Текст книги "Долина идолов"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

стр. 43

…к глазу Большого Брата.

«1984» Орвелла была одной из «главных» запрещенных книг в СССР.

стр. 43

Федор Панферов

Когда родился? Когда умер? Что написал? За всем этим теперь надо лезть только в справочники и литературную энциклопедию. А ведь был классик, член ЦК КПСС, один из начальников нашей литературы, маршал, небожитель! Зачеты и экзамены мы на филфаке по нему сдавали. Все-таки история часто бывает справедлива. Бездари и суки уходят в нети, и как не было их никогда. Я за них рад. Они отравляли своим смрадом воздух и распределяли его по карточкам,– воздух, которым полагалось дышать нам. И ведь даже они были мучимы родным строем, в котором пристроились жрать кус!

стр. 44

А откуда, интересно, взялись в академической грамматике все ее правила? Очень просто: кто-то взял и вставил.

Очередной парафраз: «Когда мы пришли в Капитолий, Джек, в конституции штата не было половины тех законов, что сейчас. Откуда же они там взялись? Очень просто – кто-то взял и вставил».– Роберт Пени Уоррен, «Вся королевская рать».

стр. 44

Ученого учить – только портить.

Пословица, пословица, русская, русская.

стр. 44

По законам, понимаешь, современной аэродинамики шмель летать не может.

Чистая правда. На конец XX века по известным аэродинамике законам не получается, чтобы шмель мог взлететь.

стр. 44

Не учи отца делать детей.

Салонный вариант. Опять же – современный фольклор, русская народная пословица: «Не учи отца ебаться».

стр. 45

…собственную книжку… снабдив ее надписью…

Сборник рассказов «Разбиватель сердец», изд. «Ээсти Раамат», 1988, тир. 40 000 экз.

стр. 45

…зря похаял редакторов: один меня поучил.

Айн Тоотс, мой первый редактор, и поучил, за что ему отдельное спасибо.

стр. 46

Характер у меня легкий, зато рука тяжелая.

Распространенная ироническая переделка устойчивой фраземы: «У него тяжелый характер, но легкая рука» – о человеке мрачноватом, но доброжелательном и несущем удачу.

***

Примечание в примечании: Этот комментарий написан также эмигрантом, живущим в изрядной изоляции. Иногда, общаясь мало с кем и по преимуществу с олигофренами, я уже теряю представление, что общеизвестно – а что, наоборот, малоизвестно и трудно определимо, поскольку основной мой собеседник – я сам. Вот и получается, что комментарий написан иногда как бы для нерусских школ, для иностранцев, изучающих русский язык и историю русской культуры семидесятых годов двадцатого века. И то сказать: чем дальше от Советского Союза семидесятых, тем более чуждым и непонятным становится все, что составляло сферу интеллектуальной жизни культуропотребителей того времени.

***

стр. 46

Сам себя не похвалишь – ходишь как оплеванный.

Переделка иронической пословицы «Сам себя не похвалишь – никто <тебя> не похвалит», которая и сама есть переделка классической русской «Не хвали себя сам – жди, когда похвалят другие».

стр. 46

…с юстиниановым правом…

С легкой руки Наполеона Юстинианов кодекс, легший в основу Конституции Французской Империи, стал в течение XIX века правовой праосновой большинства «демократических» современных государств. (Черт, но наполеоновскую империю нельзя назвать «демократической». Ну, тогда «цивилизованных современных европейских государств» или что-нибудь в таком духе.) Юстинианов Кодекс – объемный свод римского права – составлен в Западной Римской Империи при императоре Юстиниане (527-565), византийце, уже после падения собственно Рима. – В свое время поручику Бонапарту Юстинианов Кодекс попался на гарнизонной гауптвахте по случаике, он прочитал его от нечем занять буйный ум – и цитировал наизусть пятнадцать лет спустя французским правоведам, которым поставил задачу разработать достойное Великой Революционной Франции право.

стр. 46

…с юстиниановым правом мы тоже знакомились не по Гегелю…

Отсыл к поэме Маяковского «Хорошо!»: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она мы тоже знакомились не врывалась в стих, когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них».

стр. 46

…кто-то должен был прокукарекать первым…

Опять же присказка: «Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай».

стр. 46

Горенштейн, Фридрих (род. ок. 1930)

Из поволжских немцев, с семидесятых живет в Германии. Обрел статус определенной известности в шестидесятые публикацией в «Юности» – а публикация в «Юности» тогда автоматически означала пропуск в литературную элиту – не то рассказа, не то короткой повести с коротким же названием, не подлежащим хранению в памяти: не то «Дом с мезонином» (Но это Чехов!..), не то «Дом и корабль» (Но это сов. писатель-маринист Александр Крон, был такой!..), не то «Мансарда с башенкой», но это звучит явно глупо. Сексуально закомплексован, постоянной нитью проходит проблема мужчины с траханьем: с кем может – не нравится, с кем хочет – не получается, вот так и подходит импотенция, старость и смерть. В новом веке на российском читательским рынке не существует.

стр. 46

Войнович, Владимир

Родился примерно тогда же, все это одно поколение, которое вошло в двадцатипятилетие, в возраст рабочего жизненного разворота, во времена хрущевской оттепели, т. е. в конце пятидесятых – а тогда в сов. литературе для людей энергичных и способных настал период условий тепличных и до неправдоподобия благоприятных: за сталинские пятилетки все было вырублено, соцреалистическая графомания достигла стадии неграмотного бреда, и тут – расширили издательские планы! расширили штаты приема в Союз писателей! создали новые издательства и журналы! (потому что уж ну вовсе же все уже было подохшим) – а писателей-то и нет, повывели! И всех чего-то стоящих молодых вносили в голубой вагон под руки – тиражи! слава! деньги! поездки! – был такой период, был…) – Обрел известность публикацией в 1962 году в «Новом мире» короткой повести про прораба «Хочу быть честным». Вошел в литературный истэблишмент, распробовал вкус денег и славы, в семидесятые свалил в США. В романе-антиутопии «2042 год» обкакал Солженицына, как умел. Придавал большое значение своему «советско-швейковскому» пародийному роману «Приключения солдата Ивана Чонкина» (кажется, название именно – или в общем – таково), юмор которого, на мой взгляд, отличается пошлостью и плоскостью: туповатый юмор простолюдина, сдобренный усердно фекальной темой.

стр. 46

Максимов, Владимир

Родился чуть раньше, в конце двадцатых (28? 29?), умер в девяностые. В семидесятые эмигрировал в Париж. Я не сумел узнать, что он написал. Но, кажется, именно он стал издавать в Париже литературно-внесоветский журнал «Континент», который для сов. русск. культуры был чем-то вроде герценовского «Колокола». Если ты напечатался в «Континенте» – тебя автоматически не печатали и выгоняли с работ в СССР – зато ты автоматически входил в обойму (обойма была емкостью с магазин ручного пулемета) «прогрессивных советских писателей», входивших в западный истэблишмент сов. писателей – переводимых, приглашаемых и т. п.

стр. 46

Севела, Эфраим (Род. в конце 30-х)

Что-то вроде кинодраматурга по образованию, т. е. из людей, правильно понимавших службу в советской литературе: энергия, связи, деньги, хрен ли тратить жизнь на корпение над шедеврами, которых может и не выйти. В начале семидесятых, по его собственным утверждениям, проявил геройство, протаранивая сов. органы для разрешения вообще эмиграции евреев в Израиль, куда и отбыл с «первой волной» года где-то 73-го. Этой маленькой страны его буйному темпераменту хватило ненадолго, и переехал в США. Твердо знаю, что писал повести с еврейским элементом и юмористическим элементом. Очень мал ростом и занозист.

стр. 46

Эдуард Тополь

Один из самых кассовых беллетристов на российском книжном рынке середины и второй половины девяностых годов. Родился там же – конец тридцатых. Тоже из сценаристов – т.е. людей, которые мерили деньги не той меркой, что простые советские граждане. Дал о себе массу интервью, где сказал о себе много достойного и хорошего. Эмигрировал в США в семидесятые. Стал писать боевики с колоритом а'ля рус-со-совьетико, что в горбачевский период «перестройки» и всплеска мирового интереса ко всему русскому – принесло успех, известность, переводы на иностранные языки. Как часто бывает, первые книги были энергичны и хорошо читаемы, хотя назвать откровенный боевик высокой литературой нельзя. Всего написал полтора метра произведений, если мерить собрание сочинений по толщине корешков. Последние книги – «Россия в постели» и «Новая Россия в постели» читать в общем трудно: сборник очерков и монологов о проститутках и вообще сексуальной жизни. Очень славолюбив… как, впрочем, и остальные: это так естественно.

стр. 46

Незнамский, Фридрих

Чуть постарше Тополя. Много лет в США работал с ним в соавторстве. Потом они отчаянно расплевались. Тополь объявил Незнамского графоманом, трутнем, самозванцем, которого он, Тополь, пригрел и поставил в соавторы из жалости; а теперь Незнамский лишь ставит свою фамилию на сочинениях, написанных «лит. неграми»…

***

Таким опусам надо, знаете, давать отлеживаться. Я перечитываю этот именной «меморандум Веллера» три года спустя после написания – и таращу глаза: а чегой-то это я злопыхаю, как самовар, растопленный сушеными мухоморами? Я – кроткий, приязненный и миролюбивый? Какая шлея натерла мне под хвостом? И вообще – какое мне дело до всего вышеупомянутого?

Позлословить с приятелем за бутылкой – это понятно. Но писать это зачем?! Если это самообнажение автора – то зеркало ясно диктует: такой стриптиз нам не нужен!

Граждане. Знали бы вы, что говорят неофициально писатели друг о друге и вообще о литературе! Самым приличным в этих речах является обычно слово «хуй».

Мое второе «я» утверждает, что ничего подобного я на самом деле никогда не думал и уж тем более не писал. А третье «я» подначивает: покажи, покажи им, как рубят правду-матку братья-литераторы, а то ведь читатель никогда не услышит звучание инструмента в отсутствие зрительного зала.

***

…по заказу издательства. Однако еще до эмиграции в семидесятые Незнамский успел выпустить в СССР книгу «Рассказы следователя» – так себе, но написал же. Из справедливости же надо сказать, что триллеры Незнанского ничем не хуже триллеров Тополя. Хотя по части самораскрутки Тополь, конечно, куда круче.

стр. 46

Аксенов Василий Павлович (род. 1932)

О нем уже писали мы здесь, да и так известно. Что факт – к сведению новых поколений в середине шестидесятых Аксенов действительно и безоговорочно был номером первым живой, современной советской литературы. Его простенькая повесть «Коллеги» и гораздо лучший, свежо-сентиментально-наивно-модерный роман «Звездный билет» были самыми известными – без официозной вони и треска – книгами у читающей публики. В восьмидесятые и тем более в девяностые постарел в своем Вашингтоне и давно стал гнать ностальгически-коммерческую туфту.

стр. 46

Лимонов

См. выше.

стр. 46

Владимов, Георгий

Того же разлива. Рвясь в истэблишмент и отставая от передовиков, даже в оттепельные благоприятные годы пошел по линии написания соцреалистической книги, угодной партии, и создал роман о рабочем классе «Большая руда». Действительно, получил высокую премию, по роману сняли фильм, музыку к фильму написал Микаэл Таривердиев, то было его звездное время: «Та-рару-ра!» – запела страна: «Там, где сосны, где дом родной, есть озера с живой водой… ты не печалься, ты не прощайся – все впереди у нас с тобой!..» В разговорах фильм тут же был окрещен «Большая ерунда». Самые мастито-признанные ровесники-коллеги стали коситься на Владимова с неудовольствием и свысока: они, мол, так не халтурили. Владимов переживал. В семидесятом году, уже закручивались гайки и хрустели кости, Владимов опубликовал в «Новом мире» славный роман про мурманских рыбачков-траловых «Три минуты молчания». Написано было с полным знанием дела. Молва утверждала, что траловые и сельдяные знали не по одному рейсу молчуна Гошу Владимова, не подозревая в писательстве. Интеллигенция получила удовольствие и признала. Год по всем рыбацким клубам портов страны шли читательские дискуссии по книге. Вот и слава! Но шли глухие семидесятые, и Владимова, по утверждению людей близких, буквально выпихнули недоброжелатели – завистники, псевдодрузья, конкуренты, ревнители чистоты идеологии. Он стал пить. Умер в начале девяностых.

стр. 46

Зиновьев, Александр

То же поколение, но этот еще и философ с экономистом. Сначала свалил, потом стал на Западе публиковать свои книги: беллетристической ценности они изначально не имели, но издевка над совком была пронзительная – вышедшую около восьмидесятого года «Зияющие высоты» читала вся столичная интеллигенция, ее цитировали. К сожалению, оппозиционность и перпендикулярность оказалась кредо Зиновьева – не прерывая эмиграции, он стал врагом перестройки, потом – врагом нового разлива демократии, потом о нем и вовсе перестало быть слышно. Потом почти вернулся.

стр. 46

.кучка была могуча.

Весь XX век в истории русской классической музыки фигурировала т. н. «могучая кучка», цвет и гордость русской «прогрессивной» музыкографии, если можно так выразиться: Балакирев, Бородин, Мусоргский, Римский-Корсаков и забытый ныне Кюн. Название принадлежит идеологу кучки критику Стасову. Она же – Балакиревский кружок.

стр. 46

Стране открывали ее героев…

Устойчивое и крылатое выражение сталинской эпохи: «Страна должна знать своих героев».

стр. 47

Мне есть очень мало дела до всего вашего семейства, сказал Коменж.

Проспер Мериме, «Хроника времен Карла IX», глава XI, «Заправский дуэлянт и Пре-о-Клер».

Эпиграф к главе вполне не лишен смысла: «И раньше, чем один из двух уйдет, другой испустит дух» («Дуэль между Стюартом и Уортоном»). Заметьте уж, читать это следует только в переводе Михаила Кузмина, поскольку в семидесятые-восьмидесятые годы масса хороших книг, переведенных на русский с французского и английского, была испоганена плохим и очень властолюбивым переводчиком Николаем Любимовым, умудрившимся под покровительством властей создать целую школу перевода и изгадить все, до чего он успел дотянуться: Флобера, Пруста и много еще чего.

стр. 47

«Где я был и что я видел».

Книга Бориса Житкова, знаменитого в тридцатые-пятидесятые годы советского детского писателя. Эта книга, для старшего дошкольного и самого младшего школьного возраста, переиздавалась множество раз. Это был гибрид жанра путешествия с малой детской современной энциклопедией. В шестидесятые годы ее переиздавать перестали в силу страшной примитивности литературной и устарелости примитивных же описываемых реалий.

стр. 47

Где ты был, ничего ты не увидел, хрен с тобой.

По строю, интонации, лексике – парафраз: «Чистый Карл Маркс, – сказал ему вечером военком эскадрона. – Чего ты все пишешь, хрен с тобой?» И. Бабель, «Конармия», «История одной лошади».

стр. 47

Дали боги дожить, и стало спартанцам не до чужих бед, своих хватит.

В «Истории» Геродота есть эпизод, где к молодому Киру (II, Великому, естественно), захватывающему греческие полисы в Малой Азии, явились в поверженную Лидию послы Спарты и предъявили сообщение, что Киру надобно подсократиться, ибо спартанцы этого его размаха и ущерба собратьям не потерпят долее. В ответ Кир, не хуже обитателей Лаконики владевший весомой краткостью речи, бросил: «Если боги позволят мне дожить, спартанцам будет не до чужих бед – своих будет достаточно».

стр. 47

Вот и у пчелок с бабочками то же самое.

Из студенческого анекдота семидесятых: Мать обращается к отцу: «Наш Жан стал совсем большим, пора объяснить мальчику суть взаимоотношений между полами. Пойди, поговори с ним как мужчина с мужчиной. – Гм. Как именно ты предлагаешь мне все ему рассказать? – немного смущается отец. – Ну, может быть сначала на примерах животных там, птичек, так все-таки приличней: про пчелок, про бабочек. – Отец вздыхает и послушно идет в комнату сына, долго мнется и наконец произносит: – Жан! – Да, папа. – Ты помнишь, в субботу мы с тобой ездили в публичный дом? – Да, папа. – Так вот, мама просила тебе передать, что у пчелок с бабочками точно то же самое.»

стр. 47

…провались он пропадом со своей обгорелой тетрадкой и сушеной розой.

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита», Часть вторая, гл. 19.

стр. 47

…почему же почему так обрезали ему.

– Городской фольклор, стансы восходят к анекдоту об огорченной новобрачной, обнаружившей у молодожена-еврея чересчур уж короткий член.

стр. 48

– Господи, да конечно все это полная…

Многоточия в этом абзаце последовательно заменяют документальные выражения: а) хуйня; б) мудаки; в) поебень.

стр. 48

.Вик. Ерофеев публично констатировал конец советской литературы.

– Сейчас даже не вспомнить заголовок статьи, опубликованной около 90-го года в «Литгазете» – а тогда, на пике миллионных тиражей, она послужила к бурной и страстной дискуссии, быть или не быть далее в ближнем будущем великой советской и русской литературе. Надо признать, что выступивший в меньшинстве и почти в одиночестве Ерофеев оказался прав. Если бы имеющийся у него ум, а также энергию, образованность и даже талант Виктор Ерофеев употребил не на самораскрутку и разные прожекты, а на творчество, хороший получиться бы мог писатель. Смотришь на него в телеящике – и сам сомневаешься в эпитетах, отпущенных девять лет назад (см. часть 1)… Стареет все – даже комплименты.

стр. 48

Гвардейская королевская рота обнаружила себя голой.

Отсыл к андерсеновской сказке о новом платье голого короля.

стр. 48

…Со святыми упокой…

Одна из православных обрядовых похоронных молитв.

стр. 48

…ибо даже соловей, по справедливому замечанию классика, поет оттого, что жрать хочет.

М. Зощенко: «Вася, как вы думаете, отчего соловей поет? – На что грубый Вася отвечал: – Жрать хочет, оттого и поет».

стр. 49

Рафинэ…

– (raffineur – фр.) – изысканный, утонченный.

стр. 49

…не в кайф..

(слэнг) – не нравится.

стр. 49

– сечь…

– (слэнг) – понимать.

стр. 49

«Илиада» Гомер «Улисс» Джойс

Вопрос о степени идиотизма читателей определенно может свести с ума.

стр. 49

Двести лет назад обращение к маленькому человеку…

Принято считать, что в русской литературе впервые к «маленькому человеку» обратился Карамзин, сделавший «Бедной Лизой» «русский сентиментализм», и Пушкин в повороте в «Медном всаднике» от романтизма к реализму. В европейской же литературе, хоть в то же Возрождение, маленьких людей бегало как блох. Вечно бедная Россия отставала.

стр. 49

Подзорную трубу повернули другим концом…

Напоминает анекдот о высылке набора для ловли и упаковки крокодилов, включавшем в себя подзорную трубу, пинцет и спичечный коробок. Пользуясь трубой, следовало обнаружить в реке торчащую морду крокодила, затем перевернуть трубу к глазу другим концом, взять крошечного крокодила пинцетом и сунуть в коробок.

стр. 49

…Акакий Акакиевич…

Коли все мы вышли из гоголевской шинели, с него и пошла ведь канонизация маленького человека. Я часто думаю, каким спесивым и беспрекословным зверем стал бы Акакий Акакиевич, назначенный начальником канцелярии и быстро, при своей мягкости и бесхарактерности, доведенный до отчаяния и состояния аффекта более агрессивными подчиненными. О, маленького человека можно жалеть и призирать, но нельзя возвышать и давать ему власть – всем хуже будет! Примеров тьма. Нет господина хуже, чем вчерашний раб, сформулировали еще римляне. История советской власти дала тому тьму подтверждений.

стр. 49

…Вещий Олег…

Исторический прототип романтической баллады Пушкина.

стр. 49

…а чаепитие заглушило грохот сражений.

Парафраз чеховского «Люди просто сидят и пьют чай, а в это время рушится их счастье и складываются их судьбы». Ср. с отрывком «Театр» в «Кухне и кулуарах».

стр. 49

…Белый Дракон.

По одной из древних восточных эстетических теорий верхом изобразительного искусства является т. н. «Белый дракон», формально представляющий из себя чистый белый прямоугольник – как бы включающий в себя все семь цветов спектра со всеми оттенками и сумму наложений всех изображений; как бы сумма всего на свете дает ноль в итоге, а в ноле уже содержится закодированная развертка всего бытия. Кстати, вполне сочетается с эстетикой Аристотеля – т. е. искусство есть акт «приложения рамы» к чему угодно в жизни.

стр. 49

Верните мяч в игру, вздохнул старый авантюрист.

Старый авантюрист – это Виктор Борисович Шкловский (1898-1984), писатель, литературовед, солдат I Мировой войны, революционер, член партии эсеров, боец Гражданской войны, партизан, бежал от ареста ЧК через границу, жил в эмиграции, вернулся в конце двадцатых, трясся и молчал всю остальную жизнь – а когда-то обожал и умел устраивать скандалы везде и, несмотря на малый рост и раннюю лысину, был крайне силен физически, готовился в юности к карьере циркового борца и был, судя по воспоминаниям дам уже ушедших, отчаянным бабником и непревзойденным любовником. «Верните мяч в игру» – заключительная глава его книги «О несходстве сходного»: имеется в виду заключительная сцена из «Блоу ап» («Крупным планом») Антониони, когда люди играют в теннис, лишь условно обозначая игру при отсутствии мяча – т.е. игра нереальна, процесс условно-надуман и подразумеваемый смысл в нем отсутствует.

стр. 49

Кубок Дэвиса.

Самое престижное из теннисных соревнований?

стр. 49

Это ваши личные игры в бисер.

– Герман Гессе, вполне знаменитый писатель: «Игра в бисер» – самый, пожалуй, знаменитый его роман. А также обыгрыш евангельского «не мечите бисер перед свиньями».

стр. 50

…шванк, фацетию, анекдот, хронику, сагу.

Литературную энциклопедию и словарь литературных терминов читайте сами, тупые бездельники. Тогда, кстати, вам будет понятнее, почему близ начала этого текста цитируется именно сага. О, эстетика саги очень близка современным «документально-художественным» писаниям, когда наивные критики пытались на реалистическом уровне отделять реального героя от него же, но описанного в тексте, даже если текст выглядит совершенно документальным, т. е. правдивым с соблюдением только реальных деталей. Это прискорбно, когда отделы критики ведущих современных литературных изданий знакомы с модными авторитетами нашего времени типа Барта или Гаспарова, но не знают и не понимают о повествовательно-описывающей литературе того, что знал и понимал семьсот лет назад тот же Снорри Стурлусон. А потому что он сегодня не в моде. Черт; видимо, избытком вежливости я пытаюсь обычно компенсировать недостаток уважения к окружающим; сегодня я больше уважаю бандитов, чем литературных критиков – только потому, что бандиты лучше справляются с делом, которым взялись зарабатывать себе на жизнь.

стр. 50

Не поступимся принципами.

– «Не могу поступиться принципами» – так была озаглавлена вызвавшая необыкновенный шум статья в газете «Правда», опубликованная (уточняйте сами, ну вас на фиг) примерно весной 1989 года; автор – Нина Андреева – мужеподобная дама средних лет, что-то вроде преподавателя марксизма в ПТУ под Ленинградом, ратовала в ней за моральные ценности советского общежития; автоматически стала знаменитостью и одним из лидеров российской коммунистической партии. В последние годы картины жизни меняются так быстро и радикально, что еще через десять лет и это ведь уже мало кому будет памятно и понятно.

стр. 50

…кратко и исчерпывающе сказал Денис Горелов.

– (Род. 1967). Один из лучших российских кинокритиков и журналистов нового поколения. В описываемое время работал в очередной версии журнала «Столица». Отличаясь изяществом и блеском стиля, между делом выразился в глупом глянцевом журнале «Матадор» о современной литературной критике как о шайке безмозглых и неинформированных идиотов – в пристойных и сдержанных выражениях.

стр. 50

Геббельс, Иозеф

– Можно было бы и не объяснять, кто это такой, но как-то обидно для литературы выходит: текст о литературе, сейчас мы будем давать ссылки про Трифонова и Гроссмана, а про Геббельса, мол, и так все знают – он, выходит, гораздо знаменитее русских главных писателей в их собственной стране. Да, так это и есть, но им обидно было бы. Кстати: известность бонз III Рейха крайне выросла в СССР после опубликования семеновских «Семнадцати мгновений весны», а особенно, конечно, после телесериала. Можно сказать, Юлиан Семенов успешно популяризировал верхушку гитлеровской Германии в СССР. А шеф IV Управления Имперской Безопасности – гестапо – Мюллер – в исполнении Броневого стал на многие годы просто любимым историческим героем советского народа. Я все никак не могу собраться написать статью об истинных причинах и истоках притягательности фашизма для российской молодежи11
  Уже написал: глава в книге «Кассандра».


[Закрыть] – от интеллигентских эмоций тупых демократов на эту тему уже тошнит. – Итак, Геббельс (1897-1945) до того, как покончил с собой, был министром пропаганды – образованным и, как вы догадываетесь, талантливым и умелым. От большинства министров пропаганды в мировой истории его отличает также приверженность своим идеалам: во всяком случае, при крушении государства он покончил с собой, и вся его семья тоже, – случай нередкий для войн античности и средневековья, но достаточно исключительный для XX века.

стр. 50

Трифонов, Юрий Валентинович (1925– 1981)

Знаменит был в глуховые семидесятые необыкновенно, причем удачно сочетал благосклонность властей с любовью интеллигенции. Из номенклатурной сов. семьи, рос в элитном «Доме на набережной», в двадцать пять лет шлепнул молодежно-патриотический роман «Студенты», получил за него тут же Сталинскую премию (позднее ее не просто переименовали стыдливо в «Государственную», но и ретроспективно стали писать всех лауреатами не Сталинской, а Гос. премии – см. энциклопедии). Вошел в советский официозный и официальный литературный истэблишмент и жил в нищей голодной стране (кто помнит, что еще десять лет после войны половина «простых людей» на безлесных перифериях жила в землянках?) сытно и интересно, наверху. В 69-71 г. г. опубликовал в «Новом мире» (куда пробиться в те годы простому смертному без мощных связей было не просто невозможно, но исключено по определению, будь он Трижды гений) три повести раздумчиво-реалистического характера – «Обмен», «Предварительные итоги» и «Долгое прощание»: усталые интонации среднеустроенных московских интеллигентов. Вот тут описанная им среднеустроенная и среднезарабатывающая интеллигенция и сказала его номером первым. В новые времена невостребован.

стр. 50

Рыбаков, Анатолий Наумович (1911-1998)

Лауреат Сталинской премии за роман «Водители» – шофера, как вы понимаете, тоже передовой рабочий класс. Советско-юношеско-приключенческо-гайдаровская повесть «Кортик» читалась широко и переиздавалась очень много. Будучи евреем, что справедливо явствует из отчества, в «период застоя» опубликовал роман «Тяжелый песок» о Холокосте в СССР в бывшей черте оседлости во время II Мировой войны: роман был прочувственно принят основной массой советской интеллигенции, бо евреев в ней был процент очень высокий, а среди неевреев было очень много юдофилов, поскольку быть юдофилом означало быть оппозиционером (скрытым, конечно), свободомыслящим, высокопорядочным и т. п. Поскольку о преследованиях евреев писать в СССР было не принято и запрещено, то «Тяжелый песок» был как бы книгой высокопорядочной и «прогрессивной». Но поскольку в нем же фальшиво и противно говорилось об отчаянной дружбе, взаимной любви и вообще гуманном торжестве интернационализма промеж евреев и русских-украинцев-поляков-румын, которые с согражданами-евреями были как друг, товарищ и брат, то на людей честных и понимающих книга производила скверное впечатление проституции на костях собственного и весьма придавленного народа. Самой высокой пробы благородство тех, кто укрывал евреев, рискуя – и часто расплачиваясь! – жизнью собственной семьи, трудно оценить в наступившие мирные времена. Но – и естественно – гораздо больше было тех, кто заранее прикидывал делить имущество соседей-евреев, да и практически все уничтожение евреев (за исключением нескольких концлагерей уничтожения, обслуживавшихся частями СС метрополии) производилось на местах силами местных формирований, нац. частей территориальных СС и местной полиции из жителей. Вспоминается случай, как на посвященной военной теме встрече белорусских и украинских писателей в Минске Олесь Гончар долго и помпезно говорил о геройских подвигах украинцев во время войны – из его слов получалась такая картина, что украинцы ну во всем же могут быть поставлены в пример скромным белорусам, – пока сидевший рядом в президиуме Василь Быков, лучший, самый талантливый и честный из советских писателей о II Войне, не пробурчал явственно: «Ага. К нам даже полицейские зондеркоманды присылали с Украины». Ибо бытовой и вполне массовый антисемитизм украинцев вполне известен еще со времен Богдана Хмельницкого и ранее. Так что «Тяжелый песок» оставлял тяжелое же ощущение работы на официальную линию коммунистической партии – провозглашение советского интернационализма. Хотя сторонники книги выдвигали тот аргумент в ее защиту, что изображение интернационализма понадобилось Рыбакову для того, чтоб под эту сурдинку вообще сказать вслух об уничтожениях евреев, что было запрещено упоминать даже в связи с Бабьим Яром (что и вызвало оживленную дискуссию в связи со стихотворением Евтушенко «Бабий Яр» еще в 62-м году, кстати же). – Ну, а в конце 80-х Рыбаков опубликовал роман «Дети Арбата» – молодая московская интеллигенция в кровавые тридцатые, НКВД и т.п. Был шум, роман стал читаем всеми и знаменит – опять же, только да счет темы, взятой вовремя. Забавно, что на московской Международной (ежегодной сентябрьской) Книжной Выставке-ярмарке 1989 года австралийское издательство, выигравшее целый аукцион, устроенный по продаже прав на «Детей Арбата» по миру за пределами СССР, и уплатившее за права сто тысяч долларов, не сумело отбить свои деньги, потому что книга по миру пошла очень плохо. Средняя профессиональная беллетристика, а тема на Западе была давно заезжена вещами более крутыми.

стр. 50

Гроссман, Василий Семенович (1905-1964)

Вполне исправно благоденствовал на официальной литературе, пока в конце жизни не написал роман-эпопею «Жизнь и судьба», своего рода «Войну и мир» для бедных. Роман изъяли,– Гроссмана придавили, бедолагу: он, как нередко бывает у процветающих творцов, сознающих изначальную халтурную заданность своих вещей и мучимых нереализованностью своего таланта и душевных сил, искренне ударился в честность, изображение правды, полный напряг способностей и знаний, – и тут-то и начались неприятности на главном и самом дорогом деле его жизни. Но – вам известны в истории мировой литературы случаи, чтобы писатель халтурил на потребу властей и своего кармана до пятидесяти лет – и создал шедевр после пятидесяти? Бедный Гроссман, его эпопея написана действительно кровью сердца и мозга. Опубликованная в конце 80-х, она стала на короткое время одной из «культовых», как сейчас стали говорить, книг советской интеллигенции. И вскоре канула в нети. Ибо там не было ни открытий интеллектов и психологии, ни художественной шедевральности и свершений в искусстве. Вот так оно…