Текст книги "Эликсир для избранных"

Автор книги: Михаил Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Было мне сегодня видение…

– Хм! И что же тебе привиделось?

– Явился ко мне человек и заказал статью о прадеде Павле Алексеевиче.

– Ого! А зачем?

– Юбилей Казанского ветеринарного института. Сборник статей о выдающихся выпускниках. Не хочешь ли!

– Ну, что же, очень приятно. Хотя я, честно говоря, очень мало знаю о прадеде и о том, чем он занимался.

– Я знаю не намного больше твоего.

– Хочешь поговорить об этом с мамой?

– Да. И попросить выдать мне архив.

– Ну, архив – это громко сказано. Там не так уж много бумаг.

– А ты откуда знаешь?

– Да перекладывала недавно. Комод старый совсем рассохся. Мы его выкинули.

– Так говоришь, мало бумаг от прадеда осталось?

– Мало.

– Странно.

– Что странно?

– Ну, все-таки известный был ученый, один из первых академиков ВАСХНИЛ, а бумаг не осталось.

– Ну, не знаю, – пожала плечами Катька. – Я об этом как-то не задумывалась.

– Я вот раньше тоже не задумывался. А теперь задумался. Я сегодня пошарил в Яндексе. И вот что интересно: ссылок вроде бы много, но везде одно и то же – коротенькая статья из Большой советской энциклопедии. Имя, годы жизни, советский микробиолог, патофизиолог, академик, окончил, преподавал. «Теоретически обосновал действие лизатов при некоторых болезнях сельскохозяйственных животных». Все. Точка.

– Ну, знаешь, мы с тобой и этого не удостоимся, – философски заметила сестра. – Много надо работать, милый друг, чтобы потомки помянули тебя хотя бы короткой статьей в энциклопедии. А, кстати, слово «лизаты» я знаю! Когда я его слышала от мамы, то всегда вспоминала Чарли. Помнишь, как он подходил и лизал нас в лицо шершавым синим языком?

– Конечно, помню. А что такое лизаты на самом деле, знаешь?

– Не, не знаю.

– Вот и я не знаю. А как я буду статью-то писать?

– Да, парень, влип ты.

– Тебе смешно.

– Сочувствую.

– Ладно, пойду с матерью потолкую.

– Пойди-пойди, она будет рада.

И Катька вернулась на кухню, а я двинулся по направлению к кабинету. Когда я был маленьким, коридор в нашей квартире казался мне огромным и напоминал центральные нефы готических соборов, которые я видел в книгах из родительской библиотеки. До того, как родилась сестра, мама работала, и я часто оставался дома один. Тогда я выбирался из детской в коридор и закрывал двери всех выходивших в него комнат. Даже в солнечный день здесь становилось сумрачно. Я садился на пол, и мне казалось, что я в безопасности… Сейчас в коридоре тоже было темновато, горевшая в прихожей лампочка не добивала до дальнего конца, но я знал каждую половицу и уверенно шел вперед. Из-за двери кабинета доносилась тихая приятная музыка. Я постучал.

– Да-да, – послышался мамин голос.

Я открыл дверь и вошел. Компьютер был выключен, мама сидела в кресле и вязала. У нее за спиной, на тумбочке, стоял старый радиоприемник, какая-то станция передавала джаз.

– Привет, ма!

– Здравствуй, сыночек, – сказала мама, откладывая вязание. – Как ты?

– Спасибо, хорошо, – ответил я, усаживаясь в другое кресло, стоявшее ближе к двери. – Как ты себя чувствуешь?

– Тьфу-тьфу, нормально.

– Я вообще-то к тебе по делу.

– Слушаю тебя.

– Ко мне сегодня приходил человек по имени Адель Гарипович.

– Кто это?

– Довольно странный молодой мальчик.

– И что же ему было от тебя нужно?

– Он предложил мне написать статью о прадеде.

– Вот как? – Мама снова взялась за вязание. – Он говорил с тобой о Павле Алексеевиче?

– Да.

– А откуда он, этот… Адель Гарипович?

– Понятия не имею. Он просто пришел. Гонец судьбы.

– Ты напишешь? Твой прадедушка был крупным ученым…

Я посмотрел в окно и увидел, как ветер раскачивает ветви огромного дуба, росшего на заднем дворе. Раньше его верхушка едва доходила до нашего подоконника, а теперь он вымахал выше шестого этажа…

– Ты меня слушаешь? – спросила мама.

– Да-да… Крупный ученый…

– Так ты напишешь? В конце концов, нас не так часто просят написать о нем…

– Если я откажусь, то ты на меня обидишься?

– Вот еще! – фыркнула мама. – Чего мне обижаться? Я все понимаю, ты занят…

– Дело не во времени. Главная проблема в другом – я толком не знаю, чем занимался прадед.

– Вот и узнаешь, – назидательно сказала мама. – Я всегда мечтала, что ты пойдешь по его стопам, станешь ученым, продолжишь дело.

– Я знаю, мама. Ты мне это уже много раз говорила… Хорошо, я попробую… Не в смысле пойти по стопам, это уже поздновато делать, а сочинить что-то связное. Но чувствую, мне придется очень постараться, чтобы не вызвать хохота научного сообщества. Нужно хотя бы в общих чертах понять, чего же такого прадед натворил. Ты говорила, что после него остались какие-то бумаги…

– Архив, – важно произнесла мама.

– Хотелось бы взглянуть.

– Он на антресолях.

– Над кухней?

– Нет, над ванной.

– Давай я достану.

– Что ты! Куда ты полезешь в костюме?

– Ну, пиджак-то я сниму…

– Не надо! Там пыльно. А главное – я не помню точно, где все лежит… В каком-то из чемоданов, но надо искать. Витька вернется, достанет, а потом тебе привезет.

– Ладно. Просто я сейчас на машине…

– Ничего. Один-два дня ничего не решают. Завтра у Вити лекций в институте нет, вот он и займется.

– Ма, а ты сама прадедовы труды не пыталась читать? – поинтересовался я.

– Пыталась как-то, только не поняла ничего, – рассмеялась мама.

– Ладно, ты не расстраивайся, разберемся, – улыбнулся я в ответ. – Я пойду, пожалуй.

Я встал и чмокнул маму в щеку. От ее кожи исходил слабый запах духов и лекарств.

– Ну, вот, ты уже уходишь, – огорчилась мама, – а я что-то хотела тебя спросить…

– Что?

– Вылетело из головы.

– Ну, вспомнишь – позвони.

Я направился было к двери, но остановился и обернулся:

– Слушай, ма, а ты помнишь, как рассказывала про яды?

– Какие еще яды? – удивленно вскинула брови мама.

– Ну, про то, что у нас на антресолях хранились какие-то вещества, какие-то сильнодействующие яды. Якобы остались от прадеда.

– Нет, не помню, – помотала головой мама.

– Не может быть! Ты об этом сто раз говорила. Это – одно из семейных преданий. И мне от этих твоих рассказов было немного не по себе. Ведь у нас в доме никогда не хранили оружия или еще чего-то… смертельно опасного. Кроме этого яда.

– Нет, не помню…

– Очень странно. Неужели не помнишь?

– Лешенька, память… она такая… сложная вещь, что-то забываешь, что-то помнишь не совсем так, как это было, – примирительно сказала мама. – Может быть, ты что-то читал… и это у тебя как-то связалось…

– Ладно, следствие зашло в тупик, – усмехнулся я. – Здесь я, как в кино, должен оставить тебе визитную карточку и попросить позвонить мне, если что-нибудь вспомнишь.

– Непременно, детектив.

Я вернулся в прихожую и стал одеваться. Катька вышла меня проводить.

– Ну, как поговорили?

– Поговорили.

– Будешь писать?

– Куда ж я денусь? С архивом, правда, заминка. Он, оказывается, на чердаке…

– Да, мы его туда закинули.

– Мама предлагает задействовать Витьку для его извлечения. Если ты не против…

– Почему я должна быть против?

– Ну, ты его всегда так опекаешь. Вдруг бедный мальчик упадет…

– Не изображай меня сумасшедшей мамашей! – строго сказала Катерина.

– Хорошо, не буду! Просто я помню, как однажды Витя вешал шторы у себя в комнате…

– Так, ты что, издеваться надо мной пришел, да?

– Я над тобой не издеваюсь, разве что подтруниваю слегка.

– Подтрунивает он! На вот, возьми лучше котлеты, я тут жарила. И проваливай!

И она сунула мне в руки пластиковый контейнер, от которого аппетитно пахло свежезажаренными котлетами.

– Проваливаю! – я поцеловал Катю в щеку. – Витьке привет! Жду его с архивом.

– Хорошо, я ему передам.

Москва, наши дни

На следующее утро мне позвонила Марина Любомирская. Вдова моего давнего приятеля и коллеги Славы Любомирского, погибшего за год до этого при не вполне ясных обстоятельствах.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – ответил я. – Как ты?

– Нормально… Как там у вас дела, в журнале?

– Да ничего… Жить можно.

– Понятно, – сказала Марина. – Я что звоню… тринадцатого числа Славина годовщина…

Годовщина! Господи, как я мог забыть?

– Да, я помню.

Я вдруг понял, что не разговаривал с Мариной целый год, с того самого дня, когда похоронили Славу. И мне стало стыдно. Я ничего не знал о том, как она жила все это время.

– Я хочу в пятницу… собрать наших, – продолжала Марина. – Народу будет не очень много, все свои. Придешь?

Ах ты, господи! Пятница была в журнале подписным днем, и я обычно заканчивал работу поздно. Но отказываться было нельзя! «В случае чего попрошу кого-нибудь меня подменить», – подумал я.

– Да, конечно, приду.

– Спасибо, – тихо сказала Марина.

– А где собираемся? У вас… у тебя? На Тверской-Ямской?

– Да.

– Я приду, – повторил я.

Я знал Славу Любомирского с незапамятных времен. Мы познакомились в конце 80-х в отделе городских новостей «Вечерней столицы», куда я пришел после университета. Слава, который окончил журфак на несколько лет раньше, взял однокашника под крыло. Я поначалу фыркал и брыкался, стараясь всячески показать свою независимость, но потом мы как-то притерлись друг к другу и подружились. Когда в середине 90-х образовался «Перископ», Славка перешел туда на должность редактора отдела расследований и вскоре перетащил в журнал и меня. Несколько лет мы с ним и еще несколькими ребятами вели в «Перископе» хронику бандитских разборок и финансовых афер. Время было веселое, хотя и нервное. На нас постоянно наезжали разные темные личности, но мы по молодости и по глупости ничего не боялись. Почему-то были уверены, что с нами ничего не случится… Наши отношения со Славой не были ровными, но я уважал его и считал хорошим журналистом. Правильным. Он говорил: мы, СМИ, – цепные псы демократии, мы всегда против власти, и еще мы всегда за слабых против сильных. Поэтому, пока в стране правили олигархи, он разоблачал нечестные схемы залоговых аукционов и финансовые пирамиды, а потом, когда власть переменилась, стал рассказывать, как гэбисты крышуют контрабанду и обналичку. Жизнь это ему, понятное дело, не облегчало.

В начале 2000-х в «Перископе», как и в стране, сменились владельцы. Прежние акционеры продали свои доли какой-то подставной компании с никому ничего не говорившим названием, а главред Сосновский, интеллигент старого советского засола и защитник Белого дома, ушел на пенсию. Новым начальником стал некто Гребешков, тихий, неприметный человек, до прихода к нам занимавший небольшую должность в Администрации Президента. Сутью новой редакционной политики он объявил «взвешенность», которая, как вскоре стало понятно, означала отказ от критики Кремля и его друзей. Любомирский и еще несколько «стариков» подали заявления об уходе. Он звал с собой и меня, но я остался… Спустя некоторое время Слава основал новое интернет-издание, которое, не мудрствуя лукаво, назвал «Проектом». Там он продолжал заниматься своим любимым делом – наступал на мозоли власть предержащим. Со временем стал известным человеком и даже баллотировался в Думу от одной из демократических партий, правда, неудачно. Мы редко виделись, а когда встречались, то обычно вспоминали старые времена и перебирали общих знакомых – кто, где и что делает. Последний раз я видел его незадолго до смерти, мы случайно столкнулись в сквере у высотного здания на Кудринской площади…

– Слушай, Марина, а что слышно о Славином деле? Я имею в виду расследование…

– Ничего не слышно. На полицейском жаргоне это, кажется, называется «висяк»… Я думаю, если бы они могли, то давно списали бы дело в архив.

Славу нашли ночью во дворе дома на Ленинградском шоссе. Экспертиза выяснила, что смерть наступила в результате падения с высоты. Спустя несколько дней всплыли кое-какие подробности, но ясности они не добавили. Так, полиция установила, что Слава выпал из окна квартиры на восьмом этаже. Хозяева, жившие в соседнем доме, сдавали ее в аренду на сутки или на несколько часов. Чаще всего их клиентами бывали влюбленные парочки. В тот день Любомирский по телефону забронировал апартамент, приехал за десять минут до назначенного времени и взял ключ… И после этого живым его уже не видели. Узнав про квартиру, многие подумали, что у Славки было свидание, но никаких следов присутствия в квартире другого человека не обнаружилось. Шума или движения соседи не слышали.

– Так и не выяснили, с кем он должен был встретиться в тот вечер?

– Нет.

– А у тебя никаких идей?

– Никаких.

– Прости… а может, все-таки там женщина была замешана?

Марина фыркнула:

– Нет. Про его женщину я все знала. Она в Теплом Стане жила. Профурсетка! Ее допросили…

Я усмехнулся про себя. Значит, Славик все-таки погуливал…

– И что?

– Ничего. Похоже, она не причастна.

– А чем Слава занимался… ну, перед тем, как это все случилось?

– Да много чем занимался… Ты же сам знаешь, у них там все время была какая-то напряженка. То про Росгвардию что-то не так напишут, то про «Газпром»… Вечно на них кто-нибудь в суд подавал… Но этот все было как-то… штатно.

– А «дело Манюченко»? – спросил я.

Мне показалось, что на том конце возникла какая-то секундная, едва уловимая заминка.

– А что «дело Манюченко»?

– Ну, Слава вроде бы расследовал его… Даже, говорят, в Англию ездил.

– Я не знаю, Леша. Он мне ничего про это не рассказывал…

– То есть, ты считаешь, что Славу не любили многие, но никто настолько сильно, чтобы убить?

– Можно и так сказать, – тихо проговорила Марина.

– А самобийство? – осторожно спросил я. – Ты это исключаешь?

– Самоубийство? С чего вдруг? Злая жена замучила? – презрительно фыркнула Марина. – Для самоубийства нужно хотя бы плохое настроение… А ничего такого не было, поверь!

– Еще мог произойти несчастный случай…

– Как ты себе это представляешь? Пришел человек в чужую квартиру и стал окна протирать?

– Ну, тогда остается… Вот наш общий знакомый Балагуров уверен, что Славу убили агенты мировой закулисы.

– Балагуров – псих!

– Это – правда, но так умеет всех накрутить, что невольно начинаешь думать, а вдруг в этом что-то действительно есть…

– Но я его тоже позвала…

– Кого?

– Балагурова.

– Зачем?!

– Ну, они все-таки со Славой долго вместе работали…

– Ну, смотри, мать! Напьемся все и переругаемся…

– А вы постарайтесь не переругаться.

– Хорошо, Мариш, ты держись! Увидимся!

– Приходи, я буду очень рада тебя видеть.

– До встречи!

Москва, наши дни

После разговора с Мариной я сидел с минуту, тупо глядя в монитор компьютера. Потом взял мышку и кликнул папку «Разное», лежавшую у меня на рабочем столе. Туда я складывал документы и сообщения СМИ, которые, как мне казалось, могут пригодиться в будущем. Не всегда мои ожидания оправдывались, некоторые файлы лежали без движения годами. Я быстро нашел файл под названием «Дело Манюченко» и открыл его…

10 июля 2016 года российского бизнесмена Александра Манюченко нашли мертвым неподалеку от его дома в городке Уэйбридж на юго-востоке Англии. Как рассказала его гражданская жена Джейн Кокс, в тот день около девяти утра Манюченко отправился на обычную утреннюю пробежку и не вернулся. Спустя два часа женщина подняла тревогу. Тело Манюченко обнаружили на холме в уединенной части парка. Он сидел на скамейке, и со стороны могло показаться, что он просто задремал.

Александр Борисович Манюченко был фигурой колоритной. Типичный герой эпохи первоначального накопления, он сколотил состояние на спекуляциях валютой и темных операциях с долгами бывшего СССР. Ходили слухи, что Манюченко был в свое время замешан и в аферах с «чеченскими авизо», но, как говорится, не пойман – не вор… К концу 90-х Александр Борисович заматерел и стал настоящим богачом. Он владел несколькими горнорудными компаниями и довольно крупным коммерческим банком. Когда власть в стране переменилась, никто и подумать не мог, что круто переменится и судьба Манюченко. Казалось, при таких деньгах и возможностях ему не о чем было беспокоиться. Конечно, новый президент не понравился многим крупным предпринимателям, но недовольным никто не мешал тихо уехать из страны и заселиться в заранее приобретенные дома где-нибудь в Монако или во Флориде. Так поступили многие, но не Манюченко. Тут вдруг выяснилось, что у этого человека были политические убеждения. Он оказался не беспринципным зарабатывателем денег, а вполне идейным либералом. Из всех возможных линий поведения бизнесмен выбрал наихудшую для себя – обозвал новую власть земляными червяками и стал финансировать оппозицию. Разумеется, это не могло кончиться для него хорошо. По мере того, как страна погружалась, ну, если не во тьму, то, по крайней мере, в сумерки, жить Манюченко становилось все труднее. Наконец, то ли в двенадцатом, то ли в тринадцатом году против него завели дело об уклонении от налогов и мошенничестве в особо крупных размерах, и Александру Борисовичу пришлось спешно распродать активы и уехать в Лондон. Оттуда он продолжал «звонить в колокол», финансировать различные политические и гражданские кампании на родине и всячески досаждать российскому правительству. Ходили также слухи, что он писал книгу мемуаров, в которой многие высокопоставленные кремлевцы представали в не самом лучшем виде. Однако в свет этот труд так и не вышел.

Хотя почти сразу причиной смерти 48-летнего бизнесмена был объявлен сердечный приступ, в британской прессе появились предположения об отравлении. В России историю смерти Манюченко каждый толковал по-своему, в зависимости от своих политических предпочтений. Проправительственные издания и каналы поначалу вообще пытались ее замолчать, но когда скандал разгорелся, стали передавать официальную точку зрения: Москва к этому не причастна, а все «дело Манюченко» – вранье и провокация враждебных России сил, пытающихся опорочить и вбить клин… Напротив, немногочисленные либеральные издания и интернет-ресурсы подхватили версию отравления и вспомнили обо всех убитых советскими спецслужбами беглых разведчиках и диссидентах, начиная с Игнатия Рейсса. Одним из тех, кто активно разрабатывал версию убийства Манюченко, был главред «Проекта» Слава Любомирский. Говорили, он даже ездил в Лондон и встречался там с какими-то неназванными представителями британского правительства… Мог интерес к «делу Манюченко» стать причиной покушения на Любомирского? Определенного ответа на этот вопрос не было, но меня, как и во время недавнего разговора с ангелоподобным Хабибуллиным, вдруг охватило чувство тревоги, причину которой я не мог себе объяснить. Помедлив еще секунду, я закрыл все файлы и папку «Разное».

Москва, наши дни

Два дня спустя, в субботу утром, в дверь позвонили. Я открыл и увидел на пороге своего дорогого племянника Виктора Георгиевича Лордкипанидзе, здорового, румяного детину лет восемнадцати. В руках он держал большую картонную коробку из-под корейской микроволновки.

– Принимайте груз, дядя Леша, – бодро объявил Витька.

– «Заходь, заходь, светлый ходок!» – приветствовал я его фразой из какого-то давнего юмористического рассказа.

Витька вошел в прихожую и оглянулся по сторонам.

– Куда поставить?

– Да ставь здесь, я потом разберусь. Чаю хочешь?

– Не, дядя Леша, – откликнулся Витя. – Идти надо. Дела!

– Ну, ты хоть два слова-то скажи… Как учеба?

– А что учеба? Идет потихоньку.

– Что нового?

– Да ничего… А! Я тут с Ксенией недавно общался, – спохватился Витя.

Моя дочь Ксения натурально приходилась Вите двоюродной сестрой. Разведясь со мной, моя бывшая жена Елена Викторовна Новожилова отбыла на ПМЖ в Канаду и забрала ребенка с собой. Я не препятствовал. С Ленкой мы не общались, а с Ксюхой время от времени переписывались в мессенджере, реже – говорили по скайпу.

– Ну и о чем же говорили?

– Обо всем понемногу. В университет она собирается поступать…

– Да, про это я знаю…

– Еще парень у нее появился. Бойфренд.

– Бойфренд? Ну-ка, ну-ка… Что-то она про бойфренда мне ничего не рассказывала.

– Дядя Леша, только, чур, между нами! Не закладывайте меня! А то вроде получается, что я сплетничаю.

– Могила! Так что за парень-то?

– Зовут его Стив…

– Степа по-нашему… Он не из украинцев, случайно?

– Не могу знать, фамилия у него вроде бы английская – Лейн…

– Значит, Стивен Лейн. Звучит недурно. И что, там все прямо так серьезно?

– Ну, не так чтобы совсем-совсем серьезно… Но к родителям его она уже ездила знакомиться.

– Ого! Они что, вместе в колледже учились?

– Не-е-т… Я так понимаю, Стив этот постарше Ксюхи.

– Постарше – это как?

– Ну, лет на восемь.

– Хм… И кто же он? Ну, в смысле чем занимается?

– Он по финансовым делам. Рулит в каком-то инвестиционном фонде. Только слово какое-то другое… Это фонд, который финансирует всякие новые бизнесы, стартапы разные…

– Венчурный?

– Точно – венчурный! Ксюха мне даже название написала, но я забыл.

– Интересно. И во что же они вкладываются?

– Ну, это я не спрашивал.

– И давно они… это… со Стивом встречаются?

– Точно не знаю, но несколько месяцев…

– Понятно…

– Да вы не волнуйтесь, дядя Леша! Ксения – девушка правильная, она глупостей делать не будет.

– Ты меня успокоил. Но выйти замуж за инвестиционного банкира, может быть, – очень даже не глупость.

– А что это я вам притащил? – спросил Витька, пнув ногой стоявшую на полу картонную коробку.

– А тебе что, мама с бабушкой не сказали?

– Нет, они только командовали, – усмехнулся Виктор, – загнали меня на антресоли, на верхотуру, и давай руководить: там посмотри, сям посмотри. Я – им: что ищем? Они: коробку картонную. А там темень, пыль, да еще не разогнуться. Ползаешь на карачках, на останки каких-то дореволюционных велосипедов натыкаешься. Реально покалечиться можно. Жуть! Я оттуда вылез весь в паутине… Так ради чего страдал?

– Это, Виктор, бумаги твоего прапрадедушки – академика Заблудовского.

– Ух ты! А зачем они вам?

– Мне заказали статью о нем, – сообщил я.

– И много заплатят? – заинтересовался Витька.

– Боюсь, Витенька, ничего не заплатят, это – некоммерческий проект, имиджевый.

– А кто он был, прапрадед?

«Вот опять этот вопрос», – подумал я.

– Твой прапрадед, Витек, был видным советским ученым-физиологом.

– Физиологом? А это что такое?

«Вот сейчас он засыплет меня уточняющими вопросами, и я провалюсь», – с тревогой подумал я.

– Физиология – это часть биологии, – заявил я с важным видом.

Витька, услышав знакомое слово, заулыбался.

– Я в школе по биологии не успевал, – радостно сообщил он мне, – к тому же училка нам попалась контуженая, Евгения Ивановна…

– Это та, которой вы дымовую шашку в кабинет подбросили?

– Точно! А вы помните, дядя Леша?

– Еще бы! Такое не забывается. Скандал-то был какой! Если бы вас, балбесов, поймали, из школы бы точно выперли!

Мы поболтали еще пару минут, и Витька собрался уходить. Уже в дверях он спохватился и воскликнул:

– Тьфу! Вот балда! Чуть не забыл! Мама вам еще тут просила передать. Отдельно.

И Витя извлек из кармана небольшой сверток, обмотанный пленкой и заклеенный скотчем. Рассмотреть, что там внутри, было невозможно. Я взял сверток и взвесил его на руке. Он был совсем легким.

– Ну, я пошел, дядя Леша, – бодро заявил Витька, наматывая на шею шарф.

– Спасибо тебе, Витя, за помощь, – сказал я.

– Не за что! Напишете статью – дайте почитать.

– Непременно. Маме с бабушкой – привет!

– Обязательно.

Виктор ушел, а я постоял еще несколько секунд в прихожей, рассматривая загадочный сверток. Потом пошел на кухню, взял нож и осторожно рассек пленку. Внутри оказался еще один слой упаковки – из бумаги. «Узнаю сестру Катю, – подумал я, – всегда аккуратная, другая побросала бы все в пакетик, и баста!» Я вскрыл бумажную обертку, но не очень ловко, и на стол с громким стуком выпали три предмета – две небольшие прямоугольные деревяшки и маленький металлический кругляш с кольцом. Я повертел в руках сначала одну деревяшку, потом другую. Это были угловые штампы, такие в прежние времена ставили на документы. Они были очень старые, ручки отломаны, полировка на дереве совсем облезла, а печатающая поверхность покрылась толстым слоем засохших чернил фиолетового цвета. Я попытался разобрать надписи, но не смог. Различить удалось только отдельные буквы и символы «уп», «№», «оюз». Я встал и принес из ванной комнаты ватные диски, которые забыла после нашего последнего свидания моя подруга Алина. Достал из шкафа бутылку с ацетоном, смочил несколько дисков и начал осторожно, слой за слоем, снимать со штампов засохшие чернила и грязь. Затем сходил за чистым листом бумаги, положил его на стол и крепко прижал один из штампов. Отняв печать от листа, я увидел, что не все буквы пропечатались как следует, но в целом надпись читалась.

– Лечебно-санитарное управление Кремля, – прочитал я вслух. – Ничего себе! Откуда это?

Я взял сверток, из которого вывалились штампы, и заглянул внутрь. Там лежал маленький листок, вырванный из блокнота. На листке размашистым Катькиным почерком было написано: «Леша! Нашла это в ящике письменного стола в кабинете. Мама говорит, прадедовы. Может, тебе пригодится?» «Хорошие штампики у вас в столе хранятся, – подумал я. – Какое отношение прадед имел к Кремлю?» Отложив штамп Лечсанупра, я взялся за второй, и вскоре на бумаге появился новый оттиск: «Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ). Гистологическая лаборатория». Третий предмет, металлический кругляш, оказался именной печатью прадеда, по кругу шла надпись «Профессор П. А. Заблудовский».

Я перетащил из прихожей в кухню принесенную Витей коробку и открыл ее. Бумаг внутри было действительно не очень много. Сверху лежала старая, пожелтевшая от времени газета. «Правда» от 26 января 1935 года. На первой полосе портрет Куйбышева в траурной рамке. «Правительственное сообщение… 25 января 1935 года в своем рабочем кабинете от склероза сердца скоропостижно скончался Валериан Владимирович Куйбышев, первый заместитель председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны, председатель Комиссии Советского Контроля, член Политбюро Центрального Комитета ВКП (большевиков)… Перестало биться сердце верного ленинца… Страна склоняет свои знамена… Оборвалась боевая жизнь… Выдающийся государственный деятель…» Я осторожно развернул газету и внимательно просмотрел ее. В номере не было ничего, что касалось бы профессора Заблудовского и вообще науки. Почему эта «Правда» попала сюда? Я отложил газету и извлек из коробки темно-коричневую книгу в твердом переплете. Обложку украшал тисненый портрет прадеда. «Академик П. А. Заблудовский, – прочитал я. – „Проблемы сперматоксинов и лизатов“». Роскошь какая! Прямо академическое издание! Почему я раньше не видел эту книгу? «Не интересовался», – сказала бы мама. Я раскрыл том и посмотрел выходные данные. Подписано в печать 11 января 1938 года. Судя по всему, это был посмертный сборник трудов Павла Алексеевича. «Очень хорошо, что все статьи собраны в одном месте, – подумал я. – Это облегчает задачу, хотя все равно придется повозиться. Четыреста с лишним страниц сугубо научных текстов…» Я взвесил том в руке и отложил его в сторону. И снова полез в коробку. Там лежала еще одна книжка – потоньше, не такая капитальная, как первая. «„Материалы о гистолизатах проф. П. А. Заблудовского. История и теория вопроса. – прочитал я. – С предисловием заслуженного деятеля науки Д. Д. Плетнева“… Хм, уж не тот ли это Плетнев, которого потом репрессировали? Да, наверняка тот самый. Мама столько раз говорила, что прадед знал их всех лично, кремлевских врачей, которых потом ликвидировали…» Я стал вынимать из коробки пожелтевшие от времени газеты и научные журналы. «Юбилейный сборник, посвященный проф. П. А. Заблудовскому, 1929 год», «Архив биологических исследований, № 2, 1931», «Труды Государственного института ветеринарии, 1930», «Коневодство и конезаводство, № 95, январь 1931 года»… Господи, как же сквозь все это пробраться? С чего начать?

Я еще порылся в коробке и достал оттуда старенький, сильно потертый коричневый портфель с приделанной к нему серебряной биркой, на которой было выгравировано «Дорогому Борису в день рождения. 25 апреля 1935 года». «Интересно, кто этот Борис? – подумал я. – И почему предназначенный ему подарок оказался здесь?» Открыв портфельчик, я извлек на свет два ветхих листка бумаги с расплывающимся, нечетким машинописным текстом. На первой странице заглавными буквами было напечатано «Автобиография П. А. Заблудовского»…

Москва, 1 февраля 1935 года

Накануне нового, 1935 года, Павлу Заблудовскому позвонили из Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук и попросили написать автобиографию. Он не стал спрашивать зачем, догадывался. В начале декабря у Заблудовского состоялся разговор с президентом академии Вавиловым. От него Павел Алексеевич узнал, что вопрос о выдвижении его в академики ВАСХНИЛ практически решен. Видимо, поэтому и понадобилась автобиография… Профессор осведомился, насколько подробным должно быть жизнеописание.

– Много писать не надо, Павел Алексеевич, две-три странички, – сказали ему.

– Хорошо, – сказал Заблудовский.

Он решил, что займется автобиографией сразу после Нового года. Но шли дни, а он все никак не мог взяться за дело. В 20-х числах совсем уже собрался, но 25 скоропостижно умер его пациент Валериан Куйбышев. Это событие так взволновало профессора, что несколько дней он не мог больше ни о чем думать. Но тут ему снова позвонили из академии и напомнили. Деваться было некуда. Вечером 1 февраля Павел Алексеевич закрылся у себя в кабинете на Новинском, сел за письменный стол, взял чистый лист бумаги и вывел на нем красивым округлым почерком: «Автобиография профессора П. А. Заблудовского». Немного подумав, написал: «Родился 12 мая 1879 года в предместье города Казани – Адмиралтейской слободе. Отец мой был капитаном волжского парохода Общества „Самолет“…»

Павел Алексеевич вспомнил старый дом на Охотной улице в Адмиралтейской слободе, где когда-то давно жила вся их большая семья. У Алексея Трифоновича Заблудовского и его жены Натальи Степановны было семеро детей – Алексей, Андрей, Ольга, Анна, Елена, Павел и Сергей. Алексей Трифонович скончался, когда Павлу было пять лет. Вроде бы и не маленький уже, но сколько Павел Алексеевич ни напрягал память, не мог вызвать никаких воспоминаний об отце. Ни слов, сказанных им, ни звука голоса, ни даже лица. И когда потом сестра Ольга показывала ему на старых фотографиях невысокого человека со слегка выпученными светлыми глазами и пышными усами и говорила «Это – отец!», ничего не шевелилось у него внутри. Нет, не помнил. Только какие-то обрывки, смутные образы, похожие на сны. Вот сидит в комнате человек в кресле-качалке и курит папиросу, и Павел откуда-то знает, что это – отец. На человеке рубашка в полоску и жилетка. Из кармана жилетки свисает золотая цепочка, на конце цепочки – часы. Время от времени человек вынимает часы из жилетного кармана и открывает крышку, и тогда слышится тихий мелодичный перезвон. Часы притягивают маленького Павла, ему смерть как хочется посмотреть на них поближе, но он не смеет просить… Куда делись эти часы после смерти отца? Достались кому-то из старших братьев? Или были проданы, ушли за долги? А вот мать, умершую на год раньше отца, Павел почему-то помнил яснее. Высокая бледная женщина с расчесанными на прямой пробор волосами сидит на кровати. Впрочем, все это не нужно писать.