой женщине хочется того, чего нет у другой женщины!
МЕЧТА ТУРГЕНЕВСКОЙ БАРЫШНИ!
– Как ты думаешь, Миха, девушка поехала за шестьдесят километров в другой город поздним вечером, она понимала, зачем я её пригласил?
– Ещё как понимала!
– Вот это ты верно заметил! Ещё как! И ты даже не представляешь, как… Давай-ка выпьем, чтобы воспоминания ярче проявились.
Выпив, Сашка снова зажёгся своим рассказом.
*
Поначалу всё складывалось как положено: охи с ахами, вздохи со вздахами… вид из окна на море, расписанные золотом занавеси, мини-бар с напитками, которых не было даже в доме у самарской маникюрши-экстрасенсши… Королевская кровать, заправленная в тон занавескам золотистым покрывалом. Лицо Вики превратилось в счастливый лик:
– Как я всё это мечтала увидеть вживую!
Я чувствовал себя почти профессором Хиггинсом. Только не столь, как он, благородным. Вика так тащилась от всей этой якобы пятизвёздочной пошлятины, что я сам чуть не начал гордиться тем, что живу в таких крутых апартаментах. Как и Маше, я налил ей виски с содовой.
А дальше произошло вот что. Я чуть своё виски не выронил.
В номере было так называемое lazy chair – ленивое кресло. В таких креслах можно не только сидеть, но и лежать. Причём когда в lazy chair ложишься, оно принимает не только форму расслабленного тела, а даже подстраивается под твой личный остеохондроз. И вот это сарафанисто-заоблачное существо, упав в кресло, оглядело, как ей казалось, мой шикарный полулюкс и вдруг выдало:
– Охереть можно, как классно!
Наверное, уже в те годы я начал стареть, но от этой максимальной оценки я завис, как процессор, не справляющийся с требуемой от него скоростью мышления. Я думаю, от той простоты, с которой Вика выдала эти словеса, завис бы и сам Тургенев.
Даже она увидела мою растерянность:
– Ой, простите, Александр! Мы в Израиле так скучаем по родным русским словам.
Она улыбнулась улыбкой, которую оценил бы не только Тургенев, но и самый нравственный русский поэт Некрасов. А может, даже и Пришвин! А далее произошло то, что я совсем не ожидал: она встала с кресла, подошла ко мне, положила мне руки на грудь, взглянула на меня не глазами, нет, очами. И перейдя неожиданно на серьёзный тон, интимным полушёпотом, будто нас кто-то подслушивает, произнесла:
– Сашенька, я кое-что должна тебе сказать. Кое в чём признаться. Только сразу не вини меня, ладно? Обещай, что не будешь обо мне плохо думать?
– У тебя что, критические дни?
– Да нет. Хуже.
– Не понял? Что же может быть хуже?
Вика загадочно улыбалась, словно собиралась огорошить меня неким сюрпризом, который меня осчастливит.
– Ну уж говори, давай.
– Дело в том. Но ты обещаешь не смеяться надо мной?
– Обещаю, честное пионерское.
– Я девственница!
Как и обещал, я не рассмеялся! Я расхохотался. К набору «девушка по вызову, читающая Блока, морской бриз, следаки-топтуны, разборка с местной крышей, бандиты, неоплачиваемый рабский труд, угрозы». ещё и девственница добавилась! Причём не простая, а которая охерела от lazy chair и считает, что я над её девственностью буду смеяться, потому что это значительно хуже критических дней.
– Ну вот, ты смеёшься, а обещал не смеяться. Разве это смешно?
– А разве нет? Ты ехала со мной за шестьдесят с лишним километров, чтобы сообщить мне об этом?
– Нет, я ехала, чтобы ты помог мне расстаться с этой обузой.
– Ты откуда такие слова знаешь? Обуза! Их и в России-то уже забыли.
– Знаешь, Алекс.
– Я не Алекс.
– Хорошо, не Алекс. У меня всегда была мечта – расстаться с девственностью не как все мои подруги. А с каким-нибудь очень известным актёром, в пятизвёздочном отеле, чтоб из отеля был красивый вид на море, чтобы была шикарная ванная, джакузи, чтобы кровать была большая-большая, понимаешь? А не просто с каким-нибудь неуклюжим одноклассником на чердаке или в школьной раздевалке.
– И ты для исполнения своей мечты выбрала меня? – я начинал заводиться. Второй раз за день меня разводили как последнего лоха и пытались заставить выполнять рабский труд. – Ты что, не могла выбрать ещё кого-нибудь?
– Ты мне очень нравишься, Алекс.
– Я не Алекс.
– Ну хорошо, ладно, извини. Но пойми, моя мама в тебя и то была влюблена.
– А бабушка твоя не была в меня влюблена?
– Нет, но ты ей тоже очень нравился.
– Надеюсь, не с детства!
– Да нет, она вроде старше тебя.
Это полное отсутствие чувства юмора меня доконало.
– Я, наверное, Вика, тебя разочарую, но тебе для исполнения твоей мечты придётся поискать кого-нибудь другого.
– Как это? Ты что, собираешься меня обмануть?
– Я тебя обмануть?
– Да, ты. Я так долго мечтала об этом моменте. – Она чуть не плакала. – И именно с тобой. Смотри, как классно вокруг! Ты что, меня не хочешь?
– У меня в ванной нет джакузи!
– Это не главное. Главное – что ты суперзвезда, по тебе все сохнут. Неужели ты не понимаешь, что этот вечер мне запомнится на всю жизнь.
– И мне тоже! – Я скинул её руки, обнимавшие мою шею, и отошёл в самый дальний угол комнаты, как кролик, испугавшийся удава.
– Ты куда? – Вика догнала меня и снова обняла за шею. – Ты что, хочешь разрушить мою будущую жизнь?
В какой-то момент она показалась мне сумасшедшей, как её мама, поменявшая профессию маникюрши на целительницу-экстрасенсшу. Я всё более распалялся:
– Нет, нет и ещё раз нет, даже не проси! Не буду я этого делать!
– Как это «нет»? Ты же меня сам сюда привёз, напоил в баре, привёл на ночь в свой номер, а теперь динамишь?
Представляешь, Миха, она ещё пыталась меня пристыдить! Второй наезд за один день.
– Откуда я знал, что ты девственница? Ты. ты. ты практически ребёнок!
– Я не ребёнок!
– Тебе сколько лет?
– Семнадцать!
– Ёкарный бабай! Мне ещё этого не хватало для полного набора – чтобы по израильским законам обвинили в педофилии.
– Я никогда никому не расскажу. клянусь, честное слово. Тем более полиции!
– Ты ещё скажи «честное пионерское».
– Если ты так хочешь, пожалуйста, честное пионерское!
Я аж заикаться начал. Эта семнадцатилетняя малявка позорила моё пионерское прошлое:
– Ты. ты. ты хоть понимаешь, о чём просишь? Что ты знаешь об отношениях мужчины и женщины? Ты, семнадцатилетняя малявка!
– Я не малявка. Я уже занималась петтингом с одноклассниками! И. и. ещё кое-чем!
Она думала, что победно улыбнулась. Вот, мол, какая я героиня.
Ещё чуть-чуть и я бы разочаровался в человечестве. Вернее, в подрастающем поколении этого человечества. Девственница, которая занималась несколько раз петтингом, – мир перевернулся! Моя первая жена, когда после замужества в компании впервые услышала слово «петтинг», думала, что это связано или с моим другом Петей, или с пением. А эта козявка без лифчика не стесняется петтингом хвастаться. Вот это и есть деградация! Западный мир с его тяжёлым роком, дискотеками, ночной жизнью, порнографией, пирсингом, петтингом, татуировками, жестью в кино, садизмом, насилием в массмедиа и то, что всё это общедоступно, превращает детей в душевных выродков.
– Послушай, Вика. Ты не просто симпатичная, а очень красивая девушка, и судя по всему, от природы не очень глупа, но твоя мечта – это мечта попсовой дуры периода первого полового созревания.
– Ты что, хочешь разрушить мою мечту, испоганить моё будущее? Я же ехала сюда, надеялась, что вот-вот, с моим любимым актёром, в пятизвёздочном отеле.
Она зажала меня в углу, как последнего пацанёнка:
– Неужели ты не можешь войти в моё положение?
– Ой, не смеши. Точняк по Жванецкому: он вошёл в её положение и оставил её в её положении.
– Не смешно! Мне уже семнадцать! А я всё ещё не при делах. Я берегла себя для тебя!
Тургеневская барышня на глазах превращалась в героиню романа Пелевина.
– Смотри, – она приподняла блузку. – Видишь, когда я узнала, что ты приедешь в наш город, неделю назад на пупке пирсинг сделала!
Я выскочил из её объятий и перебежал в другой угол. Ты чувствовал себя когда-нибудь, Миха, молоденькой девушкой, которая не даёт? Если б мне довелось такую роль сыграть в театре, после того вечера я бы с ней справился.
Несмотря на то что Вика гонялась за мной по номеру, я твёрдо решил ей не давать! У девочки, видите ли, беда – семнадцать лет, а она девственница! Катастрофа! Пирсинг сделала специально для меня. Мечта, казалось, вот-вот сбудется, а тут мужик упрямствует, корчит из себя недотрогу. Трагедия! Софокл и Еврипид нервно курят за дверью.
За дверью действительно топтались двое, и далеко не Софокл с Еврипидом. Когда я их вспомнил, меня охватила двойная ярость – они же всё слышат! Вика плакала, кричала на меня, обвиняла, грозилась вырвать волосы на голове. Я её попросил, чтобы только не у меня на голове. В конце концов я не вытерпел и заорал на неё, чтобы она немедленно заткнулась, потому что, не дай бог, нас услышат в соседних комнатах – стыд-то какой, мужик сопротивляется! Не говоря о топтыгиных. Что они донесут своей крыше? Что я занимался педофилией?
Вспомнилась кроткая, читавшая стихи Блока Маша.
Боже мой, всё перемешалось в моей башке. На фоне этой девственницы Маша-профессионалка казалась невинной Снегурочкой.
Надо было срочно, любым способом спровадить Вику или отвлечь каким-то неожиданным вопросом, сбить её с программы о «мечте»:
– Скажи, ты Блока знаешь?
– Чё? – она действительно перестала плакать. Мой вопрос оказался для неё сверхнеожиданным. А может, появилась надежда, что я её тестирую, и если она знает Блока, то не всё ещё потеряно:
– Не «чё», а поэт такой – Блок.
– А он к нам приезжал в Израиль?
Это переполнило чашу моего терпения. Вика своим унизительным «чё» в адрес Блока испортила даже память о вчерашнем вечере с Машей. Знаешь, Миха, я горжусь тем, какой нашёл выход из безвыходного положения:
– Скажи, Вика. Ты когда-нибудь на лимузине ездила? На длинном-длинном таком? Знаешь, как в кино показывают? Свадьбы, мафия, гангстеры, казино, звёзды Голливуда.
– А что? – мой расчёт оказался верным: она насторожилась и плакать перестала, всхлипывала уже по инерции.
Я не мог понять, в каких случаях она спрашивает меня «А что?», а в каких «А чё?». Почему о Блоке унизительное «А чё?», а о лимузине уважительное «А что?»? Какой же она была хорошенькой! До сих пор её лицо, нет, не лицо – тургеневский лик – стоит перед моими глазами, такой романтичный, мечтательный… В зрачках – надежда на крутое будущее, после того как звездища в пятизвёздочной гостинице с видом на море расправится с её обузой.
– Я сейчас вызову тебе, Викушенька, крутейший лимузин. Позвони маме, скажи, чтобы она тебя встречала примерно через час и чтобы соседям сказала выглянуть в окошко. Представляешь, ты приедешь на лимузине, выйдешь из него гордая, красивая! Только слёзы вытри, и все сразу догадаются, что ты приехала из пятизвёздочного отеля с видом на море, а в номере была ванна-джакузи и мини-бар, не говоря уже о королевской кровати с тончайшим батистовым бельём.
– С каким бельём?
– С батистовым. Запомни: ба-тис-то-во-е!
– Ну хорошо. А как же?
– Что «как же»?
– Ну, с моей проблемой?
– А кто ж догадается? Все решат, что сбылось! Будут завидовать – не всем так в жизни подфартило. От меня, кстати, маме привет передай и бабушке тоже, скажи. Жалко, что не я лишил их девственности.
Вика всё ещё всхлипывала, но уже невнятно:
– А ты меня ещё раз пригласишь к себе в отель? Знаешь, как мы с мамой живём? Если б ты видел, ты б меня понял!
– Обязательно приглашу. Клянусь! Вот только расстанься сама со своей обузой, то есть, прости, не сама, конечно. ну ведь у тебя кто-то из кавалеров есть? А я на будущий год непременно приеду, и мы с тобой устроим тебе ой какую красивую жизнь на батистовом – запомнила, батистовом? – белье. Ты ведь красавица, Вика! Дура, правда, но это же не навечно. Надеюсь, красота у тебя подольше задержится.
– Ты обещаешь, скажи «честное пионерское»?
– Честное пионерское и комсомольское! Как говорили мы, будучи пионерами: всегда готов! Но только не сейчас. А сейчас вот мой совет: подъезжая к дому, попроси водителя, вернее, нет, я прикажу ему, чтобы он гудел как можно чаще и громче, чтобы в соседской округе все обзавидовались.
– Ты добрый! Мама правду говорила. Можно я скажу, что у нас ЭТО случилось?
– Ну конечно! И про гостиницу расскажи, и про вид из окна, и что виски я тебе налил с содовой, и что кровать такая – охереть можно! А с батистовым бельём сама эпитет подберёшь из родных русских слов.
Вика вытерла слёзы. Я позвонил «прыщу» Паше, ради такого случая – мечты тургеневской девственницы – я должен был с ним хотя бы ненадолго замириться. Попросил прислать лимузин. Обещал, что никуда не сбегу. Он уже знал – топтыгины доложили, что у меня в номере девушка. «Прыщ» удивился, откуда я взял деньги на такую «красивую жизнь». Я не раскрыл тайну корпоративной карточки.
Топтыгиных я нашёл сразу за дверью, они, очевидно, подслушивали, а может, даже и подглядывали в замочную скважину. Когда я с ними заговорил, они так искренне заулыбались, что это меня не на шутку тронуло. В отличие от своей «крыши» они явно были моими поклонниками. Я им дал по пять шекелей, приказал спуститься на первый этаж и, как только подъедет лимузин, сообщить мне. Они расшаркались: мол, сделаем всё, как вы просите. Тогда я пообещал им ещё по пять шекелей на каждого, если доложат на свой верх, что с девушкой в номере у меня ничего не было, что она оказалась девственницей, а я – импотентом.
Они заулыбались! То ли моя шутка им понравилась, то ли обещанные ещё пять шекелей.
Когда лимузин подъехал, они с почётом проводили до него Вику.
Она уехала, толком не понимая, счастливая или нет. Да, одна мечта не сбылась, но нарисовалась другая – исполнением первой мечты можно было поделиться и похвастаться подругам лишь завтра, а вторая вот-вот сбудется: и соседи, и мама увидят, на каком роскошном лимузине она подъедет сейчас к дому, и все будут ей завидовать, и лимузин будет гудеть, и она будет чувствовать себя героиней блокбастера, а не старшеклассницей, занимающейся петтингом и ещё кое-чем в школьной раздевалке.
ЕВРЕЙ-ДУРАК
На следующий день я проснулся в отвратительном настроении. Предыдущее утро было похмельем моего туловища, а это – похмельем душевным. Осадок остался пренеприятнейший. Не помогла даже баня с бассейном. Чувствовал себя мусорником, в который накидали какой-то гадости. Точное выражение – «В душу плюнули!». Эта семнадцатилетняя козявка хотела сманипулировать мною, как опытнейшая куртизанка. А ещё очень жалко было ста долларов, отданных за лимузин. Я понимал, что эти гастроли долго буду вспоминать. Для возвращения веры в жизнь хотелось, как пишут в банальных романах, чего-то чистого, романтического. И я вспомнил о Маше! Подумал о том, как низко пал мир, если, желая чистого и романтического, я вспоминаю девушку по вызову.
Я лежал в кровати в четырёхзвёздочном отеле, совершенно не чувствуя себя звездой, и думал: как бы всё-таки сорваться с этих рабских гастролей, выйти каким-нибудь загогулистым ходом из гостиницы, поехать в аэропорт, купить на свою корпоративную карточку билет… Но тогда бы я обманул Машу! Бандиты – бог с ними. Вахтанг вернётся, Фрида в очередной раз откроет свой едальник-говорильник. Но Маше я обещал, что она сегодня поедет со мной на концерт, а вечером я, как и позавчера, приглашу её в кафе. И снова стихи под аккомпанемент полуночного морского бриза, и я опять напьюсь, и жизнь мне уже не будет казаться такой дурной. Или нет, может, не напьюсь, а Маша забьёт мне косячок, и мы с ней накосячим по полной.
Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонила Маша:
– Что случилось? Твой телефон вчера не отвечал. Я же волнуюсь! Что-то серьёзное? У тебя проблемы?
– Если хочешь увидеть, кто виноват в твоих проблемах, надо подойти к зеркалу. Поэтому я до сих пор валяюсь в постели и не иду в ванную.
Надо же, в разборках с Викой я даже не услышал звонящего телефона, который, правда, как во всех гостиницах для пятизвёздочных клиентов, звонил политкорректно, чтобы, не дай бог, не напугать высокого гостя в летах и тот не отдал бы богу душу, за что отелю пришлось бы расплачиваться своим имиджем.
– Ты обещал сегодня пригласить меня на концерт. Приглашение ещё в силе?
– Ну да.
– А можно с подругой?
– Она тоже. как ты.
– Нет, она танцовщица, – и через паузу добавила. – Правда, в стриптиз-холле.
– А она стихи Блока знает?
– Она на десять лет раньше уехала из Союза, даже говорит теперь с акцентом.
– А танцует?
– Без акцента.
Перед концертом я заранее спустился в фойе. Паша уже занял столик, хотя я его об этом не просил. Первым моим желанием было сказать ему какую-нибудь гадость, но он меня опередил:
– Ты меня, Сашок, извини за вчерашнее. Я же всё понимаю. Если честно, я на твоей стороне. И я тебе обещаю, что в следующий раз, через полгодика, я тебя приглашу ещё раз! Без этих долбаков и всё-всё восполню. Мы сделаем с тобой тридцать, сорок концертов, заработаем на целый. вертолёт!
– С тобой, Паша, можно заработать только на игрушечный вертолёт, и то не на целый.
Конечно, он испугался, что я расскажу российской прессе о его связи с бандитами. Поэтому и начал скулить:
– Ты пойми, у меня здесь семья, дети. А эти, сам видел, реальные отморозки! Ну, наехали они на меня! Как мне быть?
– Постой-постой, какие дети? Ты же педераст.
– Фу, как грубо!
– Ты ещё меня в грубости обвинять будешь? И это после всего, что ты тут замутил?
– Если хочешь знать, я вовсе не такой педераст, как вы все думаете. У меня, между прочим, уже две жены было и двое детей осталось.
– Не понял? А почему же тебя все считают педерастом?
– Это легенда. Чтобы лучше дела шли. В шоу-бизнесе сегодня, сам знаешь. мафия. А так вроде свой. Только я тебя очень прошу, Сашуль, никому, да? Что я нормальный – ни слова! Не позорь меня. А я обещаю тебе, что в следующий раз мы точно заработаем кучу денег.
Куда катится мир, Миха? В какое время мы живём? Назвать человека нормальным означает его опозорить! Мир оборотней. Обокравший меня выпрашивает у меня же к нему сочувствие! Расхныкался и впрямь не как голубой, а как синий-пресиний:
– Я, Сашуль, за кухню новую и то расплатиться полгода не могу. Жена мне этого не простит. Это вы там, в России, бабки гребёте, а тут надо зарабатывать.
– Ты считаешь, кидать – это зарабатывать? Знаешь, Паша, все считают евреев умными. Но мало кто знает, что далеко не все евреи умные. И что если еврей дурак, то он совсем дурак. Русский дурак по сравнению с дураком евреем – Шопенгауэр!
– Это ты про кого?
– Про тебя, Паш, про тебя. Помяни моё слово: ты сам себе могилу роешь.
Паша совсем сник, и его лицо стало похоже на потрёпанную портянку:
– Я не еврей.
– Как это?! Ты меня что, весь день сегодня удивлять будешь?
– Не еврей, и всё! То, что еврей, – тоже легенда. Шоу-бизнес – сам должен понять.
– А кто же ты? И не голубой, и не еврей! Ты меня разочаровываешь.
– Мать украинка, а отец военный.
– Ты сам понял, что сказал?
– Ну да. Он у меня был офицером пехоты. Как, по-твоему, может еврей служить в пехоте?
– А как же тебя Израиль принял? У тебя гражданство какое?
– Я обрезание сделал. Только ты, Сашуль, об этом тоже никому ни слова! Я ж тебе по секрету, по-дружески… Мы ещё с тобой заработаем ого-го!
– Да ты себя в зеркало видел? Ты ж вылитый еврей! Посмотри: спортом не занимаешься, самая накачанная мышца у тебя – это твой картавый нос.
– Мне его гамаком в детстве перебили.
– А может, и правда, ты не еврей. Ведь дурак дураком.
И в это время появились они. две учительницы!
Одна, чуть постарше, больше была похожа на завуча школы. Другая – только что принятая на работу. Пашка тут же перестал ныть и шепнул мне на ухо:
– Та, что постарше, моя!
– Да, Паша, ты и вправду не еврей, ты мудак! Твой папа явно в окопе пересидел.
НАТА
Разговор по дороге с учительницами у меня не клеился. На душе было муторно. Скорее бы закончился концерт – и в кафе, на берег моря, навстречу полуночному бризу. Слава богу, Машина подруга оказалась сверхразговорчивой. Когда она говорила по-русски, некоторые фразы явно переводила с иврита.
Концерт был в городишке неподалёку от Тель-Авива. Ничего особенного, концерт как концерт. Успех, аплодисменты, цветы, очередь к телу за автографами, молоденькие, напоминающие чем-то Вику девушки, фоткающиеся в обнимку, в полуобнимку, и немой вопрос в глазах фанов: кто эти две прехорошенькие «учительницы», с которыми я приехал на концерт?
