Текст книги "Если женщина просит"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ГЛАВА 5
АПАРТАМЕНТЫ НОМЕР ТРИ

– Вернулся я из армии. Оказалось, что мать умерла. Рак у нее обнаружили. Говорили, что можно вылечить, но деньги были нужны. А откуда у нее деньги, если она на половинной ставке была, да у бабки пенсия мизерная? Я как узнал, так дыхание перехватило. Что ж, думаю, я в армии-то делал, чеченцев этих кромсал, а тут мать умирала. Был бы на гражданке, бабок бы настругал, в лепешку бы разбился, а деньги нашел бы. И сорвался я...

– Запил?

– Сначала запил, потом на «геру»... Друзья завелись наркошные, скалывали меня, твари. Бабка от меня... в общем, сказала, что не внук я ей. Лучше, говорит, одна буду жить, а все ж не буду видеть хари твоей мерзкой, Алешка. А потом все кончилось... сразу и насовсем.

Каледин тускло посмотрел на пустую бутылку и поднял на Аню пустые глаза.

И на секунду ей показалось, что не Каледин Алешка глядит на нее этими пустыми глазами, безжизненными, как два расплющенных кусочка свинца, а Вайсберг. Михаил Моисеевич.

– А потом, когда мне стало негде жить, я ночевал в мусорном контейнере. Там я и встретил единственного хорошего человека за последние три года моей жизни. Почтальона Савкина помнишь? Так вот, из Текстильщика его выгнали. Уволили за пьянство. Так мы с ним напились «Трои», обнялись у контейнера и смеялись. Потом его забрали мусора. Меня – нет. Там один мент был, сослуживец моего папаши бывший. Он меня узнал и сказал своим, чтобы меня не трогали. Я просил, чтобы не забирали Савкина, но он сам все испортил... кирпичом разбил стекло в ППС-ной машине. Его и повезли оформляться на пятнадцать суток за злостное хулиганство и за нападение при исполнении. В общем, такая вот веселая оперетта.

– А что случилось потом-то, что ты... завязал? – почти шепотом спросила Аня. Ей наконец показалось, что спасительное опьянение берет и ее в свой вязкий, обволакивающий плен и начинает кружить, как кавалер в вальсе.

По крайней мере – язык уже не слушался ее.

– А ничего! Просто я сидел у контейнера и увидел, как к клубу, который в десяти метрах от меня, подъезжает «мерс», и из него выходит Кислов. Юрка Кислый... бурдюк с дерьмом и... спесью! И я подумал: вот оно как... Кислый – он Кислый и есть! – разъезжает на «меринах», а я... вот так.

– П-понятно.

Голос звучал для Ани самой словно со стороны – как будто не ей принадлежал... чужой, совсем чужой голос равнодушной пьяной женщины.

– На следующий день я пошел и устроился на работу. Сначала грузчиком был на складе, потом – охранником в частном охранном агентстве. А вот потом... потом в кабинете моего босса, директора охранного агентства, встретил старого знакомого, – зловеще добавил Алексей.

– Какого еще старого знакомого?

Алексей склонил голову набок и спросил:

– А твоего принца на белом «Мерседесе» помнишь? Ну того, который дал тебе сто долларов за букетик... тогда, в Текстильщике?

Аня широко раскрыла глаза, хотя думала, что сил удивляться у нее уже нет:

– Романа?

– Его. Роман Эмильевич Каминский зовут голубую мечту твоего детства.

– Голубую? – покраснев, сказала Аня.

– Не цепляйся к словам. Хотя чего там... легкий уклон в голубизну у гражданина Каминского имеет место быть. Бисексуал он. Удивительна-а милый чила-а-аэ-эк! – промурлыкал Каледин педерастическим фальцетом.

– Перестань, – почти грубо оборвала его Аня. – Не надо так.

– Поздно пить боржоми, коли почки отвалились, – сказал Алексей. – Ладно, Аня... вот такие мои дела. Дальше рассказывать особенно нечего. Каминский посмотрел на меня, узнал. Долго смеялся. Сказал: «Это я тебя запрограммировал. Помнишь, что я тебе тогда сказал – подрасти, братишка. Ну, ты и подрос».

Алешка засмеялся тем же смехом, каким смеялся восемь лет назад, у старой замшелой стелы, заросшей кустарником. И договорил:

– Тебя вспоминали. Потом он сказал: парень ты здоровенный, Леша, двигаешься пластично, азы танцевального искусства тебе в столице преподадут. А за азами – и буки, и веди... И сказал, сколько я буду получать, если соглашусь в Москве перед богатенькими дяденьками и тетеньками задницей вертеть. Сказал, что там, в клубах, полно бывших «чеченцев». Никому они оказались не нужны... ну и вот – пристроились. А я подумал: что мне отказываться, после круизов-то с Тиграном. Вспомнила баба, как была девкой...

Алексей прищелкнул пальцами и, сорвавшись с кресла одним сильным упругим движением, распрямился перед Аней, как выстрелившая пружина.

Его рука откровенно скользнула по плечу Ани, по шее и задержалась на подбородке.

– Ну что, Анечка... – выговорил он, неестественно растягивая гласные, – по знакомству могу пообщаться бесплатно... на сэкономленные деньги можешь купить себе еще какое-нибудь... «Падло Пазолини».

Аня произнесла с усилием:

– Тебе не идет так...

– Не идет, да? – Он сказал это с неприкрытой агрессией и хищно раздул ноздри, и рот, красивый чувственный рот профессионального стриптизера и жиголо, искривился в мучительной злобной судороге. Аня встала и сбросила его руку, подумав, что если он скажет что-нибудь таким же злобным тоном, она его возненавидит.

Хотя нет. Ненависть – слишком сильное чувство для этого... неудачника.

Ничего, ничего не изменилось с тех пор, как он упал там, в Текстильщике, на дорогу. Ничего... все то же задыхающееся бессилие. Все то же сослагательное наклонение в глазах: если бы да кабы...

Ей нисколько не жаль его. Она сама удивилась, поймав себя на этой мысли, но мысль обозначилась зримо и выпукло.

Из зала блекло сочилась изматывающая нервы сентиментальная песня Оскара: «Между мной и тобой остается ве-етер... между мной и тобой только слово – где ты?..» – и Ане подумалось, что, быть может, ей стоило бы рассказать Алешке обо всем том, что закрутилось вокруг нее самой, но только... если бы только он не был так похож на нее, Анну Опалеву, и своей судьбой, и этим печально горчащим бесстыдным цинизмом человека, продающегося за деньги.

– Пойдем в зал, Каледин, – быстро сказала она, и холодные эти слова вписались в окутавшую их недоуменную тишину, как ненужная старая вещь в зев черного сундука с истертой обивкой.

* * *

– Объективная реальность есть бред... есть бред, обусловленный недостатком алго... алкоголя в крови!

Провозгласив эту сомнительную формулировочку, отец Никифор вцепился растопыренной пятерней в ядовитый топик одной из трех юных девиц.

Он быстро подобрал себе новую компанию после того, как вынул бороду из блюда с салатом и обнаружил, что ни Ани, ни Алексея за столиком нет. И, не растерявшись, тут же пересел за соседний столик.

Особенно экспансивно радовался этому педераст со шкуркой лисы на тощей, обсыпанной блестками шее. Он радостно хохотал и разливал всей компании густой темный ликер, а потом смешно вжимал голову в плечи, подмигивал отцу Никифору то правым, то левым глазом и тягуче бормотал: «Фа-а-антаны били га-алубые... фантаны били га-а-алубые...»

– А... ребя-ата! – заикаясь, выговорил поп, увидев Аню и Алексея с неестественно белыми, как мукой посыпанными, лицами в неподвижном луче света. – Вы это... как молью траченные.

– Как молью траханные, – буркнула Аня, усаживаясь за свой столик и начисто игнорируя предложение влиться в компанию, которая уже приняла в свои ряды Леню Никифорова.

Алексей беззвучно опустился напротив нее и хотел что-то сказать, как из разорвавшегося полумрака вывалился запыхавшийся официант и с места в карьер, глядя куда-то мимо Каледина, крикнул:

– Гамильтон, тебя просят в третий номер. Я уже обыскался... Ты где был?

– С девушкой, – хмуро ответил тот.

– С Аней? Ее тоже просят в третий. Я поэтому и искал, что...

– С Аней? Это еще зачем? Может, она и не пойдет. Или там ее знакомые? Кто там?

– Слушай, Гамильтон, я спешу...

– Что ты пузыришься, Миша? Сейчас будем. Кому я там понадобился?

– Сказали не говорить. Сюрприз.

И Миша-официант ретировался.

– Почему это он тебя Гамильтоном назвал? – спросила Аня.

– А это прозвище. Меня так в нашем шоу зовут. У нас все не по именам, а... Гамильтон, Алекс, Грек, Боро, Лео... даже Азазелло есть.

– А почему именно Гамильтон?

– А потому что Каледин. Сидел один такой пьяный мудак, мусолил мою фамилию: Каледин... Миледин... Миледи... леди... леди Гамильтон. Вот и прилипло.

– Каледин – это такой генерал был, – вспомнила Аня. – Он вроде тоже Алексей был, да?

– Алексей Максимович Каледин, – отозвался Алексей. – Мне говорили. Белый генерал. На Дону воевал. Застрелился потом. Ладно, пойдем в этот третий номер. Кому это мы там понадобились... да еще вместе?

* * *

То, что скромно именовалось третьим номером, оказалось VIP-апартаментами с высоченными, метра три с половиной, потолками, белой кожаной мебелью, гобеленами и опасно переливающимся под ногами скользким паркетом. По сравнению с этим великолепием аналогичные помещения дамировского «Аттилы» показались Ане безвкусными клетушками.

Алексею и Ане открыл рослый охранник с болтающимся под мышкой пистолетом.

– А-а, за мной! – коротко сказал он и повернулся, не утруждая себя дальнейшими объяснениями.

Ане стало холодно, словно по спине полился поток воды с иголками льда, остро входящими в позвоночник.

Они вошли в просторную комнату. В этой комнате находились двое мужчин.

Увидев их, Каледин сглотнул, и на его загорелом лице пятнами медленно проступила бледность. Словно тень легла на смуглое точеное лицо, заостряя нос и натягивая тонкую, сдобренную тональным кремом кожу.

– Захадите, пачтенные, – сказал тот, что сидел ближе к дверям и смаковал вино в большом хрустальном бокале.

Это был толстый небритый кавказец с остро зыркающими глазами и длинным носом. Ворсистые жировые складки под его подбородком висели неопрятно, как у тюленя, а густоволосатая грудь в вырезе распахнутого халата вызывала ассоциации с зоопарком. Отделение приматов.

Однако имя этого человека, как оказалось, относилось скорее к семейству кошачьих.

– Тигран... – механически сказал Алексей. – Что тебе надо?

– Давно не виделись, да? – откликнулся тот. – Мнэ сказали рэбята, что ты тут, в городе, я и рэшил угостыт тэбя и Аня... Аня, да?.. угастыт хароший шашлик.

– Я не голоден.

Второй мужчина, сидящий в кресле вполоборота, шевельнулся и произнес хрипловатым звучным голосом и совершенно без акцента:

– Садитесь. В ногах правды нет. Будем говорить.

Аня взглянула: худощавый, гладко выбритый кавказец с орлиным носом, большим властным ртом и полуприкрытыми глазами, под которыми резко обозначились болезненные коричневые мешки. Ее ноги машинально подогнулись – флюиды той властной надменности, которую буквально источал весь облик мужчины, подействовали, как гипноз змеи на птичку.

Алексей же сказал:

– Я не знаю, о чем нам говорить с тобой. Я не знаю тебя самого. Зато я знаю Тиграна и думаю, что больше минуты его рожу я видеть не смогу.

Аня видела, что Алексей сжал кулаки и, по всей видимости, с трудом владел собой.

Тигран не обиделся. Он засмеялся и продолжил дегустацию. Худощавый же кавказец медленно поднял на Аню и Алексея глаза и сказал:

– Я думаю, вы слышали обо мне. Мое имя – Андроник. Один уважаемый человек попросил меня поговорить с вами. С вами обоими.

– Этого уважаемого человека зовут Михаил Моисеевич Вайсберг? – резко выговорил Каледин.

– Не горячись. У тебя еще будет время сказать свое слово, – спокойно произнес Андроник. – Так вот, Вайсберг сказал мне, что в свое время у тебя были проблемы с долгами. Твой отец задолжал «Орион-банку» и не смог рассчитаться. Кажется, он потом умер. Тебе удалось решить проблему отца. Тигран помог тебе, я знаю. Потом ты уехал и только недавно вернулся в этот город. Но Вайсберг сказал, что ты можешь быть в претензии к нему. Что ты можешь попытаться отомстить. Так вот я настоятельно не рекомендую тебе делать этого. Никто не виноват, что твой отец не выполнил взятых на себя обязательств. Равно как никто не виноват в том, что он оказался слаб. Не сверкай на меня глазами, я не испугаюсь, можешь поверить. Но я отвлекся. Речь не о тебе... речь пойдет, – Андроник небрежным жестом указал на Аню, – о ней.

Алексей, который держал кулаки сжатыми так, что на его предплечьях веревками вспухли жилы, при этих словах распустил пальцы.

– Я не верю в совпадения, – продолжал Андроник, – поэтому для меня и для любого логически мыслящего человека станет вопрос, как это ты встретился с ней. И именно сегодня.

– Но...

– Ты ничего не знаешь, – перебил его армянский вор в законе. – Несколько часов назад в клубе ее сутенера Дамира был убит Юрий Кислов, зять Вайсберга и, кажется, друг твоего детства. Убит в тот момент, когда она его обслуживала. И вот теперь она с тобой. Как ты это объяснишь?

Каледин изумленно вытаращил глаза:

– Ее... сутенера? Обслуживала... Кислова? Это...

– Это все правда, Каледин, – на глубоком вдохе быстро заговорила Аня. – Я не хотела тебе говорить, но если уж так повернулось...

Пронизывающие темные глаза Андроника, прищурившись, остановились на ней:

– Значит, Каледин ничего не знает?

– Ничего.

Острая неприятная полуулыбка прорезала смуглое лицо Андроника, открыв неровные белые зубы.

– Гордая, да? – сказал он. – Не стала просить помощи, да?

– А почему я должна просить у него помощи?

Андроник быстро переглянулся с Тиграном, и последний вскочил с кресла, подкатился к Ане на коротких и необычайно проворных ногах с подносом, уставленным всякой всячиной.

– Кушяй, да, – подмигнув, сказал Тигран. – Мы же с тобой знакомы не хуже, чем с Алехом, что ж ты атварачиваышься, так?

Каледин смотрел себе под ноги застывшим брезгливым взглядом. Словно он знал, что там, где-то под креслом, затаилась большая и истекающая слизью мерзкая жаба, которая вот-вот должна выволочь на свет свое криволапое тело.

Андроник смотрел с любопытством.

Аня вскинула ресницы, и сквозь предательскую дурнотную пелену, облепившую ее, как теплая марля, вылезло ухмыляющееся лицо Тиграна.

– Кушяй, да...

И тут что-то повернулось в Анне и больно сдавило внутренности... так больно, что для того, чтобы освободиться от этого захвата ненависти, она механически подняла руку и, распрямившись, как пружина, с силой ударила по подносу.

Шашлыки в соусе, вино и соки потекли по халату, а на густоволосатой груди армянина повисли кусочки мяса.

Лоск и показное гостеприимство слетели с Тиграна, как пена с гребешков морских волн под порывом остервенелого ветра.

– Ах ты, сука! – взревел он и наотмашь ударил Аню по лицу, так что она отлетела к роскошному белоснежному камину, под видом которого скрывался огромный кондиционер. Пытаясь устоять, она взмахнула руками и смахнула на ковер шикарный тяжелый канделябр с зажженными свечами.

Одна из них, тяжелая, фигурная, вылетела из канделябра и упала на ковер, который немедленно занялся синеватым пламенем.

– Бии-иляд! – рявкнул Тигран и начал топтать огонь ногами, на которых красовались красные тапочки, расшитые золотом.

Весь этот шум вырвал Алексея из болезненного оцепенения. Уже в следующую секунду он оказался возле Ани, помогая ей встать.

– Спасибо, – выговорила она, краем ладони вытирая стекающую из уголка рта кровь.

– Хароший парочка, а? – загрохотал Тигран, который продолжал вытанцовывать какую-то помесь чечетки, гопака и «Семь сорок» на издыхающем синеватом пламени. – Два праститутка... толко сладкий мэст у каждого разный, да? Шялава!

Алексей угрожающе двинулся в его сторону, но тут в руках доселе безмолвствовавшего и спокойно созерцавшего все это безобразие Андроника появился пистолет.

– Не шуми, да? – сказал он, спокойно поднимая дуло его на Алексея. – Кто ты такой, чтобы тут пузыриться? Если опущенный, так твое место – у параши. Сам знал, на что шел... фламинго.

– Сучара! – пропыхтел Тигран.

Алексей замер. Андроник поднялся и, медленно приблизившись к Каледину – он оказался едва ли не на полторы головы ниже Алексея, – беспощадно глянул снизу вверх своими воспаленными надменными глазами:

– Прежде чем ты уйдешь... пока что живой и здоровый, ты должен усвоить: знай свое место. Даже нэ думай, – тут в его речи впервые появился легкий кавказский акцент, – даже нэ думай косорезить. И мой тебе совет – не крутись около этой шалавы, – он выразительно посмотрел на Аню, – ничего хорошего из этого нэ вийдет. Она уже на подходе, а ты танцуй себе танец и помни, что ты всего лишь дэвочка с яйцами, а нэ мужчина. А ты, Аня... твое время истекает. Одна ночь кончается, остается еще день, ночь и еще день. Я сказал. Идите.

Алексей повернулся, чувствуя, как багровая пелена жжет и давит глаза, и услышал негромкие слова вора в законе, больно ударившие в спину:

– Зачем Вайсберг просил припугнуть двух этих шалав? Трусливые твари. Как ишаки бессловесные: хочешь мозги е. и, хочешь – жопу... Хорошо еще, что они ковер сожгли, а не обосрали, в штаны не пустили. Нечего было с ними разговаривать – как в грязи повалялся. Вечно этот жид перестраховывается.

– Повалялся – пады прыми ванну! – отвечал уже веселый голос Тиграна.

* * *

«Она уже не подходе!»

Эти слова не могли значить ничего другого, кроме того, что ее, Аню, уже приговорили.

Она медленно повернула голову и увидела, что Каледин, вжав голову, опустив ее едва ли не ниже плеч, закусил губу и остолбенело смотрит на мелькающие под ногами ступени, переставляя ноги, как робот.

Ей стало жутко. Лучше бы она не встретила его.

Леня Никифоров все так же сидел в зале и уже договаривался о чем-то с двумя девицами, между тем как третья мирно дремала, положив голову на стол и пуская пузыри.

– Поехали к тебе домой, Леня, – устало сказала Аня и выдернула его из пьяных объятий разохотившихся телок.

ГЛАВА 6
ДВЕ ОБОРВАННЫЕ НИТИ

Следующий день выдался хмурым и неприветливым. С раннего утра, как голодные псы, по улицам носились красно-желтые листья, хлестали прохожих, дыбились в подворотнях и арках и вдруг приникали к остывшей земле и затихали.

Ветер шарил своими растопыренными пальцами по траве, голым черным ветвям деревьев, во взъерошенных макушках прохожих. Словно насвистывал сквозь зубы сентиментально-октябрьское: «...а в израненном парке рвалась тишина, припадая от боли к холодной земле».

Этот день не мог быть иным.

Аня взбежала по лестнице с тяжело бьющимся сердцем и нажала на звонок массивной металлической двери. Здесь.

Открыли не сразу. Аня минуту стояла, прислушиваясь к тому, как стучит, готовое выскочить, ее сердце. Потом загремел замок, и дверь открылась.

На пороге появилась невысокая молодая женщина с остреньким носиком, темными глазами с желтоватыми кругами под ними и тонкой белой шеей, на которой проступали нежные синеватые жилки, и, прежде чем Аня успела открыть рот, спросила ее тонким детским голосом:

– Вы к кому?

– Мне Катю... Екатерину Михайловну.

– Это я. А вы кто? – Молодая женщина нервно потерла щеку, окинув взглядом непрезентабельный Анин прикид: потертые джинсы от Лени Никифорова, у которого Аня сегодня ночевала, футболку и куртейку-разлетайку от него же. Оно, конечно, Леня Саныч Никифоров – не Джанни Версаче. Но в самом деле, не рассекать же город в вечернем платье, а заходить домой, чтобы переодеться, Аня не хотела.

– Меня зовут Аня, – быстро проговорила Опалева. – Я знакомая вашего мужа...

Бледное лицо Кати помрачнело. На прозрачном виске, как мертвый червяк, свернулась голубая жилка, как показалось Ане, дрогнувшая при последних словах.

– Он умер. Если вы по поводу похорон, то похороны назначены на завтра. Не на этой квартире.

И она хотела закрыть дверь.

– Я знаю. Подождите... Я не по этому поводу. – Аня некоторое время подумала, а потом... как в омут с головой, – в отчаянное признание:

– Я та самая... проститутка, с которой ваш муж был в тот момент, когда его убили.

Катя вперила в нее потемневший тяжелый взгляд, а потом распахнула дверь и бросила:

– Заходите... Аня. Только скорее.

* * *

– Выпить не хочешь? – быстро спросила Катя, когда они расположились в кухне.

– Н-нет.

– А я выпью. Ты что меня рассматриваешь? Ищешь следы безмерной скорби? Так нет их! Ты думаешь, я бы тебя сюда пустила, если бы не радовалась, что этого козла наконец-то угрохали?

Катя пляшущими бледными игрушечными пальчиками налила себе полстакана водки и выпила одним махом. Только сейчас Аня заметила, что на столе стояла почти полностью опустошенная бутылка сорокаградусного напитка.

– Расскажи, как все было. Мне отец звонил: сказал, что убили.

– И где?

– А что тут такого? Я всегда знала, что он козел. А ты почему не спрашиваешь, кто именно козел – отец или Юрка? И правильно не спрашиваешь. Потому что оба – казззлы! А ты что, – Катя взглянула на Аню совершенно без неприязни, напротив, с живым, искренним интересом, – ты в самом деле была с ним? Это не ты его убила?

– Н-нет...

– Жалко. Жалко. Во всяком случае, я бы знала, кого благодарить за это благодеяние.

В чем Катерине Вайсберг-Кисловой нельзя было отказать, так это в искренности и непосредственности. Поневоле можно было усомниться, что она дочь своего оловянноглазого папаши с рыбьей мордой.

– Налей мне тоже, – вдруг сказала Аня, переходя на «ты». – Мне тоже нет особого резона жалеть о смерти Юрки. Я ведь его с детства знаю. Еще по Текстильщику.

– А-а, – протянула Катя, и темные глаза ее недобро вспыхнули, – наслышана. Ты ведь Опалева?

– Опалева.

– Ну да. Рассказывал он мне о тебе. Точнее, упоминал. И еще какого-то Каледина. Надо сказать, особой любовью у моего покойного муженька вы не пользовались. Это если судить по словам. Только ведь правда у мужиков не в языке, а... сама знаешь, в каком органе. Ты с ним, с этим органом Юркиным, тоже познакомилась?

Аня ничего не сказала.

Катерина рассмеялась со смятыми истерическими нотками в голосе:

– Ладно, не парься, подруга. Ну, выкладывай. Понимаю, что ты пришла не просто поделиться впечатлениями о безвременно ушедшем от нас Юрии Андреевиче.

– Понимаешь, так получилось, что твой отец... – И Аня, чью откровенность подогревали жгучая тревога и дрожащее лихорадочное тепло в груди, растекающееся по телу и сдерживающее мелкую дрожь в локтях, – Аня выложила впервые увиденной чужой женщине, жене того, за чью смерть она могла заплатить собственной жизнью, все, что знала.

А что ей было терять?

– Н-да, влипла ты, подруга, – наконец резюмировала услышанное Катерина. – Ну, что я тебе могу сказать? Я так понимаю, что ты подозреваешь в причастности к этому... убийству моего отца. И твой этот... Дамир – он тоже так думает?

– Он этого не исключает.

– Навесят на тебя всех собак, Анька, – дергая ногой и отчего-то иронически усмехаясь, сказала Катя. – А что мой папель тебе ультиматум поставил, так это меня не удивляет: у него есть такая подлая потребность за малейшую свою неприятность на других отыгрываться. У сильного всегда бессильный виноват... ты же знаешь.

– Кто же мог заказать твоего мужа? Там же профессионал работал... его же прямо на мне убили, – морщась и прикрывая рукой влажные глаза, через силу спросила Аня. – Вот... вот сама ты что думаешь?

– А его каждая собака ненавидела, козла! – ответила Катерина. – Кто угодно мог ухлопать. Но чтобы у кого денег хватило профессионального киллера нанять – это только если по работе. У отца он работал, точнее, при отце. Как гриб-паразит, к банку приклеился. По крайней мере, льготные кредиты брал постоянно. В какой-то фирмочке он крутился, чаем они торговали, кофе там еще. А понтов-то было, как будто у него по меньшей мере контрольный пакет отцовского банка... урод!

Наверно, Катя не очень помнила – о мертвых либо хорошо, либо ничего.

– А какие у Юрки конкретно дела с отцом были, так этого я не знаю. Мало ли что... я никогда в их дела не влезала. Никогда. Может, и не было никаких дел у них. Вот что, подруга, – понизив голос, словно их кто-то мог подслушать, заговорила Катя, доставая вторую бутылку, – давай, это самое, дернем еще по сто для расслабухи, а потом пороемся в Юркином столе. Вместе. Может, на что и набредем.

– Вот так сразу? – недоуменно произнесла Аня, которой, по естественным причинам, предложение Катерины показалось странным.

Та взглянула на Анну исподлобья и рассмеялась – непринужденно, свободно:

– Не веришь мне? Думаешь, я что на тебя держу, а это все пропихиваю, чтобы потом завалить, как выражался Юрка? Было у него такое милое обиходное выражение. Так это ты зря. Я тебе уже сказала, что если бы ты его собственноручно убила, я б тебе только спасибо сказала. Не буду по этому вопросу распространяться... да вот смотри.

Катя распахнула на груди халатик, и под левой грудью, примерно первого размера, но уже обвисшей, Аня увидела громадный кровоподтек, а под ним – уже подживший шрам.

Ножевое ранение.

– Другие места показывать не буду, там еще хлеще. Да мне все равно. Он мне все время обезболивающее приносил, урод. Так что мне не страшно было.

– Какое обезболивающее?

– А вот такое! Вот такое! – Катерина засучила рукав халата, и Аня увидела, что в локтевом сгибе буквально нет живого места: все в точках инъекций, синяках и кровоподтеках, в том, что наркоманы со стажем называют «фуфло».

И тут Ане стало понятны и эти истерические нотки, и конвульсивные жесты Катерины, и дергающийся ее тонкий голос, и этот взгляд, то бегающий, как таракан на вечернем моционе, а то липкий, тяжелый и горячий, как растекающийся по асфальту расплавленный битум.

Дочь банкира Вайсберга сидела на игле.

– И чем он тебя пользовал?

– Крэк, – хрипло ответила Катя. – И кокаин. Давно... давно. Уже год, как...

– Понятно, – сказала Аня. – Значит, оттого и пьешь, чтобы не ломало?

– Да. – Катя перегнулась через стол и, ткнувшись в него плоской грудью, притянула к себе голову Ани и жарко зашептала на ухо, пересыпая слова нервным смешком:

– Ты вот что, Анька. Я вижу, ты клевая... клевая девчонка. Давай меняться – баш на баш. Я помогу тебе, а ты – мне. Ты же можешь мне помочь. Можешь, так? И я – ого-о, ты меня еще не знаешь. Я тоже могу помочь тебе. Да-а-а. Ты зашла как раз в нужное место. Я принесу тебе имя убийцы на блюдечке с голубой каемочкой, но ведь ты... ты знаешь, что мне взамен?

– Крэк? – неуверенно спросила Аня.

– Или... кокаин. Погоди. – Катя налила себе еще водки и опрокинула одним быстрым движением. – Ты понимаешь, когда я сидела одна, было еще ничего... просто обои сначала были в цветочек, а потом побелели. Поплыли белые хлопья... перекинулась радуга, как бензин по асфальту. Вот. А когда пришла ты, я поняла, что все не так... мне надо. Очень надо. Ты понимаешь... водка – это не то.

– Да, я понимаю, – поспешно вставила свое слово Аня, потому что липкие, как паутина, слова Катерины уже начали вокруг нее свою пугающую, затягивающую пляску. – Крэк... кокаин. Я смогу. Ведь со смертью Юрки для тебя перекрылся последний канал, а крэк в городе так просто не достанешь, это не «гера», верно?

– Верно. Ведь ты знаешь, где достать, да? Юрка говорил про какого-то Кирика. Ты не знаешь Кирика? Ведь ты по-любому... ведь ты терлась же с барыгами, если ты на самом деле подрабатываешь первой древнейшей.

– Кирик? – переспросила Аня. – Кирика знаю. Я его видела в «Аттиле». Я ему звонила даже... для Верки Курбатовой просила. Сейчас вспомню номер.

– Вспоминай!

Внезапно Катя откинулась назад, едва не ударившись головой о холодильник, и сказала трясущимся, как холодец, и таким же ледяным голосом:

– В общем, мы договорились, подруга. Пойдем выпотрошим его стол и секретер. И в вещах посмотрим.

* * *

Ту ожесточенность, с которой Катя потрошила стол и секретер своего покойного мужа, можно было сравнить только с тем, как волк терзает тело своей жертвы. Вероятно, дочери Ледяного пришло в голову, что в вещах и бумагах Кислова может найтись хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть вожделенного зелья.

Аня стояла рядом и смотрела, как взлетают фейерверки бумаг, как растопыриваются пестрыми веерами фотокарточки, как глухо, с шелестом и шерстяным присвистом, бормочут что-то свитера, брюки и пиджаки, разлетаясь штанинами и рукавами, как переломанными руками и ногами.

Катя даже разрумянилась. Ей явно доставляло удовольствие разбрызгивать и избавляться от снедающей ее нервной энергии.

– Вот его органайзер, – сказала она. – Тут все, с кем он имел дело. Записная книжка. Он же аккуратный был. Не думала ты, что он аккуратный, правда?

Аня приняла из Катиных пляшущих рук пухлый кожаный органайзер и раскрыла его примерно посередине. Нет. Просматривать его тут – немыслимо. Эта женщина... эта женщина.

– Ну вот, – сказала Катя, садясь прямо на ковер. – А он его тщательно прятал. От меня, от кого – не знаю. Теперь ты... теперь ты достанешь мне... крэк?

Аня подумала о Дамире, но тотчас же эта мысль испарилась из ее головы. Конечно, Дамир бы достал, но... нет, Дамир исключается.

– Погоди, – сказала Аня, опираясь на стену. – Погоди. Сейчас.

Катя оскалилась недобро, по-звериному:

– Мы же договорились... ты что?

– Но сама подумай, ведь не могу же я достать тебе кокс прямо из воздуха. Я же не старик Хоттабыч. Сейчас припомню телефон этого барыги Кирика. Телефон у тебя где, Катька?

– Э-э... только я его расколотила. Сейчас принесу из спальни Юркин сотовый. Он его оставил почему-то, когда вчера уходил. А ты стой на месте. Нет, лучше дай мне органайзер обратно.

Аня, ощущая неприятный холодок, прощекотавший по позвоночнику, подала ей кисловский «талмуд».

– Вот так, теперь верю, – непонятно к чему пробормотала Катя. – Сейчас вернусь, через минуту. Ты пока номер своего барыги вспоминай.

Вернулась она, положим, не через минуту, а через все десять. Причем возвратилась не в халате, а в джинсовых шортах, размахрившихся снизу, и почему-то голая до пояса. В этом прикиде, в сочетании с выпирающими тонкими ключицами, костлявыми плечами, кровоподтеком и шрамом на боку, с анемичной грудью девочки-подростка и болезненными кругами под глазами, дочь всемогущего банкира выглядела как тертая пэтэушница на медосмотре в кожно-венерическом или, скорее, наркологическом диспансере.

Тоже мне – «жирная усатая холеная еврейка».

– На, вот телефон. Звони.

Аня перехватила ее напряженный, застывший взгляд и подумала, что не так уж эта Катерина не похожа на своего отца, Михаила Моисеевича, как ей показалось сначала. Что-то знакомое улавливается... холодное, рыбье.

Перед глазами Ани всплыло лицо человека, которому она должна была сейчас позвонить: тощее, с ввалившимися желтыми глазами и нелепо торчащим длинным носом. Губы без единой кровинки. Остановившийся самоуглубленный взгляд, неверные, изломанные жесты.

Кирик, торговец наркотой. Конечно, может и кинуть, но выбора нет.

Аня быстро набрала номер и, услышав в трубке голос, глотающий окончания слов, произнесла:

– Кирик? Нужен кокс. Срочно. Бабки?.. – Аня взглянула на Катю, и та кивнула: дескать, деньги есть. – Да, лавэ в отгруз сразу же.

– Скока хва? – выдавилось из трубки.