Текст книги "Когда стреляет мишень"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

– Ну что же, – сказал человек в светлых джинсах и потер аристократической кистью больную ногу, – неплохо. Машины, конечно, жаль, сильно они эти два многострадальных «мерса» отделали, но, откровенно говоря, я ожидал еще худшего. Как говорится, третий уровень моей игры они не прошли, а я ожидал от них большего. Все-таки нечужие люди. Сам учил. А ты хорошо сработал, Афиногенов.

– Они успели развернуть «КамАЗ», – произнес почтительно вытянувшийся перед шефом Афиногенов – невысокий плотный мужчина лет сорока, но уже с сильной проседью. – Я попал им в бок, машина перевернулась. Наверно, не столько из-за взрыва, сколько из-за чрезмерной резкости поворота.

– А ты седеешь, сынок, – спокойно проговорил шеф, хотя «сынок» был младше его самого ну максимум лет на семь.

– Поседеешь тут, Петр Дмитрич, – пробурчал тот, а потом вытянулся и четко ответил: – Седею, товарищ полковник. Значит, так положено.

– Ну-ну, – снисходительно протянул тот, а потом перевел взгляд на бледного то ли от страха, то ли от гнева Коваленко: – Ну что я тебе говорил, Сергей Всеволодович? Все в норме. Лежат твои архангелы под присмотром моего врача, отходят.

– Простите, не поняла... то есть как это – отходят? – спросила находящаяся тут же Аня. – Или это у вас такие замечательные каламбуры... товарищ полковник?

Последние два слова прозвучали с откровенным сарказмом.

– Можно охарактеризовать это и так, Анна Михайловна, – добродушно протянул Петр Дмитриевич – как назвал его немного ранее Афиногенов. – Конечно, они живы и если и не здоровы, то в очень скором времени будут таковыми. Уж больно живучи, сукины дети, иной кошке сто очков вперед дадут. Вот такие дела.

Аня пристально всмотрелась в лицо этого человека, все острее и неотвязнее ловя себя на ощущении, что этот человек ей определенно знаком. Просто она никак не могла вспомнить, где слышала эти ироничные менторские интонации, где видела эти плавные хищные жесты, которым позавидовал бы иной леопард... Лица она не помнила, да что-то к тому же подсказывало ей, что нет, не в лице тут дело, да еще в наш век пластической хирургии...

– Тридцать ваших людей не смогли толком справиться с двумя проходимцами, – тем временем раздраженно выговорил Коваленко. – Они разнесли половину моего двора, превратили в груду хлама мой «Кадиллак», и теперь придется делать очень значительный ремонт, чтобы снова привести его в норму. А ваш человек к тому же взорвал мой личный «КамАЗ»...

– И сходил по-большому в мой личный золотой унитаз, – язвительно перебил его Петр Дмитриевич. – Скажи спасибо, Сергей Всеволодович, что не разнесли по кирпичику все, что ты тут понастроил. Два проходимца! Эти два проходимца стоят всей твоей службы безопасности плюс еще столько же! Я же говорил тебе, как один из этих проходимцев легко и непринужденно снял пулей твоего акционера Рябинина, блаженной памяти Зиновия Евгеньевича Рабиновича, а потом сделал моего человека, которому удалось его отследить.

Коваленко сконфуженно замолчал.

– Кстати, насчет золотого унитаза есть замечательный анекдот, – доброжелательно и непринужденно, словно и не было этого уничтожающего окрика, продолжал полковник.

Афиногенов сдавленно хмыкнул.

– Приходит домой муж... пьянющий вдробадан, в общем. Открывает жена, начинает что-то там злобно квакать, а он ей: «Молчи, дура, жить не умеешь, мать-перемать... вот у людей унитаз золотой!»

Падает и вырубается.

Несчастная жена в совершеннейшем недоумении звонит подруге. «Кать, мой у тебя был?» – «Нет, не был, а что?» Звонит второй подруге: «Лен, мой был у тебя или нет?» – «Нет». Звонит третьей: «Был?» – «Был!»

«Так вот что, Оль... извини за интимный вопрос... но не у вас унитаз золотой?»

Та зажимает ладонью трубку и кричит: «Коль, я знаю, кто в твой тромбон насрал!»

Коваленко отрывисто захохотал, его поддержал Афиногенов, еще двое присутствующих, не считая Ани, подобострастно фыркнули.

– Так, – проговорил полковник, оставшийся совершенно невозмутимым даже в проявлении несколько сомнительного своего остроумия, – где Фокин и Свиридов? Даже если бы они были в коме, то давно следовало привести их в норму, а мне докладывали, что у них максимум по две царапины на брата. Эй! – крикнул он.

В ту же секунду вошел один из подчиненных Петра Дмитриевича.

– Эти двое сейчас будут, – сказал он, – а вот Чечеткин только что умер. Мы вызывали вертолет, теперь, очевидно, стоит сказать им, что вызов отменен.

– Чечеткин?! – воскликнул Коваленко. – Чечеткин... умер?

– А что же вы хотите? – угрюмо спросил вошедший. – Сначала пуля разнесла нижнюю челюсть и прошла навылет через шею, рана сама по себе такая, что я не знаю, как он после этого вообще мог еще прожить хоть минуту... а потом еще угодил под колеса... ногу ему... В общем, вот такие дела, – закончил он.

– Жалко Андрея, – сказал полковник, но на лице его не отразилось ни малейшего сожаления или даже легкой тени сочувствия. – Хороший был парень.

В этот момент в гостиную ввели Свиридова и Фокина. Нельзя сказать, что они были в том же безукоризненном состоянии, в каком покинули эту комнату максимум десять минут назад.

Светлая рубашка Свиридова была разорвана на правом плече и залита кровью – не запятнана, а именно залита, кровью пропитался весь рукав, и по мертвенно-бледному лицу Свиридова, исцарапанному и помятому, и его нетвердому шагу было видно, что кровопотеря была большой.

Однако на рану уже была наложена умелая повязка, и кровотечение прекратилось.

Фокин выглядел еще хуже. Очевидно, при взрыве и аварии машины он упал лицом вниз, и теперь оно превратилось в один сплошной кровоподтек. Левый глаз заплыл и совершенно не открывался, зато правый смотрел с нескрываемым презрением и неукротимым бешенством.

Он подволакивал одну ногу и, судя по гримасам боли, время от времени проскальзывавшим на его изуродованном лице, травма была достаточно серьезной.

– Добрый день, ребята, – просто и незамысловато сказал полковник, – рад вас видеть. Усадите их, черт возьми, – повысил он голос, грозно глядя на конвоиров, которые ввели Фокина и Свиридова.

– Не стоит труда, мы сами, – насмешливо сказал Свиридов таким тоном, словно и не было этой погони и лобового выстрела из гранатомета, а потом этого унизительного плена. Он сделал шаг вперед и непринужденно опустился в кресло, а Фокин отмахнулся от вознамерившегося было помочь ему эфэсбэшника и последовал примеру своего друга.

– Так-то лучше, – сказал Петр Дмитриевич.

Свиридов пристально посмотрел на него и вдруг расхохотался.

– Это и есть твой таинственный работодатель, Афоня? – сквозь смех едва выговорил он.

– М-м-м... а что? – не понял Фокин.

Конечно, он привык к эксцентрическо-неврастеническим выходкам Свиридова, но на этот раз обстановка была настолько неподходящей, что он несколько оторопел.

– А что? – еще раз проговорил он.

– И ты умудрился не узнать, кто нанял тебя расколоть мозги бедному Зиновию Евгеньевичу, единственной, но весьма существенной виной которого было только то, что он был не в меру богат?

– А что?

– Я вижу, Афанасий, что Свиридов более догадлив, чем ты. – Полковник поднялся с кресла, в котором он столь удобно, можно сказать, вальяжно, расположился, и, прихрамывая, прошелся под скрестившимися на нем взглядами собравшихся. Несмотря на эту хромоту, его походка казалась неуловимо легкой.

– Раньше у вас не было этой хромоты, товарищ полковник, – непринужденно улыбнувшись, проговорил Свиридов. – Последняя наша встреча не пошла вам на пользу.

– Да, – отозвался тот, – но хромоту я нажил вовсе не из-за того смехотворного падения со средиземноморского лайнера. Это другое...

Неподвижно сидевшая за столом Аня вдруг подняла голову и, взяв со стола недопитый бокал ананасового сока, нервно выпила его одним глотком, а потом сказала – спокойно и буднично, словно говорила с обычным старым знакомым, которого она давно не видела и даже сразу не узнала:

– Я тоже вспомнила вас, Петр Дмитриевич. Только почему у вас другое лицо? Прежнее шло вам куда больше.

Коваленко оторопело уставился на свою милую и добропорядочную супругу, которая казалась ему такой домоседкой и смиренницей, а теперь, как выяснилось, оказалась знакома с человеком, одно имя которого приводило Сергея Всеволодовича в трепет.

– Очень жаль, что вам не понравилось, Анна Михайловна, – добродушно проговорил Петр Дмитриевич. – Просто дела вынудили меня возвратиться в Москву, а мое лицо оказалось знакомо слишком многим, чтобы работать спокойно и качественно. Я и решил прибегнуть к такому простому и незамысловатому способу коррекции внешности.

И тут Фокин, который вовсе не был тугодумом или, как говорят в молодежной среде, «тормозом» – просто его сознание было замутнено еще не отпустившим похмельным синдромом вкупе с вновь приобретенными ранениями, – тут он все понял.

Пристально взглянув на полковника, Фокин совершенно машинально повернул голову направо, пытаясь понять, как же он не уловил такого очевидного факта, – и тут наткнулся взглядом на зеркало, до которых, как уже говорилось, хозяин виллы был большой охотник.

Кривое зеркало...

В нем он увидел то, прежнее лицо человека, который, усмехаясь, стоял перед ним.

– Господи... – пробормотал Афанасий. – Полковник Платонов... шеф «Капеллы»!

– Наконец-то ты понял, бедный мой «музыкант», – словно бы сочувственно проговорил Петр Дмитриевич. И тогда Фокин окончательно уверовал, что перед ним сидит именно его начальник и учитель по отряду «Капелла», потому что в этом элитном отделе ГРУ со звучным музыкальным названием все сотрудники именовались не иначе, как «музыканты».

Полковник Платонов был безнадежным меломаном...

Фокин вдруг подскочил на месте и, ударом локтя отшвырнув стоявшего возле него охранника с автоматом, хотел было броситься к выходу... Из его груди вырвался только один хриплый вопль:

– Сви-и-иррр...

В ту же секунду полковник Платонов прыгнул, как тигр, на Фокина, и схватил его за шею, а еще двое эфэсбэшников – все, кто оставался в комнате, – подскочили к Афанасию. Только один в следующую секунду полетел в угол, а второй – Афиногенов – отскочил и выстрелил в Свиридова, который и нанес удар, отбросивший напарника «гранатометчика» с таким ущербом для его здоровья.

Свиридов упал на одно колено, схватившись за простреленную левую ногу, а Фокин, обессиленный бурным утром и железной хваткой своего бывшего шефа, жадно хватанул ртом воздух и тяжело осел на пол.

– Держать их под прицелом, если что – стрелять на поражение! – приказал Платонов, бросив на Афиногенова и автоматчиков, быстро пришедших в себя после экзекуции, короткий свирепый взгляд. – Прыткие они... ублюдки! Сам учил.

Коваленко тупо смотрел на происходящее из своего угла...

* * *

– Простите, – вдруг заговорил хозяин виллы, – возможно, что я чего-то недопонимаю, но вот тут прозвучало, что именно вы, Петр Дмитриевич, организовали убийство Рябинина. Я полагаю, это очередное недоразумение? Иначе как вышло, что ваш же человек был убит при этом? Или вы будете отрицать, что Теплаков работал на спецслужбы, то есть, конкретнее, – на вас?

Полковник Платонов вздохнул полной грудью и уселся в кресло. Потом закурил и с удовлетворением откинулся назад.

– Я думаю, настало время объясниться, – сказал он.

– Да... конечно, да, – подтвердил Коваленко и посмотрел почему-то на Аню. – Будьте добры, Петр Дмитриевич.

– Хорошо. – Платонов посмотрел на Свиридова, приложившего пальцы, сквозь которые сочилась кровь, к левой ноге, и Афоню Фокина, растирающего посиневшую от стальной хватки Платонова шею и бормочущего что-то вроде: будь он в нормальном состоянии, он порвал бы в клочья и самого Платонова, и еще десяток его подчиненных. В случае чего прихватил бы их с собой на тот свет – перетапливать на сало для адских сковород.

У самого же Фокина, как то следует из всей его биографии в целом, были замечательные отношения и с богом, и с его оппонентом в преисподней, то бишь дьяволом.

Но сейчас не стоило искушать ни того, ни другого: прямо в затылки Фокину и Свиридову смотрели дула автоматов, а сбоку стоял с кривой улыбочкой на лице Афиногенов и поигрывал пистолетом.

– Хорошо, Сергей Всеволодович, – проговорил Платонов еще раз, – но прежде, чем я расскажу вам нечто для вас существенно новое, повторим, как говорится в школе, пройденный материал. Я сотрудничаю с вами уже около семи месяцев и за это время четко выполняю все пункты нашего взаимного соглашения. Ваша служба безопасности состоит полностью из порекомендованных мною людей, особенно когда это касается ключевых фигур. Именно поэтому я рекомендовал вам на пост главы службы безопасности по-настоящему высокопрофессионального человека, который к тому же не очень опасен для меня. Предыдущий был бывшим гэбистом и соответственно перестал меня устраивать, и потому в конце июня я дал указание Чечеткину вычеркнуть его из списков секьюрити концерна «Сибирь-Трансойл», где он значился под номером первым.

– Так это Чечеткин убил Павлова? – воскликнул Коваленко и побледнел, как мертвец.

– Он сам виноват, что перестал выполнять мои указания, – отозвался полковник. – Я не люблю, когда мои четкие и конкретные приказы трактуют на свой лад.

– Но он подчинялся не вам, а мне!

– Правда? – Ирония в голосе Платонова наросла до угрожающих обертонов и завибрировала холодным металлом. – Он пытался думать точно так же. И вот что из этого вышло... прописка на Новодевичьем.

Коваленко не выдержал:

– Вы забываетесь, полковник Платонов! – гневно воскликнул он. – Вы всего лишь мой консультант по вопросам безопасности, и я сейчас же звоню лично...

– Вы ему не позвоните. Директор ФСБ не для того существует, чтобы до него мог дозвониться всякий желающий из числа тех, кто посчитает себя ущемленным в своих правах. Помнится, я говорил ему это при личной встрече. – Платонов взглянул на часы и добавил: – А определенное неприятие вами моих действий я предугадал. Именно для этого... для профилактики я сделал неплохой, надо сказать, выстрел в ваше окно три дня назад.

– Что я говорил, Сергей Всеволодович? – громко сказал Свиридов и тут же почувствовал на своей шее дуло автомата. – А вы еще не хотели верить, что этот выстрел был только так, для психологического эффекта.

– Вот как? – медленно проговорил Коваленко. – Значит, уже не я, а вы хозяин положения... даже на этой даче я должен чувствовать себя незваным гостем, а то и того хуже... пленником? Ну нет!

Он вскочил с кресла и бросился к двум автоматчикам, державшим на мушке Свиридова и Фокина. Они также были из службы безопасности Коваленко.

– Василий, Саша, арестуйте-ка гражданина полковника, а то он что-то не в меру расхрабрился.

Те опустили глаза и продолжали стоять неподвижно. Полковник Платонов невозмутимо затушил сигарету в пепельнице и неторопливо закурил еще одну. Коваленко побледнел еще больше и крикнул:

– Ну!

– Не слушаются, – буркнул Фокин, которого, несмотря на гибельное положение, создавшаяся критическая ситуация начала забавлять.

Свиридов же и вовсе раскачивался в кресле взад-вперед, гнусавил под нос песню Максима Леонидова «Так что просто не дай ему уйти», одним словом, вел себя настолько неадекватно сложившимся обстоятельствам, что это не могло быть поименовано иначе, чем как полное и катастрофическое идиотство. И еще – он, не отрываясь, равнодушно смотрел на словно окаменевшую за столом Аню.

Платонов глубоко затянулся и сказал, глядя на как будто уже растерявшегося Коваленко:

– Вы ими неправильно командуете, Сергей Всеволодович. Давайте лучше я.

– Да я...

– Автоматы на боевую изготовку! – скомандовал Платонов, бесцеремонно обрывая беспомощно сползший до дрожащего тенорка голос Коваленко, обычно звучащий как солидный и сочный баритон. – Цельсь... пли!

Коваленко не успел ничего понять, как напротив его глаз очутились два черных дула – и два пустых, чужих взгляда, еще более черных, чем провалы автоматных стволов. Взгляды людей, которым он не раз доверял свою жизнь и в ком еще ни разу не обманулся.

Но ведь такого не может быть, потому что...

Две коротких автоматных очереди, слившихся в одну, сделали эту незаконченную мысль последней в жизни Сергея Всеволодовича Коваленко.

Глава 10

Жуткое молчание повисло в гостиной после того, как вице-президент «Сибирь-Трансойл» пошатнулся и, переломившись пополам, упал назад, спиной, упал жутко и неестественно, как уже не может падать живой человек, а разве что только бревно – плашмя с глухим деревянным стуком. И остался лежать, запрокинув голову и словно уставив стеклянный взор невидящих глаз в высокий лепной потолок с великолепной люстрой.

Два темных ручейка короткими росчерками смерти выбежали из-под его неподвижного тела и тут же остановились, разве что расширяясь и набухая, – словно и в них замирала еще недавно разгонявшаяся по венам жизнь.

Аня вышла из-за стола и сделала несколько шагов к телу мужа. Несколько коротких шагов, в которых еще не чувствовалось осознания того, что ты – не жена уже, а просто вдова. Опустилась на колени возле Сергея Всеволодовича, не заметив, как край платья упал в лужицу крови и теперь вбирает ее жадно и неистово, как добравшийся до оазиса измученный путник Сахары пьет настоящую – прозрачную и холодную – воду.

– Зачем? – спросила Аня, не глядя на Платонова.

Полковник двумя шагами преодолел разделявшее их пространство, сел рядом с ней на корточки, словно мальчишка-третьеклассник на перемене, и проговорил, с самым настоящим искренним сожалением, глядя на еще не замутненное страданием лицо женщины:

– Так было нужно. Он с самого начала был обречен, когда связался со мной. Слишком опасная игра, слишком опасные связи. Рябинин был первым, Коваленко – вторым. Теперь концерн плавно и естественно скатится в руки людей, которые давно хотели присоединить его к своей империи. Потому что теперь никаких препятствий к тому – после смерти Рабиновича и этого происшествия – нет.

– Господи... Петр Дмитриевич, на кого вы работаете? – стараясь говорить спокойно, проговорила Аня и поднялась с колен.

Полковник тоже выпрямился в полный рост.

– Я думаю, вы понимаете, что нет никакого смысла называть вам определенные имена. Будь то Борис Абрамович Березовский, Роман Аркадьевич Абрамович или даже Татьяна Борисовна.

– Какая Татьяна Борисовна? – проговорила Аня.

– Да она тут вовсе ни при чем, так что не стоит трепать ее имя так, для красного словца. Лучше давайте поговорим о том, что мы имеем на данный момент. Да вы садитесь, Анна Михайловна... Коваленко уже не помочь, да и он сам не хотел помочь себе.

Аня с выражением оцепенелого спокойствия на лице села в кресло и посмотрела на полковника из-под полуприкрытых ресниц так равнодушно и слепо, что Свиридову отчего-то показалось: вынеси ей Платонов смертный приговор, она не вздрогнет, не шелохнется, только тяжелым презрением повеет от полуоткрытых неподвижных губ и всего этого застывшего бледного лица.

– Я вас внимательно слушаю, Петр Дмитриевич, – сказала она, – конечно, я понимаю, что вы в любой момент можете прервать разъяснительную работу, сочтя вашу слушательницу не в меру тупой для того, чтобы уяснить ваши хитрые умозаключения. И тогда мне не миновать участи Сергея и вот этих молодых людей. – Она не посмотрела в сторону Свиридова и Фокина, но не требовалось большого ума догадаться, что речь шла именно о них.

– Все не так печально, Анна Михайловна, – четко произнес полковник, задумчиво глядя на замершее посреди гостиной тело Коваленко, – мне нет необходимости вас убивать. Более того, вы могли бы быть мне полезны. При определенных условиях.

Аня пожала плечами.

– Все состояние Коваленко переходит к вам, не правда ли? – продолжал полковник.

– Половина.

– Тоже недурно. Одним словом, мы можем обсудить детали дальнейшего с вами сотрудничества, но это произойдет, скажем, через три-четыре дня. После того, как я, скажем, утрясу несколько моментов... Ну так как?

Хозяйка виллы несколько секунд помолчала, а потом облизнула губы и с легкой хрипотцой в голосе сказала:

– Что буду делать я эти три-четыре дня?

– Вы останетесь здесь. Вашей безопасности ничто не будет угрожать, я гарантирую.

– А как вы намерены поступить с нами, добрый дяденька Петр Дмитриевич? – подал голос Владимир.

– Я подумаю. По-хорошему, так вас следовало бы замочить не глядя, но уж слишком жалко портить такой ценный и в высшей степени боеспособный материал, который к тому же я сам взрастил. Но и оставлять вас в живых слишком опасно.

Платонов покачал головой, а потом усмехнулся и произнес:

– Я поступлю куда проще. За эти четыре дня многое может измениться, и поэтому я изберу нечто промежуточное между смертью, которая давно по вас скулит в три ручья, и жизнью, для которой вы, ребята, не годитесь.

– Это как, простите? – пробасил Фокин, который уже оклемался после бесперспективной попытки удрать.

– Некое пограничное состояние. Вы подали мне неплохую идею, разъезжая на «КамАЗе», груженном кирпичом. Недавно я прочитал биографию Томаса Торквемады, Великого инквизитора веры в средневековой Испании. Самого последовательного и жестокого борца за чистоту католической веры. Кстати, сам он был мараном, то есть евреем-выкрестом. Но это так, лирическое отступление. Мне понравились его психологические этюды – не произведения, конечно, а эксперименты с людьми, которым он хотел внушить определенную идею.

– Понятно, – перебил его Свиридов, – Торквемада был еще тот шутник, я помню. То есть вы хотите замуровать нас заживо, товарищ полковник?

– Только на три дня. Максимум четыре. А дальше, – Платонов передернул атлетическими плечами и усмехнулся, – все будет зависеть от вас. Конечно, шансов на то, что вы умрете, у вас процентов девяносто пять. Но и пристрелить вас, как бешеных псов, я не могу. Афиногенов!

– Да, Петр Дмитриевич.

– Ты подготовил то, что я велел?

– Несут.

– То есть как это – несут?! Несешь, как я вижу, только ты, причем редкую околесицу! Я тут распинался полчаса, и за это время не могли донести? Где Караваев?

Появился человек в форме лейтенанта ФСБ и молча протянул что-то полковнику.

Этим «что-то» оказались два одноразовых шприца и стеклянная ампула без малейших признаков какой-либо поясняющей надписи на корпусе...

* * *

Свиридов только сейчас открыл глаза и удостоверился, что вид на мир с открытыми и закрытыми глазами совершенно идентичен. Глухая, непроглядная тьма. Он услышал тяжелое дыхание сидящего рядом с ним на корточках – лежать было негде – и еще не пришедшего в чувство Фокина и тотчас начал тормошить его.

– Афоня, просыпайся!

– М-м-м... гы... гыдее-е?

– Чего? – обрадованно спросил Владимир, чувствуя, как перспектива остаться одному в этом мертвом пространстве полезной площадью около полутора квадратных метров и общим объемом не более двух с половиной—трех кубических метров начинает стремительно таять.

– Гыде-е-е мы? – наконец членораздельно сформулировал Афанасий.

– Где-где? В самом потаенном месте прямой кишки коренного жителя Зимбабве, вот где, – исчерпывающе ответил Свиридов.

– М-м-м... похоже на то. А что это за гадость они нам впихнули в вену?

– Какая разница. Вырубает она здорово. Интересно, сколько мы тут уже сидим. – Свиридов попытался разогнуть затекшее тело и особенно ноги, которых он уже не чувствовал, но тут резкая пронизывающая боль прошила, как раскаленной иглой, левое бедро, и Влад вспомнил, что у него прострелена нога.

– Эх и жрать охота! – вздохнул Фокин и попытался распрямиться, но его сто девяносто восемь сантиметров, безусловно, смогли бы вытянуться в одну прямую линию разве что по диагонали этого жуткого, без малейшего просвета, каменного мешка.

– Непонятно, – сказал Владимир, пытаясь все-таки приобрести относительно вертикальное положение, несмотря на адскую боль в раненой ноге и на то обстоятельство, что метр восемьдесят восемь Свиридова были, конечно, не два метра Фокина, но и высота камеры едва ли превышала полтора метра, а то и метр сорок.

– Что непонятно?

– Все замуровано, а воздух откуда-то идет.

– Попробуем поискать...

– Все это, – проговорил Свиридов, – на редкость...

* * *

– ...на редкость хорошее у вас вино, – сказал Афиногенов, с блаженным видом прихлебывая из запотевшего от холода бокала, на треть наполненного рубиново-красным напитком. – Дело в том, что я уже давно не пил никакого вина, все больше водка да пиво, Россия-матушка, сами понимаете, Аня. Не какая-нибудь Франция.

– Это вино стоит около тысячи долларов за бутылку, – отозвалась Аня.

– Ско-о-олько? – Афиногенов поднял только что наполненный бокал, содержимое которого составляло, вероятно, не меньше одной пятой всего вина, что было в бутылке. Выходило, что он держал перед собой жидкую валюту на сумму в двести долларов, что по курсу ММВБ составляло более пяти тысяч рублей. – Неплохо живете, Аня, – проговорил он и с каким-то легким будоражащим ожесточением вылил вино в свою глотку.

– Не пейте так много, – предупредила его она, – это вино пьется превосходно, но оно сильно туманит рассудок. А вы, как говорится, на старые дрожжи... Смотрите, Дима, как бы не случилось как вчера, когда вы несколько переборщили со спиртными напитками с ребятами из секьюрити и этими тремя следователями из вашего ведомства и РУБОПа, которых прислал Петр Дмитриевич из Москвы.

– Нич-чо! – сказал Афиногенов, которому, очевидно, немало польстило такое внимание богатой, красивой и избалованной всеми прелестями жизни молодой женщины.

– Попробуйте лучше вон того лангуста. И не смотрите с таким вожделением на коньяк. Это старая французская марка, добьет вас с одной рюмки. М-м-м, – протянула Аня, глядя, как охмелевший Афиногенов наливает коньяк себе и ей. – Закусите вон той клубничкой, – с ироничной усмешкой добавила она.

Накануне на виллу приехал целый следовательский корпус, который усиленно делал вид, что копается в обстоятельствах и подробностях убийства нефтемагната.

Безусловно, они не знали, кто на самом деле инсценировал убийство Коваленко, но, вероятно, начальство – в том числе в лице полковника Платонова – намекнуло, что в деле замешаны высшие сферы и слишком усердствовать в попытках докопаться до истины, скажем так, не стоит.

Интересный факт. Как оказалось, полковник Платонов уже около полугода занимал в ФСБ один из ключевых постов и недавно стал генералом, но ближайшему окружению по старой памяти велел называть себя полковником.

Одна из милых эксцентричностей великолепного экс-шефа «Капеллы».

Нет излишней необходимости говорить, что убийство Рябинина и Коваленко признали единой тщательно просчитанной акцией, а на роль исполнителей рассматривались две кандидатуры. Разумеется, речь идет о многострадальных Владимире Свиридове и Афанасии Фокине.

И нет смысла еще раз подчеркивать, что в немалой степени эти подозрения основывались на реальном материале.

Впрочем, функции следователей свелись к тому, что они дали скупые пояснения попытавшейся было проникнуть на виллу прессе. Объяснения были настолько лаконичными, что им позавидовал бы сам царь Лакедомона (в просторечии Спарты) Леонид. Тем более что в его распоряжении не было такой замечательной фразы, как «В интересах следствия эта информация разглашению не подлежит».

Так или иначе, но вечером вся следственная группа по предложению радушной хозяйки дико напилась в огромной сауне, что находилась на первом этаже виллы. В безобразии участвовали и три горничные Анны Михайловны, а четвертая возмутительным образом проигнорировала следственное мероприятие по причине преклонного возраста.

Афиногенов, оставленный Платоновым за главного, пытался было протестовать против подобного аморального пренебрежения служебными обязанностями, но первые же пять «стопариков» русского народного напитка, который в неограниченном количестве был извлечен из холодильников, расположенных в подвале коваленковской виллы, привели его в приподнятое настроение и настроили в высшей степени благожелательно к мероприятию, быстро превратившемуся в обычную попойку.

Самой Ане удавалось с большим трудом ускользать от все более откровенных взглядов и поступков своих дорогих гостей. Наконец она забрала с собой Афиногенова и удалилась с ним на второй этаж, оставив всю компанию оживленно судачить, достаточно ли трезв их удачливый сотоварищ, чтобы отблагодарить хозяйку по расширенной программе за радушный прием.

На следующий день Афиногенов никак не мог вспомнить, что же, собственно, он и Аня делали в ее спальне. Единственное, что он помнил, – это то, что он нес какую-то околесицу про генерала-»полковника» Платонова и еще что-то.

Дальше провал.

И вот теперь, оклемавшись, Афиногенов принял утреннее предложение плотно позавтракать с задействованием элитарных вин, которые не были початы накануне. Надо признать, что достойный работник ФСБ стал единственным, кто вообще сумел приобрести вертикальное положение раньше полудня.

За исключением Ани.

И вот теперь – Афиногенов сидел за столом рядом с ней, пил вино и чувствовал, как его неудержимо захватывает жгучая волна довольства жизнью и хмельной вседозволенности.

– А что, Анечка, – проговорил он и даже не заметил, как она вздрогнула, когда он назвал ее «Анечка», – если не секрет... Вы в самом деле были очень хорошо... близко знакомы со Свиридовым?

– А какое это имеет значение? – быстро спросила она.

– Ну, – Афиногенов налил себе еще, – ну, возможно, в нынешних обстоятельствах и не имеет... Просто в свое время я был сам хорошо знаком и с Фокиным, и со Свиридовым. Заочно. Я был внештатным агентом КГБ, отслеживавшим внеслужебные контакты «музыкантов» отдела «Капелла». Разумеется, я отслеживал не всех... я отвечал только за Свиридова и частично Фокина. Там была разветвленная система двойного и тройного шпионажа, потому как заведение было очень засекреченное, а главное, не в меру элитное. Возможно, вы удивились, что полковник Платонов привез на ваш загородный дом тридцать человек, а еще шестеро на двух вертолетах находились поблизости.

– Нет, не удивилась.

– И это правильно, – ляпнул Афиногенов. – Это настолько опасные люди, что, честно говоря, я и сейчас, когда они надежно нейтрализованы, а у меня в этом здании минимум семь человек, чувствую себя... гм... не совсем в своей тарелке. Очень опасные люди.

– Если честно, я хотела бы, чтобы их как можно скорее вывезли за пределы моих владений, – холодно сказала Аня. – Меня совершенно не приводит в восторг мысль, что где-то в моем доме в свежезамурованном склепе находятся два трупа. Учтите это, Дима.

Тот несколько озадаченно посмотрел на нее.

– Вы что, Аня, уже считаете их трупами?

– А что, вы думаете иначе? В каменном мешке, с ранениями, без воды... ваш полковник на редкость гуманный человек, в чем уже успел убедиться мой покойный муж.