Текст книги "О любви (сборник)"
Автор книги: Михаил Веллер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Удивительно, сколько горя должны принести люди друг другу, прежде чем стать наконец счастливы – если уж очень повезет.
– И помни: если тебе надо пройти по канату сто метров, то даже пройденные девяносто девять ничего не значат. Здесь все решает последний дюйм! – Звягин чуть отодвинул записную книжку от дальнозорких глаз, потянулся к телефону:
– Елена Анатольевна, как самочувствие? Рад… Не за что… На этот раз можете… Пару билетиков на один концерт, решил вот выбраться в свет.
Подмигнул горящему надеждой Ларику и подумал, что если дочка узнает об этих билетах, она его съест. «Причем правильно сделает».
Вот таким образом и подал голос в свой час Валин телефон:
– Ты дома? Привет. Я буду в твоих краях, могу закинуть билеты на Раффаэллу Карру. Через полчасика.
Она слегка заволновалась. Подумала. Переоделась. Разложила учебники по столу: занимается, ей некогда. Поставила чайник; изготовила заранее бутерброды. Решила: для первой встречи вполне хватит часа, пусть знает – у нее много дел поважнее.
Но – пригласил, да куда! Расшибся ведь за эти билеты. Хорошо: она пойдет. Интересно, как он будет держаться. Все-таки она много для него значит, если стоило обмолвиться – и несет в клюве. Валя даже почувствовала разочарование: он по-прежнему ведет себя как паж, это неинтересно… но приятно. «Надо быть помягче с мальчиком». Именно так: «Надо быть помягче с мальчиком».
Прошло не полчаса, а час: она поглядывала в окно; ждать – это всегда выталкивает из равновесия.
Ларик появился – веселый, спокойный, сам по себе.
– Замерз? – (Слышал ли он через дверь ее торопливые шаги?) – Раздевайся. Чаю хочешь?
– Я на одну минуту, – с порога объявил он. – Извини, ждут.
И сразу сломал настрой – выиграл очко.
– Знакомые с телевидения достали. Я-то как раз буду в вечернюю смену – конец месяца, объект горит.
Разве мы не пойдем вместе, удержалось у нее на языке. Значит, отдает просто потому, что сам не может?
– Что ж ты их не вернул? – спросила она едко: даже не попытался пригласить с собой!
– Обидятся: облагодетельствовали, а он еще пренебрег.
Даже не намекает, что она найдет с кем пойти, просто закинул билеты – и покатился дальше по делам.
– И не лень тебе было ехать?
Фи, сказал он, как не стыдно. Но деньги взял, очень просто.
– Я на машине, было почти по пути. Салют!
У окна она отогнула занавеску, чтоб он не заметил ее, если взглянет вверх, как всегда было раньше.
Он не взглянул. У подъезда стояли бежевые «Жигули», пикап. Ларик сел рядом с невидимым ей водителем, машина выпустила клуб ватного дыма, выбросила снежные фонтаны из-под буксующих задних колес – и умчалась.
– Вы что, помирились? – спросила мать за ужином.
– А мы и не ссорились, – качнула ресницами Валя.
– Что ж он приходил? И так ненадолго.
– Просто билеты занес. На концерт.
Она не отказала себе в иезуитском удовольствии пригласить Нину. Горечь рассеялась, лишние билетики стреляли за километр, они протолкались ко входу, млея от причастности к избранным.
Так или иначе, он доставил ей удовольствие.
В принципе он мог бы позвонить позднее вечерком, или назавтра: прекрасный предлог – поинтересоваться, как концерт; возможно, спросит как бы мельком, с кем она была – «с одним человеком», ответит она уклончиво, но будет разговаривать не слишком холодно, чтоб не оттолкнуть; возможно, он пригласит ее еще куда-нибудь. Она ответит, что пока не знает, сможет ли, пусть он позвонит еще раз.
Он не позвонил ни назавтра, ни позднее. На второй день, оправдываясь приличиями вежливости, Валя сама позвонила на вахту его общежития (оказывается, еще помнила телефон).
– А из ихней бригады еще никто не проходил, наверно на объекте еще, – с ответственностью в голосе сообщила вахтерша.
Подумалось про мороз, про леденящий ветер на высокой стене, освещенной прожектором, про то, как легко он достал и как легко отдал билеты…
Еще день она тщетно ждала.
(«Фактор времени играет иногда решающую роль, – поучал Звягин, тонко наслаждаясь игрой старого обольстителя, снисходительно передающего опыт пылкому и глупому юнцу. – Чувства изменчивы, они возникают, растут, ослабевают, исчезают, – необходимо выбирать точный момент, когда ее чувства наиболее располагают к успехам твоих действий. Позвонишь в первый день – это будет немногого стоить, означать, что ты проявляешь к ней повышенный интерес и никуда от нее не денешься. На второй день отсутствию звонка она слегка удивится, ей захочется, чтоб позвонил, будет требоваться подтверждение, что она желанна, одержала победу, занимает важное место в твоих мыслях. На третий – самолюбие будет задето, желание достигнет максимума. На четвертый начнет ослабевать, сглаживаться… но если позвонишь – все вспыхнет, еще не поздно. А вот через неделю все отойдет далековато, и результат твоих предыдущих усилий останется невелик…»)
Ларик позвонил поздним вечером третьего дня. Валя схватила трубку, зная, что это он. Ее душе уже была задана работа, и работа эта происходила помимо ее желания.
Его голос слышался прерывисто, издалека (трубка иногда прикрывалась перчаткой):
– Валя, ты? Не слышу!.. Что?.. Сейчас перезвоню!..
Она прождала у телефона двадцать минут. Через полчаса (ночь):
– Алло! Что?.. Все автоматы неисправны! Алло!!!
На этом сеанс связи окончился.
(«Задача первого этапа – легкие положительные ассоциации, – развивал теорию Звягин. – А чтоб они возникали – надо изящно всадить крючок в ее самолюбие. Приучить думать о себе без досады, создать не избыток, а дефицит внимания со своей стороны, но – этически безупречный дефицит. Пусть ее душа свыкнется с мыслью, что ты можешь доставлять и радость, и боль, причем первое желательно, а второе – отнюдь. И что твое существование, с другой стороны, ни к чему ее не обязывает. Ты есть – и это значительно, и это неплохо! Понял, нет?»)
35. Мороз и солнце – день чудесный.– А если бы она не умела ходить на лыжах?
– Всегда что-нибудь есть, – уверил Звягин. – Умела бы бегать на коньках. Или заниматься плаванием. Или любила сидеть в библиотеке (и сам усомнился). Или толклась бы у «Маяковки» или в «Сайгоне». Твой номер шестнадцатый: выяснять обстоятельства и применяться к ним. Впер-ред, хромоногий! Ларион и Тамерлан – похоже, да?
Идею подкинул в общаге друг Володя; компания составилась – на воскресенье. Странно, если бы Валя не приняла участие: хорошие лыжи, приличный костюм, зачет по физкультуре сдала из первых.
Поначалу предлагали Кавголово.
– А кто был зимой в Петергофе? (В Кавголово многовато классных лыжников, такие конкуренты нам ни к чему.)
Никто не был. Решающим прозвучал аргумент:
– А какая там архитектура!
Здравая мысль о приобщении к красоте возобладала. Ларик выглядел большим знатоком архитектуры.
Утром затолкались с гамом в электричку на Балтийском вокзале, заняли три скамейки, протерли замерзшие стекла: поехали!
На Валю смотрели – на нее всегда смотрели: ладная фигурка, грамотный костюм, австрийские лыжи, тихое сияние. Ларик не смотрел. То есть смотрел – не больше, чем на остальных. И не иначе. И не искал возможности поговорить вдвоем. И это сразу создало для нее некоторое напряжение.
Более того – он сидел на другой скамейке, спиной к ней! Он опять смешил всякой всячиной, к нему оборачивались, изредка повертывалась и она, сохраняя естественность поведения и досадуя.
Снег искрился, краски блистали под февральским солнцем, купола золотились, Монплезир светился кармином сквозь серебряный узор ветвей – красота была выдана по первой категории снабжения. Синие накатанные колеи вились по аллеям, и лыжники скользили по ним с протяжным шелестом.
Ларик бежал длинным легким шагом, правильно натертые мазью лыжи держали скольжение, ритм и свет вселяли радость. Смотреть на него было приятно – как на всякого, кто что-то делает хорошо. Валя не знала, что он так спортивен на лыжне.
Он и сам этого не знал еще месяц назад. Пока Звягин не приказал срочно устроиться в секцию – и овладеть в темпе! «Спортсменом можешь ты не быть, но пыль в глаза пустить обязан!»
Он знал повороты и спуски этих аллей наизусть, прокатывая маршрут в лютые морозы, подмечая, где можно лихо скатиться, где удобно тормознуть так, чтоб веер снега взвихрился из-под лыж.
Он скалил зубы – на нее не смотрел.
Трамплинчик на обочье крутой дорожки торчал небольшой, пара любителей из пацанов прыгали раз за разом, пролетая десяток метров над низким настом. Какое ни на есть – а зрелище, ловкость всегда привлекает, нет?
Володя уперся палками вверху разгона, толкнулся, пронесся согнувшись – и преодолел несколько метров воздушного пространства, отчетливо шлепнув лыжами по утрамбованному снегу, сбалансировав руками и неловко тормозя у кустов.
– Ларик, а ты? – подначили.
Ларик утвердился наверху, комично подрожал коленями, покатил все быстрей, кренясь вбок и оседая назад, неуклюже оторвался от обрубленной снежной кромки трамплина и, маша и повернувшись в косом падении боком, зацепился лыжей, кувыркнулся через спину, проехал на животе и встал на четвереньки, стряхивая снег с лица.
Зрители надрывались в восторге.
– Трамплин кривой, – оправдался прыгун, выковыривая из ушей.
– И снег скользкий, – сочувственно добавил Володя.
– Лыжи тяжелые, – пояснили из толпы.
– Ноги кривые, – поправил мальчишеский голос.
Валя хохотала от всего сердца, и были на сердце этом и злорадство («Так и надо»), и тонкий-тонкий наждачный осадок («Опозорился…»). Володя лихо повторил прыжок; девчонки зааплодировали.
– Утешительный заезд для неудачников! – шутовски завопил Ларик, карабкаясь наверх. Резко пихнувшись, сложился скобкой и со свистом полетел вниз: толчок! носки лыж подняты, корпус вперед! тянуть параллельно земле! – и почти без хлопка ровно коснулся поверхности далеко от снежного уступа. С хрустом раскидывая из-под ребер лыж радугу, развернулся и четкой елочкой побежал в гору.
– Ура!
«Клоун».
Обгоняя Валю сбоку лыжни, он кивнул с одобрением:
– А ты неплохо ходишь. – Слепил снежок, кинул в Нину и с ней рядом побежал по снежной целине, болтая.
В павильончике у шоссе взяли тепловатый кофе с холодноватыми пирожками. Стекла горели красным, морозец поострел, покалывал.
– Во сколько электричка?
Ларик поискал глазами на автомобильной стоянке, оттянул рукав над часами:
– Извините, мне пора!
– Ты куда-а? Бросаешь?
Он шутливо-виновато развел руками, взял лыжи – вышел. И пошел к «Жигулям»-пикап цвета коррида.
– Стрекозел! – с напускным негодованием кинул Володя. – Зальем горе. Официант – еще две морковки!
И воскресенье как-то сразу кончилось.
Уже в вагоне Нина спросила подчеркнуто незаинтересованно:
– С кем это он отбыл? Личный шофер?
– Какая-то знакомая, – уклончиво пожал плечами Володя.
– Покупай машину, Нинка, – был дан не без ехидства совет.
И это ехидство единственно утешило Валю в ее думах.
– Я подожду того, кто мне купит, – не замедлил пренебрежительный ответ.
Весь вечер несчастная жертва любовных интриг и армейской тактики решала и не могла решить задачу: коли Ларик упорно лезет ей на глаза – он делает все специально ради нее, или ему действительно нет до нее дела? А что с Ниной? А что за машина? Сумбур и неразбериха… независимость его и нравится, и задевает…
«Так что – я к нему неравнодушна? Он имеет для меня какое-то значение?» Открытие ее удивило, задело. Но не настолько задело, чтоб из самолюбия запретить себе думать о нем; думать было все-таки не больно, приятно… однако не без горечи.
Ах, и быть любимой девушке потребно, и любить потребно, а вот страдать не хочется, но на самом деле душа без страданий не может… В душе ее наметилось некое движение, и в конце движения того, в перспективе проекторного луча, Ларик летел над заснеженными кустами, прижав руки к бокам и вытянув лыжи, и хлопала дверца «Жигулей».
– А если ты разбил несчастному аспиранту жизнь? – обвинила дочь.
– Каждому свое, – зевнул Звягин. – Настоящего человека не собьешь с пути ничем. От чего можно отказаться – то не очень-то и нужно было.
– А конкретней можешь?
– Отцепись, чадо. У него все в порядке. Поженятся они, уймись!
– А что сейчас, интересно, делает твой бестолковый Ларик? Ну и имечко все-таки!
– Сейчас? Зубрит план похода с Валей в кино.
– Ты им что, сценарий написал?
– Шпаргалку.
36. Из всех искусств для нас важнейшим является кино.Ларик действительно собирался в кино.
– Я почему-то решила, что ты хочешь мне позвонить, – без обиняков заявила Валя, позвонив на вахту общежития. Наскучив неопределенностью, она брала инициативу в свои руки.
Помолчав, он ответил с извинением в голосе:
– Я действительно собирался.
– Я так и думала. И что ж тебе помешало?
– М-м… Работа допоздна… и телефон вечно занят.
– …Ну, как живешь? – храня превосходство в интонациях, спросила она.
– Да вот, в кино собираемся.
– На что?
– В Зимнем стадионе фестивальные идут, «Полет над гнездом кукушки».
Пауза. Он не приглашал. Она не напрашивалась.
– А «Скромное обаяние буржуазии» ты уже видела?
– Нет.
– Я тоже. Если хочешь, можем в пятницу сходить.
– Я не знаю, буду ли свободна.
– Нет, если хочешь.
– Ну хорошо, позвони мне завтра вечером…
Она получила приглашение – и интерес к нему сразу ослаб. Итак, она по-прежнему может делать с ним что хочет. Но почему это не радует? Его легко вернуть… или это ей только кажется? Достаточно сознания того, что – может вернуть? И все-таки ей хотелось, чтоб он пригласил ее в кино! Не пойти? Ну и что. Он все равно не позвонит… Наказать тем, что пообещает, но не придет? А если он не огорчится, а наоборот – больше не согласится? Нет: надо пойти и вызвать его на откровенный разговор.
А Ларик долго бродил по морозным черным улицам – охлаждал пыл. Она позвонила! И захотела пойти с ним в кино! И попросила позвонить ей! Успех! успех! повторял он себе.
И трезвый внутренний голос, копия звягинского, осаживал: спокойно! Без головокружения от успехов. Мелочь! Не размякать, не поддаваться чувствам. Помни, как бывало раньше. Один неверный шаг – и конец всему, она потеряет интерес навсегда. Только не дать ей убедиться, что он любит! Иначе – провал, хана.
– Ты играешь комедию, но смеяться должны не над тобой, – говорил Звягин. – Если ты не умеешь заставить женщину плакать – будешь плакать сам.
– А если и так плачешь? – тихо спросил Ларик.
– Мужчине нельзя запретить плакать, но можно запретить показывать это.
Никчемный сюрприз ожидал Валю у касс: рядом с Лариком торчал чертов Володя с девицей. Вот тебе и наедине!
Когда погас свет, Ларик вытащил кулек с карамельками и, прошептав: «Простите бескультурную серость», протянул ей, а потом и им.
Не получилось уединения: Ларик и Валя сидели словно каждый по отдельности. Она ждала, сделает ли он попытку коснуться ее руки: и близко ничего подобного. Он был всецело прямо-таки увлечен фильмом: отпустил шепотом пару замечаний – не для нее, для всех, смеялся на смешных местах… А фильмец был, в общем, зануден, с ненужными неясными повторами, без действия, а так… непонятно что. И с чего это Лариончик стал такой вумный?.. И уж лучше бы он проявил навязчивость, откуда в нас столько английской благопристойности?
– Все это – вырождение, – авторитетно заметил он при выходе. – Вторичные идеи.
Володя с Галей мигом потерялись в толпе. Ага: все-таки решил остаться с ней вдвоем, подумала она снисходительно и с удовлетворением.
– Есть хочется – ужасно, – признался Ларик. – Поздно, перекусить уже негде. Можно было бы погулять, но мороз ужасный, правда?
– Да так… бывало и холоднее.
– На верхотуре смену отпахать – рожа деревенеет. Все старые строители – радикулитчики: разогреешься за работой – а ветерок поясницу прохватит, и привет. Японцы, те шерстяные пояса под одеждой носят. И как строят!
То есть: намерзся за день, прогулка не улыбается.
– Зачем же ты выбрал эту профессию? – (Сам захотел, так чего расхныкался?)
– А – интересно. И – со смыслом. Это тебе не конвейер, не штаны в конторе просиживать. Крыша над головой каждому нужна. Но как подумаешь в мороз о горячем борще – аж слюнки капают.
А ведь голоден бедный мальчик, живет один, ест по столовкам, никто не позаботится…
– Поехали – накормлю, – неожиданно велела она. – Борща нет, но если фасолевый суп тебя устроит…
– Поздно уже…
Они прошли мимо «Маяковской», как бы не видя ее, дальше к «Площади Восстания»; время для принятия решения выигрывалось.
– В двенадцать уйдешь, успеешь на метро к себе. Еще не ночь.
Ларик вздохнул:
– Доброта тебя погубит.
Грамотный комплимент: шутливый, с тончайшим оттенком осуждения – поскольку отнюдь не часто была она добра к нему, признающий ее доброту в данном случае, выражающий благодарность – и сомнение.
– И чеснок есть? – предвкушающе сдался он.
– И лук тоже.
За Лиговкой у вокзала переминалась коротенькая очередь на стоянке: такси подъезжали.
– Сэкономим время? На тачке до подъезда. Бедная студентка не против?
В тепле и уюте машины, на мягком сиденье подлокотник не разделял их, как было в кино, касались друг друга краем одежды, на поворотах качало вбок, сдвигало плечами.
Ларик чувствовал: сейчас не выдержит, обнимет ее, прижмется лицом к холодной, гладкой, пахнущей морозом и духами щеке, зароется носом в родные волосы – и все будет кончено, кончено, кончено! Напрягся, вдохнул, сосчитал в уме до десяти. «Надо срочно говорить, говорить что угодно, когда говоришь – легче…»
Валя дремотно смежила ресницы. Ждала.
– На заочном можно сдать два курса за год, – услышал Ларик свой спертый голос. – Но стать настоящим специалистом заочно – это вряд ли. Архитектура требует человека целиком.
«Что за фальшь я несу?! – ужаснулся он. – Она же все понимает, чувствует, разгадает мою игру – и я ляпнул, кроме презрения мне ничего не достанется…»
Но у нее слова его вызывали мысли иные. И первая: еще один самолюбивый эгоист. Вторая: а кто ж за него позаботится о нем, на кого, кроме себя, он может рассчитывать. Третья: неужели он совсем не думает обо мне… сейчас вечер, мы вдвоем, едем ко мне… Четвертая: а все-таки он серьезный человек.
– А что ты хотел бы построить? – заинтересованно-деловитый тон без грусти.
– Нужен проект дома с крытым двором и собственным микроклиматом, а на кровли и перекрытия – солнечные батареи, – сказал Ларик. – Клад для Средней Азии, этой идеи я пока нигде не встретил.
Подъехали к дому.
– Всего доброго, – сказал Ларик, стоя у открытой дверцы. – Спасибо за вечер.
– Не поняла, – она подняла брови. – Ты что?
– Извини, – вздохнул он. – Уже поздно. И общагу закроют.
– Ты хотел есть, – пожала плечиками.
– Да не настолько сильно. – Улыбнулся и вежливо пожал пальцы в мохнатой варежке. – Спокойной ночи. – И сел в машину.
Угревшись на сиденье, расслабился и отплыл в грезы: она была здесь, с ним, в его объятиях, любила его, и он был счастлив.
А Валя открыла холодильник, убедилась, что суп, разумеется, был доеден за обедом, что с того, еды масса, можно было пожарить яичницу с колбасой… Из принципа раскрыла учебник; наука не лезла в голову.
37. Если к вам пришли гости – радуйтесь, что не госбезопасность.Ларик не звонил. Не показывался. Заготовки уничижительных фраз пропадали втуне.
Вечером третьего дня бимбомкнули в дверь. Он! Валя спокойно выждала, поправила перед зеркалом волосы, придала лицу правильное выражение – занятое, слегка удивленное.
Удивление пригодилось, перейдя в искреннее. В дверях стояла незнакомая девушка.
Девушка была роскошно одета: кожаная куртка на меху, серые стеганые брюки, заправленные в низкие сапожки на шнуровке, и пуховая шапочка с длинными ушами. Челка золотистая, глаза зеленоватые; красивая, спокойная, опасная.
– Здравствуйте. Вы Валя? – уверенно шагнула она.
– Вы ко мне?.. Здравствуйте…
– Позволите пройти? – Она держалась как-то свысока.
– Пожалуйста… – Валя указала на вешалку.
– Я только на минутку. – Села в ее комнате, огляделась.
У Вали упало сердце. Фраза отдалась знакомой интонацией. Каким-то образом она сразу все поняла. Что это имеет отношение к Ларику. Что разговор будет о нем. Что ничего хорошего она не услышит. Грянувшая непоправимость парализовала ее.
– А вы мне нравитесь, – напрямик сказала гостья, бесцеремонно оглядев ее. – Но – к делу. Мы с Ларькой подали заявление, и надо поставить все точки над i.
Ясно постигла: заявление – в ЗАГС, а точки – что они не должны больше видеться.
– Пожалуйста, – выговорила она, плохо владея голосом.
– Я не могу запретить вам видеться, но могу попросить вас.
– Я не искала никаких встреч.
– Не перебивайте, пожалуйста. У нас это совершенно серьезно. Мы нужны друг другу. Он цельный, талантливый человек. У него нет никаких связей, никакой поддержки. Я обязана помочь ему встать на ноги. Он нравится моим родителям, у них есть возможность поддержать стоящего человека. Мужчине нужна женщина, в которой он может быть уверен. Которая свою жизнь посвятит ему. Вы согласны?
– Смотря какой мужчина… и какая женщина… – пробормотала Валя.
– Вот видите. У нас как раз такой случай. Вы ведь не желаете ему зла?
– Я? Пусть он будет счастлив, как может.
– Сможет, – пообещала гостья. – Я знала, что мы договоримся, – непринужденно, аристократически-высокомерно потрепала ее по щеке.
– Вы его любите? – не смогла удержать вопрос Валя. – Он вас любит? – Посмотрела ей в глаза прямо, твердо.
Та помедлила миг… или лишь показалось?
– Мы взрослые женщины, – ответила она. – У меня нет оснований сомневаться в наших чувствах… вы меня понимаете? А что было – то прошло, не надо стараться вернуть.
– Я и не стараюсь, – детски запальчиво отбилась Валя, летя внутри себя в ледяную пропасть.
Она следила в окно, как красавица села за руль знакомых «Жигулей» цвета коррида – и видение исчезло.
Закрыла дверь к себе, села на диван, легла, укрылась пледом и плавно рухнула в мертвый сон.
Ей снилось, что она спрашивает себя: «Неужели я его..?», и во сне знала, что это ей снится, и она проснется – юная, здоровая, веселая, благополучная, и не будет ничего плохого, ни тоски, ни щемления, а потом стало сниться, что это не сон. Через час она поднялась разбитая.
– Кто это приходил? – мать звала обедать.
– Одна знакомая.
– Что-то случилось?
– С чего ты взяла. – Валя насильственно улыбнулась.
Мать разлила суп. На дочери не было лица. Она делала сознательные усилия, чтобы глотать.
«Почему теперь, когда мы встретились… почему не два месяца назад, когда я о нем не думала, и пусть был бы счастлив…» Ей уже казалось, что они встретились, что что-то возникло между ними, появилась надежда, будущее…
Боль будит чувства. Избавление от боли может дать только доставивший ее. Валя не могла сделать так, чтоб потребность ее души исполнилась: независимо от ее желаний Ларик был потерян для нее навсегда.
А «невеста», на первой передаче отъехав за угол, вылезла из-за руля, уступив место передвинувшемуся Звягину.
– Бис! – сказал он. – Жанровая сценка в исполнении будущей великой актрисы. Искусство призвано служить счастью и любви – это прекрасно. Возвышенно! Я надеюсь, Катя, ты сыграла хорошо?
– Как на экзамене по актерскому искусству, – Катя открыла косметичку и ревниво проверила макияж, вертя лицо и кося глазом в зеркальце. – А она в порядке. Я бы на его месте тоже втюрилась.
– В нее? Хм… А в тебя?
– Мне некогда. Служенье муз не терпит суеты. Больше я вам не понадоблюсь в этом амплуа?
– Только на сцене императорских театров!
Звягин придавил газ, проскочил на желтый и свернул на Будапештскую.
– А по-честному – не знаю, как вы меня уговорили.
– Куда б ты делась.
– Любой женщине обидно играть подобную роль… неизвестно для кого… даже оскорбительно!
– Катя, – спросил Звягин, – а когда я тебе накладывал шину и накачивал транквилизаторами, а ты плакала на носилках и клялась, что готова на все, платить всю жизнь, только бы не остаться хромой – тебя не оскорбляло, что я смотрю на тебя как на больную, а не как на женщину? а ведь ты у нас красивая девочка.
– Беспрекословным выполнением вашей детской авантюры подтверждаю свои слова. Только потому и согласилась, говорила уже.
– Катенька, нет в жизни ничего замечательнее, чем когда взрослые люди на деле осуществляют детские авантюры. Актеры-то должны бы это знать.
– Я для вас по-прежнему только больная? – засмеялась Катя.
– Ах, – сказал Звягин, – где мои двадцать лет.
– Не кокетничайте. Вы еще годитесь на роль героя-любовника.
– Сколь безобразно циничны эти лицедеи, – вздохнул Звягин. – У меня другая роль, и менять амплуа уже поздно.
– Ой ли? Вам не кажется, что занимаясь устройством любви других, вы просто сублимируете, загоняете внутрь собственные чувства?
Он ударил по тормозу, пропуская пешеходов:
– Развитая молодежь пошла! Не волнуйся, все мои чувства выходят наружу, еще как!
– Вы или глупый, или не мужчина, – задумчиво сообщила Катя.
– Редкостное нахальство, – одобрил Звягин. – Актрисе по штату положено влюбляться в режиссера, а не во врача «скорой».
– Что?!
– Вылезай, приехали. Мне еще машину владельцу отгонять.
– А вам идет. Вы хорошо водите.
– Мужчина должен все делать хорошо.
– Что же вы не исповедуете золотой принцип на практике?
– Пошла вон. Не целуйся на морозе – губы потрескаются.
– Пошляк, – сказала Катя, засмеялась, вздохнула и вышла.
