Текст книги "Если надо-порвем НАТО"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

* * *

На следующий день конкурс по строевой подготовке без проблем взяли русские. На втором месте оказались немцы, на третьем – французы, а на четвертом – хорошо бегающие англичане. Успех от проведенного мероприятия старший лейтенант Бекетов напрямую увязывал с отсутствием в команде хромого Валетова. Нога у него быстро шла на поправку, но стоит ли об этом знать друзьям-соперникам?

Опять же Стойлохряков остался доволен. Прихватив с собой Тода, они на пару засели в местном кабаке и сидели там до четырех часов вечера, пока по сотовому, выданному комбату для поддержания связи со штабом округа, не сообщили пренеприятнейшее известие, а именно то, что к ним снова едет генерал Лычко.

Какого хрена ему тут снова потребовалось, пьяный Стойлохряков в толк взять не мог. Тода он понимал уже без переводчика, в основном за счет жестов, да еще жена пару слов подсказала. Кроме «йес», «ноу» и «фак», теперь Стойлохряков знал «дринк», «пись-пись» и «вери гуд». Получив сообщение о скором визите генерала, Петр Валерьевич завязал... на ближайшие четыре часа и к восьми вечера был в состоянии не только слушать, но и произносить складные предложения.

Как выяснилось со слов генерала, в район деревни Дубровки, до которой совсем недавно бегали солдатики, высадился большой десант гринписовцев и каких-то посланников от ОБСЕ. Развернули плакаты и по-русски и по-английски орут, что никаких учений проводить здесь нельзя, так как территория экологически чистая, а военные все засрут и загадят.

Не в кон такие вопли были хотя бы потому, что на следующий день должны были пройти учения, на которых людей бы гоняли уже в противогазах. Соответственно, не так далеко от деревни планировалось задымление, а это только подольет масла в огонь. Командование решило, что задымление состояться должно, а вот воплей гринписовцев никто слышать не должен. В противном случае натовцы будут во всех газетах по Европе печатать, что русские не могут провести столь примитивное мероприятие.

– Похоже, они сами нам этих козлов и подослали, – поделился мнением с генералом Стойлохряков, выпивая уже четвертую чашку чаю подряд и стремясь побыстрее отписаться и вымыть из организма алкоголь.

Генерал, поглаживая свой собственный животик, который, по сравнению с бурдюком Стойлохрякова, был незначительным прыщом, посоветовал подполковнику поменьше думать о политике и побыстрее решить конкретную проблему с затыканием ртов.

– Ну что, мне их всех под дула автоматов поставить, посадить в вагон и увезти в Сибирь? – размышлял вслух комбат. Только этого ему еще не хватало. С него хватает Тода. Его надо поить и кормить, иначе он в решающий момент задумает подгадить и поставить русских на последнее место, что, кстати, он сто пудов должен сделать по заданию тамошнего Пентагона. Ну не может НАТО русским проиграть. Даже в учениях, даже в небольших, даже в российской глуши, и уж тем более под командованием американца, который одновременно выступает и в роли судьи. Несмотря на то что его соплеменники участия в соревнованиях не принимают, вряд ли он будет глушить тех же англичан, которые, по сути, являются почти каким-то ихним штатом.

Побазарив с полчаса, Лычко укатил, оставив пьяного Стойлохрякова ковыряться в свалившейся на его голову проблеме. Выцепив из офицерского общежития Мудрецкого, комбат посоветовал ему по-быстренькому собраться, подпоясаться и вместе с ним поехать на поляну, где сейчас отдыхали бойцы со всей Европы.

По дороге Мудрецкий выслушал своего командира и, не зная еще, с какого бока подойти к проблеме, понял только одну-единственную вещь, что комбата кто-то трахнул наверху, а теперь он стремится перетрахать все собственное окружение для того, чтобы в конце концов проблема была решена.

Дернув Простакова и Резинкина, лейтенант сообщил им, что они сейчас вместе с комбатом падают в машину и направляются в разведку к деревне Дубровке. Валетов выказал большое желание надоедать путешественникам собственным видом и не был ликвидирован как класс Стойлохряковым лишь по той простой причине, что комбат был занят размышлениями о свалившейся на него задаче.

* * *

Флажок Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе и символы «Гринпис» развевались в свете костров. Любители чистого воздуха, а на самом деле явно выполняющие чей-то спецзаказ молодые люди, осветили кострами небольшое пространство рядом с деревней.

Стойлохряков с удовлетворением отметил, что в саму деревню они если и входили, то днем, а так стояли на отшибе большим табором. Из палаточного поселения доносились крики, песни и смех. Большое количество плакатов было свалено в кучу рядом с одним из костров, и, похоже, завтра вся эта толпень встанет и будет горланить во время учений всякую гадость. Одновременно наверняка понаедут журналисты – конфуза не избежать.

Сидя в своей машине, комбат поглядел на лейтенанта. Тот тупо ждал указаний, стараясь не выдвигать инициатив. Время, проведенное в армии, научило бывшего выскочку держать язык за зубами и больно много не умничать, пытаясь опередить не слишком-то быстрое сознание командира. Ну нечего мужика торопить – как чего-нибудь сообразит, так скажет.

Резинкин прервал размышления комбата фразой:

– Смотрите, девки!

Стойлохряков рассмеялся:

– Что, Резинкин, еще яйца на баранке не оставил?

– Никак нет, товарищ подполковник. Удается избегать травм на службе.

– Твои соображения, лейтенант.

У Мудрецкого мыслей было пруд пруди.

– Ну, первым делом надо вон с теми разобраться.

Повинуясь приказу своего командира, партизан Резинкин нес в одной руке палку, обмотанную тряпкой, которая была пропитана бензином, а в другой – зажигалку. Подкравшись в темноте к костерку, у которого сидели человек пятнадцать народу и пели какую-то романтическую песню на английском языке типа баллады, Резинкин чиркнул зажигалкой, подпалил факел и бросил его на кучу плакатов. Народ незамедлительно повскакивал и начал кричать, пытаясь разглядеть в темноте диверсанта.

Трое бросились на шорох к отступавшему солдату и с радостным улюлюканьем и криками, перемежая все это английской руганью, бежали за Резинкиным. Неожиданно из-под земли выросла пара крепких рук, которые столкнули головы первых двух бегущих, а третьему попало с ноги в рыло, оставляя фрагмент сорок шестого размера на лбу. Трое со стоном повалились на землю, а Простаков, прикрыв Резину, стал отступать дальше к «Ауди».

– Ну вот, – удовлетворенно хмыкнул Стойлохряков, – завтра им нечем махать будет. Но это только начало. У вас вся ночь впереди для того, чтобы придумать, каким образом нам этих гадов извести.

Валетов не считал себя дураком и, лежа в палатке, строил различные козни банде молодых людей и, что самое интересное, девок.

«Они, наверное, сейчас их там в темноте всех трахают, а я тут лежи, думай. Эх, служба».

Ночью особо много не увидишь, но, по приблизительным подсчетам, около Дубровки высадился десант человек в сто, и если задача военных заключалась в отработке взаимодействия, то целью этих граждан различных государств, в том числе и России, было, что называется, испортить праздник.

Планы на следующий день изменили – вместо беготни в противогазах назначили конкурс по вождению. Так как в распоряжении были только «шишиги», то Резинкин, прекрасно зная машину, сделал всех, заработав для русских первое место.

А в то время, пока он обливался потом за баранкой, объезжая на танковом полигоне хитро расставленные полковником Мартином фишки и вешки, Простаков с Валетовым сидели в кустах, наблюдая за жизнью «миротворческого» табора.

Полтора десятка кострищ были потушены. Все занимались тем, что из подручных средств создавали новые плакаты с призывами к местному населению помешать проведению учений, обратиться к собственному правительству, пожаловаться на произвол военных.

Леха почесывался, постукивал по морде рукой, убивая редких комаров, а Валетов с задумчивым видом сидел и поглядывал на разношерстную толпу, в которой было много молодых людей с длинными волосами – чего он очень не любил. Ну не нравятся ему мальчики с длинными волосиками.

Наконец Фрол вынес решение:

– Языка надо брать, узнать, чего хотят.

– Ты лучше вон туда глянь, – посоветовал Простаков, указывая на две красные палатки. Из них стали поочередно выходить люди, обвешанные фотоаппаратами и камерами.

– Журналисты, мать их! – прошептал Фрол. – Иностранные. Видишь, сколько техники? У наших столько нету.

– Да ну, – не поверил Простаков. – У наших тоже всего полно. Другое дело, что будет международный резонанс.

Валетов даже удивился:

– Где это ты слово такое услышал?

– По телевизору. От тех же журналистов, – гордо заявил Леха.

Девушка, одетая в белую футболочку с надписью: «Не дадим убивать природу!», сидела на корточках и малевала пальцем зеленую надпись по белой тряпке, по-видимому, старой простыне, которую выпросили в одном из домов в Дубровке.

Она успела написать: «Нет военным игра». Осталось только, видимо, вычертить букву «м», изредка опуская палец в баночку с гуашевой краской, когда почувствовала, что земля и подошвы ее кроссовок расстаются друг с другом. Как она сидела на корточках, так ее вверх и подняли, заткнули рот широченной ладонью и поволокли в кусты.

Леха тащил девчонку со всей быстротой, на какую только был способен. Валетов не скрывал собственного удовлетворения, когда Леха влетел в заросли вместе с добычей. Неловко приземлившись, он упал на колени, а затем накрыл ее всем телом, при этом разжал ладонь у рта, и девчонка закричала:

– Отвали, козел!

Тут же пришлось закрыть рот ей снова.

– Наша, – заулыбался Фрол, рукою стискивая грудь. Девчонка взвыла, и тут же Валетов отпустил. – Ладно, это я так, побаловался. Ну-ка переверни ее. – Фрол прищурился: – Будешь кричать, когда тебе рот откроют, я тебе больно сделаю.

Леха убрал ладонь.

– Вы кто такие?! – вытаращила она глаза.

– Ты что, в форме не разбираешься?

– Коза, – добавил Валетов.

– Мы, русские солдаты, тебя защищаем, а ты что делаешь?

– Овца, – снова вякнул рядовой.

– Вы всю уже природу изгадили, все реки засрали. Вас надо давно всех приструнить!

– Вон как заученно рассказывает, – поднял палец вверх Фрол. – Деточка, ты откуда родом?

– Ты сам-то на себя посмотри, мальчик.

Леха вступил в пререкания:

– Слушай, надо ее трахнуть, а то она чего-то разговорилась.

Девчонка повернула голову и поглядела карими глазами на мордатого Леху:

– Испугал ежа голой жопой!

Леха, глядя на каштановую коротенькую челку, даже как-то засмущался, не ожидая столь натурального замечания.

– Значит, можно вас это самое? – заулыбался Валетов, снова хватаясь за девичьи груди и тут же получая в ответ пощечину, которая свалила его на землю.

– Тихо вы, уроды, – забеспокоился Простаков, хватая девку в охапку и быстрыми-быстрыми перебежками от дерева к дереву скрываясь в чаще с целью вытащить захваченную дивчину к лейтенанту Мудрецкому, благоразумно оставшемуся в тылу под рябинкой.

Рассмотрев примерно восемнадцатилетнее стройное создание в уже не белой стараниями Простакова футболке и джинсах, лейтенант состряпал серьезное лицо, встал и, надвигая на затылок кепку, зло поглядел девчонке в глаза:

– Что, продалась империалистам?

На этот раз девушка испугалась на полном серьезе.

– Мы тут кровь проливаем, а ты подстилкой служишь волосатым англичанам, отрабатывающим деньги зарубежных спонсоров?!

– Да вы что? – дернулась девушка в жестких объятиях Простакова. – Я студентка, у нас миротворческая миссия.

– Трахаться любит, – сообщил ценную информацию из-за спины Простакова Валетов.

Девчонка запустила ладонь себе в промежность, протянула ее вверх к лобку, хлопнула по нему ладонью. Плюнув себе на руку, она свернула кукиш и сунула его в нос Валетову.

– Как же, трахнешь ты меня, жди. Кончай лапать, детина! – воскликнула пленница, развернулась и оттолкнула Простакова.

– Ладно-ладно, – согласился лейтенант, – отпусти ее и стой в сторонке.

– Чего вам от меня надо?

Мудрецкий поднялся, заложил руки за спину и, как большой начальник, стал выхаживать перед выкраденной из лагеря девушкой.

– Значит, продаемся на Запад целиком и полностью? Родину не хотим защищать? В то время как Россия испытывает экономические трудности, в политике бардак, еще и молодые граждане нашей страны вместо того, чтобы строить капитализм, поддерживают беспорядочные связи с иностранными подданными.

Поначалу девчонка смотрела на Мудрецкого, как на придурка, но по мере того, как он продолжал утюжить ее складной и обвиняющей речью, ей становилось не до смеха. Она глядела на лица стоящих рядом с ней солдат, но не видела в них ни капельки сочувствия.

А тем временем Мудрецкий перешел к рассказу о сложной внешнеполитической ситуации, сложившейся вокруг Родины.

– Да не преступница я! – воскликнула задержанная красотка и топнула ногой.

Можно было подумать, что после столь нервного жеста по всей поляне пройдет глубокая трещина.

– Тихо, психовать не надо. Давай рассказывай, сколько вас там?

– А что им будет? – уже начала беспокоиться девушка.

– Ничего не будет, – зло ухмыльнулся лейтенант. – Рассадят всех по вагонам и отвезут в Сибирь. Высадят – и живи как хочешь. Вот сейчас лето закончится, там осень, а потом зима, и никого не останется в живых. Голодная, страшная смерть.

– Вы шутите, – отстранилась от офицера защитница зайчиков и белочек.

– Фамилия! – рявкнул Мудрецкий и, приблизившись к ней на минимальное расстояние, зло посмотрел глаза в глаза.

– Вы что? – зашептала она. – Миронова я.

– Имя!

– Маша.

– Слушай меня, Маша, – страстно зашептал Юра. – Ты сейчас нам все обо всех расскажешь, или...

Она покраснела и попыталась отпихнуть лейтенанта, но Простаков, стоящий сзади, тут же сковал ей руки, завернул их за спину и, улыбаясь, глядел на лейтенанта. Но тот ничем не выдавал собственного настроения.

– Еще раз меня тронешь, отведу вон к тому дереву, – лейтенант показал на высокую сосну, – и пущу пулю в лоб, поняла?

– У тебя даже пистолета нет, – огрызнулась Маша.

– А я тебе эту пулю между глаз руками затолкаю, – услышала она над головой, далее последовал злой, садистский смех.

Валетов подскочил к ней и поспешил заверить:

– Он может, он такой. Он пальцами гвозди в узлы вяжет. А уж тебе твою тупую головешку продырявить сможет за три секунды.

– Я буду кричать, – всхлипнула она.

– Ты государственный преступник, – продолжал лейтенант. – Сколько в лагере народу?

– Да не знаю я, может, человек сто.

– Не ври, засранка! – Лейтенант запустил свою ладонь в короткие каштановые волосы, притянул ее голову к себе и зло зашептал на ухо: – Или ты сейчас все расскажешь, или тебя никто никогда не найдет.

Валетов с опаской посмотрел на своего командира и подумал, на самом деле, что ли, он уже того-этого.

Численность обитателей лагеря была названа с точностью до одного человека.

– Нас сто шестьдесят два, – потупив глаза, сообщила девушка.

– Какие у вас планы на сегодня? – продолжал утюжить ее лейтенант, достаточно больно таская за волосы. Голова девчонки моталась туда-сюда. – Говори, Миронова Маша, мать твою.

– Мы... должны... – она делала между словами небольшие паузы, что еще больше бесило Мудрецкого.

– Быстрее!

– Мы должны сегодня были спуститься с горушки и в низинке развернуться в живую цепь, закрывая проход военным на их полигон, где они обычно пускают вредные дымы.

– Да кто тебе сказал, что они вредные? – отпустил девчонку лейтенант. – Ты вот хоть раз нюхала хоть чего-нибудь когда-нибудь?

– Она, поди, только дихлофос нюхала, – съязвил Валетов. – Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Ни фига себе, а какая развитая! – произнес человек сверху.

– Я не только развитая, я знаю то, что лучше всех трахаются французы. У нас их в лагере десяток, они все из Парижа.

– С французами у нас тоже все хорошо, – заверил ее лейтенант. – Хочешь, мы тебе устроим приключение, запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

– Да откуда тут у вас французы? – начала спорить Миронова.

– Все оттуда, из Парижу, – сообщил сверху Простаков.

– Не из Парижу, а из Парижа, – вякнула семнадцатилетняя гринписовщица.

– Кто у вас там предводитель, в вашем племени?

– Не скажу, – гордо сообщила она.

– Да? – Лейтенант подошел и снова схватил ее за волосы. – Тогда будем пытать.

– Жанна д’Арк.

– Кто?! – сморщился лейтенант.

– Я не знаю, как ее зовут. Все называют ее Жанна д’Арк или просто Жанна. Она из Бельгии. Приехала сюда, чтобы защищать природу.

– Да? Оставила там своего любовника, свою старую мамку, папку, учебу или работу и за десять тысяч километров поперлась под российскую деревню Дубровку махать плакатами? И все это задаром? Ты, девочка, не понимаешь, во что ввязалась. Представляешь, тебя покажут по телевизору с антироссийским плакатом в руке, а твои мама и папа будут опозорены на весь белый свет и не смогут посмотреть спокойно в глаза соседям.

– У меня очень известные родители! – воскликнула Маша.

– Так вот тем более, зачем тебе их позорить.

– Нам говорили, что мы защищаем природу.

– Вы херней занимаетесь. Много среди приехавших сюда русских?

– Да большая часть! Иностранцев всего человек двадцать.

– Но они вами руководят, как стадом баранов, да? А во главе стоит эта Жанна д’Арк. Как она выглядит?

– Ну, такая баба...

– Ясно, не мужик, раз Жанна. Рост?

– Маленькая она, вот... как вот он, – Маша показала на Валетова.

– Слышь, Фрол, невесту тебе нашли, – сообщил Простаков.

– Заткнитесь! Сколько ей лет?

– Пятьдесят.

– Пятьдесят лет? – не поверил Мудрецкий. – Значит, всю эту акцию возглавляет старая жаба. Она по-русски говорит?

– Плохо, но слов много знает. Понимает все.

– Это хорошо. Пойдешь сейчас с нами.

– Куда? Отпустите меня!

– «Отпустите» можно кричать, когда тебя те, которые из Парижа, трахают, а с нами пойдешь без разговоров. Простаков, на плечо!

– Есть!

* * *

Результата набега на лагерь гринписовцев Стойлохряков ожидал, сидя в салоне собственного автомобиля. Он встретил пленницу легким кивком головы.

Девушка сразу же уловила, что все издевательства, которые учинили над ней лейтенант с солдатами, здесь продолжаться не будут, и поспешила пожаловаться:

– Они всю меня облапали, а вот этот вот, – она показала на Мудрецкого, – тряс меня за волосы.

Надув щеки, комбат строго посмотрел на лейтенанта и солдат, потом вновь на Машу:

– А вам-то, девушка, что больше не понравилось?... Когда вас лапали или за волосы трясли?

Миронова молчала, а Валетов поспешил доложить о результатах допроса:

– Там у них всем заправляет какая-то Клара Цеткин.

– Не Клара Цеткин, а Жанна д’Арк, – поправила Миронова.

– Тебя как зовут? – спросил Стойлохряков, опускаясь вновь на кресло водителя, но так, что ноги оставались на земле.

– Маша.

– Послушай, Мария, дело, которое вы тут затеяли со своими товарищами, государству совсем не нравится.

– Это военным не нравится, а не государству. Вы загрязняете природу!

– Ну-ну, – остановил ее подполковник. – Не будем делать столь поспешные выводы. Сколько вас там?

– Я уже говорила этим, сто шестьдесят человек.

– Понимаешь ли, Маша, в чем проблема. Нам нужно за сегодняшний день всех вас отсюда убрать и сделать это как можно тише. Какие у тебя будут на этот счет соображения?

– Вы что хотите, чтобы я помогла вам все наше мероприятие испортить?

– Ну-ну-ну, – Стойлохряков продолжал строить из себя институтского преподавателя. – Ваши сто шестьдесят мешают проведению весьма специфического мероприятия. Мы можем опозориться на всю Европу. И я подозреваю, что части ваших как раз и нужен большой резонанс. Журналисты же есть в лагере?

– Есть, и целые две палатки! – тут же гордо ответила украденная. – У них там полно всякого оборудования. Они все заснимут!

– Журналисты, – пропел комбат. – Так, девчонку отправляйте в лагерь.

– В какой лагерь, – не понял лейтенант. – В наш или в ихний?

– В наш, Мудрецкий! До чего же бестолковых пиджаков присылают.

– Куда! – завопила Маша, когда ее начали заталкивать в салон машины.

– Ты же хотела к французам, – вспомнил лейтенант. – Так мы сейчас к ним и поедем. Будешь прямо у них в палатке жить. Думаю, что к вечеру, какая бы ты крепкая ни была и сколько бы ни хорохорилась, как минимум язык на плечо повесишь. А то вот им сегодня делать нечего, кроме как смотреть на соревнования водителей. Так они с тобою позабавятся.

– Вы что, какие французы?! – Она расчищала себе пространство в середине сиденья между здоровым Лехой и маленьким Фролом. – Перестаньте меня лапать!

Стойлохряков рявкнул:

– Успокоиться!

* * *

В финальном заезде на «ГАЗ-66» встретились Резинкин и француз. Рядовой, которого откопали где-то под Марселем, пилотировал «шишигу», как свою родную, и Резинкин уже все слюни потратил и весь пол с лобовым стеклом заплевал, но не смог доказать Тоду Мартину, что он лучший водила. Поэтому назначили отдельный заезд, что явно свидетельствовало о засуживании русских со стороны американца.

Если бы Тод знал эту черту характера у населяющих самую большую страну в мире людей, то не слишком злостно бы реагировал на средние пальцы, которые показывали ему из русской толпы болельщиков. Потом орали про какое-то мыло и советовали стать членистоногим под названием «рак».

Машины застыли на старте с включенными двигателями и меняли обороты, подчиняясь педалям акселераторов. Они походили на тяжелоатлетов, поигрывающих мускулами перед началом соревнований.

К Тоду подошел «ученик» Мудрецкого и Валетова, дед Федот, улыбаясь и показывая те зубы, которые оставил местный стоматолог в разбитых деснах:

– Сейчас полетят, соколики!

Мартин не понимал, чему улыбается этот старый человек, но по сложившейся за пару веков в Америке традиции улыбался ему в ответ, выставляя эшелон начищенных белых зубов, демонстрируя превосходство тамошних дантистов над местными.

Резинкин нервничал – француз был хорош, и сейчас им предстоит промчаться по трехкилометровому кругу. Можно было не только подрезать друг друга на поворотах, но просто-напросто и таранить. Что называется, гонки на выживание.

Командование не жалело сил и средств для того, чтобы создать положительное впечатление у военных корреспондентов, стоящих рядом с американским полковником и изредка щелкающих фотоаппаратами. Наверняка в западных журналах появится статья, а может быть, и спецвыпуск сделают – позориться никак нельзя!

Резинкин сам попросил дедульку подлить себе в баки, что называется, чего покрепче, надеясь, что двигатель хотя бы эти несколько секунд будет выдавать куда большую мощность, чем в него заложено.

По фигу, что потом движок выкинуть придется! Главное – победить! Стойлохрякова что-то не видно. Мог бы прийти и посмотреть на то, как он сейчас француза сделает.

Стоя на пригорке, Тод махнул рукой, и машины под свист и улюлюканье молодых болельщиков понеслись к первому из четырех поворотов. Француз – зараза, марсельский лягушатник! – прошел его гладко, и главное – первым, по меньшему радиусу. Резина давил на газ и пытался столкнуть своего противника в сторону, шлепая собственным бампером по задку несущейся впереди машины.

Неожиданно у двигателя как бы открылось второе дыхание, и Витек почувствовал, что алюминиевые чушки начинают вырываться из-под капота и уносить его машину вперед. От несанкционированного взлета и пилотирования уже по воздуху Витька спас идущий впереди грузовик. Ему требовалось прикладывать невозможное усилие для того, чтобы удержать баранку.

Вот впереди очередной поворот, и Витьку приходится сбросить газ. Машина вместо того чтобы сбавить чуть-чуть, сбавляет резко, и, выходит, теперь он проигрывает уже два корпуса. Ну, фиг с ним, с поворотом! Резина выравнивает машину, они снова на прямой. Сейчас или никогда!

Давит на газ, а она не идет. Встала как вкопанная, и два корпуса остаются! Пыль из-под колес ведущего не дает рассмотреть происходящее впереди. Вот снова француз сбрасывает скорость – третий вираж. Они проходят его, и уже ничто не может помочь Витьку – дальше небольшой зигзаг и выход на прямую.

Французы посрывали с себя кепки, орут что-то на своем языке. Наши стоят в стороне, жуют сопли и со злости уже на самом финише, видя, что проигрыш очевиден, начинают орать частушку: «Атакуй не атакуй, все равно получишь... шайбу, шайбу!» И в этот момент двигатель вновь просыпается, ядреная смесь деда Федота сгорает в цилиндрах, и машина начинает стремительно сокращать расстояние.

Финишная черта. Американец даже подошел, встал напротив нее, чтобы точно видеть, кто же придет первым. Невиданное дело! Машина русского не только сократила расстояние, но на целый бампер финишировала первой. Вот это да!

Восторгу отдельного взвода под командованием старшего лейтенанта Бекетова нет предела. Лейтенант Пьер Боше рвет на голове волосы. Англичанин и немец идут поздравлять русского. После хотят было идти и утешать француза, но глаза сами ловят продолжающую движение машину Резинкина.

Он пролетает мимо зрителя и по прямой, не признавая наезженной колеи, несется по траве к рощице. Дед Федот стоит и крестится – неужели снова солдатик с парашютом спасаться будет? Опять взрывная волна. Неужто, неужто...

Резинкин давно отпустил педаль газа и двумя ногами жал на тормоз, вытянул ручник, а машину все тащит юзом вперед на деревья! И наконец уже должна была встать колом, а нет, все идет и идет. Он кое-как пытается удержать машину на колесах. Еще немного, и он перевернется!

Машина наклоняется набок, контакт с почвой поддерживается всего двумя колесами, и в этот момент она ударяется в дерево. Резинкин вылетает из-за баранки вправо, пролетает через открытое окно и в полете, вытягивая вперед руки и предохраняя голову от удара, налетает на тонкую осинку, кое-как обхватывает ее руками и ногами и медленно сползает вниз по деревцу, щекой собирая старую кору, муравьев и гусениц.

Петрушевский, будучи говняст характером, во время заезда болел за француза, так как сейчас должен был быть на месте Резинкина. Но после того как Витек выиграл, младший сержант забыл о соперничестве и первым добежал до машины.

– Ну ты как? – глядел он на Витька, держащегося за расцарапанную щеку.

– Ничего, осталось только комбату доложить. Охренеть, какое у деда Федота горючее!

– Чего? – не понял Петрусь, приподнимая за химок Витька. – Ты чего, скотина, мне тогда в баки налил? Ты, сволочь, дрянь какую-то подмешал и выиграл! Я сейчас должен был вместо тебя ехать!

– Да отвали ты! – Витек толкнул предъявляющего претензии военного. – Какая тебе, на фиг, разница: ты или я? Видишь, мы выиграли.

* * *

Раздосадованные французы вваливались после проигрыша в решающем заезде в свою палатку. Никто так и не упал на койки, так как в самом центре стояла рыжая, голубоглазая, очень даже аккуратненькая русская девушка. Застыв в недоумении, солдаты разглядывали божественное создание семнадцати годов от роду.

Не зная, что ей теперь делать с таким количеством натуральных французов, – вон флаги на рукавах нашиты! – Маша заулыбалась, моргнула глазками с длинными ресничками и пропела:

– Бонжур!

Стойлохряков, мучаясь головными болями по поводу проблемы с защитниками природы, которые, по данным разведки, восстановили весь свой инвентарь и написали краской, видимо, имеющейся у них в запасе, куда более наглые лозунги, мол, «Не дадим убийцам стариков загадить будущее детей» и «Дымовых свиней в погонах к ответу!».

Проблему надо урегулировать до завтрашнего утра, иначе план учения окончательно сорвется. Неприятное это дело, тем более что, по словам Маши, собрались они тут торчать ровно столько, сколько продлятся учения. А что? Лето на дворе, студентов набрать в той же Москве или Самаре можно без труда – им все равно, где трахаться, дома на диванах или в палатке. В палатке оно даже романтичнее.

И без того ходящие по лагерю напидоренными французы на обед явились гусарами и дисциплинированно рассаживались за своими столиками. Глядя на «лягушачий» взвод, Стойлохряков не понимал, с чего такая торжественность. И тут вот тебе номер!

Маша, облаченная в белый передничек и беленькую херозочку на голове а-ля официантка, начинает метаться между столами и расставлять русский борщ.

– Сладкий плен, – протянул Стойлохряков. – Простаков! Ко мне!

Как выяснилось после приема пищи, у Маши были в подружках Даша, Саша и Глаша. Все жили в одной палатке и одновременно бывали под хипповатыми Мишей, Гришей и Пашей.

Простаков, Валетов и пяток разведчиков Бекетова получили недвусмысленное задание отделить зерна от плевел, то есть девок сюда, а Мишу, Гришу и Пашу можно потихонечку немножко помять, но так, чтобы без последствий.

На операцию прихватили и Миронову, которой уже было все равно, в каком лагере жить, и, пожалуй, даже у военных лучше.

– Каждому взводу по бабе, – скалился Простаков, пробираясь сквозь кусты. – Валетов, – позвал он.

– Чего ты фамильярничаешь, Простаков? – обиделся Фрол.

– Да ладно тебе, Валетов, ты слушай, я тебе тут должность придумал.

– Какую должность?

– Резинки будешь использованные полоскать, а потом тебе дадут поглядеть в щелочку.

– Да пошел ты, урод! – обиделся Валетов. – Я в свое время так жил, как тебе, деревенскому тупарю, и не снилось, а если снилось, то не в этой жизни.

Простакову, Валетову и разведчикам пришлось долго сидеть в засаде, ожидая подходящего момента. Лехе всякий раз приходилось затыкать рот Маше, пытавшейся издать звук, когда какие-нибудь тела отбивались от основного роя лагеря и проходили вблизи нее.

Наконец появились Машины подружки с огромным плакатом: «Хей солдиерз, фак ю эса» – интернациональный лозунг был весьма оскорбительным. И несмотря на то что английские слова, когда на них смотрит русский, воспринимаются не так близко к сердцу, тем не менее девушек только за одно это надо было схватить за ноги и втянуть в кусты вместе с плакатом, что и было реализовано за две секунды – разведка дело свое знает!

Пищали захваченные молоденькие курочки намного больше, чем можно было бы ожидать при стандартном проведении данной операции. Но грубые солдатские руки во время завязывания кистей за спинами и затыкания ртов портянками, причем далеко не свежими, умудрились еще и побродить по грудкам, попкам и пипкам, щечкам, носикам и ляжкам.

Когда языков или язычниц, это как посмотреть, доставили в распоряжение подполковника Стойлохрякова, он нашел девушек весьма привлекательными, хотя их внешний вид – растрепанные волосы и расстегнутые пуговицы – свидетельствовал о длительном пути к командованию и не слишком корректном обращении с военнопленными. Хотя синяков не было.

Самая маленькая, по имени Глаша, стояла и хлюпала носом.

– Мы ничего не делали, товарищ подполковник, – взвыла она еще до того, как Стойлохряков успел рот открыть.

– В званиях разбираешься, – похвалил комбат. – Что, папа военный?