Текст книги "Мёртвые пашни (СИ)"

Автор книги: Михаил Кликин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Выходим, – объявил старик и, опустив ствол ружья, взял со стола керосиновую лампу.

Под дождь он вышел первый, не оглядываясь на остальных, не дожидаясь их, и зашагал по направлению к небольшой группе мертвецов, расположившихся возле убитого и истерзанного доцента. Сколько там собралось покойников, понять было трудно: сортир догорал, а падающий из окон электрический свет мешался с плотной, сыплющейся с неба моросью и кроме нее ничего не освещал.

– Давайте быстрей! – крикнул Иван, спрыгивая с крыльца и глядя, как старик широко и быстро шагает, держа ружье в одной руке и лампу в другой. Он, кажется, что-то задумал, но почему он так небрежно держит двустволку? Что он станет делать, если все покойники разом встанут и двинутся на него? – ну, выстрелит он дважды, но перезарядить ружье вряд ли уже успеет, разве только убежит в безопасное место. Но куда? На веранду не вернешься – Вовка и Димка уже готовятся запереть дверь, а через окно старику туда не так просто будет забраться – слишком высоко.

– Что он делает? – спросил Коля Карнаухов, поравнявшись с Иваном. Но ответа не получил. Из кустов слева, хрипя разорванным горлом, вывалилась рослая фигура. Коля сразу опознал предводителя всей этой банды – нос у покойника был свернут набок, а вокруг опухших глаз, будто кляксы на промокашке, расплылись неровные круги.

– Вот и свиделись, – сказал старому знакомому Коля и со всей дури саданул по голове мертвяка самодельной палицей. Тракторные шестерни смяли череп, словно он из папье-маше был сделан. Ноги покойника подломились, и он повалился вперед, загребая воздух скрюченными руками. Коля ударил еще раз, уже не так сильно, подскочивший Иван добавил похожей на секиру лопатой, а тут и Серёга с туристическим топориком подоспел.

В этот самый момент Степан Михайлович разглядел, где лежит, поблескивая в траве, электрический фонарик, и решил, что дальше идти не стоит. Скрутив пробку с керосиновой лампы, он плавно размахнулся и швырнул её в собравшихся на тропе покойников. Стеклянная колба разбилась, горючая жидкость плеснула на спины тесно сплотившихся мертвецов, на их одежду, растеклась по земле. Огонь занялся лениво, но Степан Михайлович вытянул из кармана плаща еще дома приготовленную резиновую клизму, зубами сдёрнул с её носика самодельный колпачок и, отвернув лицо, пустил на поднимающихся, поворачивающихся мертвяков тонкую мощную струю бензина.

– Фонарик подберите! – крикнул он, не оглядываясь. Бросив резиновую грушу словно гранату, он вскинул ружье и саданул крупной дробью в приближающегося покойника, ноги и живот которого были охвачены огнем. Вот теперь Степан Михайлович хорошо видел, в кого и куда он стреляет. Теперь света была достаточно.

Он разнес голову еще одному покойнику и, пятясь, стал перезаряжать двустволку. Подоспевшие Серёга и Коля прикрывали его, пикой и палицей отпихивая горящих мертвецов. Иван, как самый ловкий и подготовленный, обежал неповоротливых противников и подхватил фонарик – тот почему-то оказался выключен, видимо, кнопка отщелкнулась при ударе о землю.

Грянули очередные выстрелы – два тела свалились на землю, задергались в конвульсиях. Последнего оставшегося на тропе мертвяка забили осмелевшие Коля и Серёга – они буквально вместили его в грязь. Иван в расправу не вмешивался; он, убедившись, что фонарик исправен, теперь пытался его отчистить. Оттирая стекло мокрой ладонью, он не обратил внимания на шевеление в огненной луже. Опасность он почуял, только когда страшная обожженная фигура, лишь отдаленно напоминающая человека, на четвереньках выбралась из огня. Иван шарахнулся в сторону, повернулся быстро и остолбенел – на него полз изуродованный Борис Борисович, доцент кафедры промышленной автоматизации, руководитель группы. Его пропитавшаяся грязью и керосином борода продолжала гореть; обваренная кожа на лице вспухала волдырями. У него не было одного уха, правый глаз заплыл кровью, а изжеванная левая щека висела, будто лоскут гнилой мешковины. Борис Борисыч был обезображен, искалечен, обожжен. Но, возможно, он был еще жив.

Иван попятился, выставив перед собой отточенную лопату и не решаясь пустить её в ход.

Он должен был убедиться, что имеет дело с мертвецом.

Но как?

Как?!.

Борис Борисыч потянулся к нему скрюченной рукой без двух пальцев, захрипел жутко. И Ивана вдруг осенило.

Он воткнул лопату в землю и выдернул из-за пояса нунчаки. Он несильно ударил ползущего доцента по макушке, но тот никак на это не отреагировал, и тогда Иван закрутил нунчаки во всю силу. Три увесистых хлёстких шлепка вырубили бы самого крепкого человека, но на Бориса Борисовича они не произвели никакого эффекта. И тогда Иван решился на окончательную проверку: он ногой подсёк руку доцента, из-за чего тот ткнулся лицом в землю, прыгнул ему на спину и, накинув перевязь нунчак на горло, взял противника на удушение. От этого приёма спасения не было. Но доцент не обмяк и не лишился сознания. Напротив, он завозился активней, норовя сбросить Ивана с горба, пытаясь привстать. Сомнений не оставалось – Борис Борисыч был мёртв.

Иван слетел с его спины, перекатился через голову и, подхватив лопату, широко ею размахнулся…

Ему не верилось, что это безумие происходит на самом деле.

* * *

Они несколько раз обошли барак по кругу, вытаптывая траву и ломая кусты. Они успокоили еще трех мертвяков – с двумя проблем не возникло, но вот последний, затаившись, кинулся с земли на Серёгу, сбил его с ног и навалился сверху, разрывая зубами фуфайку. Стрелять в него было рискованно, да и палицей можно было попасть совсем не туда, куда требовалась. Пришлось хватать мертвеца за остатки одежды и в шесть рук оттаскивать его от орущего Серёги. Когда и с этим покойником было покончено, Степан Михайлович вытер с лба пот, вздохнул тяжело, в очередной раз удивился вслух:

– Откуда их тут столько? – И мучимый чувством вины Коля наконец-то решился рассказать правду. Его короткий рассказ старик выслушал спокойно, никак не прокомментировал. Поинтересовался только:

– Скотомогильник тот сумеете найти?

– Наверное, – пожал плечами Коля. – Рядом с тем местом геодезический знак стоял. Пирамидка такая, на холме перед лесом. Мы мимо него пробегали, я еще остановился рядом с ним, обернулся. Смотрел, не появится ли кто из кустов.

– Ага, – кивнул Степан Михайлович. – Кажется, теперь я понимаю, где это.

Они быстро свернули разговор и вновь занялись делом: с фонарём и факелом облазили терновые кусты на берегу пруда, заглянули в небольшой сад, где помимо старых яблонь росли черёмуха, ирга и смородина, потоптались по чьим-то огородам. Они всё дальше уходили от барака. И всё сильней торопились, понимая, что ночь заканчивается, и времени у них остается не так много.

В самой деревне они нашли лишь одного мертвяка: он сидел на дороге и, не обращая внимания на приближающихся людей, увлеченно дожирал чью-то собаку. Степан Михайлович даже патрон на него не стал тратить – повесил ружье за плечо, взял у Коли палицу и размозжил покойнику голову.

По домам они пошли, когда уже стало немного светать, а на дворах завозилась скотина. Хозяева на осторожный стук реагировали сразу – зажигали свет, открывали окно или на крыльцо выходили – то ли они не спали уже, то ли ждали проверку. Недовольства никто не выказывал, но и радостью особой заспанные лица не светились. Каждый разговор начинался с приветствия Степана Михайловича. Ему сдержанно, на его спутников косясь, отвечали.

– Ну что у вас? – спрашивал старик. – Всё ли закрыто? Чужих никого нет? Чудного ничего не видели, не слышали?

Нет, никто ничего не слышал, не видел; запоры целы, закрыты надежно, чужих и близко, вроде бы, никого не было.

– Днем убраться надо будет, – предупреждал, понизив голос, Степан Михайлович. – После второй дойки приходите к моей избе. Берите вилы. Тачку прихватите. – Он подавался вперед, совался в приоткрытую дверь, в окна заглядывал, привставая на цыпочки. Спрашивал тихонечко:

– А ваши поднялись? Женя? Серафима Ивановна? – Он каждый раз называл новые имена.

Хозяева сдержано кивали, недобро глядели на переминающихся с ноги на ногу, прислушивающихся к разговору студентов.

– Вы, как бы, осторожней, – предостерегал Степан Михайлович.

– Иди уже, – ворчали на него хозяева. – Без тебя всё знаем…

То ли в шестой, то ли в седьмой избе на стук никто не отозвался. Степан Михайлович уж и по дребезжащим окнам ладонью хлопал, и запертую дверь пинал, и кричал во весь голос – внутри всё было тихо. Разволновавшийся Степан Михайлович подозвал парней ближе, показал им, как нужно отжимать дверь, сунул в образовавшуюся щель лезвие тесака, приподнял им накидной крючок. Оставался второй запор, щеколда – её выворотили с треском, со скрежетом, дружно дёргая дверь на себя. Ввалились в дом, в сени – и тут из темного угла к ним бросился горбатый уродец, востроносый, седой, всклокоченный, в отрепье обряженный. Коля Карнаухов размахнулся уже, чтоб прихлопнуть его, но Степан Михайлович схватился за обляпанные кровью шестерни, заслонил собой страшилище, крикнул:

– Этого не трогать!

Уродец заплясал в луче фонаря, задёргался, закорчился, пытаясь черными пальцами дотянуться до вставших перед ним людей. Беззубый рот немо открывался и закрывался, будто у вынутого из воды карпа. Гремела и лязгала тяжёлая цепь; плетеный из кожи ошейник пережимал сухую шею до самого, наверное, позвоночника.

– Кто это? – прижавшись к стенке, шепотом спросил Коля Карнаухов.

– Порфирий это, – сердито сказал Степан Михайлович. – Порфирий Зимин. Отчества, извиняйте, не помню.

– Он тоже мёртвый? – спросил Иван, хотя ответ был очевиден.

– Давным-давно, – неохотно признал Степан Михайлович. – Он тут самый старый. Я мальчишкой в его сад лазал, и он, если там оказывался, встречал нас вот так же. Сколько уж лет прошло, а он, старый хрыч, почти не изменился.

– Самый старый? – переспросил Иван, почуяв что-то невообразимо жуткое в этих простых, вроде бы, словах, угадав верный их смысл. – Самый старый?.. То есть… Значит…

Степан Иванович смотрел на него, молчал и кивал.

– Он не один? Их много?.. – Иван задрожал. – И те, про кого ты спрашивал?.. Женя?.. Серафима Ивановна?.. Они… Все… Тоже?..

– Да, – сказал старик. – Почти у всех. Почти в каждом дворе.

– Но зачем? Почему? Как это вообще возможно?!

Они не успели договорить. На улице что-то загремело, кто-то заохал громко, заругался. Покорёженная дверь хлопнула, тяжелые сапоги забухали по стонущим половицам. Секунду спустя под потолком вспыхнула опутанная пыльными тенетами лампочка, и в сени, заслонив сразу весь проём, ввалилась здоровенная краснолицая бабища. Увидав гостей, он подоткнула бока руками и заголосила:

– Что же вы наделали, ироды! Креста на вас нет! Чисто нетопыри, всю дверь разворотили! Или, думаете, управу на вас не найду?!

Мёртвый Порфирий, щурясь от яркого света, боязливо убрался в угол, сжался там в комочек, лелея у груди тяжёлую цепь.

– Не шуми, Ольга, – строго выговорил Степан Михайлович, не зная, куда деть ружье. – Не ерепенься, слышь! Тебя же, дуру, спасали! Думали, случилось чего.

– Случилось?! – Баба всплеснула руками, встала перед ним. – Ты, дурак, случился! Уж и отойти нельзя, господи! Всю дверь мне раскурочили! В момент!

– Да починю я твою дверь, – хмурясь, пообещал старик. – Угомонись ты уже. Скажи лучше, где была.

– У соседей я была, ирод ты старый! Они в район уехали, просили в отсутствие козу доить и курей выпускать. На десять минут вышла – и на тебе! Сурприз, ети тебя за ногу!

– Пойдем, ребята, – сказал Степан Михайлович, по стенке пробираясь к выходу. Кажется, визгливую тетку он боялся больше, чем мёртвого страшного Порфирия. – С бабой ругаться, что порося стричь – толку мало, один визг.

* * *

– Зачем она его держит? – спросил Серёга на улице, в изнеможении сев на мокрую скамью и пытаясь унять дрожь в руках. – Зачем они вам? Для чего?!

Степан Михайлович вздохнул, глядя в туманную дымку за огородами.

– Так, чай, не чужие… – Он умылся падающей с карниза водой, пофыркал, растирая горящее лицо. – Родня, всё же. А сладить с ними можно. Вон, в цирке тигров ручных показывают и других зверей. А тут, как бы, люди, хоть и покойнички. Видели, как Порфирий правнучку шугается? Вымуштровала! У нее и муж вот так же по струнке ходил. Сбежал потом в город, правда. Живого-то мужика на цепь не посадишь. – Он хихикнул.

– А они все вот так же на цепи? – спросил Иван.

– Зачем? Нет, конечно. Кто-то в клети живёт, а кого даже в избе держат. Женя, к примеру, смирный, безобидный. Лежит себе на печке, кашку кушает и сухари сосёт. Потом на месяц уснет – и будто нет его до следующего раза. А Серафима в горнице барствует. Много ли ей надо? В неделю мясца кинул – и ладно. А у неё, между тем, пенсия аж сорок рублей. Нешто в землю такой достаток закапывать?.. – Степан Михайлович посмотрел на хмурых парней и махнул рукой:

– И чего я тут разболтался? Забудьте всё, выбросьте из головы. Вам, ребята, наших порядков не понять. Вы лучше ступайте сейчас в барак свой, приберитесь там хорошо, окна плёнкой забейте. На улицу до завтра не суйтесь, разве только сильная нужда будет. А за помощь большое вам спасибо. От нас от всех – спасибо.

– А дальше-то что? – спросил Иван.

– Дальше? Ничего особенного. – Степан Михайлович пожал плечами. – Сейчас я к Митьке Куренному зайду, похмелю его и поедем мы на его тракторе коров в землю закатывать. А вернёмся, так сразу же за уборку примемся. Есть у нас амбар старый, вот мы покойничков в него и снесём, рассадим чинно. Телегу, на которой они за вами гнались, перетащим поближе, трактор их перегоним сюда же. Ну и подпустим на амбар огоньку с углов. Дело-то ведь какое было? Подрались вы, значит, на танцах, а они на вас, как бы, злобу затаили. Приехали ночью, увидали, что руководитель ваш в туалет зашел, да и заперли его в будке. Шутки ради подожгли – сильней попугать решили. А не рассчитали немного с огнем – сгорел заживо ваш начальник. Они этого не заметили, они в это время стекла колотили. А как натешились, поехали к амбару отдыхать. Ну и под утро нечаянно пожар учинили, а выбраться, как бы, не успели – пьяные же были.

– Ловко, – помолчав, сказал Серёга Цаплин. – Но сейчас в милиции такие знатоки работают – у-у! Их не обманешь.

– Это в вашей милиции знатоки работают, – отмахнулся Степан Михайлович. – А в нашей милиции – мой сын служит. Так что всё было именно так, как я вам рассказал. Сомневаетесь? А вы кого угодно спросите, здесь это любой подтвердит. – Старик широко улыбнулся, повернулся резко и, не обращая уже внимания на растерявшихся студентов, быстро и уверенно зашагал по заросшей лопухами и подорожником тропке.

Дождь, кажется, понемногу кончался.

И, кажется, наконец-то наступало утро.

* * *

Из Росцыно студенты уезжали тринадцатого октября.

Миха и Вольдемар, Иван и Димка, Серж и Колюня, Марина и Светка – они уже забрались в жёлтый ПАЗик, по самую крышу заляпанный грязью, и расселись на местах, обложившись вещами, хотя до объявленного отъезда оставалось еще минут сорок. Новый руководитель, час назад прибывший на этом самом автобусе только лишь для того, чтобы подписать все подсунутые ему бумаги, мерил шагами глубокую колею, пощипывая редкую бородёнку. Он был забавный – долговязый нескладный аспирант, отчества которого никто так и не запомнил. Чувствовалось, что он стесняется своего статуса, и боится незнакомых студентов, которые всего-то на четыре года были его моложе. Он смущался до заикания, и никак не мог заговорить с ребятами, с которыми даже познакомиться не успел, не сумел; ему проще было начать разговор с бригадиром Петровичем, жующим беломорину, или с чумазым улыбчивым водителем, или с собравшимися у совхозного автобуса местными жителями. Впрочем, и они его тоже смущали. Ему казалось, что они все посмеиваются над ним, обсуждают его молодость. Он заискивающе улыбался, встречаясь с кем-нибудь взглядом. Издалека здоровался с бабушками, подходил к дедушкам и пожимал им руки, стараясь не допустить в рукопожатии слабины. И тут же отступал, отходил в сторону, смотрел вдоль дороги, напуская на себя задумчивый и важный, как ему казалось, вид.

– Он с нашей кафедры, – сказала Марина, глядя на неуклюжего аспиранта и пальцем рисуя на пыльном стекле цветочки и сердечки. – Возможно, на следующий год поедет сюда с новой группой.

– Картошка здесь хорошая, – невпопад сказал Иван, через мутное окно заметив вставшего в отдалении Степана Михайловича. – Дюжина штук – и ведро с горкой.

– Что? – не поняла Светка.

Вовка включил приёмник. На «Маяке» играли «Самоцветы».

– Может, в картишки пока перекинемся? – предложил Серёга.

– А давай, – согласился Иван…

Они отвлеклись от игры, когда автобус, натужно рыча мотором, наконец-то тронулся с места. Иван отложил карты, посмотрел в окно. Отыскал взглядом Степана Михайловича, помахал ему рукой. Старик в ответ козырнул по-военному и почему-то погрозил пальцем.

А Ивану представилось вдруг, что провожать их у дороги собрались не живые люди, не благообразные старики и старухи, мужики и бабы, а ходячие мертвяки. Подумалось, что во всей деревне, возможно, давно не осталось ни единого настоящего человека; что каждый тут – мертвец, по-привычке, по-инерции притворяющийся живым, не знающий о случившейся собственной смерти. Даже бригадир Петрович с беломориной, даже улыбающийся Степан Михайлович – они все тут ходячие покойнички с давним долгим прошлым, но без всякого будущего. И даже чёрные от старости избы представились Ивану безнадёжно мёртвыми – в их погасших серых окнах ничего не отражалось, только пустота и унылая безнадёжность.

Он отвернулся, испугавшись.

– Послезавтра на учёбу, – напомнил всем Димка.

Автобус взревел на крутом повороте, по глубокой размякшей колее выбираясь из тихой деревни. Содрогаясь железным телом и заметно рыская из стороны в сторону, перемешивая колёсами плодородную грязь, он упрямо тащил своих пассажиров в шумный уютный город.