Текст книги "Легенды Арбата"

Автор книги: Михаил Веллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Я все сделал... – хрипит он. – Тащщ генерал...

– Я тебе сделаю!!! Министр!!! На Кушку!!! Малиновский!!! в Уэллен!!! Родион!!! Новая Земля!!! Яковлевич!!! На хуй!!!!!!!!!

Это короткое командное слово – последнее, что слышат в своей жизни многие офицеры. Когда подполковника извлекли на поверхность из фиолетовых глубин, наполненных колокольным звоном, дали воды, валерьянки и закурить, он закричал, как раненая лань:

– Где Михалков???..

Застегнутый Никита занес ногу над порогом.

– Дай! – зарыдал подполковник, протягивая руки. – Дай сюда! Родной! Дорогой! Милый ты мой!.. Дай мне скорее. Сейчас же! Справку дай мне!!

И на глазах изумленного инвалида-белобилетника изорвал ее на мелкие снежинки и втоптал их в линолеум.

С пугающей скоростью и без малейших усилий в нем произошла перенастройка личности.

– На комиссию!! Твою мать!! – заорал он хамским военкоматским голосом и пихнул Никиту в спину обратно.

– Раздее-вайсь!! – скомандовал он и гаркнул председателю комиссии, тыча пальцем, скрюченным судорогой страсти:

– Здоров! Абсолютно! Полностью! И-де-аль-но!! Без всяких ограничении! Исполнять!!!

Вот так Никита Михалков был призван в морскую пехоту, одет в черную форму и отправлен на Камчатку – как можно дольше и как можно дальше.

– Мало Сталин расстреливал мммаршалов... врагов нарррода... – прошептал Сергей Михалков. – Чччер-ный костюм... шшшарлатан!..

И когда старший брат Андрон полетел на Камчатку проведать младшего, первобытная северная и восточная красота тех мест так впечатлила его, и знаменитые скалы в море «Три брата», и снежные вершины вулканов, и смытые штормом поселки, и крутые морпехи в плавающих бэтээрах, что в результате вот с этого основания и выстроился замысел будущего знаменитого фильма «Романс о влюбленных». Романтика! Чужие трудности возбуждают вдохновение художника!

ГУЛЛИВЕР

7. Мальчик и мечта

Все человеческие несчастья родом из детства. Укорененные в сознании добродетели набирают вес с трудом, и по мере взросления организма выглядят все менее заметно. А отвязанные пороки прут в рост бурно и тащат парусом через ослепительные буераки.

Взять хоть недавнюю русско-грузинскую войну. Еще в детстве нашим генералам необходимо было кого-то бить. Мальчикам всегда необходимо кого-то бить. Так воспитывается героизм. Ведомые воинским духом, они напрягают умственные способности в поисках врага. А он должен быть! Это пацан с другой улицы, или из другой школы, или самый хилый, или самый жирный, самый бедный или самый богатый, сын пьяницы или сын начальника. Не важно. Годится любое отличие, и оно

станет свидетельством вины. Разрешением на побои. Знак изгоя.

Если изгои не ломаются, то из них вырастают Сталины и Наполеоны. Но мы не целим так высоко.

И вот жил-был маленький грузинский мальчик. Маленький, толстенький, добрый и смешной. Ну и финиш, конечно, был такому мальчику. Природа определила его в козлы отпущения юным джигитам. Его дразнили, щипали, били, обзывали, его обливали мокрым и обсыпали противным, подставляли подножку на переменах и под-кладывали кнопку под попку на уроках. Жизнь среди детей гордого горского народа похожа на стажировку перед вечностью в а д у .

Его звали играть, как рыбаки зовут червячка на рыбалку. Актер пользовался успехом в амплуа «мальчик для битья». Его заставляли таскать мелочь и папиросы, служить на побегушках и не моргать, получая «горячие без смазки».

Как вы понимаете, к порогу школьного возраста мальчик рассматривал жизнь как юдоль страданий и оплот несправедливости. Дать сдачи он не мог, а жаловаться не позволяла этика. И он стал избегать любого общения, как кролик мехового магазина. Он пристрастился сидеть дома, занимая себя какими-нибудь одинокими играми. Он что-нибудь мастерил, или разглядывал, или рисовал, или фантазировал. Он рано научился читать и обожал героические сказки.

И тут его к окончанию первого класса «за хорошие успехи в учебе и примерное поведение» наградили книжкой «Путешествия Гулливера». Старинного английского писателя Джонотана Свифта.

Сначала он стал листать картинки, и первая же картинка поразила его. На земле лежал огромный человек, могучий такой мужчина, А его опутывала ниточками толпа каких-то человечков ростом с палец.

На следующих картинках великан, явно добрый и рассудительный, хотя безмерно сильный, освободился от этих ниточек. Он стал принимать участие в делах этих гномиков. И, чем дальше тем больше, стал командовать маленькими человечками. Весь их парусный флот просто связал за веревочки и уволок. В конце концов, судя по всему, недобрые и неумные маципуськи горько рыдали, когда он послал их всех к черту и вообще уплыл из их поганой страны.

Ребенок часто провидит свою судьбу – словно в завесе времени открылась на миг дырочка в будущее. Мальчик ясно почувствовал (узнал), что когда вырастет большим – большим, как этот Гулливер! – то уедет отсюда к чертовой матери. В страну, где все такие же, как он. Большие, сильные, побеждающие всех! Добрые и справедливые.

Масштабы детского мира изменились. Он был Г у л -ливер, а вокруг – всякая вредная и бессильная мелочь: это были его враги.

На его лице появилось выражение тайного превосходства над окружающими. Неуязвимый, побеждающий всех и добрый, он прощал им мелочность, слабость и бессильную злобу.

Это он так думал. А на самом деле его продолжали бить.

Он любил, делая уроки или просто играя в своем углу, ставить на стол книжку, раскрытую на картинке, и жить в компании с Гулливером. А потом, сэкономив деньги на завтраках, купил коробку пластилина и вылепил Гулливера – в зеленом кафтане, коричневой шляпе, белых чулках и черных туфлях. Отличный Гулливер.

А из остатков пластилина вылепил лилипутов. Было уже вылепил, но понял, что тут., открываются возможности! В конце концов, Гулливер с ними разобрался. Но есть и нерешенные проблемы! И в виде лилипутов вылепил своих врагов.

И стал над ними измываться по-всякому. Слова «психотерапия» он не знал, но жизнь резко улучшилась! Он бил их вместе и по отдельности, возил мордой в грязи и ставил в позорные позы. И в гробу он теперь их всех видал!

...Жутко подмывает поведать, что все его враги вдруг стали себя плохо чувствовать, болеть, тосковать, хромать, кашлять, и после каждой драки ложились в больницу с загадочной лихорадкой... увы, мечтать невредно, он и мечтал. Били больше – за нахальную улыбку. Но вкус жизни стал сладок! – хоть иногда... Как йог, он перемещался душой в счастливое пространство непобедимости.

Его впервые зауважали, когда он принес своего Г у л -ливера на урок ручного труда по лепке. А лилипуты были с портфелями, рогатками и сигаретами, и вызвали расспросы не только учительницы, но и одноклассников...

Его приняли сначала в школьный кружок рисования и лепки, а потом при Дворце Пионеров. Он стал лепить собак, лошадей и сталеваров. И получил районную премию, областную, республиканскую.

А в школе получал пендели и подзатыльники. А дома лепил могучих воинов, и они безжалостно отрывали у его врагов все, что можно оторвать, жестоко и победно смеясь.

2. Миниатюрист

Что делали годы? Годы шли. Мальчики перестали бить кого ни попадя, вытянулись, повзрослели, стали провожать девочек домой и следить за своей внешностью. И только наш юный скульптор и читатель Г у л -ливера оставался маленьким, толстеньким, добрым и смешным; и после школы ходил во Дворец пионеров лепить рабочих, колхозниц, спортсменов и пограничников с овчарками.

После школы он поехал в Москву и подал документы в Суриковский институт. На скульптуру.

Его работы оценили благосклонно, а экзамены он сдал хорошо. Кроме того, из Закавказья в том году никто на скульптуру не поступал, а места для национальных кадров включались в плановые разнарядки. Но:

На монументалистику, свою мечту, он не дотягивал по проходному баллу. Там сгруппировались люди серьезные и матерые. А на миниатюре место было. Ему предложили. А там – видно будет: кто отчислится, кто перейдет, на втором курсе посмотрим.

И надо сказать, в миниатюре он поистине нашел себя. Работы рождались на зависть. Изящные, эффектные, легкие – праздник вкуса и украшение интерьера.

Но все это был – подход, подготовка, тренировка; все это были – лилипуты!Мечтой его, идеалом, – высился к солнцу Гулливер... Статуя исполина как символ справедливости, и людишки у ног... Это был его великий секрет, его высокий смысл бытия, его ответ на вызов вечности, из которой однажды мы вышли на этот свет и в которую вскоре опять вернемся, уже навсегда.

3. Лилипуты

Он подарил отцу его гипсовый бюст, и отец показывал его всем односельчанам. А когда он приехал на каникулы домой, к ним пожаловал лично секретарь райкома.

Мать принесла из подвала вино, а отец жарил в саду купленного на базаре барашка.

– А ты можешь сделать мой бюст – вот такой же? – дозируя, как воду с сиропом, лестное уважение и начальственную покровительность, спросил секретарь.

– Конечно, батоно, – поклонился студент.

– Из бронзы – тоже можешь?

– Конечно могу. Только бронзу студенту трудно достать...

– Сколько стоит? – обозначил решение проблемы секретарь. Он был мужчина, и он был грузин, и он был уважаемый человек, и не было таких денег в разумной вселенной, которых не следовало бы заплатить за свой бронзовый бюст. Вах!

...Так студент пощупал и померил материальный эквивалент таланта. Ему дали уяснить, что только от его желания зависит стать богатым. Чистый юноша посоветовался со своим желанием, и желание сказало, что он будет сущий идиот, если упустит такой шанс разбогатеть. «И тогда ты сможешь достойно помогать родителям, как настоящий серьезный человек из Москвы.

И вот тогда! – гремел и ликовал внутренний голос, раскатистый и гулкий, как откровение Гулливера, – тогда твои униженные враги подожмут свои мокрые хвосты, как жалкие шакалы. Они навсегда узнают, кто такие они – и кто такой ты!» Врагов у него, надо заметить, никаких и не было. Он был добр, щедр, приветлив, и отлично ладил со всеми. Но... детские обиды отпечатаны в нас пожизненно. Социальная психология с ее услужливой статистикой и понятия не имеет, сколько великих подвигов в истории произошло из детского жгучего желания разбить нос соседскому гаду.

В те времена у сильных мира сего советского пространства вошло в моду заказывать парадные портреты у художника Глазунова. Критики прощают подобный финансово-политический успех только покойникам, и чем больше грязи лилось на красиво ухоженную голову Глазунова, тем становились длиннее очереди на выставки и выше цены на картины. Заказчики вились и бились за место в вечности. Оригинал выглядел на его портрете похожим и красивым одновременно, что и является идеалом всех просителей. Это смешно, но вешать на стенку

свой портрет работы Пикассо в манере кубизма почему-то никто не хотел.

Скульпторы облагодетельствовали страну уходящей за горизонтколонной трех лилипутов – бюстиками Дзержинского, Горького и, разумеется, Ленина («Лукич настольный»). Это была жестко обязательная программа фигурного катания, а дальше дозволялось выгадывать баллы за технику и артистизм по разным версиям. Миниатюристы предпочитали головы балерин, ученых и рабочих. У балерин была тонкая шейка и обтянутое лицо, у ученых мощный лоб, у рабочих надежные скулы. Бюсты Дважды Героев на исторических малых родинах походили на римских легионеров в исполнении Ричарда Бартона.

Первым в Москве собственным бюстом оснастил собственную квартиру писатель-соцреалист Иван Шевцов, автор нетленного романа «Тля». Там художники, понятные народу, плакали в жилет партийным секретарям, ища хоть у Партии защиту от развращающих веяний западного продажного искусства. Читатели восторженно ржали, Партия стеснительно молчала, а Шевцов, человек маниакальной аккуратности, каждый день лично стирал замшевой тряпочкой пыль истории со своего благородного бронзового чела. Гости шизели. Однажды он буквально возложил подаренный ему букет кподставке бюста в прихожей. Шевцов был гений самопиара, опередивший свою эпоху.

А вот на Кавказе продукция такого рода пользовалась ревнивым спросом. Даже выстроилась своего рода табель о рангах: кому что подобает, деньги – еще не все. Первый секретарь обкома мог иметь бронзовый бюст в полторы натуральные величины. А третий – такой же бронзовый, но в половину величины, либо же в натуральную величину – но чугунный. Райкомовской мелочи бюсты подобали гипсовые. Либо металл – тогда настольные такие маленькие бюстики.

Вот настольные бюстики шли особенно лихо. Дзержинских и Лениных замещали – страшно выговорить! – собою, любимыми. Искусство начало способствовать самоутверждению личности при социализме! Дороже стоили внестатусные жанровые фигурки – с рукою,устремленной вдаль, или на задумчивой скамейке, на трибуне митинга! за рабочим столом!.. Все ростом с огурец. Нет, ведь правда классно: заходит посетитель, а лучше высокий гость, и вдруг в бронзовой фигурке на столе – узнает тебя! Откуда? А, так... один знаменитый скульптор из Москвы лепить захотел, подарил, понимаешь.

4. Портрет художника в интерьере

К эпохе «перестройки» работящий и рачительный скульптор заматерел в Москве такой глыбой, человечищем, что Лев Толстой бы рядом не встал, сам себе ответив: «Некого...» Две огромные мастерские, две квартиры в центре, трехэтажная дача и, разумеется, «мерседес». В пересчете на нынешний рыночный стандарт – он был олигарх и суперзвезда в одном флаконе. И все великие мира сего в Москве и республиках, а также многие в Европе, были его друзья и клиенты.

В две смены работал цех. Там лили миниатюры. Кроме заказных потоков «балды» и «ростика» (бюст и настольная фигура) – шли единичные и серийные миниатюры для души и продажи. Выразительные и изящные кони и корабли, богатыри и драконы, красавицы и волки. Ненавязчивая аллегория возникала из гармонического сочетания объемов и линий дышащего металла. Он был действительно гениальный миниатюрист! С большим коммерческим даром.

Как писал классик, «не он первый, не он последний из сынов рода человеческого был создан для профессии, которую презирал». Ну, не то чтобы он всю профессию презирал – но: он мечтал быть монументалистом! Он в душе и был монументалист. Он смотрел точным, как микрометр, профессиональным взором на свою скульптуру – и видел ее тридцатиметровой, в ее реальном масштабе, грандиозной, как Колосс Родосский, у ног которого снуют утлые корабли...

И сквозь объем каждой скульптуры он видел контур Гулливера. Недосягаемый великан приобрел гротескные черты тотема. Он аккумулировал значение высшего покровителя в мире искусства. Суровый хранитель на горних небесах мировой культуры.

5. Рождение титана

Ярким и тугим весенним утром знаменитый скульптор проснулся от изумления. Изумление было легким, радостным и окрыленным. Поэт-эпигон уподобил бы его чайке, а маньерист-постмодернист – булавке в заднице у чайки. Почему, спрашивала чайка у своей булавки, почему я не сделал этого раньше?! ведь это так просто, так исполнимо... и так замечательно!

Поэт воздвигся... нет? о'кей: Скульптор встал. Счастливо улыбаясь и хрустя, он облачился в шикарный алый халат с золотыми кистями, взбодрился рюмкой коньяку, пыхнул синей струйкой вирджинского табака и прошествовал в мастерскую. Там отщипнул пластилина, который по привычке предпочитал скульптурной глине – и! —и начал л е п и т ь Гулливера.

Счастье источалось из всех пор, он работал с чувством невыразимого облегчения. С таким облегчением корова освобождается от молока в набухшем вымени, с

таким облегчением бомбардировщик на пределе дальности распахивает люки над целью, с таким облегчением кирпич отдается силе притяжения и целует вас в темя.

Он лепил ЕГО!!! В его душе такое реяло, что не провернуть. Мечты ходили кругами над вспотевшей головой, как туча бенгальских огней, как косяки золотой саранчи, стая напильников, скрипичные струны, а вместо сердца пламенный мотор.

Эта скульптура ощущалась автором как приношение. Жертва богам в благодарность за дарованные победы. Он воображал ее на месте статуи Афины на Акрополе. Или же Юпитера-Громовержца. Эта божественная статуя своей благой мощью покровительствовала людям, поселившимся под ее сенью.

В воображении прошедших десятилетий исполинский стометровый Гулливер стоял в родной гавани, глядя в бескрайнюю океанскую даль и прозревая там свою судьбу, иные и странные миры, причудливые страны и великую бессмертную славу.

За одно утро он изваял пластилин в масштабе 1:300, и Гулливер был прекрасен. Он крепко держался за корабельную снасть, и это был корабль, вечно несущий каждого из нас сквозь сказочные и горькие истины Бытия. Он сжимал в руке свиток мудрости – и на этом свитке были начертаны пути всех удивительных и грядущих странствий человечества в назидание грядущим поколениям. Короче, мужик был в ударе и вложил всю душу.

...В новую эпоху покупка бронзы не была проблемой. А хоть бы и покупка черта в ступе. И легированная сталь для несущего каркаса. Только плати! А кэшем заплатишь – барон будешь. Скульптор заплатил, и триста тонн инструментальной бронзы встали в шести опломбированных вагонах на товарных путях.

Злые языки утверждают, что и за бронзу, и за изготовление уникума платил город, причем по баснословным ценам. Потому что половина отпущенной суммы сразу возвращалась в карман отпускающего, э-э, высокопоставленного чиновника (в форме пресловутого «отката»). Но мы не будем верить грязным слухам и пустым наветам. Скульптор не был нищим, и имел возможность заплатить за воплощение своей мечты. А если деньги он тоже зарабатывать умел, то быль молодцу не в укор, с сажей играть да рук не замарать, а нищета не украшает никого, кроме кандидатов в депутаты.

И был отлит корабельный врач Лэмюэль Гулливер ростом с небоскреб, и Колосс Родосский только в прыжке дотянулся бы поцеловать его в пупок, а динозавр работает мелким домашним животным типа кошки. Гигантские бронзовые листы, подобные парусам галеонов, башенный кран поднимал в крепеж на каркас, почти равный Эйфелевой башне. И ничтожные лилипуты карабкались по его телу и снизу задирали головы, потрясенные гигантом из неведомой страны настоящих людей.

Нет-нет, это отнюдь не конец истории. Это ее начало. Нулевой цикл. Выведение фундамента под цокольный этаж. Пора приступить к центральному действию.

6. Отечество в опасности

Гулливер был моряк, и он был англичанин, и он ушел в свое плавание к берегам Лилипутии из славного порта Бристоля. Его маяк, путеводная звезда, звезда мировой славы, осколки Британской Империи, короче – идея-фикс влекла великого скульптора, только днище глиссера било по встречным волнам, нет препятствий! Его подсознание решительно полагало, что если беспрецедентный памятник встанет в родном порту, акция обретет сакральный смысл, и благодарность Гулливеру, который вывел его в люди, будет адекватной. Знай наших.

Грузины не мелочатся. Русские тоже. Сдачи не надо. Для души.

Опять же, мировая слава. Что с того, что ты знаменит на родине... есть еще большой мир, всеобщий, главный!

Скульптор полетел в Бристоль. Визит был согласован, и мэр принял высокого культурного гостя в окружении городских властей. После патетических речей и заверений в труднопереносимом счастье от такой жгучей дружбы и взаимополезной любви, скульптор сказал:

– И в знак дружбы двух наших великих народов, в знак братского родства наших великих культур, – я хотел бы преподнести в дар городу Бристолю бронзовую статую!

Внесли на руках статую размером с именинный торт, и скульптор с поклоном вручил ее мэру. Мэр поднял этот витиеватый бронзовый ананас над головой, как футбольный кубок. Благородное собрание зааплодировало.

Это было только начало.

Скульптор произнес на ломаном английском речь о том, что значил Гулливер в его жизни, и чем он ему обязан, и имеет честь отдать долг. Жутко трогательный сюрреализм. Аплодисменты поплескались с оттенком легкого непонимания. Только британским чиновникам и дела, что освежать в памяти подробности классических романов и соотносить их с историей русско-грузинских распрей?..

Скульптор взмахнул рукой на манер тореадора из балета «Кармен», принимающего позу горделивого счастья. По знаку в зал мэрии вплыло художественное панно с панорамой подведомственного города. На фоне мелких домишек и людского муравейника, заслоняя собой пенную гавань с кораблями, уходила в лазурные небеса фигура Гулливера.

Когда первая волна парализующих чувств схлынула, мэр поинтересовался параметрами свалившегося на

город счастья. Метры долго переводили в футы, и когда тонны рассыпались на фунты и стоуны, из углов послышался портовый жаргон, крепкий и шершавый, как пеньковый трос.

Благодаря ностальгическим умам, влекомым к описаниям сельских идиллий, мы все теоретически знакомы с курицей, квохчущей над снесенным яйцом. На лестнице эволюции это прямой предок художника, демонстрирующего миру свое творение. Переводчицей при курице, в смысле художнике, выступала крупная броская блондинка, каких кавказцы особенно ценят за все выдающееся, что есть в человечестве. Она обаятельно гундела и обрубала на оксфордском наречии, а скульптор самозабвенно частил и захлебывался, уснащая ликующий русский фузинскими интонациями. – И вдруг влюбленный дуэт стал напоминать Гитлера с Геббельсом, завоевавших беззащитную Англию и надругавшихся над ее историей, культурой и внешним обликом.

Потому что Гулливер был больше всего похож на мрачное пророчество атомной войны. Что-то огромное и перепутанное уфожающе вздымалось из воды к небу. В ценфе рваных металлических переплетений, среди обломков и офызков балок, фосов, пушек и парусов, разметанных и вновь слепленных етицкой силой, запуталась депрессивная фигурка с фанатометом в руке.

– А зачем гранатомет? – подавленно спросил мэр.

– Это рулон с картой, – офызнулся скульптор.

– Ну надо же... – удивился пресс-секретарь. – А по виду и не скажешь...

Вооруженный до зубов Советский Союз только что развалился, и призрак Империи Зла удалялся от берегов. Сюжет с фоянским конем положил свою тень на беззащитный пейзаж, уфожаемый бесплатной мондулой. Данайцы некогда смастерили свою скульптурку большой подарочной мощи тоже в стиле монументализма. Исторический переход от реализма в искусстве к пост-

модернизму усугублял неприятное впечатление. Словно неживой антигуманный умысел скрутил металл гигантской композиции, распросфаняя кругом страх и ожидание конца света. Словно СССР, лопнув, разбрасывал по миру смертоносные споры нечеловеческих форм жизни. Все долго смотрели на картину напасти. Лицо мэра, красное от виски и сизое от портвейна, сделалось самоотверженно-гордым и выразило напряжение Битвы за Англию. Сирены тревог взвыли в его исторической памяти.

– Наин! – почему-то по-немецки, повинуясь прихоти подсознания, сказал мэр. – Гитлер капут! – добавил он, повеселел и подмигнул своей компании. – Мы не можем принять т а к о й дар. Нет. У нас свои законы. Мы должны сначала провести голосование в муниципалитете. Он рассмотрит экспертное заключение комиссии. До каникул собрать ее уже не успеем... Возможно, в будущем году...

Что характерно: первоначальная кабинетная миниатюра муниципалитету понравилась! Но ее же изображение в масштабе Парка Юрского периода привело к исполнению гордого старого гимна:

Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!

Англичане отличаются стойкостью. Бристоль оправился от шока и скорей забыл о сфашном сюрпризе.

Излишне говорить о расстройстве автора. Но – все, что не убивает, закаляет.

– Ничего, – сказал скульптор. – А Гулливеру было легко? А кому легко? Парш-шивая Англия... бывшая, панымаиш, великая империя. Что вы хотите? – масштаб утерян! Не тот уже масштаб!..

Закал его жизнью был долог и тверд.

7. Колумб

Масштаб оказался словом ключевым. Близилось пятисотлетие открытия Америки.

– Ты помог мне, – сказал скульптор. – Я помогу тебе.

Его перманентный диалог с Гулливером носил по преимуществу морально-философский характер. Так говорят с далеким другом, своим вторым я.

– Домой не пустили! – плевал скульптор. – Вот – люди!.. Ничего. Ты открыл Новый Свет. Много раз! Там твоя слава! Там твое место!

Незамедлительно вслед за чем известил муниципалитет города Нью-Йорка, что специально ддя него, в честь и ознаменование великого полутысячелетнего юбилея Нового Света, эпохальной вехи американской цивилизации, он изготовил в дар – достойную грандиозного города статую Колумба. Хай кволити. Кинг сайз.

– Главное – что ты есть, – сказал скульптор Гулливеру. – Имя – не главное. Мы оба знаем: ты – это ты!

Торжества ломились неимоверные. Континент гулял. Латиносы тянули одеяло на себя: испанцы пионеры! Индейцы вякали об угнетении. Денег летело немерено. Америка предъявляла миру хозяйский разворот.

Скульптор явился в кипение подготовки торжеств и очаровал всех своим миниатюрным вариантом. Взмах волшебной руки – и хозяевам дали ознакомиться со своим будущим.

Наступила отрезвляющая пауза.

При входе в нью-йоркскую гавань, на фоне сияющих и взлетающих небоскребов Манхеттена, в непосредственной близости от священной Статуи Свободы торжествовал исполинский Человек-Паук.

Назначение Гулливера Колумбом нисколько не отразилось на его внешности. Он не проходил фэйс-контроль на конкурс красоты. Если скульптуру иногда

уподобляют застывшей музыке, то это был обреченный вопль музыкальной фабрики, сокрушаемой гусеницами тракторной колонны. Это была великая антиутопия, внушающая отвращение к смыслу жизни.

– Это надо было поставить посреди Алькатраса, – нарушил общее молчание мэр.

– Почему Алькатраса? – с неиссякаемым добродушием спросил скульптор.

– Чтобы преступники постоянно видели свою сущность и страдали.

Подготовленный к эстетической дискуссии скульптор приступил к объяснениям. Но мэром Нью-Йорка был тогда великий Рудольфо Джулиани, и гомерический замысел злокозненного мецената был пресечен в корне. Джулиани отпилил зубы и когти мафии, Джулиани сделал 42-ю стрит безопасным променадом, Джулиани превратил Нью-Йорк в город без преступности и коррупции, Джулиани не дал денег на выставку «современного искусства», язвительно отрезав: «НЕ искусство – это то, что я тоже запросто могу». И ловкий русский ваятель, напоминавший видом крестного отца сицилийской семьи отчаюг, был ласково развернут в сторону международного аэропорта Джи Эф Кей.

– Ваш гений обладает огромной впечатляющей силой, – любезно и лестно напутствовал Джулиани гостя. – Но городские власти обязаны заботиться о здоровье граждан, муниципальный бюджет разорится, выплачивая компенсации беременным женщинам, у которых может случиться выкидыш при виде этого конкистадора.

Скульптор прикусил язык. Скорость распространения информации, либо буквальность ее совпадения, заморозила соображение. К тому времени в Москве, на Тишинской площади, уже громоздилась монументально-комбинированная скульптура его работы, и злые языки предостерегали, что беременные женщины должны вы-

бирать другие маршруты движения – на всякий случай, именно остерегаясь выкидыша при виде жутковатого и нелепого монстра.

Короче. Горцы – упрямые люди. Грузины – горцы. А Америка – морская держава. И выходит двумя длинными береговыми линиями на два великих океана. Атлантический и Тихий. Колумб, адмирал Моря-Океана и вечный скиталец, искал приюта в тихих гаванях Бостона, Филадельфии и Нью-Орлеана. Затем он повторил вдобавок к собственному подвигу бессмертное деяние Нуньеса де Бальбоа, пересек материк и постучал в Золотые Ворота Сан-Франциско.

Были когда-то у Маршака стихи про недобрую страну буржуев Америку:

Старый швейцар затворяет подъезд:

– Нет, – говорит он, – в Америке мест!

Если бы Колумба так встретили в Америке пятьсот лет назад, там бы и поныне индейцы ездили верхом на ламах и срезали друг с друга скальпы каменными ножами.

Интересно, как земные судьбы реинкарнируются в посмертной мифологии.

8. Скиталец морей

У успеха много отцов, а матерей еще больше. Шесть городов Италии и Испании оспаривают честь быть малой родиной Колумба. Вы уже все поняли.

Генуя отреагировала мгновенно, что не на всякой родине и не всякий памятник нужно втыкать. Ответы последующих намеченных жертв не изобиловали разнообразием. Ваша любовь оценена и взаимна, но то, чего

вы добиваетесь, позволить нельзя. О нет, вы не всунете символ вашей любви в центр моего пейзажа.

Колумб отбывал в первое трансатлантическое плавание из порта Палое-де-ла-Фронтера. С веками городишко впал в полное ничтожество, и сегодня в его гавани едва ли стоит ставить матрешку. А еще рядом расположился знаменитый город и порт Кадис, но в качестве обрамления для титанического шедевра и он беден, глух и малолюден...

В долгах, в цепях, на соломе, без чести и славы закончил свой путь настоящий Колумб. Испания вообще бедная и несговорчивая страна. Со времен инквизиции не понимала она своего счастья.

9. Благородный дон

И тут подходит пятисотлетие первого плавания в Индию, совершенного великим первооткрывателем и путешественником Васко да Гамой! Фигура в исторических святцах вполне колумбовского масштаба. Та Эпоха Великих Географических открытий была вообще густа и полна натур одна другой круче.

Наш скульптор, может, и не упал бы на этот вариант, но Португалия находится рядом с Испанией и вообще является почти ее частью. А Васко да Гама там – как у нас Гагарин и Миклухо-Маклай вместе взятые.

Уровень бедности Португалии позволяет России как раз иметь ее за реальный образец своего светлого будущего. Пенсионеры и нахлебники всей Европы норовят жить в Португалии – там все дешево. Перспектива укорениться в нашем радостном завтра усугубила азарт скульптора.

Неликвидная гора цветных и черных металлов со временем стала приводить автора в неистовое раздра-

жение. Причем двукратно: как невтюханная скульптура она уедала самолюбие – а как сумма пропадающих материальных ценностей она ущемляла кошелек.

Гулливеру выписали следующий паспорт. Последовало внедрение нелегала в страну очередного пребывания.

Увы, родственники не опознали вернувшегося с того света дедушку. Приведение ужаснуло потомков, и с помощью заклинаний было извергнуто восвояси. Просторная гавань Лиссабона осталась незамутненной.

– А и как красиво стоял бы в гавани!.. – бурчал и вздыхал скульптор. – Лицом к Америке, через океан показывает, карта в руке... Волны, горы, будущее! Даже лучше, чем на том берегу!

10. В прорубленном окне

И тут колокол зазвонил над колыбелью трех русских революций. И прежде, чем Собчак пропел трижды, Ленинград отрекся от славного имени вождя мирового пролетариата. Народ вспомнил, что он богоносец, и выкрикнул в цари градооснователя Петра. На картах и зданиях менялись надписи. Вернувшийся к истокам Петербург готовился с государственной помпой праздновать свое трехсотлетие.