Текст книги "Домик и три медведя"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Грешнов Михаил
Домик и три медведя

Грешнов Михаил Николаевич

ДОМИК И ТРИ МЕДВЕДЯ

Пришлось ночевать в лесу. Как потерял тропинку, где хоть убей! – Василий не помнит. Перебирает в уме распадки, ручьи, которыми шел, – тропинка была. И вдруг – нет. Там посмотрел, тут – неприятность!..

Но не такая уж большая беда, если тебе двадцать пять лет и успех сопутствует в жизни. Холост, здоров, аспирант Красноярского университета, заканчивает диссертацию, тема диссертации интересна: "Жизнь и язык животных". В поисках натуры пришлось забраться далековато от города, но и в этом нет особой беды: деревенька на речке Вислухе опрятная, хозяева попались хорошие, за постель и еду не дорожатся, и впереди четыре летних отличных месяца: отдыхай и работай.

Отдых и работу в лесу Василий любил. Часами мог наблюдать за хлопотливой белкой, бурундучком, рассматривать в бинокль волчье логово и волчат, черкать в блокноте карандашом. Блокнот полон записей: о призывном крике гиганта-лося, о предостерегающем щелканье филина. Правда, часть листов пришлось выдрать вчера, когда разжигал костер, но это были чистые листы, и их еще осталось много.

Съестного ни крошки – это хуже. Василий затянул ремень на все дырки. Подтянуть бы еще, но ремень не хочется портить. Василий пробирается сквозь кусты прямиком, в надежде наткнуться на речку, на лесную дорогу. Солнце уже высоко – десять часов. Часы Василий завел и тщательно бережет их. Часы – друг человека. Друг – но не человек: не поговоришь с ними, о дороге не спросишь. Несколько раз Василий принимался кричать – "гаркать" по-местному: может быть, кто откликнется. Никто не откликнулся.

Время от времени Василий поругивает себя: не новичок в лесу, а вот оконфузился. Ругань облегчения не приносит – одну досаду. Василий идет час и еще час и к обеду (надо же – к обеду) натыкается на поляну. Трава, цветы, на середине поляны – домик. С беленой трубою, с телеантенной на крыше. Рядом – пасека. Лесничество! – обрадовался Василий. Ускорил шаг, поглядывая, нет ли собак. Собак не было.

У крылечка Василий остановился. Дверь гостеприимно открыта, в комнатах никого, Василий постучал по перильцам, никто не ответил. Василий поднялся по ступенькам, вошел в комнату.

Большая русская печь, под окнами лавка, в простенке между окон картина Шишкина "Утро в лесу". Пахнет мятой и хлебом. Хлеб Василий увидел раньше всего: стол, в центре блюдо с горкой ржаных ломтей. Еще на столе три чашки с похлебкой: большая чашка, средних размеров и совсем маленькая. Возле чашек ложки соответствующих размеров – большая, чуть поменьше и маленькая. Вокруг стола три стула со спинками – тоже пропорциональных размеров: большой, средний и маленький. Видимо, хозяева приготовились обедать, но куда-то вышли. На загнетке печи стоял чугунок, с чуть приоткрытой крышкой. Из-под крышки парило, Василий втянул слюну: никогда он так не хотел есть. Глянул в окошко, в раскрытую дверь – никого нет. Куда запропастились хозяева? Посидел, еще с минуту, вышел на крыльцо – никого. Опять вернулся в комнату, но было невмоготу – ноги сами потянули его к столу. Василий сел на самый большой стул, взял самую большую ложку и стал хлебать из большой чашки. Похлебка была вкусна, и Василий думал: кончу большую – примусь за среднюю чашку. Потом – за маленькую.

Приуменыпилась горка хлеба, большая чашка показала дно. Василий не наелся. Выхлебал из средней чашки и наполовину из маленькой.

Вышел из-за стола. Посидел на лавке. Хозяев попрежнему не было. На стекле окна билась пчела. По жилам текла истома после еды. Жужжание убаюкивало. "Выпустить пчелу?" – подумал Василий, поднялся со скамьи. Но веки слипались, ногам не хотелось двигаться.

Сквозь раскрытую дверь смежной комнаты Василий увидел угол кровати. Спальня? Пошел к двери. В комнате три кровати: большая, средняя, маленькая. Василий не стал бороться с собой, скинул пиджак, сапоги и улегся на большую кровать. Не успел приклонить голову на подушку – уснул.

Пробуждение было неожиданным и нелепым.

Кто-то огромный, косматый навалился на него, рявкнул над ухом:

– Настя, веревку!

Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу – Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.

"Вот как!.." – подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:

– Зачем вы меня связали?

– Затем и связали, – сказал большой медведь. – Шкодить тут будешь.

– Не буду, – сказал Василий.

– Э-э... – возразил медведь. – Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку – в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит – визжит от негодования.

Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.

– Так вы?.. – обалдело спросил Василий.

– Они самые, – кивнул сидевший у него в ногах. – Три медведя.

Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. – думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.

– Ты зачем к нам пришел? – спросил тем временем Михайло Иванович.

– Заблудился я, – ответил Василий.

Михайло Иванович почесал за ухом:

– Заблудиться – оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?

– Никакой другой цели! – Василий мог побожиться.

– Время такое... – продолжал между тем Михайло Иванович. – Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.

Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея – родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы – настоящий дед Матвей.

Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.

– Как же тебя зовут? – спросил Михайло Иванович Василия.

– Василий Елшин.

– Кто будешь?

– Аспирант университета.

– Аспира-ант, – протянул Михайло Иванович. – Пишешь эту... как ее?

– Диссертацию, – подсказал Василий. – Пишу.

– Получается?

– Помаленьку.

Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.

– Может, врешь, паря, – сказал он. – Может, ты подосланный? От охотников?

– Не вру, Михайло Иванович! – горячо возразил Василий. Бывает же – заблудишься.

– Бывает, – согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: – Как ты, мать, веришь?

– Ружья вроде бы нету, – сказала Анастасия Петровна.

– В руках не держу, – заверил Василий.

– Кто его знает?.. – продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. – Паспорт есть?

Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.

– С собой нет. А вообще – есть...

– Проверить тебя надо, – решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. – Пошли, – сказал домочадцам, – обедать.

Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. "Может, я сплю?" – Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.

– Паря! – донеслось из столовой. – Спокойно!

Слух у Михаила Ивановича был отличный.

– Режет, – пожаловался Василий.

– Потерпишь, – ответил Михайло Иванович. – Пока пообедаю.

Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно – может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.

Подошел к кровати. Поглядел на Василия, спросил?

– Что мне дашь?

– Я тебе качели сделаю, – пообещал Василий.

Мишутка заковылял в кухню и сказал, видимо, матери:

– Он мне пообещал качели сделать.

– Не лезь, куда не надо, – сказала мать.

– Но он мне качели...

– Я тебе что?.. – прикрикнула Анастасия Петровна.

– А? Что? – очнулся от дремы Михайло Иванович.

– Не дрыхни, – сказала Анастасия Петровна. – Перед вечером вредно.

Михайло Иванович проворчал что-то невнятное. Появился на пороге спальни, спросил у Василия:

– Ну как?

– Режет... – пожаловался Василий, шевеля пальцами.

– Да, брат, не мед, – согласился Михайло Иванович, видимо, не зная, развязать Василия или еще не следует. Потоптался, вышел.

Пошептался о чем-то с Анастасией Петровной. Опять зашел в спальню, ослабил узлы веревок.

– Ох, – сказал, – наделал ты мне хлопот.

Как всякий мужчина, Михайло Иванович не терпел лишних хлопот.

– Развяжите меня, – попросил Василий.

– Сбежишь, – почесал в затылке Михайло Иванович.

– Не сбегу.

– Ой сбежишь, паря. Охотников приведешь.

– Михайло Иванович!.. – взмолился Василий.

– Не проси! – отмахнулся лапой Михайло Иванович.

Узлы он все-таки поослабил. А когда стемнело, перенес Василия в кухню, на лавку: спи.

Василий не мог уснуть. В спальне тоже не спали. Михайло Иванович переворачивался с боку на бок.

– Настя!.. – позвал он наконец шепотом.

– Чего тебе?

– Ума не преложу, что с ним делать.

– А я что? Моего это ума?

– Он мне качели сделает! – пропищал из своего угла Мишутка.

– Цыц! – прикрикнул Михайло Иванович.

Через минуту спросил:

– Может, отпустить, Настя?

– Можно, – отозвалась Анастасия Петровна.

– Ох-ох-ох... Беда мне, – вздохнул Михайло Иванович.

Утром он спросил Василия:

– Если я тебя отпущу, что будешь делать?

– Поживу у вас немножко. Если разрешите, – сказал Василий.

За ночь он многое передумал и решил, что ему встретился уникальный случай: медведи живут, разговаривают. Дом у них, телек – поди поищи такое. Не убили его, не съели. Паспорт потребовали. Чудеса какие-то! И если уж чудо в руках, надо выжать из него пользу. Поэтому ответы у него были продуманные:

– Поживу с недельку, уйду.

Кажется, Михайло Иванович такого ответа не ожидал.

– Да-а... – тянул он. – У нас, значит, поживешь.

– Конечно, – сказал Василий.

– Шкодить не будешь?

– Что вы, Михайло Иванович!

– Да, – решился наконец Михайло Иванович. – Живи.

Завтракали все вчетвером. Ели картошку с маслом.

– Откуда масло? – спросил Василий.

– Оттуда ж, – отвечал Михайло Иванович. – Из сельпо.

– Имеете связь?..

– Имею.

Конечно, имеет: телевизор, посуда, сковороды... Василий не мог сразу привыкнуть к этому, оттого и вопросы его были, честно говоря, неглубокими.

Больше Василий смотрел: как Михайло Иванович орудует вилкой, как Анастасия Петровна управляется у печи. Смотрел на лица своих соседей. Неудобно как-то сказать – на морды. Ничего лица: приветливые, сосредоточенные.

После завтрака Михайло Иванович предложил:

– Айда, по дрова. На заготовку.

Взял пилу поперечную, добрый колун. Василий с готовностью согласился.

Лесосека была в километре от дома – не дальше. Штабелек дров, небольшие стволы, поваленные, изломанные, – работа Михаила Ивановича, решил Василий. Пока шли, разговаривали, Василий рассказывал о себе. Михайло Иванович слушал.

На лесосеке сразу включились в работу. Пила визжала, готовые чурки ложились одна к другой. Василия прошиб пот. Михайло Иванович работал неутомимо.

Так – до обеда: картошку взяли с собой, лук, соль.

После обеда дали себе немного расслабиться. Прилегли под елью, на мягкой хвое. Возобновили разговор. Говорил теперь Михайло Иванович:

– Биография у меня обыкновенная – рядовая. Родились мы в берлоге, с браткой Валерой. Сосали мать, набирались сил. Когда выбрались из берлоги, началась для нас настоящая жизнь. Чего только мы не делали: кувыркались, лазали по деревьям, купались в ручье. Хорошая была жизнь, – Михайло Иванович расчувствовался: – У-у!! Бывало, утречком, на реке... А небо такое зеленое, свежее. Лес не шелохнется. Не жизнь яблочко наливное!..

– Только все кончается, милок, – Михайло Иванович повернул голову к Василию. – Здоровенные стали с браткой, ссориться начали. Вцеплялись – клочья летели. Мать поглядела на это, разгневалась, надавала оплеух обоим: "Ушивайтесь, постылые!" И пошли мы с Валерой. Побродили до осени, потом он подался На Усач. Только его и видел. Не знаю, жив ли?

Тут я задумался, – продолжал Михайло Иванович. – Как дальше? Перезимовал один. Подтекла у меня берлога, выскочил раньше времени. Холодно, голодно. Нет, думаю, так можно пропасть.

У Василия с утра на языке вертелся вопрос: как это – домик, семья? Михайло Иванович, видимо, подходил к этому моменту своей биографии.

– Приглядываться начал. Живут мужики, к примеру. Дом, огород у них, достаток. Разговаривают друг с другом, общаются. Почему у зверей не так? Крепко засела у меня эта думка. Почему не жить вместе с людьми? Коровы живут, собаки. Впрочем, не то: коровы, собаки – домашний скот. А чтобы жить на равных: ты мне друг – я тебе друг. Мысль, правда? Мир велик; тайга велика, солнце всем светит. Живите и наслаждайтесь. С чего же начать, думаю? С речи. Оно и понятно: речь – это главное. Без общего языка пропадешь. Стал подбираться ближе к людям. На покосе где-нибудь отдыхают, у костра, а я тихонечко рядом, за елками: слушаю, запоминаю. Того Иваном зовут, того Петром. Подай, принеси – все это понятно, если хочешь понять. Шибко завлекся этой наукой. Говорить начал учиться. Получалось: И-ван. "Иван, – говорю, – Иван!" А из глотки: "И-ван"... вроде "ги..." – отрыжки какой-то. Лапами, бывалоче, раздеру морду себе: "Иван!" Представь – получаться начало. А раз начало – не сомневайся, пойдет.

Года два эдак бился. Повзрослел к этому времени. Новые пришли мысли. Кому это надо, думаю, чтобы звери, птицы да человек разобщенно жили? Мир, говорят, один, неделим. Вот, думаю, надо наводить мосты к человеку. Хорошо, теоретически думаю. Да и готовлюсь. Пионером стать в этом деле.

Михайло Иванович привстал, сел под елью. Рассказ взволновал его. Взволновал и Василия.

– Ну, – продолжал Михайло Иванович, – когда изучил язык, сказал себе: двинем! Доклад у них был в клубе. Докладчик читал по листку, остальные дремали, слушали. Прошел я между рядов, оказался возле трибуны.

"Здравствуйте, мужики, – говорю. – Дозвольте слово! сказать". Ну, конечно, замешательство тут. Кто шапку! на голову, кто – ходу. Кто-то кричит; "Ряженый, успокойтесь!"

"Не ряженый, – говорю. – Всамделишный медведь".

Хохот поднялся. Докладчик задом со сцены. В зале веселье:

"Скажи, скажи, Михайло Иванович!"

"Мужики, – говорю, – по делу пришел".

У тех, кто на первых скамьях, глаза круглеют. Смех постепенно пропал.

"Разрешите, мужики, – продолжаю, – жить с вами в мире и дружбе. Медведь я, – говорю, – да вот додумался жить по-новому. Своим умом дошел".

Нескладная речь, однако, вижу, слушают.

"Не такое время сейчас, – говорю, – мир неделим, так давайте, – говорю, – я вам в чем помогу, вы мне поможете".

Какой-то парень из задних рядов:

"Чем помочь?"

"Не трогайте, – говорю, – не убивайте. Может, пригожусь на что путное. Дозвольте дом поставить в лесу, жить, как люди".

Тот же парень кричит:

"Ставь, пожалуйста. Живи!"

"Спасибо, – говорю. – А может, на голосование мою просьбу?"

Очень уж внезапно вышло для всех. Может, настроение у них поднялось, развеселил я их.

"Живи, – кричат, – без голосования!"

– Разрешили мне – в виде эксперимента. Начал строить избу. Женился на Анастаське. И вот – живу.

– А с мужиками – как? – спросил Василий.

– Сошлись характерами. То они мне помогут, то я им. К примеру, строят мост – поворочаю бревна. Машина у них "скорой помощи". Слабенькая, видимость одна. Весной, летом по дороге из колдобин выворачиваю. Телка потерялась в лесу, глупая, – опять же ко мне, к Михаилу Ивановичу. Они вон мне телек установили. В благодарность, значит.

– Не обижают?

– Ни. Я им ничего плохого – они мне ничего плохого.

К вечеру Василий с Михаилом Ивановичем поставили второй штабелек, возвратились до дому. Мишутка встретил их на середине дороги. Василий вспомнил о качелях. Из той веревки, которой его связывали, сделал Мишутке качели, из подвернувшейся дощечки – сиденье.

Перед сном смотрели телевизор. Строители возводили пятиэтажку. Ходил кран, поднимались вверх этажи. Дом готов, солнце светится в окнах.

– Вздор, – сказал Михайло Иванович. – В лесу лучше. Воздуху больше.

– Однако, – обернулся к Анастасии Петровне, – спина что-то побаливает. Разотри-ка мне ее на ночь.

Анастасия Петровна молча поднялась, пошла в сенцы за снадобьем. Анастасия Петровна была вообще молчаливой: два-три слова за столом, вопрос, что готовить, прикрикнет иногда на Мишутку.

– Стесняется она, – пояснил Михайло Иванович. – Непросто освоить слова с этим проклятым "с". Слышишь – оно и у меня с присвистом.

В последующие дни еще заготавливали дрова. Ходили по малину и по грибы. Эти походы были очень ценными для Василия блокнот пополнялся записями.

– Слышишь? – останавливался где-нибудь Михайло Иванович. – Барсук забормотал: сердится, запиши. – Михайло Иванович уже знал, что Василий изучает язык животных. Одобрял: это соответствовало его философии о наведении мостов между животными и человеком. – Бур-бур-бур... С пустым возвращается, нет добычи, – продолжал он о барсуке. – Когда с добычей, рот у него занят, тогда он не бормочет – урчит.

– Пустельга!.. – Опять останавливается, оборачивается к Василию. – Подает голос нечасто: когда сыта и когда разгневается. Вот сейчас, – слышишь, – гневается.

Василий черкал в блокноте.

Идут дальше. Вдруг Михайло Иванович настораживается, опускается на четыре ноги, нюхает землю. Шерсть на загривке у него поднимается. Михайло Иванович раздражен.

– Пройди, – говорит Василию. – Не оглядывайся. Я тут отмечу...

Василий идет, не оглядывается. Через минуту Михайло Иванович догоняет его:

– Чужак, понимаешь? Второй раз натыкаюсь. Предупредил. И с раздражением: – Шляются тут всякие...

Шагов через десяток успокаивается, говорит более мирно:

– Не подумай, что я собственник – захватил территорию, застолбил. Кормиться, брат, надо, дичи все меньше становится. А тут – праздношатающие: один забредет, другой... Да и за Настей глаз нужен: моложе она от меня на девять лет.

Поскреб живот на ходу, добавил:

– Жизнь-то, она, знаешь, – жизнь...

Так они бродят и разговаривают.

– А как же! – говорит Михайло Иванович. – Я тут прописан! Домовая книга у меня есть. Жить – да без домовой книги?..

Возвратясь, Василий обрабатывал записи, разговоры. Мишутка обычно вертелся возле него. Мишутка был скромным и послушным ребенком. Качели его вполне устроили. Телевизор он любил, как все дети. Мультяшки особенно. Над Волком хохотал, Зайцу симпатизировал.

Спрашивал у Василия:

– Скоро очередной выпуск? Что там?

Василий утверждал:

– Скоро. А ты спроси, напиши им, – кивал на телевизор.

– Не умею, – Мишутка тряс головой.

– Учиться надо.

Мишутка потянул Василия за рукав, шепнул в ухо:

– Папаня учится. Букварь у него...

Это была новость. Василий сказал:

– С ним и учись.

– Да-а... – протянул Мишутка. – Кабы это просто...

Состоялся разговор с Михаилом Ивановичем.

– Есть букварь, – сказал тот. – Да вот не то что-то.

– Что не то?

– Про мальчишек там, про девчонок. Если бы про нас...

Василий сочувственно покивал. Михайло Иванович неожиданно предложил:

– Возьмись ты, Василий, за азбуку для зверей.

– За букварь?..

– Неоценимую услугу, браток, сделаешь.

Василий подумал: что, если в самом деле?

– Сделай! – настаивал Михайло Иванович.

К концу второй недели Василий прощался с медведями. Пожал лапу Анастасии Петровне. Мишутка прижался к его боку: "Приходи еще..." Хозяйка тоже просила:

– Добро пожаловать.

Буквы "с" в словах она тщательно избегала.

Михайло Иванович проводил его до проезжей дороги.

– Обязательно приезжай! – Прощались они в обнимку.

– Приеду, – обещал Василий.

– И насчет букваря помни, – напутствовал Михайло Иванович.

Василий снял часы, протянул Михаилу Ивановичу:

– С благодарностью. С уважением.

Михайло Иванович принял подарок:

– По праздникам надевать буду. Спасибо.

Прощально кивал Василию вслед.

На полдороге к районному центру Василия догнала линейка: – возничий ехал по пути, туда же – в райцентр.

– Садись, – сказал он Василию, заметив, что прохожий устал в дороге.

Василий с удовольствием сел.

– Нездешний будешь? – спросил возничий. – Не признаю.

– В командировке, – ответил Василий.

– А я здешний – Иван Ефимович Груздев. Агронома вожу. Был у него мотоцикл, да разбился. Агронома разбил. Теперь я его на лошадях вожу. За ним еду.

Груздев был немолодым, но разговорчивым человеком, с круглым добродушным, неглупым лицом. Беседа сразу наладилась. Естественно, коснулась домика в лесу, Михайла Ивановича.

– Конечно, знаю! – воскликнул Иван Ефимович: – Культурный медведь! Никому не мешает. Наоборот, зверью всякому заказал, чтобы не шатались, не шкодили. У нас пашня – какая там, поляна, тут поляна. Шкодило, бывало, зверье – уследишь разве? Теперь не шкодит. Есть, значит, польза.

– С другой стороны, – продолжал возничий. – Ты вот ученый человек, по тебе видно. Знаешь, что ничего не стоит на месте: жизнь движется, наука движется – по телевидению; по радио говорят об этом. Да и мы видим, не слепые. Кибернетика развивается, экология. Почему не посочувствовать зверю? Во-первых, не так-то много зверей. Во-вторых, не так много они съедят. А сделаешь их всех культурными, польза от них во! – Иван Ефимович выставил гвоздем большой палец правой руки. – Михайло Иванович вон – мед продает.

– Мед продает?..

– Излишки. С пасеки со своей.

– На деньги? – поинтересовался Василий.

– На деньги. Телевизор-то у него, как думаешь, задаром приобретенный? И тут польза государству – доход в бюджет... В общем, я не против Михаила Ивановича. И деревня не против.

– А приходилось вам общаться с Михаилом Ивановичем? спросил Василий.

– Как же – мост строили! В лесу, бывает, встретишь: "Здравствуй, Михайло Иванович!" – "Здравствуй, – ответит, Иван Ефимович!" – память у него на лица, на имена замечательная. "Как живешь?" – поведешь с ним беседу. "Ничего, ответит, – живу, спасибо". Сигареты достанешь: "Закурим?" "Нет, – говорит, – не курю. Берегу лес от пожара". На полном серьезе отвечает. Смышленый, положительный зверь.

Так, с разговором, Василий и Груздев доехали до райцентра. Василий дал телеграмму на речку Вислуху, своим хозяевам, что за пожитками заедет к ним осенью, взял билет на автобус до железнодорожной станции. В город, домой, он возвратился поездом.

Материала для диссертации оказалось более чем достаточно. Работа двинулась, к зиме все было готово.

Но защитить диссертацию не удалось.

Уже перед началом Василий ощутил в зале странную неделовую атмосферу. Оппоненты перемигивались друг с другом, посмеивались, черкали в копиях представленной диссертации. Если страницы попадали в поле зрения Василия, он видел под строчкажи – красные, синие росчерки. Некоторые страницы были вовсе замараны.

Это укололо Василия, но вышел на защиту он вполне уверенный в своих силах.

Говорить ему, однако, много не дали.

– Позвольте, – прервал его профессор Молоков. – Это же фантазии, выдумки!

– Какой медведь, – поддержал его Званцев, – помышляет о контакте с людьми?..

– Я оперирую фактами, – пытался настаивать на своем Василий.

– Факты?.. – возразили ему несколько членов комиссии. Факты должны быть типичными, понятными.

– Вода – это НЮ... – проиронизировал кто-то в зале, из студентов, видимо, в поддержку Василию.

Но комиссия настаивала на своем:

– "Наведение мостов..." – К Василию: – Вы уверены, что звери мыслят именно так? И мыслят ли вообще?..

– Натурализма много... – поморщился кто-то из оппонентов.

Итог дискуссии оказался для Василия плачевным:

– Предлагаю диссертацию переделать, – заключил Молоков. Изъять все о размышлениях зверей, какие там размышления? Ведь это – звери. Так же, как люди – люди. Чтобы написать такое, – Молоков потряс листками диссертации, – надо самому превратиться в медведя, пожить в берлоге. Вы что, – спросил Василия под общий смех, – жили в берлоге?..

О домике, о двух неделях, прожитых с медведями, Василий в диссертации не написал. Побоялся: исключат из аспирантуры. Вон как – насмеялись до слез, вытирают глаза платочками...

– Все! – Молоков сложил листки диссертации, возвратил папку Василию. – Кто следующий?

Выбираясь из зала, Василий с возмущением думал: переписывать диссертацию по Молокову и Званцеву? Ни за что! "Фантазии... – перебирал он в уме, – натурализма много..."

Было обидно, что его не поняли. Обидно за диссертацию: столько ушло работы. Случай такой – три медведя... За Михаила Ивановича обидно: повстречайся он с Молоковым, ничего бы не понял профессор, сказал бы – фантазия. "Вы что, жили в берлоге?.." – Василия коробило от обиды.

Что же, однако, делать?

"Букварь! – вспомнил он, принимая в гардеробной пальто и шапку. – Букварь – вот что делать".

Спускаясь по лестнице в вестибюль, Василий мысленно набрасывал план учебника.

Однако провал диссертации не выходил из головы, обиды не выходили из головы. Столько собрано материала! Нет такому материалу цены!

– А если написать книгу? – пришла мысль. Василий тотчас ухватился за нее. Никакой материал не пропадет. Букварь само собой, – рассуждал он, нацеливая себя на будущее. Букварь я обещал, сделаю. А вот книгу!..

Книгу прочтут – поверят. Книга разойдется по всему свету.