Текст книги "Странный Харрис"

Автор книги: Михаил Грешнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Грешнов Михаил
Странный Харрис

Михаил Николаевич Грешнов

СТРАННЫЙ ХАРРИС

– Доктор, вы не упрячете меня в сумасшедший дом? – Пациент сделал движение, чтобы встать, может, бежать из кабинета.

– Минуту, Харрис...

– Дайте слово, что не упрячете.

Доктор Гейм сделал успокоительный жест.

Харрис откинулся в кресле, закрыл глаза, как от яркого света.

Доктор разглядывал его. Большой лоб, уши, тесно прижатые к черепу, вялые, неопределенного рисунка губы; тонкий, с горбинкой, но отнюдь не орлиный нос, подбородок округлый, слабый. Глаза... Они сейчас прикрыты дряблыми веками, но цвет и глубину их Гейм заметил с первого взгляда. Темные глаза, глубокие – единственное, что оживляло лицо человека, когда он вошел в кабинет. Остальное – овал лица, морщинки в уголках губне составляло в пациенте ничего примечательного. Ни даже имя, Джон Харрис. Все стандартно, затерто, как на тысячах подобных непримечательных лиц. Для психиатра такие люди не представляют загадки.

– У меня галлюцинации, доктор. – Харрис открыл глаза. Странные галлюцинации! – Лицо его выражало отчаяние.

– Успокойтесь, – как можно мягче сказал Гейм. – Расскажите, что вас беспокоит.

– Беспокоит!.. – выкрикнул Харрис. – Я не человек, некто?!

Это было слишком, и Гейм подумал: такие иногда бывают буйными. Однако долг психиатра обязывал не выдавать своих мыслей, и на лице Гейма не дрогнул ни один мускул. Он молча ждал – ожидание тоже успокаивающе действует на пациентов.

Действовало оно и сейчас, Харрис расслабился и вздохнул. Но заговорить не решался – это было видно по его лицу.

– С чего началось? – осторожно спросил доктор Гейм

– Мне двадцать шесть лет, – отвечал Харрис, – и все эти годы мне снились необычайные сны. Если это птица – я видел каждое ее перышко, слышал пение. Если груша – чувствовал вес, а проснувшись, ощущал вкус и запах.

Гейм молча слушал.

– Если я во сне дрался с мальчишками, – продолжал Харрис, – я просыпался весь в синяках. Упал с дерева – проснулся с вывихнутой ногой. Что это значило, доктор?

Гейм продолжал слушать.

– Однажды, – Харрис подался к врачу, – во сне я нашел золотую шведскую крону. Я не хотел с ней расстаться, боялся, что ее могут отнять. Зажал в руке как можно крепче. Когда проснулся – крона была в руке...

"Чепуха, – думал доктор, – все это объяснимо: синяки у него оставались от настоящей драки с мальчишками, вывих после падения и, скорее всего, не во сне – наяву. Остальное: кто из ребят не засыпает с грушей или с яблоком чуть ли не во рту? Крону он нашел днем... Излишне возбудим, эмоционален, – ставил диагноз Гейм. – И пожалуй, у него навязчивая идея".

– Дальше, доктор, – продолжал Харрис. – Крона удивила меня. Но золото было настоящим, и я истратил крону на сладости.

Ну и что? Гейм позволил себе отвлечься, заглянуть в окно на улицу, заполненную движением. Это только доказывает, что крона была настоящая...

– Вот такая, – услышал он голос Харриса, перевел взгляд на стол.

На синем сукне лежал золотой кружок, величиной с пуговицу.

– Вот она! – сказал Харрис.

Гейм взглянул в лицо пациента, а когда опять поглядел на стол, золота не было. Гейм готов был поклясться, что за весь разговор Харрис не сделал движения руками, не поднялся с кресла. Однако кроны на столе не было. Гейм опять поглядел на Харриса и подумал: "Вдобавок еще и фокусник..."

Сразу ему сделалось скучно. Приходят вот и такие... Случайных посетителей Гейм недолюбливал. Доктор мечтал написать книгу о филателии, потихоньку писал ее. Л вот такие приходят и отнимают время... И все же он болен. Гейм глядел на стертое, невыразительное лицо Харриса – лечить его надо. Послушаем все же, далеко ли зашла болезнь.

– Потом я учился, – рассказывал Харрис. – В Стейтсколледже, в центре штата. Курса не кончил. Отец держал небольшую фабрику, разорился, была семейная драма. На какое-то время сны оставили меня. А сейчас...

– Ваша профессия? – спросил доктор.

– Банковский служащий.

– Возраст?

– Двадцать шесть лет, я же говорил, доктор.

– Какое сегодня число?

– Шестое апреля.

Харрис приготовился отвечать еще, понимал, что вопросы о постороннем – обычный прием психиатрии, но доктор больше вопросов не задавал.

– Продолжайте, – сказал он.

– Сейчас все вернулось, доктор. Оно и не уходило – зрело и развивалось во мне.

– Что – оно? – спросил Гейм.

– Видели крону? – Харрис кивнул на стол.

Гейм промолчал.

– Не верите, доктор?

– Продолжайте... – Гейм взглянул на заполненный бланк, лежавший перед ним; Джон Филипп Харрис, местный уроженец, из Пенсильвании...

– Не верите? – В голосе Харриса опять отчаяние.

– Мистер Харрис, – мягче сказал Гейм – надо скрывать свои чувства – профессия...

– Ладно, – Харрис откинулся в кресле. – В это трудно поверить. В конце концов, крона – пустяк. Я вам еще не все рассказал.

– Рассказывайте... – нашел выход Гейм и опять посмотрел на анкету.

– Новый этап болезни, – Харрис сцепил пальцы, костяшки хрустнули, – начался около года тому назад... Я живу в меблированных комнатах, доктор, – неожиданно переменил он разговор. – Я холост и одинок. Отец умер, братьев и сестер у меня не было. Мать ушла от отца, где она, я не знаю. Живу в меблированных комнатах...

Харрис вернулся к первоначальной мысли, а Гейм подумал: обыкновенный сбой, все скачет в голове пациента, нервная система расшатана.

– У меня много свободного времени после работы, по выходным, – заговорил Харрис, – не знаю, куда его девать. И в такие именно часы ко мне приходят галлюцинации.

– Каков характер галлюцинаций? – спросил Гейм.

– Вещественные галлюцинации, – сказал Харрис.

– Точнее?

– Ну вот... – Харрис на мгновение задумался. – Это было под вечер. В феврале. Я стоял у окна, машинально теребил занавеску. В комнатах было тихо: воскресенье, соседи разошлись кто куда. Я теребил занавеску и думал: хотя бы муха проползла по стеклу. И муха проползла, доктор! – Харрис выпрямился, точно от неожиданности. – Только, знаете... она была величиной с кулак!

Последние слова Харрис выкрикнул. Гейм взглянул на него: вздор.

Однако он тут же откинулся от стола. Перед ним, на белой анкете, исписанной данными о пациенте, сидело чудовище: муха, величиной с кулак. Мохнатая, с радужными крыльями, синим, словно металлическим, туловищем, с головой, похожей на два сросшихся гриба, иссеченных фасетками-ромбами. Муха чистила лапами хобот и дрожала от работы и от нетерпения взлететь. Гейм хотел вскрикнуть от отвращения, но крик застрял у него в горле: муха разбухла, раздалась до величины курицы. Гейм непроизвольно взмахнул руками, и все исчезло.

– Вот какая была муха, доктор Гейм, – сказал Харрис.

– Послушайте... – Гейм весь дрожал. – Что это?.. – Он не кончил вопроса, слова беспомощно повисли в воздухе.

– Вот я и говорю, – устало сказал Харрис. – Что это?

Нет, перед Геймом сидел не фокусник, не шарлатан. Но и не обычный пациент.

– Я хочу стать человеком, – сказал Харрис, глядя в глаза психиатру. – Нормальным.

Что ответить Харрису, Гейм не знал. При воспоминании о мухе его тошнило. Однако пациенту надо что-то сказать.

– Я не обедаю, доктор, – Харрис переменил разговор. Стоит мне вспомнить о сытости, и я сыт. Если я чего-нибудь захочу, оно появляется тотчас. Не подумайте, что это всегда доставляет мне удовольствие. – Вчера у меня в руках появилась ампула с цианистым калием. А если, доктор, она появится... – Харрис с испугом и в то же время комично прижал к животу руку. – Я всего опасаюсь, – продолжал он.

Геим опять вспомнил муху и опять ощутил тошноту. Что же посоветовать пациенту?

Выручил обоих звонок.

Доктор взглянул на часы: половина шестого. Прислуга ушла, ему самому придется открывать дверь на звонок, чего доктор Гейм не любил: спускаться, особенно подниматься по лестнице – у него пошаливало сердце.

Однако сейчас он о.хотпо, даже с радостью поднялся с кресла:

– Одну минуту.

Он мог проводить Харриса вниз, он даже забыл правило всех врачей – не оставлять пациента одного: Гейм волновался. Машинально сходил по лестнице, нащупывая ногами одну за другой ступеньки, и очнулся наконец, когда встал в раскрытой двери лицом к лицу с посетителем.

– Ритц! – воскликнул он.

– Гейм!.. – невысокий темноглазый подвижный человек чуть не повис у него на плечах. – Сколько лет! Жив, старина!..

– Господи, – сказал Гейм. – Ты с неба свалился...

– Почти! – засмеялся Ритц. – А ты все такой же. Нет, нет, располнел!

– Господи, – повторял Гейм.

– И одышка у тебя? Сердце?.. – Ритц продолжал хлопать доктора по плечу, пожимать руки.

– Откуда ты, скажи! – спрашивал Гейм.

– Скажу! Непременно скажу!

Они стали подниматься по лестнице, и Харрис, сидя в кресле перед столом, слышал их восклицания.

Но вот дверь открылась, вошел Гейм, за ним – сухощавый, с резкими манерами человек. Харрис поднялся им навстречу. Лицо Гейма омрачилось. Приезд Ритца отвлек его, он забыл о необычайном клиенте. Теперь, увидя ожидание на лице Харриса, подумал: надо немедленно отделаться от него.

– Хендель Ритц, коллега, – представил он вошедшего Харрису. – Не виделись восемнадцать лет. Подумать только!.. Обернулся к Ритцу, давая намек посетителю, что с приемом надо кончать: у него такое событие.

Харрис понял, взял шляпу.

– Я пойду... – сказал он с огорчением.

– Нет, нет, постойте... – Долг врача заговорил в Гейме. Я вам пропишу успокоительное. – Он склонился над столом, быстро писал на листке. – В любой аптеке! – протянул листок Харрису.

– Доктор... – просительно сказал Харрис.

– Ну разумеется, – сказал Гейм. – Зайдите в понедельник. Во второй половине дня.

Он тут же пожалел о сказанном: было бы лучше, не появись Харрис никогда больше у него на приеме.

– Как у тебя с практикой? – деловито спросил Ритц, как только Гейм проводил пациента.

Гейм опустился в кресло, лицо его было расстроенным.

– Ты чем-то взволнован? – заметил Ритц.

– Нет, – Гейм постарался взять себя в руки.

– Расстроен, – настаивал Ритц, он тоже был психиатром. Неприятности?

– Этот пациент, – сказал Гейм. – Видел его? Что о нем можешь сказать?

– Ничего, – ответил Ритц. – Абсолютный нуль.

Гейм невесело усмехнулся.

– Скрытничаешь? – опросил Ритц. – Раньше у тебя душа была нараспашку.

"Сказать Ритцу? – размышлял Гейм. – Ритц не поверит". Да и насмешник Ритц. За острый язык и убийственный смех в колледже его не любили. Он и сейчас смотрит на Гейма, и в глазах у него смех.

– Странный случай... – неопределенно сказал Гейм.

– Рассказывай!

Гейм колебался.

– Рассказывай!

– С виду бесцветная личность... – начал Гейм и рассказал Ритцу обо всем, что случилось и что он пережил в кабинете.

Ритц, вопреки ожиданиям Гейма, выслушал все внимательно и, когда Гейм закончил, долго барабанил пальцами по столу. Потом сказал:

– Ты никогда не врал, Гейм, – у тебя трезвый характер. Не соврал и теперь.

Гейм кивнул.

– В таком случае, – продолжал Ритц, – кто это был?

Они долго обсуждали этот вопрос. Ритц вставал с кресла, подходил к окну, словно хотел увидеть на улице странного пациента. А в жилах у Гейма все еще бродил страх перед Харрисом, не утихала дрожь отвращения. Но Гейм разрешил Харрису прийти вторично и теперь, глядя в спину Ритца, стоявшего у окна, сказал:

– Он еще придет.

– Хорошо, что придет! – ответил Ритц.

Потом они говорили о себе и о жизни.

– Купил практику? – переспрашивал Ритц. – Кабинет, – оглядывал комнату. – Круг друзей. Любовница. Семьи нет?

Гейм кивал в ответ на вопросы. Улыбался смущенно или удовлетворенно: было в Ритце что-то обтрепанное, обдерганное. Гейм невольно сравнивал себя с ним, радовался своим успехам, положению в жизни. Когда рассказал о себе все, коротко спросил Ритца:

– А ты?

– Я? – Ритц помедлил с ответом. – Все прахом. К черту!.. – признался он.

Гейм помолчал, как тогда, с Харрисом, давая успокоиться Ритцу.

Ритц успокоился, стал рассказывать.

Был военным врачом. "В Индокитае..." – неопределенно махнул рукой. Все восемнадцать лет. Лечил джи ай от наркомании. В этих проклятых местах делают героин и пподают так же открыто, как таблетки норсульфазола. Другое дело здесь... А там чертово зелье проигрывается и выигрывается в карты. Соблазнительно, чтобы не пристраститься к коммерции. Многие так и делают.

На протестующий жест Гейма Ритц жестко ответил:

– Жизнь есть жизнь. Нужны деньги...

Гейм не стал больше перебивать собеседника. Отмечал в уме повороты и вехи в биографии Ритца. Но – жизнь есть жизнь, говорит Ритц.

– Теперь у меня ни гроша... – Ритц поглядывал на Гейма, завидовал. Гейм всегда был удачлив: в колледже бессменный староста группы, диплом у Гейма с отличием, и практику он нашел сразу. Утвердился в жизни, оброс жирком.

– Тем и кончилось, – заключил он. – Деньги ухлопал на порошок. При перегоне в Штаты агент засыпался. По ниточке выбрали всех – одного за другим. Меня тоже. Разжаловали. Указали на дверь. Ни денег, ни будущего...

Ритц ушел поздно. В понедельник они посмотрят Харриса вместе.

– Одно дело ты, другое – вместе, – говорил Ритц.

Гейм соглашался. Харрис оставил в его душе тревогу.

– А крона была золотая? – спросил Ритц, уже переступивши порог. Мысль о кроне пришла ему в голову как озарение. Почему он не спросил о ней раньше?

– Золотая, – ответил Гейм. – Хотя... Рукой я ее не трогал.

Ритц кивнул и сошел с крыльца.

Что-то шевельнулось в нем неопределенное. Не мысль не образ – обрывок.

Он шел медленно по тротуару, прохожих почти не было, нал городом распростерлась полночь. Такси Ритц не взял. Мерный шаг помогал думать. Но придумать Ритц ничего не мог: вспомнилось круглое лицо Гейма, странный рассказ. Сейчас, наедине с собой, Ритц почти не верил в Харриса, в чудеса.

Так же медленно, не пожелав воспользоваться лифтом, Ритц поднялся по лестнице на пятый этаж, вошел к себе в номер. Раздевшись, не включая света, в номере было сумрачно от уличных фонарей, Ритц лег и заснул неспокойным сном.

Зато утром вскочил с кровати, очевидно, мозг, скрытно работавший во сне, шлифовал, оттачивал мысль, и теперь она пришла в голову Ритцу в готовом виде, развернувшись в нем, как пружина. Несколько минут Ритц стоял у окна, глядя на улицу, но не замечая ни людей, ни движения. Прислушивался к себе, к мысли, выстукивавшей в голове план действий.

– Дурак этот Гейм, тупица!.. – отошел Рнтц от окна. Первым его порывом было связаться с Геймом по телефону. Ритц схватил трубку, начал набирать номер, но тут же швырнул трубку на место. "Спокойнее", – сказал он себе. Не надо тревожить Гейма. Не надо подавать вида!

– О господи! – Ритц, как был, в пижаме, зашагал по комнате из угла в угол.

Иногда он издавал восклицания:

– Так! Конечно! Именно так!.. – Нервно потирал руки. Все или ничего!

Вспомнил, что эти слова не новы – говорил их, когда вкладывал деньги в предприятие с порошком.

– Но, господи, должно же повезти когда-нибудь мне!

Ритц метался по комнате в нетерпении.

В нетерпении прошли суббота и воскресенье. Ритц ел, пил, разговаривал со случайными людьми за стойкой бара. Но главным в эти дни было нетерпение. В понедельник с утра начал поглядывать на часы. Едва стрелки показали четыре, почти бегом направился к Гейму.

Он пришел раньше, чем появился Харрис. Некоторое время они сидели вдвоем – сытый, самодовольный Гейм и собранный, готовый к прыжку Ритц. Почти не разговаривали. Гейм считал, что все оговорено при первой встрече. Ритцу молчание Гейма было на руку. Ритц волновался: придет ли Харрис? От этого, казалось Ритцу, зависит его судьба, счастье или несчастье. Гейм молчал потому, что обдумывал, как освободиться от Харриса. Харрис не только пугал его, он сводил с наезженной колеи. Чудеса, фокусы, иллюзии, что бы там ни было, действовали ему на нервы, вызывали недоумение. Гейм не любил неясностей, они могли повлиять на его практику, благополучие. В сложных случаях он всегда опирался на кого-то другого – на консилиум, клинику и таким образом благополучно сбывал неприятного пациента с рук. Сейчас Гейм доволен, что он не один в ожидании Харриса, с ним Ритц. Гейм питал надежду, что и сейчас он сплавит пациента – пусть даже бездомному Ритцу: надо же помочь другу. Оба они немцы, хотя и родились здесь, в Филадельфии. В Филадельфии Гейм и Ритц окончили университет, но по образу мышления, по духу они немцы. Надо Ритцу помочь.

Наконец Харрис пришел. Втиснулся в полуоткрытую дверь боком. Вид у него был затравленный, глаза в смятении бегали, обшаривая Гейма и Ритца. Пиджак сидел на нем кургузо, галстук сбит набок. На мгновение Ритц почувствовал разочарование, до того пациент был ординарным. Не выдумка ли рассказ Гейма?

– Входите, – приветливо сказал Гейм, чуть приподнявшись в кресле. – Сегодня мы послушаем вас с коллегой. – Гейм кивнул в сторону Ритца.

Харрис слегка поклонился Ритцу и, волоча ноги, направился к креслу.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Гейм.

– Все так же, – ответил Харрис.

– Естественно, – согласился Гейм. – С одной встречи не определишь глубину и характер болезни. Вот я и пригласил на консилиум доктора Ритца.

Харрис взглянул на Ритца, перевел взгляд на Гейма.

– Пожалуйста, – сказал тот, – повторите коротко, на что жалуетесь. Для коллеги. Да и мне послушать небесполезно. Повторите ваши... э-э... видения. – Гейм внутренне содрогнулся при воспоминания о чудовищной мухе. Однако вида не подал и даже улыбнулся пациенту.

Ритц молча смотрел в лицо Харриса.

Тот улыбнулся и тоже посмотрел на Ритца внимательным и глубоким взглядом.

Что-то дрогнуло в душе Ритца: взгляд Харриса был пристален, внимателен, проникал в душу.

– Пожалуйста, – сказал он, лишь бы что-то сказать. Отметил, что Гейм сказал это слово раньше, и он, Ритц, как попугай, повторил его. Это разозлило Ритца, и он отвел глаза под взглядом Харриса.

– Хорошо, – сказал Харрис. – Я повторю.

Медленно, тусклым голосом – Гейму казалось, что пациент в еще более угнетенном состоянии, – Харрис повторил жалобы, о которых Гейм уже слышал. Иногда пациент останавливался на полуфразе, словно к чему-то прислушиваясь, раза два оглянулся через плечо. Гейм тоже оглянулся, чувствуя, что рассказ Харриса действует на него. Так бывает в лесу ночью, когда из-за каждого дерева ждешь чего-то и не знаешь, чего.

Ритц, наоборот, превратился в слух, не отрывал глаз от лица пациента. И этим, кажется, смущал Харриса, тот несколько раз дернул плечами, словно стряхивая с себя внимание Ритца. В такие мгновения речь его становилась замедленной, он выдавливал слова через силу.

"Что за человек? – думал Ритц. – Какое у него заболевание? Самовнушение, галлюцинации?" Мелькнула даже мысль, что Харрис отчаянный наркоман. Но нет, у наркоманов не такие глаза, не такой взгляд.

– Я хочу быть человеком. Обыкновенным человеком! – заключил свой рассказ Харрис.

– Ну, а эти... галлюцинации? – спросил Ритц, невольно ругая себя за жестокость и обнаженность фразы. Спокойствие боролось в нем с нетерпением, нетерпение прорвалось в этих словах.

– Галлюцинации? – переспросил Харрис, перевел взгляд с Ритца на середину стола.

Тотчас на столе появилось яблоко – краснобокое, свежее, от него так и пахнуло запахом сада. Рядом, на стопке бумаги, появился серебряный талер чеканки шестнадцатого века. Талер был массивным, тяжелым, бумага просела под ним, сморщилась по окружности.

– Такую монету я видел в музее, – сказал Харрис. Гейм и Ритц смотрели на талер, но он тут же исчез. Однако вдавленный круг на бумаге остался, и в продолжение последующего разговора Ритц поглядывал на круглое углубление, пока бумага постепенно не разгладилась.

Разговор велся вокруг яблока.

– Возьмите его, – сказал Харрис Гейму – доктор сидел в кресле вплотную к столу, яблоко было к нему ближе, чем к кому-либо другому.

Гейм потянулся к яблоку, взял его.

– Если бы нож... – сказал Харрис.

– У меня нож, – ответил Ритц, достал из кармана складной нож. – Разрешите? – протянул руку к Гейму.

Тот отдал яблоко и пошевелил пальцами, словно хотел стряхнуть с них что-то невидимое.

Ритц между тем взрезал яблоко, разделил его на три части. Долю дал Гейму, долю – Харрису. Третью долю поднес ко рту, откусил кусочек.

Яблоко, как и обещало на вид, было сочным и вкусным.

Харрис откусил от своей доли и, видя, что Гейм колеблется, сказал:

– Ешьте.

Они съели яблоко молча.

– Харрис! – спросил неожиданно Ритц. – Почему вы хотите лечиться? Это же великолепно: яблоко, талер! Так вы можете делать доллары, фунты?

– Могу, – отвечал Харрис.

– Чего же вам не хватает, черт возьми? – Ритц подался корпусом к Харрису.

– Не хочу, – сказал Харрис.

– Почему?

– Видите?.. – Харрис заголил руку. Ниже локтя багровели рубцы глубокого, едва зажившего укуса. – Гепард, – сказал он. Коротко добавил: – Во сне.

– Хотите сказать, – уточнил Ритц, – ваши... видения, – не подобрал он другого слова, – рождаются и во сне? Без контроля?

– Да, – кивнул Харрис. – Я не знаю, что может появиться через секунду. Это идет из подсознания.

– Как это получается, уточните.

– Так и получается, – ответил Харрис. – Само собой.

На секунду над столом повисло молчание.

– Психогенез? – обернулся Ритц к Гейму.

Тот согласился:

– Психогенез. Вещи рождаются движением души и воли.

– Не понимаю, чего же вам надо? Вы счастливейший из всех смертных! – воскликнул Ритц, глядя на Харриса.

– Я рассказывал доктору Гейму, – грустно улыбнулся Харрис, – об ампуле с цианистым калием...

– Забудьте все это! Бросьте! – убежденно говорил Ритц пациенту.

Харрис не переставал улыбаться.

– Я от этого слабею, – сказал он.

– От чего?

– Когда делаю много вещей.

Ритц и Гейм промолчали.

– Но я становлюсь крепче, – продолжал Харрис, – когда беру предметы у других людей.

Гейм и Ритц ожидали, что скажет еще странный Харрис.

– Если буду вот так, – сказал Харрис.

Посмотрел на часы Гейма. Часы соскользнули с руки доктора, легли перед Харрисом. То же произошло с запонками – манжеты сорочки доктора распустились, опали. Через секунду галстук соскользнул с шеи. Гейм попытался поймать его в воздухе – шелк скрипнул у него между пальцами.

– Извините... – сказал Харрис. Часы, запонки, галстук оказались на месте.

Это было похоже на фантастический сон, но Ритц справился с собой.

– Харрис, – сказал он, – сделайте что-нибудь удивительное.

Не успел он окончить фразы или не мог сразу придумать, что попросить у Харриса, на столе появилось жемчужное колье. Небесно-голубые жемчужины от обоих концов нити переходили в светлые, серебристые; в середине колье блестела черная, как ночь, жемчужина, которой, наверное, нет цены. Харрис взял колье за оба конца, оно закачалось в его руке над столом, блестя и переливаясь светом. Вдруг жемчужины стали расти, крупнеть на глазах, тяжелеть, колье перестало качаться, и внезапно нить разорвалась. Жемчуг посыпался на стол, со стола на пол, запрыгал, застучал по паркету. Хаприс нагнулся собрать жемчужины. Наверное, он мог бы уничтожить их, как уничтожил талер, но жест его был чисто инстинктивный, человеческий – поднять упавшую вещь.

Пока он собирал жемчужины по одной, Ритц повернулся к Гейму и сказал – шепнул одними губами:

– Передай его мне.

Гейм понял движение губ Ритца и согласно кивнул. Он ждал этих слов, намека еще с пятницы, когда Ритц пришел к нему. Гейм был готов к этой просьбе. В глубине души он считал Харриса опасным мистификатором, никакая сила не заставила бы его воспользоваться предметами, созданными таким способом,золотом, жемчугом. Неизвестно, что получится с этими предметами в будущем и с Геймом, завладей он богатствами, сделанными Харрисом. Гейм, как всегда в сомнительных случаях, предпочитал отойти в сторону.

Харрис собрал жемчужины, сложил в кучу и уничтожил. Лицо его было бледно, на висках выступил пот. Гейм и Ритц еще не видели его таким расслабленным и больным.

– Здесь поможет гипноз, – обратился к Харрису Гейм. – Но это не по моей части. Может, коллега Ритц...

– Да, да, – подхватил Ритц, – гипноз. И я попытаюсь вас вылечить, – сказал он Харрису.

Харрис опять посмотрел на Ритца, и тому стоило большого труда не отвести глаз от зрачков Харриса.

– Когда мне прийти? – спросил он.

– В среду, – назначил Ритц.

– Да, – ответил Харрис и поднялся с кресла.

– В это же время, – Ритц посмотрел на часы. – В пять часов вечера, – сказал он Харрису.

– Хорошо, куда мне прийти?

– Встретимся здесь, у доктора Гейма. Вместе поедем ко мне.

– Да, – подтвердил Гейм, – приходите сюда.

Харрис поднялся и пошел к двери. Ритц и Гейм глядели ему вслед. Когда Харрис открыл дверь и уже выходил из кабинета, сидевшим у стола показалось, что на мгновение они увидели двух Харрисов. Первый уже вышел – виднелась его спина, второй потянул ручку и закрыл за собой дверь.

– Показалось?.. – обернулся Ритц к Гейму.

Гейм, бледный, неподвижно сидел в кресле.

Харрис между тем спускался по лестнице, это Ритц и Гейм отчетливо слышали, служанка захлопнула за ним входную дверь.

Гейм вздохнул, как будто гора свалилась у него с плеч. И тут же – так устроены люди – пожалел о чем-то, может быть, недосмотренном, может, невысказанном. Кто этот Харрис? Человечество многолико, неисчерпаемо. Может быть, на миллиард, на десять миллиардов людей рождается вот такой фендмен. Гейм всдомнил о людях необычайных способностей – Калиостро, Мессингс Недавно по евровидению показывали... Гейм старается вспомнить имя, оно ему не дается. Не все ли равно, встряхивает он головой: человек на расстоянии, по телевизору, гнул в незнакомых ему квартирах серебряные ложки, завязывал их в узлы, белую бумагу делал цветной. Силой воли – одной только силой воли!.. Человек-феномен, уникум. Такие появляются раз в тысячу лет. Но – появляются! Разгадка здесь, может быть, в удивительных способностях мозга, который не познан до конца, не разгадан. Ему ли, Гейму, не знать об этом! Может быть, Харрис использует земной или космический магнетизм, может быть, силой воли из рассеянных атомов делает вещи. Талер... Когда он лежал на столе, оставался ли он на стенде музея? Может быть, Харрис освоил законы телекинеза... Но как выросли на глазах жемчужины, муха? Гейм не мог разрешить эти загадки. Поэтому и жалеет о неведомом, недосказанном... Но чувство это, замечает он тут же, мимолетное, легкое, как сожаление, когда заканчивается драма, отыгранная на сцене, или цирковое представление. Все, связанное с Харрисом, необычно. А необычное потенциально опасно – таков был его окончательный вывод. Гейм сидел в кресле и не знал, что сказать Ритцу.

Коллега Ритц не нуждался в его словах. Он знал, что делать.

– Мне надо снять в аренду кабинет, Гейм. Что ты посоветуешь?

– Могу, – встрепенулся Гейм. Задача предстояла легкая, очевидная, Гейм вошел в колею. – Запиши адреса.

В этот же вечер Ритц нашел то, что ему требовалось: особняк в конце Эдисон-авеню, с двумя окнами на улицу, с двумя зарешеченными – во двор: прежний постоялец держал здесь химическую лабораторию. Под домом подвал – бетонированный бункер-бомбоубежище: в пятидесятых годах такие бункеры строились чуть не под каждым домом.

– О'кей! – сказал Ритц и стал решать очередные задачи: поставку мебели в особняк – на деньги, занятые у Гейма, устройство респектабельного кабинета.

В то же время Ритц решал и чисто умственную задачу, как он называл, – задачу оси. Здесь он колебался между Федеральным бюро расследований, куда он может позвонить хоть сейчас, и агентами по продаже белого порошка. Ритц вовсе не думал порывать с кругом прежних друзей. Среди агентов у него неплохие связи. Ритц достал записную книжку, перебирал номера телефонов. Но агенты отпали после первого же звонка.

– Ритц, – сказали ему, – вы прогорели. Утратили всякий кредит. Хотите встать на ноги? Но что вы нам подсовываете? Фальшивомонетчика? Без дураков, Ритц, прощайте.

С Федеральным бюро Ритц вел разговор анонимно. Его долго слушали. Когда останавливался перевести дух, говорили:

– Продолжайте.

Ритц описывал встречу с Харрисом во всех подробностях.

– Продолжайте, – поощряли его.

Когда он кончил, в трубке долгое время слышалось сопение, точно собеседник заснул или что-то обдумывал. Наконец Ритцу задали вопрос:

– Вы врач? Психиатр?

– Да, – поспешил заверить Ритц, – у него рождалась надежда.

– Вы сумасшедший, – ответили ему. – Не морочьте нам голову.

– Позвольте! – воскликнул Ритц.

Ему не позволили – трубка замолкла.

Ось не сработала.

Но кроме оси есть треугольники. Об этом подумал Ритц после неудачного разговора.

Треугольник имеет свои преимущества: можно занять его самый надежный угол. Но имеет также и опасности: линии замкнуты, не так-то просто из него выскочить. Вся ответственность на тебе. И риск на тебе. Но и выигрыш – твой. Ритц возьмет Харриса на себя.

В среду он пораньше выехал к Гейму. Харрис был уже там.

Они говорили о лечении, и, как показалось Ритцу, это было Гейму приятнее, чем в напряжении ждать неожиданностей. Кроме того, Харрис был не его пациентом, Гейм мог говорить вообще, философствуя, и делал это с видимым удовольствием.

– Всякая болезнь, – говорил он, – глубоко индивидуальна. Нет двух одинаковых людей, как нет и двух одинаковых больных. В какой-то мере медицина подходит к каждому пациенту на ощупь. – Харрис слушал, кивал головой. – Та или иная доза лекарства, процедура действует на разных людей по-разному, в зависимости от пола, возраста, физического и психического состояния организма. Известно, что ангину лечат антибиотиками. Но вот доза лекарства... Садись, – сказал он Ритцу, едва тот прикрыл за собой дверь.

Ритц не имел желания слушать лекции по медицине. Он приехал увезти Харриса. У крыльца ждало такси.

Они ехали по городу: Гейм рядом с шофером, Ритц на заднем сиденье с Харрисом. В машине молчали. Ритц заметил, что Харрис и в кабинете Гейма не проронил ни слова. В машине он сидел, как сомнамбула, ни один мускул на его лице не шевелился.

У особняка на Эдисон-авеню они вышли втроем, отпустили такси.

– Сюда, – Ритц вел Харриса под руку. Гейм шел за ними. Харрис волочил ноги, по-прежнему молчал, и это стало действовать Ритцу на нервы. Харрис казался ему манекеном.

– Сюда! – Втроем они вошли в кабинет.

Ритц усадил Харриса, обошел стол и сел напротив него. Рядом с ним устроился Гейм. Харрис на стуле покачивался, кажется, ему было плохо.

– Харрис! – громко позвал Ритц.

Харрис перестал покачиваться, поднял глаза на Ритца.

– Джон Харрис! – продолжал Ритц. – Начинаем лечение. Поймите, вы не больны. Слышите меня – не больны!

Харрис молча глядел ему в лицо. Гейм отмечал каждое слово и жест Ритца. Одобрял: Ритц начал правильно. Прежде всего внушение.

– Вы не больны, – повторял Ритц. Ему нужно было вывести Харриса из состояния безразличия, подбодрить его. – У вас просто угнетенное состояние, депрессия. Это пройдет.

Харрис слегка кивнул головой.

– Пройдет! – внушал Ритц.

В это время за спиной Харриса бесшумно открылась дверь, вошли двое. Ритц слегка кивнул им, не прерывая внушения Харрису.