Текст книги "Путешествие к центру Москвы"

Автор книги: Михаил Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава девятая

– Вот, гражданин, – сказал мент, – ваш каток. Пытался скрыться с места происшествия. Протокол оформлять будем.

– Какой протокол? – для порядка поинтересовался я.

– О пересечении «зебры» во время проходящего через нее пешехода. Фамилия?

– Липскеров.

– А ваша?

– Это моя.

– А катка?

– Откуда же я знаю?.. Асфальтовый, наверное.

– Так и запишем. 17 октября 2009 года при выезде на шоссе катка по фамилии Асфальтовый на гражданина... как вы сказали?

– Липскеров.

– А ударение где?.. На «и» или на «е»?

– Да какая разница? В протоколах ударение не ставится.

– Объясняю, гражданин: если на «е», то получается Липске́ров. Очень смахивает на фамилию кавказской национальности. И возможно, каток Асфальтовый наехал на вас в целях разжигания национальной розни. Вы, часом, к незаконным мигрантам отношения не имеете?

– На «и» у меня ударение! Ли́пскеров я!

– Странная фамилия для законного мигранта.

– Да не мигрант я! Местный!

– У местных, гражданин Липскеров, нормальные фамилии. Иванов, там, Петров, Сидоров... Какие еще бывают фамилии?..

– Разные! Моржовый! Гнойный! Сраный!!!

– О! А то – Липскеров. С ударением на «и». Подозрительно.

– Ничего подозрительного здесь нет! В 1786 году моя семья Гигенштейн-Финкельман по указу ее величества императрицы Екатерины Великой была переселена в Центральную Россию из польского города Липска. По имени этого города нас и стали именовать Липскеровыми. Чтобы такие мудаки, как ты, язык не сломали о ГигенштейновФинкельманов! Чтобы при упоминании этой фамилии не возникало желания отметелить ее владельца! Понятно?

– Чего ж тут не понять... Правда, мне и человека по фамилии Липскеров с ударением на «и» хочется отметелить. Не так, как с ударением на «е», конечно, но все-таки... Слушайте, а каток антисемитских выпадов не допускал?..

– Нет! Он – каток!

– Тогда – наездов? На почве антисемитизма?

– Чувак, ты меня достал, – начал нервничать я, – это совершенно незнакомый мне каток!

– И куда ехал, не знаете? – неприлично терпеливо продолжал опрос мент.

– Не зн... (Как же не знаю?! Конечно же знаю! Мне же верхнепышмюк говорил!) В Нижнюю Пышму!

Теперь опешил мент. Он даже слегка остолбенел, охренел некоторым образом. По-моему, у него в голове возникли сомнения в своей вменяемости. Он вынул из кармана прибор для проверки на опьянение, дыхнул, внимательно посмотрел на него, постучал ногтем, пожал плечами и на некоторое время ушел в себя. В надежде там разобраться в причинно-следственных связях между гражданином Гигенштейном-Финкельманом, переименованным Екатериной Второй в Липскерова с ударением на «и», чтобы какие-то мудаки язык не сломали, но без смены национальности, и попыткой наезда на вышеупомянутого гражданина катка, судя по фамилии Асфальтовый, русского по национальности, но скорее украинца, на «зебре», что у метро «Партизанская», по пути в Нижнюю Пышму...

Мент помотал головой, потом достал из кармана брюк какую-то фляжку, глотнул из нее, дыхнул в алкотестер, удовлетворился результатом и повернулся ко мне:

– Итак, вы утверждаете, что гражданин Асфальтовый направлялся в Нижнюю Пышму. Может быть, вам известна цель движения?

– А как же! Катать детей на выборах президента с целью наезда на ретрансляционную башню нижнепышменского телевидения, которая транслирует также и на Верхнюю Пышму. Маленький Гонконг. А вообще-то он гольяновский...

– Маленький Гонконг?!

– Нет. Асфальтовый каток.

– А при чем здесь Гольяново? – лежа прохрипел мент.

– У него там братан из Верхней Пышмы.

Мент встал, отошел на семь шагов в глубь «зебры» (дальше «зебра» закончилась), разбежался, подпрыгнул и бросил себя головой на бордюр (для питерских – на поребрик. Хотя где найдешь в наших пенатах питерских? Они по большей части вьют свои гнезда поцентрее. Так мне говорила одна маршрутка-гастарбайтер)...

А ведь не болит голова у дятла! Мент встал, достал из кобуры пистолет Макарова, ткнул мне его в бок, а меня – мордой в рабочую часть катка. Потом вынул из кармана мобильник, набрал номер и сказал:

– Серега, с тебя двести баксов...

– ............

– Ох...еешь! Боевик по фамилии Липскеров с ударением на «и», он же Гигенштейн-Финкельман, на пару с катком по фамилии Асфальтовый из гольяновской группировки совершили теракт по отношению к телевизионной ретрансляционной вышке в Нижней Пышме с целью дестабилизации обстановки в Верхней Пышме во время президентских выборов. Какое фуфло? Гони, сам убедишься. Бабки не забудь. Би-би-си с руками оторвет. – Он сунул мобильник в карман, достал рацию: – Двадцать седьмой! Двадцать седьмой! Шесть тысяч двести тридцать второй докладывает: захвачен террорист еврейской национальности... Липскеров с ударением на «и». Урожденный Гигенштейн-Финкельман. Заброшен к нам во времена Екатерины Второй. Как с чего решил? Очень просто. При нем обнаружен каток шахида. Выезжаете? Нет, от меня не уйдет... Да вы за кого меня принимаете?! Какое телевидение?!.

Связь оборвалась, и мент убрал рацию. Он похлопал меня по бокам, по ногам, по яйцам на предмет оружия. Из-под куртки на асфальт упал сверток красного цвета. Мент, держа меня на прицеле, развернул его. Это был вымпел. Мент с трудом прочел текст, написанный полустершимися белыми буквами:

– «Оорардын, кустумарын, оуын, сухэбаторын, бардыколын РСДРПынн сумтумкар бельдын! Ограй, ограй, ограй!»

Мы тупо смотрели друг на друга.

Глава десятая

Мы с ментом тупо смотрели друг на друга. Потом я развернул этот вымпел и попытался внимательно отыскать в белом на красном какой-либо смысл или хотя бы намеки, откуда эта пое...ень появилась на моем красивом теле. Ничего вразумительного, кроме смутно знакомого буквосочетания РСДРПынн, я не обнаружил. Мент глядел на меня по-чекистски ласково.

– Ничего не понимаю! – пробормотал я. Я поднял вымпел повыше, чтобы хоть что-то обнаружить на просвет на солнце. Потому что да здравствует солнце, да скроется тьма.

– Ну что скажете, гражданин Липскеров с ударением на «и? Это уже не терроризм. Это погуще будет. Это несанкционированным митингом пахнет. Я бы даже сказал, воняет. Лошадью...

Ну и долбо...бы же эти менты! А чем еще может вонять лошадь? Только лошадью. Хоть это и лошадькачалка. И еще монголом. Которым вонял мимопроезжающий на лошади-качалке абсолютно лысый монгол. В общем, ничего странного в появлении лошади в районе станции метро «Партизанская» я не усмотрел. В дельфинарии, что на Мироновской улице, мой ровесник педофил Сергей Никитич содержит в рамках субаренды лошадник, в котором живут пони, ослик и сам Сергей Никитич. В каких отношениях педофил состоит с пони и осликом, я не осведомлен. Ничего не буду утверждать на предмет зоофилии. И это вообще вряд ли. Никогда не слышал, чтобы русские педофилы с пони или, там, с осликами. Куры, козы – это я еще знал по разговорам. Но тогда петух был фригиден, а козел оказался геем. Но пони... Ослики... Нет, решительное нет... Вот если бы он был армянином, тогда... Ереванский луна выходил на небес, выходил на балкон молодой Ованес. Выходил на балкон, на конюшню глядел, на конюшне ишак жирной жопой вертел... А Сергей Никитич... Никакой он не педофил. Он до пояса был парализован. Ну это потом. Народ для шутки юмора его так прозвал. У нас народ вообще остроумный. Одна шутка «Догоним Португалию» чего стоит. Уссаться можно. Так что Сергей Никитич точно не был педофилом. Да и девочкам, которые водили пони и ослика с арендующими их (пони, ослика и девочек) детьми, было лет по пятнадцать. Какая уж тут педофилия. Самое оно... То, что доктор прописал...

Как мне рассказывал сантехник Костик, мой соратник по КПЗ в 2002 году, куда я загремел... Но не в этом дело, куда когда и как я загремел. А в том, что у Костика сил никаких не было, как тянуло на пятнадцатилетних. Годом ранее его тянуло на четырнадцатилетних. А еще ранее – на тринадцатилетних. И каждый год это была одна и та же девчоночка. Юлькой зовут. У них ребеночек. Ну так получилось. А ему семнадцать. Он зарабатывал не бог весть какие башли, но на комнату и прокорм Юльки и ребеночка хватало. Очень клевый ребеночек. Неделька ему. Я его видел. Юлька приносила на свиданку. Этот Костик суда ждал. За совращение малолетних. А Юльку – обратно в детдом, где они с Костиком вместе росли и влюбились. А ребеночка – в другой... Дела...

Так что, когда на пятнадцатилетних тянет, это нормально. Вот когда на семидесятилетних... Это каким же беспринципным бычарой нужно быть!..

В общем, эта лошадь-качалка вполне могла быть из дельфинария. Но зачем монголоидному скинхеду качаться на лошади в районе станции метро «Партизанская», сказать с первого раза трудно. Но он на время отвлек мента от меня и несанкционированного вымпела с надписью полустершимися белыми буквами «Оорардын, кустумарын, оуын, сухэбаторын, бардыколын РСДРПынн сумтумкар бельдын! Ограй, ограй, ограй!».

Помимо буквосочетания РСДРП мне было отдаленно знакомо «сухэбаторын». Оно пахло детством и детскими киносеансами по рублю в кинотеатре «Эрмитаж» в 1951 году. Точно! «Его зовут Сухэ-Батор»! В главной роли Лев Свердлин, который в техные годы играл в кинематографе героев некоренных национальностей – от чукчей («Алитет уходит в горы») до монголов («Его зовут Сухэ-Батор»). И везде был крайне убедителен. Не только потому, что был очень талантлив, это само собой, а потому, что для русского зрителя все чурки, будь то чукча или монгол, все равно чурки и мало различимы, чтобы это принимать во внимание. А Лев Свердлин был евреем со слегка раскосыми глазами, что делало его чуркой вдвойне.

И вот он, сидя на лошади около станции метро «Партизанская», обнял меня и прижал к груди молодыми руками горячими. То есть старыми и сморщенными. И я его узнал. И я узнал этот вымпел. Это был вымпел, подаренный монгольской коммунистической партией синеблузникам в 1924 году после концерта на КВЖД. А Сухэ-Батор у монголов был за Ленина и Буденного одновременно. В 1963 году последний недорасстрелянный синеблузник Абрам Моисеевич Войтенко отдал вымпел в комитет комсомола Москонцерта, когда уходил на пенсию. Он был у нас по профсоюзной линии, но и на сцене выступал – лабал на виолончели «Мелодию» русского композитора Власова. Зрители рабочих и сельских клубов просто балдели от «Мелодии» русского композитора Власова в исполнении Абрама Моисеевича Войтенко и сопровождали его выступление свистом. Как это принято в рабочих клубах Детройта и сельских – Алабамы. Изредка требовали назад деньги.

И вот он обнимал меня, сидючи на лошади-качалке в районе станции метро «Партизанская», потому что в малоразличимой молодости я был замсекретаря комсомольской ячейки в этом самом Москонцерте. И на каждом заседании комитета комсомольцы и комсомолки, приняв на грудь, пытались понять, что ж за хрень на этом вымпеле написана русскими буквами на монгольском языке. И ни фига. А потом вымпел пропал. И обнаружился у меня на груди. Как, откуда?! И я вспомнил.

Когда мы выпивали с тружениками вернисажа, к нам приблудился, правда со своим самогоном, Пантелеймон, торговец святынями – флагами, знаменами, лозунгами и прочей скончавшейся советчиной. Торговля у него шла не шибко, а на самогон зарабатывал арендой святынь для кина и маевок в геронтологическом отделении Кащенко. И в разгар коктейль-де-пати он и подарил мне этот вымпел из моей молодости, увидев слезы на моих глазах. К тому же за годы торговли святынями никто ни разу не арендовал этот вымпел. По неизвестности его содержания и применения. И я был первый, кто обратил на него внимание.

Когда я это вспомнил, Сухэ-Батор, он же Абрам Моисеевич Войтенко, растаял в воздухе, и я остался наедине с ментом и обвинением в несанкционированном митинге. Но уж тут он фраернется. Я законы знаю.

– Слушайте, сержант, как ваша фамилия? Представьтесь по форме.

– Ну ладно, Липскеров. Сержант Пантюхин.

– А-а-а, гонитель монахов?..

– А откуда ты знаете?

– Слух о вас, сержант, прошел по всей Руси Великой.

Пантюхин встал по стойке «смирно» и выпалил:

– Служу России и спецназу! И какого х...я ты тут с несанкционированным митингом ошиваешься?

– Митинг, сержант, это когда народу больше одного. А я тут один. А когда один, это не митинг, а пикет. На пикет санкций не требуется. Так что, Пантюхин, пролетел ты, как кот над сметаной...

– А... разве... коты... летают? – совсем смешался Пантюхин.

– А что, по-твоему, ездят? – развеселился я.

Пантюхин кивнул. Тут уж я совсем развеселился:

– Понял. Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом-наперед... Я с вас смеюсь, сержант...

И тут перед нами остановился «уазик», из которого выскочили люди в масках, по очереди вжарили меня дубинками по почкам, печени и заднице, затем завернули руки за спину и ткнули мордой в асфальт. Один из них раздвинул мне ноги, а другой врезал по освободившемуся между ними месту. Это было больно. Раздался мягкий шелест тормозов. Чья-то уверенная рука, пахнущая мородобоем, подняла за волосы мою голову.

Из «Ламборджини» с ментовскими мигалками вылез сильно тучный штатский «Хьюго Босс» в шевелюре от Версаче.

– Ну, Пантюхин, где твой шахид?

– Вот, товарищ полковник, лежит. Выдает себя за пикетчика. Но еврей.

Полковник наклонился и заглянул мне в глаза.

– Действительно еврей... Моссад? – спросил он.

– Представьтесь по форме, полковник, – прохрипел я.

– Пожалуйста, – усмехнулся полковник. – Полковник ФСБ Кот. Павел Николаевич.

Оказывается, коты действительно ездят.

– Павел Николаевич, я не Моссад, я сценаристпенсионер союзмультфильмовского значения Липскеров Михаил Федорович. С ударением на «и».

– Хорошая крыша, – понимающе сказал Кот. – Как давно заброшены в Россию?

– В СССР, в 1939 году.

– Ого, – с уважением проговорил Кот, – долго продержались... Симаков, – кликнул он в «Ламборджини», – пробей его по базе. Будем разбираться...

Прямо на «зебре» остановился автобус, откуда, как шарики из козы, посыпались телевизионщики.

– Кто слил информацию?! – заорал полковник Кот. – Ты, Пантюхин?!

– Обижаете, товарищ полковник... Ну, я... Всетаки двести баксов...

– О, полковник Кот! – раскрыл объятия чувак средних лет с микрофоном. – Штука!

Полковник кивнул.

Я знал этого чувака. Он брал у меня интервью в 1991-м у Белого дома, потом в 1993-м, тоже у Белого дома, а потом в 1998-м – на Горбатом мосту около Белого дома. Звали его Серега. Он был одним из самых успешных телевизионных репортеров. Потому что в обоюдных интересах знал всю ментовку и остальных. Россия – родина обоюдных интересов. И еще кое-чего. Но об этом позже.

– Мишка! – заорал он, увидев мою вздернутую к голубому небу за волосы голову. – Ты чего тут лежишь?

– Отдыхаю, бл...дь! Я, знаешь, люблю, бл...дь, полежать на асфальте мордой к Богу! Я, бл...дь, дня не могу прожить, чтобы мне по яйцам не врезали!.. Я просто кончаю!.. Когда меня по почкам!.. Никакой «Тонкгат Али плюс» не сравнится!

– За что это ты его так, полковник? – спросил Серега Кота.

– Моссад, Серега. С 1939 года. Окопался у нас. С несанкционированным пикетом в пользу Монголии... Ну и каток шахида.

– О чем ты говоришь, полковник?! Какой, на х...й, каток шахида?!

– Асфальтовый! – заорал полковник Кот. – КГБ Украины! Националов хреновых! Самостийных, бл...дь, сынов, бл...дь, е...аной матери, бл...дь, городов русских!..

Мою морду на время дискуссии берцем прижали к тротуару. Полковник продолжал заводиться:

– Совместная акция потомков Петлюры с сионистами!.. Жидо-бандеровский сговор!.. – Затем полковник Кот успокоился, сел мне на голову, закурил сигарету «Давидоff» и мягко спросил: – Ну и что будем делать, Михаил Федорович? Липскеров. С ударением на «и». По совести? Или по роже? Вы, собственно, куда направлялись?

– К центру Москвы, – ответил я из-под его задницы.

– Да-а-а, – протянул он, – Лефортово в другой стороне.

– Полковник, – услышал я Серегин голос, – можно тебя на минуточку?

Кот встал с моей головы, приказав сесть на нее сержанту Пантюхину.

Через несколько секунд его сменила задница Сереги.

– Хреновые твои дела, Мишка. Кот – серьезный опер. Он пришьет тебе сепаратистский заговор об отделении Нижней и Верхней Пышм от России и переход их под совместную юрисдикцию Винницкой области и кибуца имени Шолом-Алейхема. А в Басманном суде у него все схвачено.

– И чего хочет?

– Десять штук в Фонд защиты работников спецслужб, пострадавших от репрессий кровавого режима Ельцина.

Я задумался. Десяти штук у меня не было. Откуда десять штук у бывшего работника культуры в годы борьбы с нею? В это время раздался шум. Голова моя освободилась, и я услышал изумленный дуэт Сереги и Кота:

– Ну не х...я себе!..

Я поднял голову. Со стороны Новогиреева медленно ехал каток с верхнепышмянцем, а навстречу ему с распростертыми дверцами катил гольяновский. Что-то будет?..

Глава одиннадцатая

Моя голова освободилась от давивших ее разночинных задниц. Глаза с интересом наблюдали за бойко разворачивающимися событиями. Катки катились навстречу друг другу. Гольяновский каток шахида выхлопной трубой рубал битбокс, а свежеспи...женый новогиреевский отвечал самопальным рэпом верхнепышмендюка.

 
Падла буду,
Не забуду
Этот паровоз,
На котором Чики-Брики
Оторвали нос.
 

И оба-два вместе:

 
Продвинутые города,
Продвинутые города...
 

Люди в масках с автоматами наперевес открыли стрельбу перебегая с места на место и обратно. Время от времени они выкрикивали «Прикрой меня!» и молча указывали пальцем в разных направлениях. Чтобы их намерения не разгадали агрессивно настроенные катки. А как еще могут быть настроены катки, когда по ним палят из гордости советского оружия?. И каткам ничего не оставалось, как только занять круговую оборону на рубеже районов Измайлово и Соколиной Горы. А верхнепыжмятель гордо заорал песню времен Великой...

 
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди...
 

Тут он заменжевался. То ли позабыл слова, то ли вообще их не знал, но он еще дважды проорал:

 
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди...
 

Стрельба затихла, все с интересом ожидали продолжения, ведь не каждый день около метро звучат песни Победы, хоть это метро и «Партизанская». Верхнепыжмяч опять заменжевался. Вот он – недостаток патриотического воспитания. Такую песню забыть! Прозвучал неуверенный выстрел, и в этом выстреле была робкая надежда, что ктото же должен вспомнить эти заветные слова, что подвиги наших отцов и дедов не пропали зря. И я рванул верхнепыжмечу на помощь. Слова сами впрыгнули мне в ухо. Они перешли ко мне из уст хромого водопроводчика дяди Амбика, бывшего танкиста армии Рыбалко. (Или Гудериана. Сейчас уже не помню.) Он, когда выигрывал у нас, послевоенных мальцов, в сику, хлопал себя по деревяшке и восклицал:

 
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди
В рот меня те-ля-па-тя...
 

Не уверен, что этот текст канонический, но на нас он действовал завораживающе, и мы покорно сливали ему наши пятаки и гривенники. Так что со временем он смог вместо деревяшки купить настоящий протез.

Так что я, не страшась пуль и огня, встал во весь рост, развернул вымпел с таинственными словами «Оорардын, кустумарын, оуын, сухэбаторын, бардыколын РСДРПынн сумтумкар бельдын! Ограй, ограй, ограй!» и выкрикнул рвущееся из глубин сердца:

– В рот меня те-ля-па-тя!..

Наступила мгновенная тишина, потом откудато из-за бордюра (как он там поместился?) поднялся полковник Кот. Коротко бросив «Отбой!», он крепко обнял меня:

– Прости, Федорыч, прости меня, старого топтуна, прости, что не сразу распознал в тебе своего. Года... Я ведь начинал еще у Лаврова. Знаешь такого?..

– Откуда, господин полковник?

– Начальник разведывательного отделения ротмистр Отдельного корпуса жандармов Владимир Николаевич Лавров. Одна тысяча девятьсот первый год. И вот это вот «В рот меня те-ля-патя...» было опознавательным знаком для наших сотрудников... Спасало... Серега, отдай Пантюхину двести долларов... Как и договаривались... Пусть сбегает... Не жидись... Я тебе такую информацию подкину, что ты на ней в Би-би-си, Си-энэн и Аль-Джазире не меньше пяти штук наваришь. В каждой! Ну...

Серега отслюнил сержанту Пантюхину пару франклинов. Тот взял, но продолжал стоять.

– Чего стоишь, Пантюхин? – спросил Кот.

– Так куда бежать-то, товарищ полковник? С долларями-то...

– Так, – сказал ветеран спецслужб, почесав лысину под шевелюрой Версаче, – бери каток...

– Как это – «бери каток»?! – возмутился верхнепышмандовец. – Это мои катки. Этот из Гольянова. А этот из Новогиреева. Я их честно спи...дил! Они, – мотнул он на меня головой, – подтвердят. Подтвердите?

– Я... – заикнулся я.

– Спокойно, Федорыч, – положил мне руку на колено полковник Кот. – Пантюхин, скажи ему...

Пантюхин ребром ладони проверил расположение фуражки на голове, одернул форменную куртку, поплевал на табельный «макаров» и посмотрел на верхнепышмаканца взглядом закоренелого советского мусора.

– Смотрите мне в глаза, гражданин, – строго сказал он.

Тот посмотрел и стал белеть. Я тоже глянул в пантюхинские глаза. Чисто из любопытства. Чтобы узнать, от чего белеют угонщики асфальтовых катков. И увидел в них следующее.

Уютное помещение ментовки. Окно дежурного. Ваза с незабудками на его столе. На скамейке на плече молодого мента дремлет синяковатый гражданин Российской Федерации. Человек в желтой куртке с надписью «Законный мигрант» чистит ему зубы.

Камера предварительного заключения. Скамья. На скамье сидят рецидивист-мокрушник, сексуальный маньяк, похмельный доберман-пинчер.

Крупным планом – их грустные глаза. Крупным планом – испуганные глаза верхнепышменника.

Крупным планом – их повеселевшие глаза.

Наезд на повеселевшее лицо рецидивиста-мокрушника.

Наезд на повеселевшее лицо сексуального маньяка.

Из оскаленной пасти добермана-пинчера свисает повеселевшая слюна.

Прижавшийся к входной решетке верхнепышмиряниц.

Бобслей из кадров: питье крови из фильма «Носферату. Ужас ночи», ритмичная работы пилы из фильма «Техасская резня бензопилой», homevideo практических занятий по патологоанатомии Корнеллского университета, сцена сексуального насилия из фильма «Криминальное чтиво» (восемь раз), довольная морда овчарки из фильма «К-9», жующий Мухтар из сериала «Возвращение Мухтара».

Раззявленное в крике хлебало верхнепышмирянина.

Романтичное лицо дежурного мента, нюхающего незабудку.

Я закрыл глаза. А когда их открыл, увидел ритмично удаляющиеся ягодицы верхнепышмендеревича.

– Молодец, Пантюхин, – одобрил ветеран российских спецслужб. – Значит, бери каток и двигай к автобусным остановкам за метро. У остановки на Балашиху трижды свистни в свисток, крикни: «Мы е...ли все на свете, кроме шила и гвоздя» и жди... К тебе подойдет таджик с пачкой старых журналов «Плейбой», венгерская версия, с портретом сумоистки Исики Мори на развороте и... Так, что дальше?..

– Может быть, отзыв, товарищ полковник... там... славянский шкаф уже продан... А? – почтительно спросил Пантюхин.

– Точно! – обрадовался полковник, прищурившись шевелюрой от Версаче. – Отзыв!.. Только вот какой?..

Мы все круто задумались.

– Господин полковник, – попытался разобраться в ситуации Серега, – какой, вы сказали, пароль?

– Забыл, – немного подумав, ответил Кот.

– «Мы е...али все на свете, кроме шила и гвоздя», – услужливо подсказал Пантюхин.

– Точно! – обрадовался старый склеротик, а потом сник: – А вот отзыв не помню, – подтвердив тем самым, что вот он сам склеротик и есть. И закурил сигарету «Давидоff».

– Тебе эта порнуха о чем-нибудь говорит? – спросил меня Серега, вытаскивая из зубов полковника сигарету «Давидоff» и затягиваясь ею.

Я вытащил из зубов Сереги сигарету «Давидоff», высадил ее в одну затяжку и сказал:

– Давайте рассуждать логически. Полковник, что это за таджик?

– Это резидент ЦРУ на станции метро «Партизанская». Посредник между разведкой движения «Талибан» и нами. Через него мы получаем афганский героин для внедрения наших агентов в сеть торговцев колумбийским кокаином, ставим под контроль наркотрафик в ночные клубы Москвы и получаем оборотные средства для борьбы с этим самым наркотрафиком. Потому что госфинансирования, как всегда, на всех не хватает.

– Так, – подытожил я, – эти сведения нам ничего в смысле отзыва не дают. Попробуем абстрагироваться от таджика. Разберем причинно-следственные связи в отсутствии секса с шилом и гвоздем. Почему, – спрашиваю я всех присутствующих, – в пароле сделан акцент на шило и гвоздь, а не, скажем, на табуретку или, скажем, велосипедное колесо?

Окружающие дружно пожали плечами, с надеждой глядя на меня.

– А потому, – продолжал размышлять я, – что табуретку и велосипедное колесо е...ать все-таки можно. При известном старании.

Окружающие с интересом посмотрели на меня. Я устремил глаз в прошлое.

– В старых образцах табуреток в сиденье была дырка. Для перетаскивания табуреток. Поняли?..

– Ну а, товарищ Федорыч, – наклонился ко мне Пантюхин, – как насчет велосипедного колеса?..

– Пока не знаю, – честно признался я.

– Да-а-а, Мишка, – сказал Серега, – с велосипедным колесом ты перегнул...

– Ну почему же, – встрепенулся полковник, – если всунуть его между спицами и крутануть колесо, то...

– Все! – заорали мы хором. – Можно!.. – И снова нырнули в эротические загадки пароля-отзыва.

Вдруг меня как молнией шарахнуло.

– Полковник! – закричал я. – Вы в пятидесятые с таким Вовкой Мишиным не встречались?

– А как же! – вскочил полковник. – Наш аналитик. У него еще поговорка любимая была: «Мы е...али все на свете, кроме шила и гвоздя...» А дальше не помню...

– Зато я помню! – победно заорал я. – Я с Вовкой в школе учился! «Шило острое такое, гвоздь вообще е...ать нельзя!»

– Молодец, Федорыч! Так что иди, Пантюхин. Получив отзыв, дай ему франклина и возьми взамен литр «Немирофф» и закуски. Время пошло. Да не пешком, а на катке!

– А почему на катке, полковник? – поинтересовался я.

– ЧТОБЫ НЕ ОСТАВЛЯТЬ СЛЕДОВ! – веско заявил полковник. – А насчет гвоздя – это тонко подмечено.