Текст книги "Николай Хмурый. Война за мир"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 4
1925 год, 29–30 апреля

Светало.

Луций Варен осторожно выглянул из наспех отрытой траншеи и сразу нырнул обратно. Тишина. Чуть погодя он выглянул еще раз, но уже немного в стороне. Окинул взглядом поле боя. И вновь скрылся за бруствером от возможных любопытных глаз противника.

Благодаря папе и его шуточкам обычный латышский паренек приобрел удивительное сочетание фамилии и имени, порождавшее непрерывные шутки всех образованных знакомых. Хорошо хоть Тита Пулло нигде поблизости не наблюдалось, иначе было бы совсем «хорошо». Особенно в связи с тем, что он был не «центурион», то есть сотник, ближайшим аналогом которого был ротный командир, а простой первый номер пулеметного расчета пехотного отделения. И командовал он не центурией, а пулеметом. Не ручным. Нет. Но и не станковым… Единым!

После кампании 1914 года Императором был заказан к разработке новый единый пулемет основного калибра для вооружения армии. Николай Александрович мог и раньше это сделать, но он просто не спешил раскрывать все свои карты раньше времени. Тем более что «Мадсена» и его аналогов пока вполне хватало. Особенно на фоне того, что противники эти игрушки явно недооценивали и не вполне понимали их назначение. Однако, после того как все геополитические противники начали вооружаться этими, по сути, тяжелыми автоматическими винтовками, пришло время снова делать шаг вперед и обгонять их.

За дело взялся Джон Браунинг, который к тому времени обладал не только талантом оружейника, но и мощнейшей производственно-технологической базой с кучей самого современного оборудования и квалифицированным персоналом. В том числе и инженерного толка, а также целым цехом опытного производства, который позволял экспериментировать без оглядки. Там было ТАКОЕ оборудование и ТАКИЕ люди, что полет мысли они сковывали минимально, позволяя очень многое и очень быстро проверять.

Строго говоря, Николаю Александровичу было глубоко наплевать на то, какую систему автоматики и запирания выберет Браунинг. Главное, чтобы ствол был быстросъемный и воздушного охлаждения, боепитание ленточное, а конструкция должна была использовать максимальное количество штамповки и сварки для удешевления и ускорения производства. Надежность тоже была важна, конечно, но не в ущерб стоимости. Ведь этот пулемет требовалось производить огромными тиражами для того, чтобы в сжатые сроки перевооружить всю Имперскую гвардию, весь Имперский резерв и еще создать мобилизационный запас на складах на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств. Однако, несмотря ни на что, Джон породил что-то удивительно похожее на германский пулемет «MG-42» времен Второй мировой войны. Может быть, из-за того, что Николай Александрович и имел в виду этот образец, когда прописывал и уточнял свое техническое задание. А может быть, что, сталкиваясь с одними и теми же прикладными задачами, вполне естественно приходить к одним и тем же решениям.

Да, это была не копия. Совсем не копия, хотя внешне мало отличим, особенно шагов с десяти. Различия крылись во внутреннем устройстве. Самым слабым местом оригинального «MG-42» был быстросменный ствол, который из-за типа автоматики нельзя было оснастить ручкой. Короткий ход ствола накладывал определенные ограничения. Что со своей стороны вынуждало стрелков пользоваться специальными перчатками в бою для быстрой смены ствола.

Браунинг с подсказки Императора пошел другим путем. Он упаковал ствол в кожух с ручкой и менял уже их. Сразу. Единым блоком. Визуально это выглядело так, будто у «MG-42» ствол внутри внешнего штампованного перфорированного кожуха стал несколько толще и из него сбоку торчала ручка с деревянными обкладками, как у «ПК» или «ПКМ».

Чтобы два раза не вставать, кожух в этом быстросменном блоке был сделан непростым. У казенной части он имел прорези, а с дульной частью вылезал за срез ствола на добрые десять сантиметров. В результате чего при выстреле пороховые газы протягивали вдоль ствола воздух, охлаждая конструкцию. То есть использовался тот же самый принцип эжекторного охлаждения, как у «Печенега» или «Льюиса». Заодно этот слегка расширяющийся выступ кожуха выполнял роль пламегасителя. Да, сложнее, чем просто болванка ствола. На первый взгляд. Но на практике это было не так, во всяком случае, при должном уходе. Потому как разобрать и почистить эти ствольные блоки можно было в полевых условиях буквально за считаные секунды.

В остальном же этот пулемет в немалой степени напоминал «циркулярную пилу фюрера», разве что чуть менее технологичную. Да, под давлением Императора Браунинг очень сильно развился как технолог, но все равно, будучи представителем скорее французской оружейной школы, чем германской, намного легче выдумывал неожиданные и интересные решения, чем реализовывал их с умом в железе. Слишком уж тяготел он в хтонической страсти своей к сложным фрезеровальным работам.

Конечно, теперь, после доведения выпуска своего карабина почти до идеала, он уже много что умел, знал и понимал. Да и технологов грамотных себе завел, которые очень сильно ему помогали. Но, и это важно, думал-то он совсем в другом ключе. И его собственную, в принципе неплохую конструкцию требовалось доводить до технологической разумности.

Но даже ранние образцы единого пулемета Браунинга крыли своих конкурентов из Альянса, как бык овцу. Прежде всего, потому что у них не было даже идеи единого пулемета. Они скорее пошли по другому пути, начав развивать концепцию, по сути, тяжелой автоматической винтовки, каковым был легкий ручной пулемет с коробчатым или дисковым магазином. Что в сочетании с насыщением войск самозарядными винтовками уводило их совсем в другую тактическую нишу[9]9
  Как показала практика ВМВ, ставка на индивидуальное оружие бойцов оказалась неудачной.


[Закрыть]. Плюс – технологичность. До штампованно-сварной ствольной коробки и массы подобных решений в Альянсе пока не дошли. В результате чего их ручные пулеметы не только были существенно дороже в производстве из-за конструкционных особенностей[10]10
  Особенность пулеметов «MG-42» заключалась в том, что при кажущейся сложности конструкции они обладали очень технологичной и надежной схемой. Это был лучший пулемет Второй мировой войны, так как стоил заметно дешевле прочих, ствольная коробка которых вытачивалась фрезеровкой, был очень надежен и в целом обладал выдающимися эксплуатационными качествами. Подобная особенность в целом была характерна для большинства германского вооружения первой половины XX века; при видимой кажущейся сложности оно было дешево и просто в производстве и, нередко, надежнее многих своих конкурентов.


[Закрыть], но и обладали несравненно более низкой огневой мощью по причине неудачной схемы боепитания.

Луций выдохнул. Потер лицо, разгоняя кровь, и огляделся. Бойцы медленно просыпались. Вон – то один, то другой стали высовываться из-за бруствера. Кое-кто с той стороны фронта начал постреливать, увидев такое оживление.

С этой стороны время от времени отвечали. Не прицельно. Больше из вежливости. Дескать, «да-да, и вам того же, и вас туда же…»

Он аккуратно положил себе на колени свой пулемет. Откинул крышку приемника и крышку ствольной коробки, проверяя их чистоту. Мало ли чего? Закрыл их. И прислушался.

По траншее шел какой-то говорок. Вроде медленно приближающейся волны не то шепота, не то шелеста. А потом из-за очередного изгиба этого копаного укрытия вместе с этим звуком вылезло начальство. Бойцы волей-неволей начинали шевелиться при его появлении. В полный рост не вытягивались, конечно, дабы не высовываться из траншеи. Но определенные знаки уважения выказывали.

Майор на несколько секунд задержался у Луция. Глянул на его ухоженный пулемет, что даже вот так, в собранном и закрытом виде, выглядел чистым и обихоженным. Улыбнулся. Кивнул. Покровительственно похлопал по плечу. И пошел дальше. А поручик, командовавший его взводом, одобрительно показал «большой палец», дескать, молодец. И, через тебя, и я молодец.

Луция такие моменты откровенно бесили. Он ухаживал за своим оружием не из-за требований устава, довольно суровых в этом плане. Нет. На любой суровый закон люди легко придумывают хитрый и изящный способ его обойти. Так и с чисткой. Приемов выполнять уставные требования по чистке и уходу за оружием и при этом не сильно напрягаться уже было выдумано масса. Луций же их игнорировал и на полном серьезе все чистил и смазывал своевременно просто потому, что любил свое оружие. Как женщину… или даже больше. Он как взял пулемет в руки, так и влюбился в него с первого взгляда. Пропал. Просто пропал.

Начальство прошло, и вновь наступило затишье.

Луций прекрасно понимал – ненадолго. Альянс давил, и скоро, очень скоро они снова перейдут в наступление. Попытаются.

Он, осторожно удерживая пулемет, прошел по траншее к импровизированному, наспех сооруженному блиндажу, рядом с которым тихо переругивались знакомые голоса. Там у ротного старшины «тусовались» многие заинтересованные лица. И прежде всего, так или иначе связанные с коллективным оружием, которого в роте было много… очень много.

В каждом отделении по единому пулемету в ручном варианте, то есть без станков-треног. На уровне взвода эти пулеметы усиливались крепостным ружьем, 40-мм ручным гранатометом[11]11
  В данном случае имеется в виду однозарядный 40-мм ручной гранатомет в духе американского «М79».


[Закрыть] и 60-мм легким минометом. А вот ротный командир уже располагал тяжелым пулеметным отделением из трех единых пулеметов со станками-треногами и прочим полезным обвесом, батареей легких минометов и целым автоматическим станковым гранатометом[12]12
  В данном случае имеется в виду прямое развитие 37-мм однозарядного станкового гранатомета, отлично себя зарекомендовавшего в годы РЯВ и Западной войны. Сам однозарядный оригинал остался на вооружении, применяясь горными, штурмовыми и прочими специальными подразделениями в силу своей легкости и возможности быстро переносить силами расчета в любых условиях.


[Закрыть].

А еще в каждом взводе имелось по егерю с карабином улучшенного боя с оптическим прицелом трехкратного увеличения и санинструктор. А на ротном уровне – связист с рацией, точнее два связиста. Один с ранцевой рацией за плечами, а другой с аккумулятором в таком же «вьюке». Да-да, именно с рацией. Достаточно несовершенной ранцевой, ламповой рацией. Но она поднимала на качественно новый уровень связанность и управляемость войск от роты и выше.

Император приложил особые и весьма нетривиальные усилия к тому, чтобы реализовать программу по радиофикации всего и вся. Ну, может быть, не на уровне взводов, но рот уж точно. Может быть, «бьющими» недалеко. Может быть, несовершенными. Но это было шагом вперед. Большим и могучим шагом, поднимающим, вкупе с качественно значимым насыщением пехоты коллективным вооружением, ее боевые качества на недостижимо высокий уровень. По крайней мере, в сравнении с их противником из Альянса, который подобными вещами пока манкировал. Это было дорого. Это было непросто. Но оно того стоило…

Ротный старшина уже хотел повеситься. Этому нужно было одно, тому – второе. И так – каждый день. Каждый час. Каждую минуту. А склады-то не резиновые. Луций, кстати, увидев этот праздник жизни, тоже оживился. Ему ведь тоже требовалось еще несколько запасных лент сверх штатного количества в удвоенном боекомплекте. Слишком напряженные бои – много стрелять приходилось. Вот он и влился в эту оживленную толпу, увлеченно прогрызающую плешку ротному старшине…

Но этот праздник жизни длился недолго.

Жахнул первый артиллерийский выстрел, и где-то возле позиций роты взорвался снаряд, обдав все вокруг чуть дымящимся грунтом. Потом еще. Еще.

Все сразу бросились на свои боевые посты. Пригнувшись. Но очень шустро. Луций тоже. Но, улучив момент, когда ротный старшина отвернется, отвлеченный взрывом, он сумел ухватить жестяную коробку с еще одной лентой. И деру, чтобы не отняли. Старшина этот маневр заметил, только воспрепятствовать не успел. Просто крикнул что-то едкое и очень матерное вслед, и все. Но Луций был не в обиде. Старшину он понимал – с него ведь командир роты требовал нормального снабжения всего подразделения. И ему самому приходилось прикладывать немалые усилия, дабы у него на складе было все, что нужно, не только в потребном количестве, но и ассортименте. И если станешь вот так налево-направо отдавать «все, что нажито непосильным трудом», по первой просьбе, то склад всегда будет пустым и в действительно критичный момент не выручит. Это прекрасно понимал Луций. И даже испытывал некоторое угрызение совести, утаскивая эту запасную ленту… отчего только сильнее ее к себе прижимал, стараясь не уронить и не повредить. Ценная вещь же…

Обстрел нарастал.

Поэтому командир роты принял решение вывести бойцов во вторую линию таких же эрзацтраншей, наспех вырытых накануне. Да, артиллерия Альянса стреляла без внятной корректировки. Но даже действуя через насыщение площади снарядами, можно было перебить весь личный состав.

Вывели и Луция с его ребятами. И не только вывели, но и организовали питание. Горячего не было. Походную кухню накануне разбило снарядом. Приходилось перебиваться сухими пайками, которые личному составу и раздали.

Не суточные. Разовые. Которые в Российской Императорской армии в это время состояли из трех «блюд», запаянных в единую прямоугольную консервную банку с ключом. Так что вскрывать этот паек можно было голыми руками. Первое и основное блюдо являлось вполне себе банальным пеммиканом[13]13
  Пеммикан – мясной пищевой концентрат, содержит сушеное и измельченное мясо, сало, сушеные и измельченные ягоды, иногда – специи. Применялся индейцами Северной Америки в военных походах и охотничьих экспедициях, а также полярными исследователями XIX – первой половины XX в. Отличается легкой усваиваемостью и большой питательностью при малом объеме и весе.


[Закрыть] заводского изготовления с очень тщательно высушенными и измельченными компонентами. Второе – пять тонких засушенных до каменного состояния небольших галет из бездрожжевого теста. Третье – батончик из сушеных ягод, орехов и меда, спрессованных вместе. Каждое блюдо внутри консервной банки было упаковано в тонкую вощеную бумагу и тем же воском и запаяно для повышения герметичности и сохранности.

«На сухую» это есть было не очень хорошо. Но у всех бойцов имелись фляжки со специальной питьевой водой. Ее они «заправляли» на ротной кухне. Обычно она была отфильтрованной, кипяченой с добавкой антисептика. Но так как полевую кухню разбили, пришлось временно отказаться от кипячения и добавлять антисептик в просто отфильтрованную воду. В качестве этой чудной добавки выступал концентрат клюквенной настойки на спирте, который всего на один-два градуса повышал «крепость воды», придавая ей приятный, чуть кисловатый привкус. Народ был только «за». Да, градус у такой воды не чувствовался, но их грела одна мысль о том, что пьют они не просто колодезную воду, а пусть и сильно разбавленную, но выпивку.

Поели. Попили. Покурили. Хотя, конечно, курящих было мало. В Имперской гвардии слишком тяжелые регулярные физические нагрузки. Из-за чего людей, рискующих курить в таких условиях, наблюдалось немного. Не у всех хватало здоровья для таких игрищ. Да и те – больше баловались, чем по-настоящему курили.

Наконец, пока рота приводила себя в порядок, артиллерийский обстрел закончился. И войска Альянса пошли в бой. Массированно. Они вместо утренних процедур как раз концентрировались все это время, готовясь к рывку.

Артиллерия едва успела замолчать, как ее место в роли нарушителя тишины подхватили двигатели легких танков. В Альянсе не очень ценили паровые силовые установки. Они стремились максимально удешевить и облегчить конструкцию, из-за чего ставили туда ДВС. Бензиновые. Двухтактные. С короткими выхлопными коллекторами. В общем – шумные агрегаты. Издалека было слышно их приближение, а звук их немало раздражал.

Вот этих танков и вывалила целая масса. Легкие конструкции. Две гусеницы, противопульная броня, легкая башня с 37-мм скорее гранатометом, чем пушкой, а также спаренный с ним ручной пулемет основного калибра. Очень легкое вооружение. Даже легче, чем было у легких танков Империи в 1914 году. Однако и сами машинки оказались компактными. Считай, не танк, а танкетка с двумя членами экипажа. И таких вот на поле боя выползло огромное множество. Альянс считал, что насыщение войск подобными передвижными огневыми средствами сможет сильно повысить устойчивость их пехоты в атаке и обороне. Так что каждая пехотная рота имела у них от трех до пяти таких машин.

За ними, развернувшись, редкими цепями двигались бойцы.

Рота заняла свои позиции в слегка раздолбанной первой линии эрзацтраншей. И замерла. Стрелять пока еще было далеко.

Шестьсот метров. Пятьсот. Четыреста.

Сигналом к атаке стала батальонная артиллерия – четыре 37-мм легкие противотанковые пушки, которые, будучи расположены двумя группами на флангах позиций батальона, открыли фланкирующий огонь. Смешанными группами. С каждой парой таких орудий располагалось по отделению крупнокалиберных пулеметов, которые своими бронебойными пулями могли дел натворить среди этих танкеток. Да и пехоте доставалось. И почти сразу, следом за этими ребятами из батальонных траншей заухали 90-мм минометы и батарея станковых автоматических гранатометов, посылающие очереди своих малокалиберных гранат навесом.

Наступающие войска открыли встречный огонь.

И тут же ожили ротные позиции.

Застучали крепостные ружья, стремясь «насверлить» как можно больше дырок в этой бронетехнике. Начали стрелять егеря, выбивая офицеров и пулеметчиков. Подключились короткими очередями единые пулеметы, буквально состригая пехотные массы… выкашивая их за счет своей чудовищной скорострельности. Ну и легкие 60-мм минометы включились, добавляя плотности обстрела.

Три минуты.

И атака отбита.

Выжившая техника противника пятится назад, стреляя на ходу куда-то «в ту степь». Пехота просто бежала. А поле между позициями имперцев и войсками Альянса все дымилось от чада горящей техники.

Но расслабиться не удалось.

Минуты не прошло, как по выявленным позициям батальона начался артиллерийский обстрел. Так что всему личному составу, выступившему вперед, пришлось спешно отходить по ходам сообщения назад. В том числе и бойцам ПТ-узлов. Которым было тяжелее всего. Там бойцам пришлось просто нырять по заранее вырытым щелям. Не отойти, не откатить свое вооружение из-под обстрела.

– Обходят? – спросил Луций, прислушиваясь к звуку этих характерных двухтактных двигателей, которые в количестве тарахтели где-то за перелеском.

– Видимо, – вытряхивая грунт из волос, ответил командир отделения. Осколком ему повредило стальной шлем, вот и скинул, что добавило ему немало новых, незабываемых приятных моментов. Под действием адреналина скинул, не иначе. Потому что в них очень крепко вбивали ношение защитного снаряжения.

Рядовой этот раздраженный вид понял отлично.

– Сейчас принесу, – буркнул он и начал пробираться к ротному старшине. Вот что-что, а стальные шлемы он выдавал очень аккуратно и без лишних проблем. Прижимистый – да, но понимающий.

Обстрел усиливался.

Пришлось роте отходить на третью линию траншей, которую только начали копать накануне. И там уже особенно не посидишь. Только полежишь.

Ротный что-то орал в микрофон радиостанции.

Луций меланхолично жевал соломинку и, пользуясь моментом, обихаживал свой пулемет. В частности, он проверял сменные ствольные блоки на тему загрязнения. Ему показалось, что туда набилось немного земли в вентиляционные отверстия, и он хотел эту неприятность устранить. Разбирать их не требовалось. Можно было просто нормально протрясти, прочищая от всего сыпучего. А его два вспомогательных номера набивали пулеметные ленты и укладывали их по жестяным коробкам.

Наконец охрипший ротный отвалился от связистов. И с мрачным лицом откинулся к бортику очень невысокой траншеи, нервно всматриваясь в ближайшую опушку. Луций это увидел и едва заметно хмыкнул. Да. Вокруг чистое поле, и этот лесок – единственное место, куда их рота могла отойти. Правда, на это придется спустить все дымовые шашки для завесы. И до вечера больше отойти было некуда. Вон – все как простреливалось. А вообще – не самая удачная позиция. Видимо, батальонное командование не рассчитывало на столь серьезное давление сил Альянса. Переоценили свои силы.

Наконец, минут через пять, где-то в тылу заработали мощные полевые пушки, включившись в контрбатарейную борьбу. Быстро-быстро так заработали. Видимо, на пределе скорострельности.

И обстрел позиций роты практически сразу прекратился. И не только роты, а всего батальона. Видимо, имперские пушки накрыли артиллерийский полк противника. А судя по плотности обстрела, здесь работал именно он.

Но сидеть и блаженствовать не стали. Весь батальон пришел в движение, начав готовиться к установке дымовой завесы и отходу в лесок. Вон и бойцы ПТ-узлов ожили, выбравшись из щелей и начав откапывать присыпанные пушки и пулеметы…

Сверху что-то загудело.

Луций поднял голову и увидел фронтовые истребители, летящие парами.

– А может, и не понадобится отходить в лесок, – тихо произнес он и скосился на широко улыбнувшегося командира отделения. Тот тоже так думал. Истребители летели низко. И с земли невооруженным взглядом было хорошо заметно по бомбе у них на внешнем подвесе.

Если они сейчас поддержат контрбатарейную борьбу и выведут из строя тот артиллерийский полк, что силы Альянса задействовали на этом направлении, то все обойдется. Можно будет спокойно окапываться. Ведь им толком даже траншеи и укрытия выкопать не дали. Все спешно. Все бегом.

Хотя… кто его знает? В любом случае Луций был доволен. Снаряды прекратили рваться – уже неплохо. Теперь бы горячим пообедать…

Глава 5
1925 год, 9 мая

Смеркалось.

Всеволод нервничал. Он словно ужаленный постоянно метался по своему кабинету, не находя себе места. Нет, при людях-то он был выдержан, отец научил его тому, как важно держать лицо. Но когда, как он думал, наблюдателей не было, он чуть ли не паниковал. Юный соправитель Империи как-то привык за эти десять лет, что всегда находится рядом с отцом. Да, он погружался в реальное управление. Но всегда был он – Николай. Не всегда подсказывал, но всегда разъяснял позже. Многое разъяснял. Даже то, что казалось совершенно неочевидным.

Иногда это были краткие логические выкладки, а иногда целые притчи с выводом исторической фактуры. Причем некоторые повторялись раз за разом то в одном ключе, то в другом.

Чаще всего Николай рассказывал историю борьбы аристократии против всех на протяжении всей истории Древнего Рима. Он знал эту историю назубок. В деталях. Его отец был настоящим фанатом Древнего Рима и, пожалуй, Византии. Он мог говорить о них часами, легко прослеживая проблемы единой Римской Империи в ее наследнике – эллинизированном Востоке и христианской Руси. При этом подчеркивал, что практически все периоды расцвета Византии были связаны с чем угодно, кроме собственно греков, исключая, пожалуй, крайне спорного периода правления Палеологов. И о значимой роли армян в истории Византии, которые «сделали эту державу, раз за разом вытаскивая ее из кризисов». Греки, по мнению Николая, обладали слишком губительным и разрушительным влиянием. Аналогичного мнения он был обо всех аврамических религиях. Для Николая эти религии были злом… простым, обычным злом. Хотя и использовал он их в силу тотальной распространенности на землях Империи. Вынужденно. Но использовал. Улыбаясь во все тридцать два зуба и прочими способами демонстрируя свое расположение их иерархам. Но лишней власти им, конечно, не давая. Да и вообще придерживаясь религиозных практик очень поверхностно. Скорее для людей, чем для себя.

Еще совсем недавно Всеволоду казалось, что эта опека с непрерывными притчами и поучениями была очень душной. Но, памятуя о судьбе старших братьев, он держался и старался внимать словам. Он ведь в тот день был в кабинете отца и видел трупы и кровь, что залила весь паркет. Он тогда залип на лице любовницы Ярослава. Всеволод привык к ее вызывающему, заносчивому поведению, к ее постоянным оскорблениям и шпилькам. А тут она лежала на полу, в луже собственной крови, с перекошенным ужасом и болью лицом. Мертвым. Уже мертвым. И это было страшно. Да, потом он узнал, что с ней еще хорошо обошлись. Но эмоции-то никуда не делись. Он еще долго закрывал глаза и вспоминал лицо этой мерзавки. И ту лужу крови с расползшимися по ней кишками, в которой Всеволод стоял, когда его нашла мать…

Психологическая травма осталась с ним навсегда.

Не то чтобы сильно плохая. Нет. Он стал просто крайне подозрителен ко всем вокруг. И не верил никому, порой даже себе. Отцу – верил. Но только ему, да и то – сдержанно. Не из-за страха, не из-за понимания того, в какой кошмар его братьев втянула лесть и ложь, и чем бы это все закончилось, завершись задуманное ими успехом. Поэтому, даже через раздражение и «не хочу», он старался внимать его словам и пытаться их осознать, обдумать.

И вот его не стало.

Нет, конечно, он был жив и в сознании. Но он не спешил по своему обыкновению все возглавить. Лежал в госпитале и просто наблюдал, проводя своеобразный экзамен для сына. Экзамен на профпригодность. Это Всеволод понял без лишних подсказок сразу. Слишком хорошо он знал отца. От чего нервничал сильнее обычного, переживая – справится ли он?

Постучали.

Всеволод замер и, словно опытный допплер[14]14
  Допплеры – разумные существа в мире «Ведьмака», способные изменять форму, цвет и структуру своей плоти. Они копируют не только форму существа, но и отчасти его характер, привычки, стремления, что делает сходство с оригиналом практически идеальным.


[Закрыть], поменял лицо, преобразившись буквально за пару секунд. Раз. И вместо встревоженного и до крайности растерянного молодого мужчины появился Император. Молодой. Да. Но абсолютно уверенный в себе и своих словах. Его дыхание успокоилось, а взгляд сделался холодным и очень цепким, казалось, замечающим каждую деталь и видящий своих собеседников насквозь.

Софья, единственный человек, при котором Всеволод мог позволить себе быть собой, аж крякнула, в очередной раз подивившись этому преображению. Щелчок пальцами, и все – другой человек. До ужаса похожий на старого Николая… на отца…

– Ваше Императорское Величество, – произнес секретарь отца, вошедший в комнату после дозволения. – Срочная новость.

– Что-то на фронте?

– Нет. В столице. Комендант острова докладывает о концентрации неопознанных людей недалеко от Адмиралтейства. Вооруженных.

– Но мосты ведь разведены.

– Так и есть. Но остается еще тоннель метрополитена…

Всеволод замер.

Он хорошо умел держать маску спокойствия и величия, скрывая от окружающих под ней свои мысли. Новость его не порадовала, мягко говоря. Скорее шокировала. Подозрительность, выкованная событиями 1914 года, удерживала Всеволода от опрометчивых поступков. Вдруг это все провокация? Или, может быть, отец вновь его проверяет?

После завершения Западной войны Николай Александрович с каким-то удивительным рвением и размахом занялся строительством новой резиденции. Что стало определяющим в судьбе Васильевского острова. Инженер Эйфель, фактически выкупленный Николаем Александровичем из-под тяжелого судебного разбирательства, принял подданство России и до самой своей смерти отрабатывал должок. Для Санкт-Петербурга ключевым стал его проект Дамбы, то есть комплекс гидротехнических сооружений, протянувшихся поперек Финского залива через остров Котлин. Этот проект был в полной мере реализован в самые сжатые сроки и прекрасно защищал город от наводнений[15]15
  Аналогичный проект был реализован в период с 1980 (первые строительные работы начались в октябре 1980 года) по 2011 год. Но в период до конца 1980-х работы велись крайне неспешно и регулярно перекраивались, а далее, до 2001-го так и вообще не велись из-за обстановки в стране и безудержного воровства руководства.


[Закрыть]. Для Санкт-Петербурга и его жителей он был очень важен. Для Империи же был куда более значим последний его проект – Северный Акрополь.

С 1915 года Император в кратчайшие сроки реализовал, по сути, идею Петра Великого, превратив Васильевский остров в правительственный квартал. С него были убраны все предприятия и жилые здания, все… вообще все… Пощадили только такие объекты, как Кунсткамеру, Биржу, дворец Меньшикова и прочие знаковые постройки. Да и то – их аккуратно разобрали и собрали на новом месте, украсив ими Выборгскую сторону невского берега Васильевской стрелки. Балтийский завод тоже переехал. Гражданской частью влившись в выкупленный в 1906 году Путиловский завод, ставший к этому времени настоящим монстром, а военной – в Выборг, через что завершилось строительство полноценного режимного закрытого военно-стратегического объекта там. И вот этот очищенный от всего лишнего остров начали ударно перестраивать.

Со стороны стрелки возводилось монументальное сооружение – Гнездо Грифона – новая резиденция Императора. Центральной частью композиции была ступенчатая башня, дабы распределить нагрузку как можно равномернее на пусть и укрепленный заливными сваями, но все же достаточно слабый грунт. При этом каждый ярус башни обладал просторными прогулочными террасами, нарастая над ними с каждым шагом всего на от двух до четырех этажей. Чем выше, тем сильнее устремлялась в небо эта конструкция. От этой «вавилонской башни», как ее окрестили журналисты, расходились нисходящие крылья, формирующие просторный, ОЧЕНЬ просторный внутренний двор с большой входной аркой. В сторону же стрелки уходил «утес» – выступ, который Николай «слизал» с проекта Минас Тирита в его экранизации Питера Джексона. Вся эта массивная конструкция «Гнезда Грифона» была облицована белоснежным мрамором и выглядела очень эффектно. Особенно с золоченым шпилем, уходящим по петровской традиции куда-то в небеса, и довольно многочисленными окнами, сверкающими в солнечных лучах.

Кроме Императорской резиденции на Васильевском острове был возведен целый Акрополь из зданий министерств, Сената, Главного штаба и прочих важнейших государственных объектов. Все они были выстроены в едином архитектурном стиле, производном от ампира, обильно сдобренного склонностью к элементам вот такого вот фэнтези или мифологического заимствования. Тот же Имперский университет, стоящий на месте бывшего Балтийского завода, располагался в здании, напоминающем какой-то массивный сказочный замок в окружении старательно выращиваемого Ботанического леса с массой всего красивого и декоративного. Причем от моря все это было отгорожено валом, имитирующим какое-то древнее укрепление с прогулочной зоной сверху.

Конечно, полностью отстроить столь значимый и монументальный комплекс за какие-то десять лет не удалось. Тем более что и Эйфель умер пару лет назад, что замедлило все работы. Однако денег Император не жалел и лично присматривал за стройкой, не давая ей буксовать. Так что кое-какие объекты вроде Гнезда Грифона удалось к 1925 году уже полностью сдать без всяких оговорок. Да и по остальным объектам срок сдачи не превышал трех-четырех лет. Исключая, пожалуй, Ботанический лес, куда пытались пересаживаться древние деревья, свозимые сюда на дирижаблях со всей округи. Получалось не очень, но Император не оставлял надежд создать искусственный «Сказочный лес». Одна беда – понять, сколько лет займет сооружение этой потехи, было ровным счетом невозможно.

Чтобы обеспечить доступ ко всем этим зданиям, к Васильевскому острову вели не только разводные мосты, но и две ветки метрополитена. По ним-то по утрам и прибывали служащие да студенты. На ночь же мосты разводились, а метрополитен прекращал движение, закрывая станции для пущей безопасности этого, считай, правительственного квартала. И вот по одной из этих веток и хотели пройти непонятные люди…

Всеволод, чуть помедлив, проследовал за секретарем в главный узел безопасности Гнезда Грифона. Там уже собрались все, кто должен был по такому случаю прибыть.

– Что у вас? – максимально небрежно спросил Всеволод, стараясь подражать тону отца.

– Возле старого Адмиралтейства скрытно собралась большая группа неизвестных людей, – едва сдержав улыбку, ответил руководитель лейб-конвоя. Для него эта игра была слишком заметна. – Мы полагаем, что это люди Альянса и они попытаются взять штурмом Гнездо Грифона.

– Вы считаете, что это возможно?

– Мы их обнаружили случайно. Если бы этого не произошло, они могли бы войти в тоннель метро и пройти по нему на остров. Взятие в заложники дежурных на станциях не позволяло бы нам узнать о нападении и их приближении. А это – внезапность нападения. Что само по себе важный компонент успеха.