Текст книги "Самовар"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

2.

По российскому телеканалу идут «Вести». Ведет сегодня Светлана Сорокина, наша любимая дикторша. Ее мы ждем всегда с особенным нетерпением.

– Губернатор Нижнего Новгорода Владимир Немцов отказался принять прибывшего туда с пропагандистским визитом лидера ЛДПР Владимира Жириновского, – сообщает она. – А вообще все это ерунда. Хотите лучше я покажу вам свою пизду.

Она встает за столиком – оказывается, на ней клетчатая плиссированная юбка из шотландки. Ее нижняя половина, ниже талии, неожиданно крупная, полная, тяжеловатая по сравнению со стройными плечами и небольшой грудью, с милым овальным личиком. Когда она сидит за столиком, то не кажется такой корпулентной.

С легкой своей улыбкой чуть обозначая очаровательные ямочки на щеках, она медленно, глядя нам в глаза, поднимает юбку до пояса. Под ползущим вверх подолом обнажаются полные, золотисто загорелые бедра. Узкие черные трусики, ажурные, прозрачные, туго обтягивают выпуклый треугольник, открыто просвечивает поросль внизу живота. Животик нежный, гладкий, с глубокой звездочкой пупка.

Придерживая задранную юбку локтями, она большими пальцами поддевает с боков трусики и тихо стягивает вниз.

Показалась верхняя граница пушистых темно-русых волос, они освобожденно курчавятся над сползающей полоской ткани, и вот уже весь запретный мохнатый холмик явлен, выставлен.

Тонкая линия молочной кожи над ним отчеркнута от загара узорным отпечатком резинки. Трусики покрывают волосы на треугольнике лишь на сантиметр выше. Прикрывают только самую е ё.

– Правда же так лучше, – с шелестящим придыханием говорит она, прогибаясь бедрами вперед и подавая свой тенистый треугольник. Край столика чуть вдавливается в мягкость бедер.

Бедра большие, плавные, плотно и круто округленные к талии, перехваченной собранной в жгут юбкой. Блики света играют на их выпуклостях.

Светлана покачивает бедрами из стороны в сторону, они движутся мягко и весомо. Искорки ярких электрических ламп вспыхивают в пушистом солнечном кусте между ними.

– И попку, – говорит она. – Она у меня большая и красивая.

Она поворачивается боком и отставляет зад. Нежный изгиб живота сбегает к лохматому профилю ее женской поросли внизу. А незагорелое полушарие попы круглое и большое.

Теперь она поворачивается задом, объемистые формы пышных булок безупречны, шелковистые, теплого розоватого цвета. Глубокая ложбинка между ними делит две половины вниз и вглубь, и там, в глубине ровного ромбика, отделяющего накачанные обводы ягодиц от ляжек, виден завиток русых волос.

Светлана любовно шлепает себя по попке, и податливая плоть колеблется волной дрожи.

Мелко переступая в спущенных трусиках (слышен стук каблучков внизу), она снова поворачивается передом. Глянцевые блики оглаживают ее крупное красивое тело, ладные массивные прелести молодой спелой дамы.

– У меня здесь такой локон, прикрывает начало щелочки, – говорит она. Придерживая юбку левой рукой, правой гладит живот вниз, опускает ее между ног и, слегка прижимая там раздвинутыми наманикюренными пальчиками, опустив голову и глядя, тянет вверх. Полускрытый вьющимися волосами холмик начинает сдвигаться, постепенно раздваиваясь, и в раскрытом промежутке ласковых настойчивых пальцев показывается и вылезает двойной краешек розовато-смуглых лепестков с маленьким темноалым бугорком между ними.

– Сейчас я расставлю ножки пошире, – говорит Светлана, – и все будет видно как следует.

Тут падает заставка «Вестей», потом вспыхивает таблица настройки, дурной голос Леонтьева вопит: «...чему, почему, почему был светофор зеленый?», мы переводим дух и сглатываем, судорожно вдыхаем воздух глубоко и шумно, дружно, свободный вздох. И появившийся на экране Михаил Огородников, как ни в чем не бывало заслоняя фон безразмерными ушами, произносит:

– Мы приносим извинения за технические неполадки в студии[1]1
  История прямого эфира чудесна и чревата. Как когда в 65-м году, комментируя футбольный матч СССР – Португалия, несравненный Вадим Синявский в раже заорал: «Го-ол!!! Хуй!!! Штанга!!!». Или в 67-м на закрытии фестиваля песни в Сочи пьяный по обыкновению Соловьев-Седой произнес сюрреалистическую речь, в долгий засос перецеловал и общупал всех финалисток, силком отобрал у растерянно сопротивляющегося Юрия Силантьева дирижерскую палочку и, маша ею мимо музыки, в конце концов свалился в оркестровую яму, к восторгу и экстазу зала и всей страны, пока не дали заставку.
  Вот поэтому в сталинское время гарантированного порядка в радиостудии Шаболовки, ведущей передачу в эфир, всегда находился вооруженный сотрудник госбезопасности. И даже когда Левитан читал сводку Совинформбюро, в углу сидел особист с обнаженным стволом, направленным ему в живот. Мало ли что.


[Закрыть] . Продолжаем выпуск последних известий. Борис Немцов заявил, что в его рабочем расписании эта встреча не была предусмотрена, политические же дискуссии с лидерами партий и думских фракций не входят в его задачи.

– И в наши задачи тоже, – ворчит Каведе и кричит Маше выключить телевизор, чтоб не мешал. – У нас свои задачи, товарищи. А времени осталось не так много.

Это он прав.

Со стороны может показаться, что мы существа ненужные, бесполезные и беспомощные. Но это только со стороны.

Как вы уже, наверное, давно догадались, мы – специалисты по заговорам. И будьте уверены – суперы высшей квалификации.

Заговор – это наука. И это искусство. Гармония, расчисленная алгеброй.

Эту науку и читал нам когда-то, еще в начале, Каведе.

– Наука о планировании, организации и проведении операции, имеющей целью частичный или полный политический переворот в отдельной стране или группе стран, – заскрипел он с первого дня, – называется кудетология. В переводе с французского, восходящего к латыни, это означает буквально «наука об ударе».

Когда-то на Высших курсах НКВД им читал эту дисциплину преподаватель, появлявшийся на занятиях в парике и темных очках. Подобные курсы читаются во всех высших разведшколах мира.

– Кудетология является по сути важнейшей и определяющей из общественно-прикладных наук, поскольку она включает в себя все, что составляет специфику деятельности политика, ученого и солдата.

Кудетология подразделяется на историческую, аналитическую и практическую.

Историческая, как явствует из названия, изучает историю всех заговоров и переворотов, происходивших когда-либо во всех странах с древнейших времен, как успешных, так и неудачных. Она вскрывает и обобщает их закономерности и обогащает возможности знанием всех приемов, применявшихся ранее.

Совершение и профилактика переворотов зародились как учение в Древнем Египте и Месопотамии более трех тысяч лет назад. Такие правила, как вербовка агента влияния в правящей верхушке, определение желаемого претендента на власть, предварительные тайные договоры и финансирование преподавались жрецами Тутмосу III, который в XV веке до нашей эры практически бескровно присоединил к своему государству соседнее царство Куш после того, как «внезапно умерщвленного волей богов» воинственного царя Бирсу сменил его безвольный племянник; об этом упоминает Геродот в VI книге.

Аналитическая кудетология рассматривает и учитывает данные экономики, географии, статистики, а также политологии, этнологии и психологии. Промышленный потенциал, рельеф местности, социальная структура, мировоззрение и идеология населения – все это должно быть увязано в цельную и исчерпывающую картину, внутри которой и надо определить ход требуемого действия по линии наименьшего сопротивления и наибольшей, гарантированной, с дублирующими подстраховочными вариантами, эффективности.

Практическая кудетология, на базе всестороннего анализа обстановки, с учетом всех средств, есть собственно технология переворота.

Первое: постановка цели. Это захват и удержание власти. Задача двуедина, без обеспечения удержания захват бессмыслен.

Что надо изменить? Политический курс. В какой мере? Необходима смена режима, или достаточно сменить лидера?

Заменить человека несложно. С такой локальной акцией всегда справится небольшая группа квалифицированных специалистов. Положительный образец – блестяще проведенное устранение Кеннеди.

А образец разгильдяйства – задуманный французами переворот в Гвинее в 1974 году, который не удался просто потому, что рота парашютистов элементарно не сумела ночью найти президентский дворец. Сначала заблудились в джунглях, потом в переулках, и утром их уничтожил наш спецназ из охранного батальона. А пятерых уцелевших власти повесили в воскресенье на центральной площади.

Замена всего режима требует серьезной проработки и больших расходов.

Первыми вступают в дело аналитики. История страны, состояние экономики, характер народа – все изучается: а вдруг они непримиримые головорезы, как курды? Им сменишь лидера, они его убьют мигом, и дальше будут свое гнуть. Для немца любой закон свят, а баск – прирожденный анархист. Почему рассосались результаты наших удачнейших акций в Африке? Этнографов и психологов не послушали, не учли традиции и психологию населения.

Аналитики опираются на данные разведки. Плюс книги, газеты, телевидение, все доступные источники информации. И выносят рекомендации: на какие силы ставить? кто выиграет? кто проиграет? кого нейтрализовать? каков эффект домино? какой метод предпочесть? сколько это будет стоить?

Безупречно проведенный бескровным парламентским путем переворот в Чили закончился провалом по двум причинам. Во-первых, не сменили армейскую верхушку, хотя аналитический отдел Генштаба и настаивал. Во-вторых, Андропов не сумел вырвать у старых маразматиков из Политбюро достаточно денег на поддержку режима Альенде. Наших кретинов пугало, что Чили станет такой же бездонной дырой, как Куба. А чилийцы – народ цивилизованный, трудолюбивый, за несколько лет встали бы на ноги: страна набита ценнейшим сырьем, и какая база в важнейшем юго-восточном регионе Тихого океана пропала!

...Каведе склонен отвлекаться для доходчивости на всякие примеры, а я словно вижу перед собой эту книгу: в черном переплете из плохого лидерина, с аляповатым золотым тиснением угластых букв «Кудетология». С грифом на титульном листе: «Секретно. Конспектированию не подлежит». И лиловый штамп в верхнем углу, чуть вкось: «Высшие курсы НКВД. Экз. № 7».

...Первоочередные узлы контроля: масс-медиа, транспорт, энергетика, узлы связи армии и полиции.

...Заранее подготовленные пакеты законов, привлекающих на свою сторону главные силы, основную часть населения.

– Обязательный принцип единоначалия!

Жесточайшая координация! А то вечная неразбериха. И в результате «Зенит» штурмует дворец Амина в Кабуле, а батальон спецназа КГБ его же защищает, и палят они друг в друга. И удивляются, как здорово воюет другая сторона. Это называется – перетончить: пересекретили операцию от самих себя... бллллядь!

– В Афганис-та-не, в «черном тюльпа-не», с водкой в ста-кане мы молча плывем над землей, – под нос поет Мустафа. Упоминание Афгана затрагивает его душевное равновесие.

Он у нас свежачок, его прошлое еще не улеглось, не стало отдельным от него. Он все еще пытается иногда найти смысл, просечь логику в том, к чему пришла его жизнь.

Он из Забайкалья, «гуран»[2]2
  Степной козел.


[Закрыть] , как с гордостью прозываются коренные. Казаки давно обжили манчжурскую степь, когда в те края, в нерчинскую каторгу, слали декабристов. Сполняли государеву службу: резались на рубежье с хунхузами. Хлеб сеяли, овец пасли, лампас по форме носили зелено-желтый: Забайкальское казачье войско.

Кровь мешалась с монгольской, ветвились фамилии: Голобоковы, Мясниковы, Прасолы. И был Витек Мясников невысок и цыганист – кость узкая, да жила выносливая: что мороз, что жара, – гуран.

Дрались пацаны в селе свинчаткой, бляхой, голицей – обледенелой кожаной рукавицей. А плавать не умели – в степи негде.

Школа – тьфу... ветер в щели. Девок щупали, в сортире подглядывали. После восьмого класса переходили в вечерку: девки беременели, пацаны шли учениками в ремонтные мастерские и полевые бригады. Обношенные учителя выводили мертвым душам тройки в табелях, чтоб самих не сократили.

Призыва в армию ждали с равнодушием людей простых, живущих как заведено. Последнюю неделю попили, погуляли, подожимали девок: на прощание очень важным ощущалось, чтобы она тебя ждала. Хотя для себя возвращение обязательным не полагали: мир велик, судьба впереди. Дальше Читы и Хабаровска никто не бывал.

Одетые в старье – хорошее все равно украдут или дембеля отберут – помахали из автобуса, и в райцентр. А там в военкоматском дворе цыкнули, рыкнули, построили по четыре, и погнали команду два сержанта на станцию.

В вагоне пили, пока деньги не кончились; за окнами мелькало бесконечно; на седьмые сутки приехали в Ульяновск, в учебку.

В учебке чистили картошку, зубрили уставы и маршировали. Жрать и спать хотелось. Разок гоняли на кросс – вокруг гарнизонного забора. Разок – на стрельбище: первый раз берешь настоящий автомат в руки – ого! – а через неделю провались эта дура, чистить да таскать, деталь обрыдлого быта.

Задники сапог нечищены – наряд. В сорок секунд подъема не уложился – наряд. А кто возбухнет – сержант загоняет отделение в сортир и командует валить мимо дыр, вот те наряд: кусок тряпки в десять квадратных сантиметров, и чтоб через час все было вылизано.

А чему еще мотострелка учить? Технику он не обслуживает, спорт и рукопашную, как десантуре, ему не дают... так, дурь выбить, а выправку вбить, чтоб службу понял – и хорош, давай под присягу.

И остаются в памяти – подробности и слухи.

Вот хэбэ стираешь шваберной щеткой, с песочком, пусть вытрется и высветлится, разложив на полу в умывалке. В кухонном чане миски заливаешь кипятком и крутишь в гремящей груде городошной битой мытье. По подъему («Оправиться и выходить строиться на зарядку, форма одежды – с обнаженным торцем!») – в сортире по семеро в затылок дышат отлить в очередь, и с парного духа теплой чужой мочи в знобящем воздухе начинается день.

Слухи живут в поколениях: как солдат-грузин cделал жену полковника, когда тот был в командировке, и полковник, узнав, хотел его застрелить, но влюбленная в юного трахальщика-красавца жена пообещала уйти, писать генералу, министру, истерика, и командир комиссовал грузина, отправил из армии вон домой, а жена сбежала за ним, и они поженились и стали жить у грузина дома на Кавказе. Или еще: двое за полгода до дембеля угнали в карауле «газон», загрузившись патронными цинками, и месяц гоняли по лесам, заправляясь у проезжих машин, а жратву и водку беря под автоматом в сельмагах, и не могли их поймать, пока не обложили в роще ротой внутренних войск, те отстреливались бешено, накрыли их только минометом – в клочья: вот так-то бывает – не выдержали, так хоть погуляли.[3]3
  Статистика самоубийств в Советской Армии не была засекречена, но п росто запрещена: не существовала.


[Закрыть]

И вся армия. Коечку заправлять внатяг, чтоб комкастый тюфяк – прямоугольной доской. В столовую – руки не мыть, но обувь чистить, проверят. В увольнение – пройти изнутри складку брюк куском сухого мыла, и навести стрелку ходом расчески меж зубцов.

По присяге – разрешали у них усы. И выхолил Витек шелковые черные кисточки. Они его и сгубили.

Прибыли представители частей разбирать салабонов. Увидел его в строю один летёха, приостановил взгляд:

– Фамилия?

– Рядовой Мясников. – Скуластый, смуглый, черноглазый.

– Русский?

– Так точно.

– А по виду – то?чно азиат. Мустафа такой.

Витек стал Мустафой – пришлось в масть.

Внешность – это, конечно, ерунда, но иногда и она может значить. В Афган!

Про Афган рассказывали ужасы, снижая голос. Зато дедовщины нет и кормят хорошо. Никакой строевой и нарядов, и офицеры добры и осторожны – чуть что не так, и получишь в бою пулю в спину.

Ни хрена. Жрали сухпай не досыта, деды мордовали до тупости и отчаянья, спали по три часа – все работы на молодых и ночные охранения. Застанут спящим – бьют в смерть.

Ну че. Пошли на операцию. Горы раскалены, прешь под солнцем сорок кг – НЗ, патроны, вода, спальник, с пулеметчика или радиста еще что-нибудь на тебя навесят, ноги дрожат и с камней срываются, язык сбоку. А душман скачет наверху, как козел – калоши на босу ногу, халат и автомат через плечо. А тебя через пару суток марша бери голыми руками, бобик сдох...

«Крокодилы» встали над горой, ощетинились вспышками, протянули дымные ленты – отработали по кишлаку, как на гигантской совковой лопате перетряхнули склон. Пошли вперед, где что – не понять, дым, треск, тут как даст под ногами!..

3.

Гагарин опять сбивается, считая ресурс десантных Ан-12 на одну дивизию до Москвы. Полк на Кремль, батальон на телевидение и радио, батальон на дачи, по роте на вокзалы и аэропорты, по роте – оседлать кольцевую и шоссе.

– Телефонная станция – взвод, – бормочет он. – Подземный узел связи – рота... Генштаб – две роты. Дежурный по гарнизону – взвод...

Считай-считай, парень. Учти еще по отделению – запечатать депо метрополитена и автобусные парки, по отделению на электростанции – это сразу вырубит типографии и редакции, иначе их не пересчитать, и ради Бога, обеспечь прежде всего командующего ПВО, который под автоматом даст на запросы с постов, без его решения обойтись не захотят, добро на проход эшелона. А иначе получится вечная русская хренотень: хотели как лучше, а получилось как всегда.

Нет, теперь он маху не даст. На собственной шкуре научился, взять хоть его самого. Вот, скажем, родился Гагарин в 1935 году. Старик в том году уже был директором завода, Каведе – молодым сержантом НКВД, Жора вступил в КИМ – Коммунистический Интернационал Молодежи, как тогда назывался комсомол. Прямо-таки преемственность поколений, только интервал был упрессован обвалом времени с двадцати пяти лет, как обычно считают историки поколение, до десяти, от силы двенадцати. Десяток и дюжина – одна, в сущности, единица в разных системах счета.

Поэт Багрицкий неслучайно (и не для рифмы, писать он умел) настаивал, что именно «десять лет разницы – это пустяки», и неслучайно это именно «разговор», и с «комсомольцем», и о «войне». Сознательно он, надо полагать, никакого особого глобального смысла в то, что именно «десять лет», в виду не имел. Но тем поэт и характерен, что через него эпоха являет свои истины.

– Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я! – Сколько жизни звучало в громах над нами.

Сорокалетие освоения Целины не очень отмечалось, не до него тут; и Гагарин это переживал. На войну он не успел, а в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки! и, стало быть, в юности понял, что смысл его жизни в том, чтобы поднять Целину. Распахать бескрайнюю нетронутую степь – заколышет тучная нива золотое литье до горизонта. Встанут белые города, задымят заводы, давая счастливое изобилие стране.

В теплушках ведь ехали, под кумачовыми лозунгами. Под ледяным ветром гремели палатки в мартовской степи. В землепашестве смыслили, как свинья в апельсинах.

Это он здесь уже досоображался, что мирно сопящий рядом Каведе за двадцать лет до того всех природных крестьян, кто понимал землю, выморозил в Арктике, выморил в лагерях. Ну, кого не сам, тех коллеги-товарищи, почетные чекисты, серебряные щиты. И чем больше знаешь, тем меньше во всем смысла.

В смысле Целины Гагарин – которого тогда Гагариным, естественно, никто не звал, за отсутствием к тому причины и повода, а звали Юрой Белкиным – разочаровался довольно быстро. Он как-то самостоятельно, не формулируя, пришел к чеховскому выводу об идиотизме сельской жизни. Не, ребята, пахать и сеять и жать не по погоде, а по команде – это кайф. Это нечто.

Но результат – это одно, а моральный смысл его достижения – это другое. Как это там у Бернштейна (или это ренегат Каутский?): «Движение – это все, конечная цель – ничто». Понял-нет? Конечной целью оказались песчаные бури и, через восемь лет всего, пожизненные закупки зерна в Америке – но моральный смысл ощущался в том, чтобы реализовать силы молодости для мощи и процветания Родины. Радуюсь (радуюсь!) я – это мой труд вливается в труд моей республики. Однако запас сил даже у молодости ограничен все-таки, в отличие от пути к процветанию Родины, который ну решительно же бесконечен, бьешься-бьешься – не цветет, собака. Может, дустом попробовать?

И еще не Гагарин, стало быть, а Юра Белкин, попав в армию, решил поступать в военное училище. Пусть он разочаровался в Целине, но не принципиально в романтике как таковой. Романтизм ведь качество внутреннее, и требует внешней точки приложения.

Это был тоже, знаете, конфликт эпохи. Романтизм поощрялся единоразово: бросить город, удобства, родных, все, – и уехать по зову Партии в степь (пустыню, тундру, тайгу, нужное подчеркнуть). После этого романтизм надлежало сбросить, как муравьиная самка сбрасывает одноразовые крылья, и пахать дисциплинированно на одном месте. А крылья сдать в Музей трудовой славы, чтоб на их примере учить новую молодежь героизму.

А которые имели нерегламентированный, сверхлимитный романтизм вечно менять местожительство в жажде нового – для тех был отрицательный термин «летун», и их пресекали сниманием с очереди на квартиру и лишением прочих социальных благ, льгот и надбавок.

Романтизм Юры Белкина жаждал крыльев, на крыль ях нарисовались красные звезды, порыв обрел военную ипостась, и он, стало быть, решил стать защитником Родины, воином. Офицером. Есть такая профессия – Родину защищать. Лучше всего – летчиком. Романтика в квадрате.

Ближайшим летным училищем было Кокчетавское, и военком выписал ему проездные документы – была разнарядка, и он стал курсантом-летчиком.

Махну серебряным тебе крылом.

Все выше, и выше, и выше.

А вместо сердца пламенный мотор.

А город подумал – ученья идут.

Среднестатистический советский военный летчик – это старший лейтенант или капитан двадцати девяти-тридцати лет. Основное рабочее звено.

Перегрузки при высшем пилотаже реактивного истребителя достигают 9g. Некрупный человек весит шесть центнеров. Литр крови весит 9 килограммов – тяжелее железа, близко к свинцу, и сердцу это проталкивать. Мышцы под своей тяжестью оползают с костей. Истребитель уходит в воздух в противоперегрузочном скафандре – упругая шнуровка держит тело в целости.

При посадке на скорости под 300 км/час напряжение таково, что пульс строчит под 200, давление прет к 240 на 160. Это у молодых тренированных ребят.

Поэтому военный летчик изнашивается быстро, к сорока годам большинство летать бросает. Подыскивают наземную службу. Кто дорос только до капитана – в сорок увольняются из армии, выслуга позволяет; нет перспектив, хорошо б только дотянуть двадцать пять календарных до полной пенсии.

Так что когда Юра, много лет спустя, прочитал о действующем немецком летчике нашего времени, капитане и командире истребительной эскадрильи, который летает в 50 (!) лет – он даже понять не смог, как тот в 50 (!) лет держит такие перегрузки. А реакция? А зрение?

Характерно, что летчики (наши) после окончания училища ни черта своим здоровьем не занимаются. От природы есть пока? и ладно. Квасят водку, как прочие граждане. От давления с похмелья жрут лимоны перед медкомиссией, чтоб снизить до нормы. Главный авиационный фрукт – это лимон. В дефиците их доставали где могли, привозили ящиками. Огурцы сами солили, чтоб натуральный рассол был, с укропчиком, – тоже способствует.

Эти отвлеченные подробности есть в сущности Юрина жизнь. Хотя в истребители он не попал, а попал в вертолетчики.

Вертолеты летают медленнее и ниже, а бьются чаще, особенно в те времена, когда КБ Миля было приказано в срочном порядке копировать геликоптеры Сикорского. Детали-то копировать несложно, технологию труднее... у разведки спины дымились. Технология своя. Вот и бились.

А падающий вертолет с вращающимися винтами – это что? это мясорубка в свободном поиске. Вырубишь движок, загонишь лопасти во флюгирование – а они все равно вращаются. Ты выпрыгнешь – и летишь, согласно закону притяжения, рядом с ним.

Когда-то на испытаниях пытались лопасти отстреливать стационарными пиропатронами, но это оказалось капризно, опасно, ненадежно, и идею отставили.

Юра получил уже старшего лейтенанта и летал командиром звена, когда в космос запустили Гагарина! И в восторге и энтузиазме первых недель всех летчиков-старлеев по имени Юра стали невольно как бы слегка сравнивать с Гагариным – оглушительный блеск его славы, карьеры, удачи, обаяния как бы отсвечивал в первую очередь именно на них. Старшие лейтенанты авиации на долгий миг стали героями эпохи. Гагарин слопал лимон из чая на файв-о-клоке у английской королевы – она, аристократически разряжая конфуз, сделала то же самое, и с того прецедента они по этикету могут жрать лимон из чашки. У Гагарина развязался шнурок ботинка на ковровой дорожке к Мавзолею с встречающим Политбюро – с тех пор космонавты тщательно затягивают шнурки перед церемонией официальной встречи.

Гагарин разбился через семь лет на тренировочной спарке в прах. А тезка Юра Белкин, тоже маленький улыбчивый крепышок, успевший написать заявление в отряд космонавтов (каждый третий лейтенант его тогда написал), разбился тем же летом 61-го года.

Добро бы разбился.

Двигатель вертолета расположен вверху, прямо под несущим винтом. В воздухе вертолет как бы подвешен к своему двигателю с винтом. Центр тяжести у него высоко. Поэтому в падении он норовит перевернуться вверх брюхом. И огромный винт работает под тобой.

Вероятнее всего, у них полетело от дефекта или усталости металла одно из креплений ротора (заключение аварийной комиссии), и ротор разрушительно загрохотал в своем кожухе. Брызнули осколки, машина клюнула и затряслась вразнос, борттехник и штурман прыгнули сразу, а Юра не успел, рвал ручку, блокировал питание, а сам уже валился колесами кверху, и винт рубил воздух между ним и землей, ни фига было лопасти не зафлюгировать, потеряно управление.

Падая внутри машины и вместе с ней, Юра сумел долезть открыть заднюю створку и пополз, как муха по булавке, в воздухе по хвостовой трубе к вставшему стабилизирующему винту, его вращало вместе с хвостом, гладкий заклепанный металл уходил из-под него вбок, а он цеплялся, влеплялся в него, стремясь выбраться за черту свистящего сверкающего круга работающих лопастей внизу и тогда оттолкнуться, вращение добавит, стряхнет в сторону, но его стряхнуло чуть раньше, винт рубанул, подбросил, добавил и откинул прочь.

В шоке первых секунд не ощутив боли, он сумел ошметками руки выдернуть кольцо парашюта. Боль пришла с ударом приземления – ад, который не передашь, по сравнению с которым смерть – рай.

Дело было над тайгой. Через час штурман и борт-техник нашли его – рядом. Он был уже без сознания. Ужаснувшись, они наложили жгуты и посильно перевязали – не спасти, конечно, но чтоб хоть что-то сделать, не смотреть же так. Через полсуток дым их костра нашел в розыске вертолет из полка. Поскольку Юра все еще дышал, его тем же бортом с аэродрома, в сопровождении младшего полкового врача, доставили в окружной госпиталь.

Жене с дочерью сообщили, как он понимает, что – погиб, не спасли; а хоронили закрытый гроб, что у военных летчиков вполне в порядке вещей.

«Вышли вы – за обычных, не гуляк, не монахов, думали – лейтенантов, вышло – за космонавтов.»

– И вот я здесь, господа! – закончил он по прибытии знакомство палаты со своей эпопеей.[4]4
  «С четвертой главы романа обнаруживается явная параллель с конструкцией Моста короля Людовика Святого« Торнтона Уайлдера. Ряд разных судеб ничем не связанных между собой людей объединяется общим и совместным, заведомо случайным и трагическим итогом. В чем смысл, где логика, как угадать Божественное провидение? Вслед за простодушным монахом Юнипером тщится автор разрешить вечную задачу.
  Разница в том, что опыт как бы продолжен: представьте себе, что путники, свалившись с мостом в пропасть, не погибли, а, скажем, переломали позвоночник и доживают свой век, не вставая с коек, в одной палате, допустим, монастырской больницы, и проводя время в разговорах и воспоминаниях. Ремейк? Постлитература?»
  Михаил Золотоносов, «Казус Веллер». «Московские новости», № 49, 1994 г.


[Закрыть]

Фраза эта пошла гулять с фильма «Мичман Папин», где играл совсем молодой красавец Тихонов. В конце пятидесятых его крутили до дыр во всех гарнизонных клубах. Удравший с царского броненосца в Бресте по революционной надобности мичман, тайный большевик, по партийному приказу возвращается на корабль – партии нужны свои люди на флоте. Грядет трибунал, предваряемый судом офицерской чести. Добрый командир с намекающим прищуром снабжает обаяшку-дезертира бульварными романами. И на суде он, к зависти и стону всей кают-компании, излагает сногсшибательную историю со слов: «Роковой случай завел меня в игорный дом!..» – через гору золота, дворцы, оргии, хищных красавиц, неверных друзей и мошенников, разорение, нищету, горе – до рыдающей концовки: «Тяжелым трудом скопил я денег на возвращение с повинной головой в родную офицерскую семью... И вот я здесь, господа!» Аплодисменты, снисхождение, разжалован в матросы.

Завершая этот рассказ, Юра – уже «Гагарин» – верил, что скоро его подлечат, отправят домой с пенсией, жена его заберет отсюда, с дочкой он увидится. Сокрушался, что, трезво рассуждая, жене он такой, конечно, ни к чему, молодая еще женщина, так что жить ему, видимо, придется с матерью, вот ей обуза...