Текст книги "Суомези: эколого-этнографическая повесть (СИ)"

Автор книги: Михаил Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Часть I. Опыт озабоченья внутримирно-сущим.

Паутов Михаил Дмитриевич

Паутов Михаил Дмитриевич

Суомези: эколого-этнографическая повесть

Активистам общественных экологических движений и российской демократической оппозиции посвящается...

***

– Опять нас загнали на кухни, – полусетовал-полуиронизировал Олег Борисович, подливая чай своему собеседнику. – Вот она – новая российская действительность. С улиц и площадей – обратно на кухни. Так уже было когда-то. Мы это хорошо помним. Спасибо, что пока еще не в новый ГУЛАГ...

Собеседником профессора Олега Борисовича Данилова, эколога из поколения "шестидесятников", был научный сотрудник его лаборатории соискатель Евгений Ладогин, человек не первой уже молодости, который, потягивая традиционный духмяный даниловский чай с мелиссой, пытался возражать своему научному руководителю:

– Но все-таки с площадей не ушли окончательно. Случаются же иногда какие-то акции...

– А много того народа-то? – тон Олега Борисовича выдавал опытного и горячего полемиста. – Десятки, в лучшем случае – сотни. И все под страхом получить омоновской дубиной по голове! Разве это можно сравнить с многотысячными митингами на Дворцовой в конце восьмидесятых – начале девяностых? Нет, та эпоха, увы, канула в Лету... Теперь разве что только оголтелые националисты да коммунисты способны собрать тысячи фанатиков. Им нет причин пенять на власть, поскольку они-то, в сущности, для нынешней власти безвредны. И даже полезны. Власти ловко манипулируют ими и сочувствующими им обывателями, отвлекая их внимание от истинных язв общества и натравливая на инородцев, гомосексуалистов, американцев и тому подобные искусственные мишени для народного гнева. Посему красным и коричневым у нас повсюду зеленый свет. А демократические митинги... Их стало так мало в последнее время. Их практически уже нет. И тому, конечно, тоже есть свои горькие причины. Именно мы, демократы, опасны для власти, ибо это мы вслух говорим о том, чем больна страна и предлагаем методы лечения. А болезнь страны суть болезнь системная. Это как нарушение обмена веществ в организме. Поэтому-то власть так боится предлагаемого нами пути исцеления – ведь это она породила болезнь страны и теперь паразитирует на этой болезни. Поэтому нас гонят, не допускают к выборам, отказывают в согласовании мирных акций, задерживают и судят неправедным судом. Нас стигматизируют экстремистами, выставляя перед обывателями чуть ли не террористами. Это мы в глазах пораженной паранойей власти все как один продались Западу и протестуем исключительно за деньги... Все это до банального просто. Я вынужден, Женя, с горечью констатировать, что путч в России, в конце концов, все-таки победил. Темные силы взяли реванш. На этот раз без танков и спецназа, без провальных сценариев военных переворотов девяносто первого и девяносто третьего годов. Путчисты тех лет хотели все решить в одночасье. Это их и погубило. Нынешний хитрый режим растянул процесс затягивания болтов на годы. Теперь путчисты девяностых могут торжествовать. Их идеалы победили в наше время. Россия стремительно летит в бездну! Да и чего иного можно было ждать от президента-кэгэбэшника? Наше общество губит абсолютная, ничем не ограниченная власть президента, перешедшая все мыслимые границы коррупция, раскормленный ничего не производящий чиновничий аппарат, негибкая экономика, всецело зависящая от добычи и экспорта углеводородов, враждебная самоизоляция в мировом пространстве, наносящее колоссальный вред культуре и обществу мракобесие поднявших голову агрессивных (и, увы, влиятельных) псевдорелигиозных и псевдопатриотических сил – так называемых "православных активистов" – этакого Талибана от православия, считающего себя вправе закрывать выставки, отменять не понравившиеся им концерты и вообще навязывать обществу свое мнение, жонглируя симулякрами вроде "оскорбление чувств верующих", "духовные скрепы", "традиционные ценности" и тому подобной галиматьей (к слову сказать, оскорбить чувства верующих, если это подлинные и глубокие чувства, невозможно). Я не буду останавливаться на бездарных военных авантюрах на Ближнем Востоке и аннексии Крыма – это явление более сложное и должно оцениваться в контексте очень непростых международных процессов, хотя для меня аннексия Крыма по своей сути мало чем отличается от сталинской оккупации Финляндии или захвата Австрии Гитлером под теми же псевдоблагородными лозунгами об "историческом воссоединении"... Особое место во всей этой вакханалии занимает навязываемая российскому обществу псевдофилософская концепция о так называемом "биполярном" мире, в котором России кремлевские идеологи определили роль одного из "полюсов". Им невдомек, что "биполярность" в мире существовала всегда и всегда была движущей силой цивилизации. В наше время "полюсами" мира служат общества, идущие в авангарде цивилизации и создающие ее ценности, с одной стороны и те, которые, пользуясь всеми доступными им благами цивилизации, тем не менее, активно или пассивно противостоят этой самой цивилизации, опираясь на свои архаичные или искусственные ценности. Решать, к какому из этих "полюсов" прибьется, в конечном счете, Россия, остается на совести россиян и всецело зависит от их самоидентификации и ценностного выбора в контексте цивилизации... Нет, совершенно очевидно, что в нашей стране любые реформы, любые революции всегда чреваты новым самодержавием... Тем не менее, я, как потомственный русский интеллигент, чувствую за собой долю вины в том, что произошло, и это чувство не дает мне покоя.

– Да о чем вы говорите, Олег Борисович?! Какая же может быть в этом ваша вина? Я, откровенно говоря, вас не понимаю. Что вы-то могли сделать?

– Вряд ли я или кто-либо другой на моем месте мог или может хоть как-то изменить ситуацию. Нас, интеллигентов, разносят в разные стороны наша сложность, порожденная культурой, и внутренние противоречия. Именно в силу этой самой сложности, ярко выраженной индивидуальности каждого из нас, мы не можем слиться в единую толпу как, например, националисты с их бесхитростной потребностью с криком "русские, вперед!" превратиться в изотропную массу. Кроме того, исповедуемые нами ценности до сих пор не смогли стать общими для большинства российского населения. Посему опасаюсь, что любые наши объединения, движения в наши дни обречены на скорый распад, разделение на мелкие кружки и группы. Иными словами – сектантство... Я из тех, кого принято теперь называть "демократами первой волны". Это началось еще до того, как ты появился на нашей кафедре, тогда еще студентом. Надеюсь, ты не забыл наши беседы начала девяностых. В то время, как ты помнишь, я был активным участником "Демократической России". Я основал на нашем факультете ячейку движения и, тем самым, вступил в конфликт с озлобленным, прокоммунистически настроенным факультетским большинством. Ты должен, наверное, помнить, как они со свойственной им ненавистью срывали демократические газеты и информационные листки и развешивали свои прокламации на доске объявлений, которую мне с таким трудом удалось выбить у руководства факультета... Историческую встречу с руководством "Демсоюза" в большой аудитории ты, скорее всего, не помнишь. Это было несколькими годами раньше, где-то в конце восьмидесятых. Там, помнится, студентам пришлось стоять у дверей "на шухере", как при ограблении. А что делать? "Демсоюз" тогда был под запретом. Да, это была эпоха! Мало в то время было политических акций под эгидой ЛНФ, а впоследствии и других демократических движений, в которых я не участвовал. Многие, конечно, уже забылись, затерялись в памяти в калейдоскопе лет и событий. Но есть вехи на этом пути, которые забыть невозможно. Прежде всего, конечно, вспоминается бессонная ночь на баррикадах Исаакиевской площади в августе девяносто первого в ожидании танков. Не забыть мне и моего отчаянно-патетического выступления на самом первом митинге против войны в Чечне, организованном "Демсоюзом". Это было в декабре 94-го у Казанского собора. Тогда с колоннады Казанского я призывал пикетировать военкоматы, чтобы остановить отправку молодых людей – пушечного мяса – на войну. Sancta simplicitas!... Начинать нужно было раньше, и делать много больше, и не так, как это делалось. Если смотреть в корень вещей, то мы, интеллигенты, призваны просвещать наш народ, а не идеализировать и не проклинать его, обвиняя в том, что он выбирает себе не ту власть – он выбирает именно ТУ власть – власть по себе. Очевидно, со своей миссией мы справляемся из рук вон плохо, в результате чего сами же и страдаем. Мне кажется, я могу теперь, спустя два десятилетия, хотя бы отчасти ответить на извечный вопрос русской интеллигенции "кто виноват?". Во многом виноваты мы сами, интеллигенты. Это мы вовремя не объяснили народу, не растолковали непререкаемость и безальтернативность демократических ценностей для современного мира. Говоря простым языком, мы не дали им понять, что демократия – это "хорошо", и подменить ее невозможно ничем, что слово "демократ" ни при каких обстоятельствах, что бы ни происходило в стране, не может быть ругательным... Да что там говорить! Теперь, по прошествии лет, я понимаю, как ничтожны на самом деле были наши силы. Что там передел России! Я и лес-то свой вряд ли смогу спасти. Смотри...

Данилов отодвинул занавеску, и Евгений впервые обратил внимание на этот пейзаж. Дом, в котором жил Данилов, стоял в ряду однотипных многоэтажных жилых домов, подобно крепостной стене ограничивающем город. Сразу за домом начинался смешанный лес, на зеленое полотно которого сентябрь уже брызнул легким дуновением свои краски. Дальнего края леса не было видно. Лишь где-то далеко справа маячили серые корпуса ТЭЦ, а слева, на расстоянии в несколько километров, обозначилось озеро, за ним другое, поменьше, соединенное протокой или небольшой речкой с первым, а дальше, за озерами – что-то вроде поселка, и снова лес, тянущийся до самого залива, светлая полоса которого блестела в заходящем Солнце уже у самого горизонта.

– Я наблюдаю за формированием этого уникального биогеоценоза вот уже почти тридцать лет – с тех пор, как получил здесь квартиру. Собрал приличный полевой материал. Дело в том, что ландшафт, на котором построен наш микрорайон, включая территорию, занимаемую лесом, был сформирован искусственно. Когда-то это были сильно заболоченные земли, непосредственно переходящие в залив. По существу, эти болота были продолжением шельфа залива, не имевшего в этом месте четкой границы с сушей. Ландшафт, пригодный для строительства, был получен в результате намывки и дренирования. Наш микрорайон построен в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов. По старому Генплану должны были застроить также территорию, ныне занимаемую лесом. Но потом план строительства изменили, город стали расширять в других направлениях, и большой части искусственно созданного ландшафта была, таким образом, предоставлена возможность естественного развития. Вплоть до сегодняшнего дня. И вот недавно мне стало известно, что эту территорию определили под строительство крупного жилого и коммерческого комплекса – "Чайна-тауна". Подряд должна получить какая-то китайская строительная компания. Впрочем, пока остается надежда, что окончательное решение еще не принято... Сегодня вечером я, к сожалению, занят, но в ближайшую субботу приглашаю тебя на прогулку... Да, и захвати корзину или ведро. Грибы пошли. Я хочу, чтобы ты увидел, какой великолепный лес продажные чинуши решились пустить под нож бульдозера. Нас, экологов, такие вещи не должны оставлять равнодушными.

Евгений допил чай и начал прощаться. Он знал, что Данилов, совмещающий две должности – профессора и завлаба – и при этом ведущий активную исследовательскую деятельность, крайне занят вечерами. Зная эту постоянную занятость своего научного руководителя, Евгений был удивлен и польщен приглашением на субботнюю прогулку. "Видимо действительно этот лес имеет для него особое значение, и он ищет во мне союзника в еще не начатой и, скорее всего, бесполезной борьбе" – думал Евгений по дороге домой. Ему припомнилась та случайная встреча с Даниловым, так чудесно изменившая его жизнь, когда он, Евгений Ладогин, после почти двух десятков лет скитаний по разным странам, различным, далеким от науки областям в поисках себя и лучшей доли, принял, наконец, счастливое для себя решение вернуться домой, в лоно науки, которое он когда-то так опрометчиво покинул. Правда, тогда было непростое время, и на распутье оказались очень многие. Теперь же он ощущал себя блудным сыном, вернувшимся, наконец, в родной дом.

***

Это был один из тех удивительных позднесентябрьских дней, которые иногда неожиданно радуют нас, жителей Севера, когда среди дождей и промозглости вдруг покажется солнце, пригреет почти как летом, и весь мир заиграет в его лучах, и отступит обычное в это время года уныние – северный осенний сплин, – и опять захочется жить.

Они ходили по лесу уже с полчаса, когда Евгений нашел свой первый подберезовик. К этому моменту дно корзины Данилова было уже полностью закрыто. Она была бы еще полнее, если бы Олег Борисович брал сыроежки, но, зная лес, как свои пять пальцев, он решил не размениваться на мелочь, будучи уверен, что сможет наполнить корзину доверху одними только "благородными" грибами.

– Женя, – окликнул Данилов молодого человека, прокрастинировавшего в зарослях молодого ельника. – Идем к протоке. Там есть отличая осиновая рощица.

Евгений вскоре догнал своего шефа, и они двинулись напрямик к озеру, видневшемуся уже впереди сквозь слегка поредевшую зелено-желто-красную листву. Дойдя до камышовых зарослей на подступах к воде, они свернули влево и вскоре вышли к неширокой протоке, соединявшей озеро с заливом. На берегу сидел задумчивый рыбак, который, заслышав шорох приближающихся людей, стал близоруко щуриться в их сторону, пытаясь распознать. Затем широкая улыбка осветила его обветренное пожилое лицо, он взмахнул рукой и крикнул:

– Борисыч, ты?! По грибы что ли? А это кто с тобой?

– Здорово, Валентин Михалыч. Да вот. Решил прогуляться. Такая погода сейчас – редкость. А это – мой сотрудник Евгений.

Евгений и Валентин Михалыч пожали друг другу руки.

– Да, погода... А я вот утром встал, опохмелился. Смотрю – дождя нет. Так я быстренько удочку, все дела, и сюда, пока жена спит. С восьми часов здесь сижу.

– И как улов?

– Да есть кое-что. – Валентин снял крышку с ведра и показал семь жирных окуней, леща и немного плотвы.

– Жаль, Валентин Михалыч. Похоже, скоро прикроют твою рыбалку. – с досадой промолвил Данилов.

– Как же это? Кто?

– Да вот так. Конец приходит этим местам. И лесу, и озерам, и протоке. Всей этой территории, вплоть до Ярвелево. "Чайна-Таун" здесь строить будут.

– Чего-чего?

– "Чайна-таун". Не слышал про такой? Инвесторы нашлись (на хорошее дело почему-то редко находятся). Так что, может быть не пройдет и полгода, и на этом самом месте, где мы сейчас с тобой разговариваем, будет стройплощадка... Так что завязывать пора с рыбалкой, Валентин Михалыч.

– Хорошенькое дело! Это что, уже точно? Может еще все поменяется сто раз, как у нас всегда бывает?

– Да нет. На это, похоже, рассчитывать не приходится. Проект, насколько мне известно, одобрен губернатором...

– Да наш губернатор – дебелая баба! Да! Алкоголичка! Путинская шлюха! Что ей из Москвы укажут, тут же возьмет под козырек и выполнит. Борисыч, неужели же ничего сделать нельзя? Ты же профессор, эколог. Ты же в этой самой организации какой-то там экологической... Как ее? Забыл... Ты же можешь что-то сделать... Ну хотя бы что-то... Эти сволочи хотят и город изуродовать "газпромовскими" небоскребами, и за наш лес теперь взялись... Все им мало! Борисыч, ты же помнишь, как этот лес рос. Когда дома-то наши заселяли, здесь кругом болото было – до Ярвелева и дальше. Мужики на уток да на зайцев с ружьем ходили. Потом вот лес вырос, и, хотя его подзагадили сволочи-горожане, зайцы все еще иногда забегают. Недавно видел... Да, дела...

Отдавшись во власть горькой рефлексии, Валентин Михалыч стал медленно сматывать удочку, затем снял брезентовый плащ, отряхнул его, снова надел, взял ведро с уловом, и, не говоря ни слова, собрался уходить. Сделав несколько шагов, он обернулся и, вместо прощания, грустно промолвил:

– Испортил ты мне настроение, Борисыч. На целый день испортил. Придется теперь выпить хорошенько, а ведь не собирался... Подумай, может удастся еще что-нибудь сделать... Бумагу какую-нибудь коллективную...

– Хорошо, Валентин Михалыч, я посмотрю, что тут можно сделать. Я обещаю. – вздохнул Данилов. "Конечно, подумалось ему, этому рыбаку стало жалко свою рыбку, тех будущих уловов и досуга, которых его кто-то большой, грозный и невидимый собирается лишить. Этот грозный и невидимый, которому и имени-то нет, тихо наполз, встал за спиной у нас всех, и мы замерли, оцепенели в ожидании приговора, парализованные бездействием, бессилием противостоять наползающему злу, незаметно выросшему, как ядовитый сорняк, на молодых побегах того хорошего, светлого, которое, вероятно, могло бы развиться в прекрасное будущее. Но не смогло, не состоялось, не сумело защитить себя от наглого сорняка. Этому злу оказалось очень просто расцвести на благодатной почве российского обывательства, где каждый живет своими мелкими, шкурными интересами. Даже милейший человек Валентин Михалыч, скажи ему, что строительство не затронет его любимой протоки, скорее всего, сразу бы отказался от своей идеи насчет коллективной петиции... Впрочем, возможно, я думаю о людях хуже, чем они есть. Возможно, что и в этом покорном обществе еще найдутся силы, способные противостоять злу, и свершится кажущееся ныне невозможным, как если бы вдруг эта сонная заболоченная протока разразилась двенадцатибалльным штормом..."

– Смотрите, там дома какие-то, – возглас Евгения словно разбудил Данилова, вывел его из состояния глубокой задумчивости. Они уже почти обошли озера, когда за небольшой рощицей показался поселок.

– Это Ярвелево, – сказал Данилов и посмотрел на часы. – Давай зайдем ненадолго, и домой ужинать.

– Стоит ли время тратить? Да и что там делать?

– Ничего, это не займет много времени. Здесь живет мой хороший знакомый.

***

Пока они шли к поселку, Данилов поведал Евгению об исторической и этнографической уникальности этого места.

– По археологическим данным когда-то, еще задолго до прихода шведов, а затем и русских на эти земли, на месте нынешнего Ярвелева существовало рыбацкое поселение. В те времена оно располагалось непосредственно на берегу Залива, а не было отделено от него несколькими километрами заболоченных земель, как теперь. Вообще первые поселения в этих местах возникли свыше трех тысяч лет назад. В двадцатых годах двадцатого века в районе Ярвелева проводились раскопки, обнаружившие стоянку доисторического человека с большим количеством каменных орудий, наконечников для стрел, скребков, резцов и т.п. Уникальность этого поселка в том, что сегодня там, помимо этнических ингерманландских финнов, живет несколько представителей древнего финно-угорского народа вадь, до недавнего времени считавшегося полностью вымершим. По словам одного моего знакомого этнографа, в научной среде до сих пор не существует единодушия в отношении признания этих людей последними представителями дожившего до наших дней архаического этноса. Поразительно, но эти несколько стариков и старух сохранили свой редчайший язык, а также древние обычаи и поверья. Человек, которого я собираюсь сейчас посетить, даже смог передать часть своей национальной культуры по наследству сыну, а затем и внуку, так что остается надежда, что культура эта, по крайней мере пока жив его внук, не будет полностью утрачена. Часто общаясь с ним, я тоже усвоил кое-что из их языка, впрочем, очень похожего на современный финский, которым я владею, но все же во многом отличающегося от него.

– Интересно. Но зачем вам это?

– Ты меня удивляешь, Евгений. Вся собранная нами подробная информация об этой территории ложится в копилку ее комплексного геоэколого-этнографического исследования (которое должно быть завершено как можно скорее, пока еще есть, что исследовать) и научного обоснования необходимости защиты этой территории со стороны государства. Мы не должны упускать из виду ни одной мелочи, ни единой детали. А здесь мы имеем дело с целым исчезающим этносом, последние представители которого доживают свой век буквально в двух шагах от нашего мегаполиса! Это уже не мелочи. Это даже не тот великолепный boletus edulis, мимо которого ты сегодня прошел, не только не положив его в корзину, но вообще не заметив его существования. – Данилов, улыбаясь, достал из своей корзины и продемонстрировал Евгению молодой, крепкий белый гриб.

– Сегодня определенно удачный день, – сказал Данилов. – Я впервые нашел здесь представителя этого вида. Да еще какого красавца!

Они подошли к обыкновенному двухэтажному сельскому деревянному дому неопределенного цвета с верандой, окруженному садом, обнесенным давно не крашеным, местами прогнившим штакетником. В заурядной наружности этого жилища трудно было найти что-либо оригинальное, за исключением одной детали: наличники окон были украшены своеобразной деревянной резьбой, в орнаменте которой читались северные мотивы. Хозяин дома сидел на веранде в кресле-качалке, укрывшись пледом, и курил трубку. Это был благообразный кряжистый старик лет восьмидесяти с длинными седыми волосами и окладистой бородой. Всем своим обликом он напоминал скульптуру Вяйнемёйнена из выборгского парка Монрепо. Не хватало ему только кантеле для полного сходства. Рядом с ним на этажерке были расставлены фигурки людей и животных, искусно вырезанные из дерева. Фигурки изображали рыбаков с неводами, рыб, сов, лосей и лисиц.

– Hyvää päivää, – Данилов, входя, поздоровался по-фински. – Добрый день, Тойво Эйнович.

Старик отмахнулся от густого клуба дыма, только что пущенного им из трубки, и прищурился, разглядывая вошедших.

– А, Олег, – воскликнул он, узнав Данилова. – Здравствуй, здравствуй. Tere päivä. Давно тебя не было.

– Да, давно. Так ведь занят я постоянно. Впервые в этом году выбрался за грибами... Познакомьтесь, Тойво Эйнович. Это – Евгений Ладогин из нашей лаборатории.

– Очень рад, – старик, не вставая, протянул руку Евгению, который не ожидал такого крепкого пожатия.

– А я для вас, Тойво Эйнович, кофе захватил. Ваш любимый, – Данилов достал из просторного кармана штормовки упаковку финского "Президента".

– Вот спасибо! А то мои запасы-то почти иссякли. В нашем поселковом магазине такого не купишь, а город хоть и рядом, но добираться уж очень неудобно. Автобусы редко ходят, да и пока до шоссе дойдешь – ноги так устанут, что и ехать расхочется, а пешком через лес и того хуже. До ближайших домов напрямки, поди, километров десять будет.

– Семь с половиной, – уточнил Данилов.

– Ну, ничего, – приободрился старик. – Я как раз только что заварил кофейку из последних запасов. Подите на кухню. Там найдете на плите. Распорядитесь сами. Ты, Олег, знаешь, где чашки лежат... И возвращайтесь сюда, на веранду. Вместе попьем. А я, извините, здесь посижу. Что-то ноги заломило. Видно, погода скоро поменяется. Ничего не поделаешь – осень.

Он задумчиво глянул в окно и затянулся трубкой. Через несколько минут Данилов и Евгений вернулись с дымящимся кофейником и чашками.

– Ну, с какими новостями пожаловал? – старик испытующе посмотрел на Данилова. Этот взгляд как бы продолжил его речь: "Знаю ведь, что не просто на чашку кофе зашли. Так что выкладавайте все начистоту. От меня ничего не утаите..."

– Мои новости вас вряд ли обрадуют, Тойво Эйнович. Не буду скрывать, новости эти тревожные для всех нас... Короче говоря, на месте нашего леса и даже, вероятно, на территории Ярвелева собираются в ближайшее время строить "Чайна-таун".

– Что строить? – старик отложил трубку, отхлебнул горячего кофе и недоуменно посмотрел на Данилова.

– "Чайна-таун". Kiinalainen kaupunki.

– Kiinalainen kaupunki, – повторил старик, медленно пережевывая, перекатывая во рту каждый звук этого непривычного и неприятного для него словосочетания. Ему показалось, что он ослышался, неправильно понял. Какой "китайский город" может возникнуть возле его поселка? Безумные образы рисовало воображение старца. То ли Китай неведомым способом надвинулся так, что его граница оказалась возле самого Ярвелева, то ли его поселок черт знает как перенесся за тысячи километров в пространстве и оказался на территории Китая. Но самое страшное это то, что он, Тойво Эйнович Синияров, об этом всем, как говорится, ни сном – ни духом...

– Да. Большего я пока сообщить не могу. Попытаюсь в ближайшее время разузнать о сроках и, возможно, получить план предполагаемого строительства. Обещаю вам, я сидеть сложа руки не буду. Пока есть время (если оно, конечно, еще есть), я попробую уберечь нашу территорию от этой стройки. Но мне понадобится ваша помощь. Мне необходима поддержка жителей Ярвелева.

– Ох, Олег, – вздохнул старик, – не могу тебе сейчас ничего пообещать. Я уже, как видишь, не молод. Подумать мне нужно. Буду ждать тебя с подробностями. Тут ведь надо точно узнать, где будут строить, что именно, и когда начнут.

Он на минуту погрузился в задумчивость, потом, будто неожиданно вспомнив что-то, мгновенно оживился:

– Да, давно хотел тебе рассказать, да все забываю. Ко мне ведь в начале лета сотрудник какой-то из института этнографии наведывался с молодой девицей – филолог что ли. Экспедиция. Расспрашивали о нашем народе, о языке, обычаях и всякое такое. Просили поговорить на нашем языке, записывали. "Вы, дедушка, – говорят – финн". Я им: "Нет, господа хорошие, ошибаетесь. Я – вадь. Я знаю финнов. Есть у нас несколько финских домов в поселке. Часто собираемся вместе. Песни поем – финские и наши. Меня не обманешь. Мне наш язык, традиции и поверья от моих предков по наследству перешли, а я своего сына и внука пытался научить, как мог. Сын и внук, правда, в городе живут, а у нас в поселке есть еще несколько старух, которые помнят народные обряды, песни, да и язык, слава Богу, еще не совсем забыли...". А они на своем стоят: "Народ вадь вымер, как какая-то там чудь, или...". Как же они это назвали?

– Ассимилирован, – подсказал Данилов.

– Точно!... Я им: "да как же...". Они опять за свое: "по нашим данным...". Стали что-то про статистику рассказывать, про последнюю перепись населения. А я уж и не помню, как меня тогда записали. Я тогда переписчице сказал, что я вадь, а записали то ли финном, то ли ижорцем... не помню... Короче, поспорил я с ними. Заинтересовались они еще моей резьбой, – он указал на этажерку с резными фигурками. – Что-то из этого еще мой дед вырезал, к чему-то отец руку приложил, а остальное – моя работа. Здесь у меня лучшее собрано, а остальные по дому расставлены. Ты, Олег, видел. Я и вышивку моей старухи-покойницы всю храню... Потом они меня поблагодарили, прошли по поселку, к финнам нашим наведались и уехали.

Данилов только покачал головой:

– Слишком недальновидно для ученых так безоглядно доверяться научной литературе и пройти мимо факта, который был у них перед глазами. С таким видением отправляться в экспедиции не стоит... Вы случайно не запомнили фамилии этого этнографа?

– Да какое там...

– Мне, конечно, трудно судить – я не эксперт в этой области, но у меня есть знакомый в Институте этнографии. Александр. Вы, Тойво Эйнович, должны его помнить... Ну, худой такой, с усами. Я заходил к вам с ним года три назад.

Старик отвернулся к окну, нахмурил лоб и потер чубуком висок. Через несколько мгновений, что-то, видимо, смутно припомнив, он неуверенно промолвил:

– Да, было что-то такое, не помню, правда, когда.

– Да, так вот его специальность – этнография народов Севера России. Тогда он всерьез заинтересовался проблемой сохранения культуры вадь, но потом занялся другими темами. Я поговорю с ним. Объясню, что сейчас эта проблема стоит как никогда остро. Я думаю, нам удастся привлечь группу этнографов и лингвистов к движению в защиту этой территории. Я намерен также списаться со специалистами из Хельсинкского университета, занимающимися проблемами финно-угорских народов. Было бы неплохо подключить и их...

Данилов говорил все это очень взволнованно, расхаживая по веранде из конца в конец. Не договорив последней фразы, он быстро посмотрел на часы, потом поблагодарил старика за кофе, обещал навестить его в ближайшее время, взял оставленную у двери корзину и, прощаясь, сказал:

– Простите, Тойво Эйнович, мне нужно многое обсудить с Евгением прямо сейчас... Не хочу без всяких оснований обнадеживать вас, но у нас есть шанс, может быть, последний, отстоять эти места, и мы обязаны этим шансом воспользоваться. Всего доброго... Пойдем, Женя.

Они уже вышли на крыльцо, и Евгений закрывал за собой дверь, когда старик их окликнул:

– На месте Ярвелева никогда не будет города... Помню, мой дед перед самой финской войной, незадолго до того, как его арестовали и отправили по этапу в Сибирь, откуда он так и не вернулся – пропал без вести, – рассказывал мне о "духе болот", или "суомези" на нашем языке. Этот дух – я уж не помню, добрый или злой, – обитает по болотистым берегам обоих Ярвелевских озер и на заболоченных землях, ведущих к Заливу. Его присутствие защищает наши места от наступления города. "Пока суомези жив, говорил дед, жив и наш маленький народ, и город никогда не захватит этих мест". В те времена, правда, город еще не подошел к нам так близко... Ну, с Богом, идите.

Старик махнул им на прощание рукой. Данилов схватил Евгения за рукав, едва за тем успела захлопнуться дверь.

– Женя, мы должны действовать, и действовать очень быстро. У нас есть призрачный шанс. У меня только что возникла идея. Это пока еще не план, но некоторые наметки стратегии наших действий... Да, но я, увлекшись, забыл спросить тебя, согласен ли ты помогать мне. Возможно, у тебя какие-то свои планы. Ты же работаешь над диссертацией...

– Ну, о чем вы говорите, Олег Борисович. Вы можете располагать мной. Диссертации это никак не помешает, а кроме того, я сделал для себя много неожиданных открытий во время сегодняшней прогулки... Ведь это реальный шанс для эколога принести общественную пользу и, в случае успеха, насладиться результатом своей деятельности – не в занятиях мониторингом лабораторных сообществ или же в построении плохо согласующихся с реальностью эколого-математических моделей, часто оказывающихся малополезными на практике, если не бесполезными вообще, а в попытке сохранить для будущего конкретный природный ландшафт!