Текст книги "Четыре птицы"
Автор книги: Михаил Ромм
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Annotation
В третью книгу стихов Михаила Ромма вошли избранные произведения, написанные в период с 2004 по 2010 годы.
Вокруг бушуют страсти, рушатся и восстают из пепла режимы и правительства, митингуют несогласные, маршируют согласные… Общественные и семейные проблемы и вообще земные страсти не мешают автору смотреть на мир сквозь призму поэзии. Перед нами книга самобытного, удивительного поэта – нашего современника.
Книга рассчитана на широкий круг любителей поэзии в её традиционном понимании.
Михаил Ромм
Четыре странные птицы
Алконост
Облака
Спичечный кораблик
Весёлые вещи
Весенняя щедрость
Птичий гомон н свист
Лучик солнечный, играй
Подъёмный кран
Ливень
Раки
Лесной царь
Туристы
Ледяные глыбы тишины
Поздний октябрь
Перелётные птицы
У лесной реки, осень
Разное одиночество
Остров сокровищ
Открытка
Реальный случай
Сонный рассвет
Усилилось земное притяженье
Я сегодня напьюсь
Земля
Хорошая жизнь
Снег слепой
Гамаюн
Апрельская депрессия
Весенний призыв
Простота
Оттепель в январе
Падение кометы
Актёр
Птичий грипп
Прогулка по бронной
Вождь
РОсток на крыше
Жанна д' Арк
Заговорщики
Звезда разрозненной плеяды
Грибы
Элегия
Распродажи шумят золотой мишурой
Егман
Люди-львы и люди-куропатки
Старушки
Мы и они
Мрачно глядя в чёрную воду
Карикатура на пророка
Ты хочешь стихов
На стройке
Оптический прицел
День Победы
Во власти мира за границей век
Ветер
Родина
Ночной интернет
Сирин
Поэзия-ведьм
Ты
Зайка
Ангелы
Как-то в Чеховской библиотеке
Улыбка грешницы
На Волге
Монета
Куклы
Полюбил я принцессу
Близость
Недоступное мягко в ладони ложится
Осенний парк
Жёлтые пушистые цветы
Скамейка
маршрутка
Сумерки
Оленёнок
К портрету юной Лолиты
Прогулка
Наш роман длинною в поцелуй
Злой колдун
Нет, не сказать
Человек разумный
Феникс
Увидеть Бога
Ром
Двенадцать принцев
Моя жизнь
Влюблённые в пламя
Соловьиный сад
Хорошие стихи
Стихотворенье
Рак за руку
Такой обычный, мелкий случай!
Эвелине
Поэт и снег
Горят острова
Они соберутся
Электрик
7 ноября
Старик
В Карелии
Сеятель
Михаил Ромм
Четыре птицы
Творческий путь Михаила Ромма удивителен тем, что он идёт к вершине по своему собственному пути уверенно, твёрдо, без истерик и не сомневаясь, что поэзия нужна людям.
Его стихи приобретают в последние годы уже почти эпическое, глубокое и уверенное звучание…
Имя Михаила Ромма известно уже более 25 лет. Издатель самиздатовских рукописных журналов, наивный романтик, мечтающий спасти мир… Таким он был в 80-е годы. Будучи общественным деятелем и главным редактором газеты «Гуманитарный фонд» (конец-80-x – начало 90-х) М. Н. Ромм не стремился широко пропагандировать своё собственное творчество. Однако после 2000 года вышли две книги его стихотворений – «Заветное желание» (Москва – Тель-Авив, Э.РА, 2004) и «Мастер снов» (Москва – Тель-Авив, Э.РА, 2006), куда вошли стихи разных лет. Книги вызвали живую реакцию. Например, в «Независимой газете» появился материал Ларисы Кононовой, озаглавленный «Михаил Ромм жив! Последнего романтика вытащили из андеграунда», где вкратце напоминается об истории Гуманитарного фонда (см. ссылки).
Михаил Ромм, его деятельность, его творчество – это не музейный атрибут, а факт сегодняшней литературной реальности. Михаил лишен творческого эгоизма. Он открыт миру, а не зациклен на себе. Он любит людей, особенно – пишущих. Это и привело его в последние годы в издательство Э.РА, заместителем главного редактора которого он является с конца 2009 года. Работа в издательстве дала ему возможность продолжить своё любимое дело.
При его прямом участии учреждена Независимая премия «Живая литература» ( http://www.lname.ucoz.ru ), организован выпуск журнала «Последняя среда», проводятся заседания одноименного клуба каждую последнюю среду месяца. Можно с полным правом сказать, что Михаил Ромм – подвижник литературы.
Эвелина Ракитская
Четыре странные птицы
Четыре странные птицы
Поют в ночи для меня,
У трёх из них женские лица,
Четвёртая – из огня.
Одна мне поёт про радость
Всего, что дано сполна,
Про горечь жизни и сладость,
И песня её грустна.
Тихо поёт вторая,
Что совесть моя больна,
Что гибель мой мир ожидает,
И песня её грустна.
Третья поёт сердечно
О том, что сулит весна,
О том, что любовь не вечна,
И песня её грустна.
Четвертая исчезает,
Сгорает и восстаёт,
Надежда не умирает,
И радостна песнь её.
Алконост
Облака
Я славлю кучевые облака,
О, как они бессмысленно прекрасны.
Их плоть обманчива, их ткань тонка,
Их красота избыточна напрасно.
Они клубятся, преломляя свет,
И окружают солнце семицветьем,
И нет покоя им, и смерти нет —
Ведь своего не ведают бессмертья.
Зачем они? Награда ли? Намёк?
Надежда нам, в ничтожность заключённым?
Беспечной веры солнечный урок,
В который раз напрасно повторённый…
Спичечный кораблик
Мой корабль был из спичек склеен,
Лужу, как Титаник рассекал,
Муравей карабкался на рею,
Он как я – судьбы своей не знал.
Я стоял, чумазый и счастливый,
Весь промокший с головы до ног,
Но нырнул корабль в пучину слива,
И над ним сомкнулся водосток.
Мартовское солнце, воздух славный,
А на лужах радужные плёнки,
Может быть, тот день был в жизни главным —
День, когда я убежал с продлёнки.
Весёлые вещи
Весёлые вещи, ручьи, воробьи
И солнце, блестящее в луже,
Они отдают мне богатства свои,
А я им задаром не нужен.
И падают цепи на землю, звеня —
Раба отпускают на волю,
Они, тем не менее, учат меня
Искусству победы над болью.
И снова тепло, и безоблачно, и
На мире ни сколов, ни трещин.
Маршрутки, деревья, ручьи-воробьи —
Такие обычные вещи.
Весенняя щедрость
А Весна не жалеет нам ночи безлунной,
Птичьих песен ажурную вязь,
Запах вишен в цвету, запах зелени юной —
Отдаёт всю себя, не скупясь.
И господ и рабов, и больных обречённых,
Недовольных собой и судьбой,
И свободных пока, и пока заключённых,
Всех весна одаряет собой.
К тем, кто рвёт друг у друга добычу из пасти,
Одинаково тёплый привет,
Ничего нет доступнее этого счастья,
Ничего недоступнее нет.
Птичий гомон н свист
Птичий гомон и свист
В поцелуях дрожащего мая.
Чтоб ценить этот твист,
Надо жить,
На холодном ветру умирая.
В лужах город искрист,
Расставляет в отчаянье точки.
Остро пахнущий лист
Вылезает из треснувшей почки.
Есть в портфеле цветном
У Весны ещё хлебные крошки
Я бы стал воробьём,
Чтобы тёплую клюнуть ладошку.
Лучик солнечный, играй
Лучик солнечный, играй,
Это всё на самом деле:
Наша жизнь – цветущий май
В соловьиных чистых трелях.
Стужа, лютая зима,
Город зноем раскалённый,
Боль, сводящая с ума,
Праздник, в раму заключённый.
Жалко плачущий старик,
Умирающий ребенок,
Это только сонный крик,
Голос, сорванный спросонок.
Только морок это всё:
Жажда власти и наживы.
Май цветущий нас спасет:
В тёмной раме – май счастливый.
Подъёмный кран
Подъёмный кран – тропическая птица,
Загадочная надпись – ОСН-3
Москва-река на солнце серебрится,
И сладкой гарью дышат пустыри.
Сюда ведет проезд Южнопортовый,
В тоскливый шлакоблочный пейзаж.
Забор, воняющий покраской новой,
И полуразвалившийся гараж.
Громадные гудят автомобили,
На стенах иероглифами мат,
Как будто в этом запахе и пыли,
Свершается магический обряд.
Бессмысленная злая кутерьма
Алхимика, сошедшего с ума.
Ливень
Июль дождлив и жарок, как субтропики.
Глотает фразы сумасшедший ливень,
И тёмен смысл его невнятной строфики,
И голос его влажный непосилен.
Поёт вода с экспрессией пугающей
О том ли, что все капли сочтены,
Или о солнце в лужах, подсыхающих
Среди внезапной звонкой тишины?
А может быть, предвосхитить пытается,
Долбя ожесточённо водосток,
Как беззащитно свету улыбается,
Прорвавшийся из-под земли росток.
А ливень вниз уйдет. Какая разница,
Что в нежности своей несправедлив,
Что капли с листьев, прыгают и дразнятся,
И тихо говорю: «Июль дождлив…»
Раки
Раки выходят на тёплые камни,
Свиркает кто-то в высокой траве.
Жизнь свою щедро приносит река мне,
Точно туза в рукаве.
Может быть, завтра ей дар возвращу я,
Жизнь свою ей возвратив,
Раки тогда надо мной потанцуют,
Клешни раскрыв.
Будут звенеть комары неустанно,
Мох, наливаясь, светлеть,
И облака будут плыть к океану,
А река будет петь.
Лесной царь
Темнота наступает стремительно,
Я один на дороге лесной,
Шевелящимся в сумраке жителям,
Навсегда бесконечно чужой.
Мне невидно, кто ветками хрустает,
Кто кричит над моей головой,
Лишь черники дрожащие кустики
Покрываются свежей росой.
Я не знаю для этого имени,
Лес надежно секреты таит,
Царь лесной, забери, забери меня,
Посвяти меня в тайны свои.
Туристы
Солнце – мячик, запущенный прямо в зенит,
День карельский, неслыханно жаркий.
Слышны аплодисменты – то утка бежит
По воде перед носом байдарки.
За инструктором лодки одна за другой,
Как за уткой утята.
Вот пристали на днёвку. С затекшей спиной
Вылезают неловко ребята.
Обгорели, промокли, смеются они.
Стало шумно меж сосен.
На полянке остались лишь слепни одни —
Посмотреть, как байдарки выносят.
У туристов закуска и выпивка есть,
Ничего не жалеют.
На стволе в два обхвата удобно присесть,
Только в кустиках надо скорее.
А когда ночь наступит и лес оживёт,
Соберутся у светлого круга.
Вдруг затихнут, и слышно, как жук проползёт.
Зябко жмутся друг к другу.
Ледяные глыбы тишины
Ледяные глыбы тишины,
Сжатые дрожащие колонны —
Чёрных дыр мучительные сны
И ревущей плазмы мегатонны.
В сгустках гравитации летят,
Звёздные беззвучные громады,
И бушует, выгорая, ад
В недрах выгорающего ада.
Но они – лишь искорки во мгле
Растворяясь в петлях расстояний.
Ветви галактических сияний,
Еле различимы на Земле.
Где свод неба выточен и прочен,
В тихой отражается реке,
Метеоры – эти слёзы ночи,
Катятся по бархатной щеке.
Поздний октябрь
Томительная неба просинь
Нежнее, чище и родней.
Рассвет окрашивает осень
В предчувствии бесцветных дней.
Дрожат берёзки между сосен,
Листвы лишённые своей,
Уже не золотая осень,
Она и проще, и скромней.
Глядит с улыбкой виноватой,
На свой поблекнувший наряд,
Но наполняет цветом взгляд
Рассвет сквозь воздух горьковатый.
И окон рыцарские латы
Малиновым огнём горят.
Перелётные птицы
А чёрные птицы, и правда, на юг улетают.
Наполнено небо прощальными криками птиц,
Но люди спешат, люди головы не подымают,
И небо пустеет, устав от опущенных лиц.
А вскоре, наутро, окажутся голыми клены,
И будут под ними, обсыпаны снежной трухой,
Пасти голубей, охраняя от кошек, вороны,
Ещё воробьи не покинут наш город сырой.
Да что я грущу, ведь на то – перелётные птицы,
Они улетают – и в небо смотри, не смотри,
Наступит Зима, на балкон возвратятся синицы,
А может быть, даже и толстенькие снегири.
У лесной реки, осень
Здесь у речки лесной, где звенит тишина,
Ночью небо становится ближе,
И горошины-звёзды на ветви сосна,
Точно бусы алмазные, нижет.
Млечный купол, сверкая, в тиши вознесён,
Только изредка слышно из мрака,
Как в далёкой деревне облает свой сон,
Заскулит и затихнет собака.
Неожиданный плеск – лягушачий прыжок,
Вдруг посмотришь на воду, очнувшись,
Догорая, костёр затрепещет у ног,
Тёмным зверем уютно свернувшись.
Так искрится холодная осени вязь,
Насекомых народ усыпляя,
И опавшие листья слегка серебрясь,
Кораблями в реке проплывают.
Разное одиночество
Бывает разным одиночество:
Бывает – двое – но не пара,
Бывает – гений – в муках творчества,
Бездомный пёс больной и старый…
Безумец шепчет лжепророчества,
Без струн оставлена гитара,
Детдомовец, что ищет отчество,
Пастух в горах один с отарой.
Но облака, деревья, птицы,
Трава, от дождика сырая,
Зерно, что в поле колосится,
Про одиночество не знают.
И тот, кто отдаёт себя за так,
Не знает одиночества, чудак.
Остров сокровищ
Всё, что мне нужно – заварки немножко,
Да на коленях пушистая кошка.
Бросил навеки я общество алчных чудовищ,
Но в сундучке моём спит ещё
карта сокровищ.
Знаю поэтому – чёрная мокрая птица —
Буря в окошко холодным крылом постучится.
И в полумраке все вещи изменят значенья —
Тут и начнутся
мои приключенья.
Бросьте, не надо богатства, не надо величия,
Чай закипает, и кошка уютно мурлычет.
Открытка
Песчинки белого пляжа,
Спрятанные в ладони.
Песчинка к песчинке ляжет
На идеальном склоне,
Тоненькой струйкой строя,
Времени пирамидки,
Что тают в волнах прибоя
На полинявшей открытке.
От ласки живого моря,
От детских воспоминаний,
От наших простых историй,
Печалей и обещаний
Останутся только флаги,
Что треплет ветер солёный
На пожелтевшей бумаге
В глубинах фотоальбома.
Реальный случай
«В Беляево есть даже кипарисы…» —
Строка вертелась в голове помехой,
Но поезд до «Беляево» не ехал,
А только до «Черемушек» – капризы!
Старик лежал на лавочке напротив,
Храпел уютно, даже сняв ботинки,
А я давил свои позывы к рвоте
От этой идиллической картинки.
На станции две тётки в униформе
Его будили, вереща свистками,
И, выкинув ботинок на платформу,
Бодрили деда лёгкими пинками.
Он вышел и к колонне прислонился,
Взглянул на них без злобы и без страха.
Чтобы надеть ботинок, наклонился,
И о платформу грохнулся с размаху.
Так он лежал с улыбкой дохлой крысы,
Оставив мне и ненависть, и милость,
«В Беляево есть даже кипарисы» —
Бессмысленно строка в мозгу крутилась.
Сонный рассвет
Рассвет, запутавшийся в кронах,
Застрял среди ветвей, как будто спит.
Серебряный ледок на голых клёнах
Рубиновыми брызгами горит.
Рассвет, такой медлительный спросонок,
Он щурится, и он на всех сердит —
Взлохмаченный заспавшийся ребенок,
Что ловит сон и в школу не спешит,
Уткнувшись носом в мягкую подушку,
Слегка порозовевших облаков.
Его разбудит вредная старушка.
И выпроводит из дому без слов,
И он пойдёт, из порванной котомки
Роняя снов цветастые обломки.
Усилилось земное притяженье
Усилилось земное притяженье,
И с каждым днем оно чуть-чуть сильней.
Мне всё труднее по земле движенье,
Нас точно что-то связывает с ней.
У этой связи будет продолженье,
Меня согнёт дугой теченье дней,
И лягу, наконец, в изнеможенье,
Став шорохом внутри земли моей.
Я погружусь в неё, и буду слушать,
Других людей усталые шаги,
И будут звуки становиться глуше
Во тьме сырой, где не видать ни зги.
Но я не умер, я ещё живой,
Я просто становлюсь самой землёй.
Я сегодня напьюсь
Я сегодня напьюсь, да, сегодня напьюсь непременно я,
Припасён у меня обжигающий нёбо коньяк,
Наплевать, что ко мне равнодушна Вселенная,
На закуску найдётся какой-нибудь вкусный пустяк.
Я сегодня напьюсь, стану Пушкиным, Гоголем,
Стану Наполеоном, в конце-то концов,
Приосанюсь, пройдусь, хоть не щёголем – гоголем.
Тёплым ветром величья согрею лицо.
Пусть карманы пусты, и мечты не сбываются,
На мгновенье забуду, что нелюбим.
Буду плакать потом, и потом буду каяться
Над разрушенным миром моим.
Земля
Не земля, и не твердь, не поверхность, а нечто такое,
По чему так приятно босыми ногами ступать,
Как по тёплой ладони, что бережно держит живое,
Создавая опору, давая возможность взлетать.
В ожерелье озер, и под тонкой фатой океана,
Это нечто живёт, и подзёмною мощью бурлит,
Дышит взмахами ветра, и в кольца свивает туманы,
Одаряет едой, и сокровища в недрах хранит.
В ледяной пустоте, этот брошенный теннисный мячик,
Вслед за крохотным солнцем, стремится в объятия тьмы,
Кто укроет её, кто в карман, словно камешек спрячет?
Кто спасёт от беды,
это – мы,
это – мы!
Хорошая жизнь
Изморозь с утра на чёрных ветках,
И уже растаял первый снег.
В тёплых куртках школьницы-нимфетки,
Аппетитно пахнет чебурек.
В городском пруду теснятся утки
В незамёрзшей за ночь полынье,
И свободы краткие минутки
До работы остаются мне.
Говорить, что осень – увядание,
Это же «литературный штамп».
Зажигают офисные здания
Свет дневных неутомимых ламп.
Как громадный зверь шумит столица,
И судьбу надёжный держит шов.
Многое со мной ещё случиться.
День настал. И это хорошо.
Снег слепой
Снег слепой ощупывает лица.
Я как будто бы попал в свой сон.
Сон, который продолжает длиться,
Бешеным будильником взведён.
Как снаряд, осыпав штукатурку,
Зазвенит он, разорвав виски —
Шахматную битую фигурку
В стороне положат от доски.
Принесут носилки санитары,
И начнётся вечный мой ночлег.
Кто-то скажет: «Ведь ещё не старый…»
И кому-то будет сниться снег.
Гамаюн
Апрельская депрессия
Тосклив апрель, и на меня глядят,
Как лампочки на веточках безлистных,
Серебряные шарики дождя
Повсюду на серёжках водянистых.
Приснилось мне – надежда умерла,
Всё кажется теперь ненастоящим,
И снова неотложные дела,
Откладываю в безнадёжный ящик.
На всём лежит бессмысленности тень,
Весенние не вдохновляют птицы,
И сумраком окутывает лень.
Ну, почему хорошее не снится!
Весенний призыв
Наступила весна. У меня под окном
По утрам новобранцы проходят.
Облака на небесной свободе
Поднялись одиноким крестом.
Песни женщин с охрипшим баяном,
И всё кажется, будто опять
В ритуале привычном и странном
Эти дети идут умирать.
Утро, и… даже весело им:
Детство кончилось – взрослые мы.
И качаясь, смеются друзьям и родным
Пьяным смехом в предчувствии тьмы.
Простота
Вот простота, обернутая сложностью,
Философ с гаджетом – профессор мата.
Игрушка превосходит по возможностям
Оружие вчерашнего солдата.
Здесь по шпаргалке учат быть любимым,
Здесь золотые листья – жёлто-серы,
Здесь обращение к истокам чистой веры,
От мракобесия неотличимо.
Здесь понимаешь ценность всепрощения,
Когда закат окрашивает мир.
Хотя, возможно, жизнь – лишь сообщение
В неспешной переписке чёрных дыр.
Оттепель в январе
Стучится ветер за окошком,
Уютный нагоняя сон,
И трется тополь, словно кошка,
Щекой шершавой о балкон.
Перемешав порядок года
В причудливом календаре,
Раздражена людьми природа,
Капель приносит в январе.
Слипаются устало веки,
Журчит январская вода —
Кто нам сказал, что мы навеки,
Что в мир пришли мы навсегда!
10. 01.05
Падение кометы
Пылинки не останется на сцене,
Которую покинуть решено.
Не только мы, но всё, что мы так ценим,
В одно мгновенье будет сметено,
Но если вдруг судьба сыграет шутку…
Остаться жить, когда весь мир умрёт,
Или спасти его, погибнув жутко:
Что сердце человека предпочтёт?
Что перевесит: ненависть и злоба,
Тупая алчность бешеных свиней,
Иль шорох листьев осени особый,
И мокрый снег над головой твоей?
Актёр
Этот белый паяц – он и царь, и царица.
Совместив всех актёров в себе,
Представляет на сцене трагедию в лицах
О великой и страшной судьбе.
И искусственным солнцем пылают софиты,
Освещая тяжёлые дни,
Где поля сожжены, и герои убиты,
И блуждают по храмам огни.
Где иссякли фонтаны, сады в запустенье,
И костры из разорванных книг.
Человечину жрёт ненасытное мщенье,
И разлуку таит каждый миг.
Он играет, как бог торжества и печали,
Он выходит в конце на поклон.
На поклон, где нет зрителей в зале.
Между креслами пол запылён.
Птичий грипп
Как это вышло, никак не пойму —
Значенья слова изменяют:
Голуби в клювах приносят чуму,
Солнце рассудка лишает.
Тёплая осень дарит пожар,
Радуют холод и дождик.
Жжётся снежинка, как скипидар,
Звёздочкой чёрной на коже.
Тайное знанье лежит за пятак,
Не привлекая вниманья,
Храмом любви называют бардак,
Городом – тусклые зданья.
В каждом очкарике прячется жид,
Счастье пропитано страхом,
И беспризорник злобно глядит
В толстое брюхо монаха.
Истую веру хранит террорист,
Жулик с преступностью бьётся,
Только нетронутый буквами лист,
Чистым листом остается.
Прогулка по бронной
Прогуляемся по Бронной
Между «фордов» и «тойот»,
Где тусуется бессонный
Пёстрый праздничный народ.
Супермаркеты волшебны,
Как восточные дворцы,
В них становятся целебны
Гамбургер и леденцы.
Здесь дымятся жирным паром,
Кафетериев угли,
И повсюду стеклотара
Тех, что внутрь не вошли.
Дама в модном туалете,
С ней мажорный джентльмен,
Раб в строительном жилете,
Замер между серых стен,
Бритый кент
С блондинкой рядом,
Толстый мент
С опасным взглядом,
Но беспечных нету глаз
Каждый что-то ищет в нас.
Жаждет радостных событий,
Ждёт, что станет хорошо.
Но желаний исполнитель,
Почему-то не пришёл.
А вверху на сложной раме
Из железного говна
Две луны, одна – с рекламой,
А другая – так… Луна.
Вождь
Нет смысла знать. Здесь нет ребёнка,
Что короля разоблачит,
И ложь, объявленная звонко,
Как голос истины, звучит.
Ведь раболепие заразно,
А пуля глупая точна,
Зло ярко и разнообразно,
А доброта – скучна.
С передовицы взгляд Вампира,
Направлен прямо на меня…
Всего три дня до смерти мира,
И до спасения три дня.
РОсток на крыше
Я помню сотни
Каменных глыб, что в стенах
Моего дворца,
Но вдруг заметил росток -
Папоротник на крыше
Император Дзюнтоку (1197–1242)
«Я знаю все камни дворца моего» —
Писал император Дзюнтоку.
Не ведал я только ростка одного,
Что вырос на крыше высокой.
Проворною кистью, красивых пять строк,
В поклоне склонилась служанка.
И тянется к солнцу нахальный росток,
Написана новая танка.
Зелёный малыш посягает на трон,
Колеблется вечный порядок,
А император в себя погружён,
Он бродит печально по саду.
– И где тут страной и людьми управлять —
Он думает, щурясь от солнца.
Ведь даже травинку, и ту не унять:
Такие вот мысли японца.
Жанна д' Арк
Раньше это казалось мне выдумкой страшной,
Злобной шуткой в жестокой игре.
В наши светлые дни чем-то тёмным, вчерашним:
Жанна д’ Арк, что кричит на костре.
И я верил, и был мне порукой Коперник —
Позади первобытный мой страх:
Новый мир – на руинах разрушенных герник.
Хиросима – в цветущих садах.
Только понял со временем: люди – не боги,
Что меняют орбиты планет,
И у царства любви мы пока на пороге,
А ключа от ворот просто нет.
Но выходит теперь, что не люди, а звери,
И клыки наши снова остры.
И для новых пророков во тьме суеверий
Есть кресты у нас, есть и костры;
А дорога Прогресса, ведущая к звездам,
Привела нас в звериный загон,
Где над нами пищит электроникой грозной,
Технологии мёртвый бетон.
Заговорщики
Пока ещё рано. Хозяйка мила.
За чаем тепло и уютно.
И нам ни к чему уходить от стола,
И думать о сиюминутном.
Ведь столько глобальных, острейших проблем
Ещё ожидают решенья,
Покуда не поздно. Мы юны совсем.
К тому же – такое печенье!
Ещё не стемнело. Мы верим судьбе.
Беседовать нам не приелось.
И можем беспечно позволить себе
Стихи, и надежды, и смелость.
Ещё мы не знаем, что нас не простят,
И наш разговор только начат,
Не видим, как тучи окрасил закат,
И алые всадники скачут.
И вышли из тени посланники тьмы,
И ждут у дверей кредиторы,
И время, холёные руки умыв,
Подписывает приговоры.
Звезда разрозненной плеяды
Петр Андреевич Вяземский родился в 1792, а умер в 1878 году, пережив практически всех своих известных современников и застав правление 5 российских императоров.
Всё пережить – и гнев, и милость
Друзей и недругов вдали,
Смотреть, как чаянья свершились,
Но счастья в мир не принесли.
Звездой разрозненной плеяды
Светить в необоримой мгле,
Светить, как тусклый свет лампады —
Последней искоркой в золе.
Узнать, как новые витии
Спешат надежды обмануть,
Узнать, что новый путь России —
В ухабах тех же старый путь.
Следить живым анахронизмом,
Как век титанов прошлым стал,
И карлики на механизмах
Всё конвертируют в металл.
Быть прозорливцем справедливым,
Но не пророком, не святым —
Служить для них каким-то дивом,
Как великаном цирковым.
Грибы
Найти свое место в системе грибов,
Лоснящихся и краснорожих…
Они уже всюду, а ты кто таков,
С грибком, поражающим кожу?
Повсюду их шляпки, глядят в глаза,
На мху, на мохнатых камнях.
Они могут в душу мою влезать,
И знают всё про меня.
Какие-то мелкие, видно едва,
Другие – надули изгиб.
И я среди них забываю слова,
В траву прорастая, как гриб.
Но есть ещё ветер, несущий мух,
Широких озёр простор,
И космос холодный, могучий дух,
Что длань надо мной распростёр.
Элегия
Над углями погасшими рук не согреть,
Променяв тишину на молчанье.
Несогласных привычно-внезапная смерть
Не заслуживает упоминанья.
И не то, чтобы слова об этом нельзя,
Только слишком обыденно, пресно.
Притупилось вниманье, и факты скользят —
Телезрителю не интересны.
Оглушает записанным смехом прайм-тайм,
Заслоняет значенье утраты,
И в прохладном «Мохито» утопленный лайм,
Погружается в свежую мяту.
И пока мы под утро в кроватях сопим,
Доверяясь беспечному богу,
Без присмотра оставленный, рушится Рим,
Подбирается море к порогу.
Распродажи шумят золотой мишурой
Распродажи шумят золотой мишурой,
И упорные люди спешат
Обустроить уютом Везувий родной,
Как и много столетий назад.
И Везувий под ними тихонько храпит,
Через трещинки в хрупкой броне,
Мотыльку-однодневке отнюдь не грозит,
Беспокойство о завтрашнем дне.
Егман
Окна глаз чудовища стоокого –
Чёрные шевелятся зрачки.
Человеческие тени бродят около,
Чтобы сбить с очкарика очки.
Город щерится, как пёс отпущенный
Отомстить накопленное зло.
Челюстями, по асфальту трущимиКостяное красное стекло.
Егман тонкий старится энигмою –
Разболтавшийся Шалтай-болтай.
Сохрани придумками из книг моюПорванную душу. Защищай.
Защищай же, рыцарь, звонко падая
Вдребезги с дрожащего коня,
Как Всевышний защищает радугойОт Своей жестокости меня.
Люди-львы и люди-куропатки
Люди-львы и люди-куропатки,
Кошколюди и собаколюди
В хаосе, вернее, в беспорядке,
Мечутся – горошины на блюде.
Мышеглазки или глазомышки,
Мыши-люди с ангельским мечом,
Прогрызают жизнь до кочерыжки,
Бьют под-дых спартаковским мячом.
Шароосень в желтизне каштанов —
Разноцветный дом для чёрных птиц.
Почему в метро так много пьяных
Грустно дремлют тряпочками лиц?
Люди в форме, люди при погонах
Думают, как шизика достать,
И торчит мешком из под вагона,
Тот, кому на всё теперь плевать.
Старушки
Ах, как белые мышки – старушки,
Что гимназии помнят весной,
Что держали стихи под подушкой,
И ходили гулять на Тверской.
Исчерпались событья и даты,
Но весенние птицы поют,
Им сегодня поют, как когда-то,
В упоении сладких минут.
Их приветствуют юные скверы
Обнимает цветения дым.
И во сне всё ещё кавалеры
По ночам возвращаются к ним,
В белым-белые майские танцы,
Лепестки, и листки-лепестки,
Офицерики-поэтоманцы,
Воспеватели звёздной тоски.
И всё так же прекрасны их взоры,
Та же юность в движенья лихих.
Годы тьмы и столетье позора,
Ничего не затронули в них.
Но когда время хлопает дверью,
Заглушая на миг соловьев.
Каждый раз ощущенье потери
Возвращается в сердце моё.
Мы и они
Нет, не злы Они, не сердиты,
Но прощения нам не будет,
Состраданья от них не жди ты,
Потому, что Они – не люди.
Будем делать, что нам прикажут,
И иллюзий, мой друг, не строй ты:
Ведь не только не люди даже,
Они даже не гуманоиды.
И хоть кажется это бредом,
Общим местом в трудах фантастов,
От того, чтобы стать обедом,
Не придумали мы лекарства.
Будем рвать друг у друга крохи,
Предлагать за себя собрата.
Это мы – не люди. Мы плохи.
Это мы во всем виноваты!
Мрачно глядя в чёрную воду
Мрачно глядя в чёрную воду,
Погружаемся в тишину,
Мы, отравленные свободой,
Ненавидим свою страну.
Сколько было надежд когда-то!
Шли мы к свету, но снова здесь.
А ведь думали: «нет возврата»,
Получается – всё же есть.
Что осталось? Зайтись в скандале,
Рвать повязки с закрытых глаз…
Нас уже со счетов списали, —
Просто легче не слышать нас.
Мы заглянем в слепые лица,
И опустим потухший взгляд,
Тяжкой болью в виски стучится
Недоступной свободы яд.
Карикатура на пророка
Обидели пророка Мухамеда?
А он невинных граждан не взрывал!
Оружием его была беседа,
Не автомат и даже не кинжал!
Он не считал, что «смерть – уже победа»,
Детей на бойню он не посылал…
Он не любил убийц и дармоедов,
Учёных и поэтов вдохновлял.
И вот святое знамя топчут крысы,
И простецы, что хуже всех воров,
Смеется «мировая закулиса»,
Довольно представляя свой улов.
А пастырей сегодняшних фигуры —
Не нарисуешь злей карикатуры!
Ты хочешь стихов
Ты хочешь стихов, а получишь баланду,
Вонючие нары, короткие сны
И розу ветров, обжигающих гланды
В далёких просторах родимой страны.
Вожди не простят, что они не желанны,
Что их побрякушки тебя не манят.
И всех их «свершенья» и «битвы титанов»
По-твоему – крысья возня.
Нет, их не обманешь, придя на собранье.
Им мало внушать отвращенье и страх.
Они не прощают опасное знанье,
Что миру их власти не место в стихах.
На стройке
Серый туркмен в своем красном жилете,
Что ты там строишь опять?
– Строю я офисы, где ваши дети
Будут себя продавать.
Я голодаю на пр оклятой стройке,
Я не слезаю с лесов,
Чтоб ваши дети, одетые в «тройки»,
Стали, как части часов.
Чтоб закрутились, как шестерни, сжаты,
Чтоб закалялись, как сталь,
Чтобы в момент неизбежной расплаты,
Жизни им было не жаль.
Оптический прицел
Спит оптический прицел
Лазерной винтовки.
Он сегодня уцелел —
Он сегодня ловкий.
И в обойме не блестят
Медные патроны.
Спит солдат среди гранат,
На траве зелёной.
Он калачиком сопит,
И не замечает,
Как луна над ним летит
Вечно молодая.
День Победы
Пытаясь заглушить воспоминание,
Отчаянно салюты в небо лупят
Как будто бы всё ищут оправдание
Солдатам, что идут глаза потупив.
Тот пыльный день и странная улыбка
На улице с домами наизнанку:
Старик еврей, играющий на скрипке,
И чёрные кресты дрожат на танках.
Во власти мира за границей век
Во власти мира за границей век,
Я остаюсь, глаза приоткрывая,
Спешу к метро, перехожу на бег,
Сон тащится за мной, не отставая.
Вот в офисе приветствую коллег,
Со мной повсюду аура живая,
Как на ботинках принесённый снег,
Что тает, пятна влаги оставляя.
Уже опять я в общей суете,
А люди рядом те же, да не те,
Плывут в привычном офисном кошмаре.
Соседка странно смотрит на меня,
Шипит реальность делового дня, —
Сон розовыми щупальцами шарит.
Ветер
За ночь ветер веток набросал
Прямо на утоптанной дорожке.
Насвистелся, отшумел, устал
И в сугроб улёгся белой кошкой.
Отплясал метельный карнавал,
Отсверкала ледяная крошка,
Снова город сам собою стал,
Снегом грязь припорошив немножко.
Скучный город в ворохе газет,
Начал день томительный и пресный,
Мир, в котором хаос ни при чём,
Мир, в котором сказке места нет,
Мир, в котором всё давно известно,
Мир, который смерти обречён.
Родина
Нависшее небо сурово,
Развалины и пустыри.
И «родина» – нервное слово
Ворочается внутри.
Как будто пустые проклятья
Всё так безнадёжно на вид,
Что мог бы отчизной назвать я,
Да горло сжимает мне стыд.
Почти уже листья опали,
И пахнет грядущей зимой.
Вот эти неброские дали,
Деревня над речкой лесной…
Холодные сосны, берёзы
И весь это бедный уклад.
И вдруг неожиданно слёзы,
Росой на ресницах блестят.
Ночной интернет
Интернет, превращающий зимнюю ночь
В два часа перед тусклым рассветом,
От бессонницы, хоть долбежом раскурочь
Эти клавиши, нету ответа.
И наверное, мне безразлично уже
В этом мире без верха и низа:
Водку пить по ночам, или лазить в ЖЖ,
Или тупо смотреть телевизор.
Всё равно, непроглядная темень в душе
Накопилась кофейною гущей,
Вырывай тишину из оглохших ушей
Сжатой музыкой, дико орущей.
