Текст книги "Превратности судьбы (сборник)"

Автор книги: Михаил Чикин

«От тюрьмы, да от сумы не зарекайся…»

 
От тюрьмы, да от сумы не зарекайся —
Так народная пословица гласит.
Провинился перед Богом – сам покайся,
Бог поймет тебя, Он добрый, Он простит.
 
 
Ну а если и судить – то судом Божьим,
Божий суд – он самый праведный есть суд.
Бог он знает всё: когда, где правда с ложью —
Ему Ангелы всё скажут, донесут.
 
 
Да и сам всегда насквозь всех Бог нас видит,
Знает как, когда и чем мы все живём.
Бог нас любит, не предаст и не обидит,
Если с Богом в жизни вместе мы идём.
 

«Повернуло лето на закат…»

 
Повернуло лето на закат,
Так и не успевши нас погреть,
Так не осмолив спины ребят
И не дав девчатам загореть.
 
 
Снова продолжают лить дожди,
Снова небо тучами зашлось,
И в прогнозах говорят: «Не жди…»
Для нас снова солнца не нашлось.
 
 
Говорят, подвижка полюсов,
Говорят, Чукотке повезло:
Вместо редких тундровых лесов
Там Канары будут всем назло.
 
 
Здесь у нас распашет всё ледник,
Здесь мы будем вечно замерзать,
Говорят, что в души уж проник
Холод. И нас скоро будет не узнать.
 
 
Новый, говорят, начнётся цикл,
Новая на землю жизнь придёт.
Мы забудем авто, мотоцикл,
Кто-то колесо изобретёт.
 
 
Кто-то снова скажет, что он царь,
И природой сможет управлять.
Сможет снова, как сегодня – встарь,
Реки вспять обратно направлять…
 
 
Повернуло лето на закат,
Так и не успевши нас согреть.
Где бы взять хотя бы напрокат
Солнце, чтоб погреться, загореть.
 

«Я видел, как за мною приходила смерть…»

 
Я видел, как за мною приходила смерть.
Она с тоскою смертной на меня глядела.
Мне было страшно, но я всё же смог суметь
От смерти вырваться, не дав души, ни тела.
 
 
Я помню смерти мёртвый, леденящий взгляд
И в преисподнюю глубокую дорогу,
Глаза, что злобно глядя на меня, молят
Пойти за нею в пропасть, к сатане, не к Богу.
 
 
И я готов был без раздумий сделать шаг —
Шагнуть туда, куда Холодная тащила.
Но вырвался тогда, упала смерть в овраг —
Мне, видно, Божья Мать уйти не разрешила.
 

Чёрный юмор

 
Два на три с половиной метра
Да на выход стальная дверь,
За решёткой – окно от ветра,
Коль не веришь – то сядь, проверь.
 
 
Так что вдруг кому нужна хата
И баланда на каждый день,
Повезёт, будет и зарплата,
Коль работать тебе не лень.
 
 
То иди, проси прокурора,
Он поможет, всё может быть,
И с другой стороны забора
Ты «с удобствами» будешь жить.
 

Прогулочный дворик

 
Четыре на восемь прогулочных шага —
Восемнадцать квадратных метров ходьбы.
Суровые эти тюремные блага
Для каждой тяжёлой тюремной судьбы.
 
 
В закрытый решёткою каменный дворик
Зэка ежедневно выводят на час.
Чуть что – надзирателя бдительный окрик
С угрозой лишиться прогулки для вас.
 
 
Лишь час дан, чтоб сплюнуть тюремную плесень —
Тюремной чахотки родного дружка,
Услышать пичуги щемящую песнь —
Марш вашим прогулочным мелким шажкам.
 
 
Четыре на восемь прогулочных шага —
Восемнадцать квадратных метров ходьбы.
Суровые эти тюремные блага —
Дар каждой тяжелой тюремной судьбы.
 

«Неужели пролетит так лето…»

 
Неужели пролетит так лето,
А за ним так жизнь моя пройдёт?
Неужели в моей жизни это
Весь остаток дней моих займёт?
 
 
Неужели впредь через решётку
Суждено на небо мне глядеть,
Чувствуя подглядыванье в щёлку,
На тюремной шконке умереть?
 
 
Боже мой, Великий! Мой Спаситель!
Я тебя прошу: меня прости
И не дай, чтоб дальше Искуситель
Мог меня от жизни увести.
 

«Мой следователь был такая сука…»

 
Мой следователь был такая сука,
Всё говорил, что буду я сидеть,
Мол, будет впредь другим потом наука,
Посмотрим вот тогда, что будешь петь.
 
 
А опер – тот сгноить всё обещался,
Где дед Макар своих телят не пас.
Он ждал, чтоб я от страха облажался,
А я не сдрейфил и на этот раз.
 
 
И просчитались и следак, и опер —
С испугу я в штаны не наложил.
Я ум свой ведь не прокурил, не пропил,
И я на них с прибором положил.
 
 
Не знали, что когда-то я в разведке
Урок для жизни важный получил.
Там разум нужен твёрдый, а глаз меткий —
Закон разведки так всегда гласил.
 
 
А следователь – всё ж такая сука,
Всё говорил, что буду я сидеть.
Но ни к чему мне эта их наука —
Мне хочется на воле песни петь.
 

Романс

 
За тюремной решёткою воля,
Воздух чистый и солнечный свет,
И знакомый когда-то до боли
Хризантем белых пышный букет.
 
 
Что же делать теперь, дорогая,
Эти я испытанья пройду,
Жизнь у нас ещё будет другая,
Я к тебе вновь с букетом приду.
 
 
Я приду и тебя поцелую,
Свою душу тебе отворю.
Тебя милую, вечно родную
Обниму и букет подарю.
 
 
За тюремной решёткою воля,
Воздух чистый и солнечный свет.
И знакомый когда-то до боли
Хризантем белых пышный букет.
 

«Наконец-то за окошком снова солнце…»

 
Наконец-то за окошком снова солнце,
Кончились дожди, и птицы стали петь.
У раскрытого тюремного оконца
Я устроился на волю поглядеть.
 
 
Рядом с дедом шустро бегает девчушка —
Капор, как у дочки был когда-то сшит.
С собачонкой белой маленькой старушка
К магазину за покупками спешит.
 
 
Говорливой, пёстрой стайкою девчата
По тропиночке туда-сюда снуют,
Да подвыпившие местные ребята
Под гитару озорную песнь поют.
 
 
И за дверью уж не слышен надзиратель,
Тоже, видно, где-то греется, сидит.
Только к горлу подступивший ком-предатель
Не отходит, а вцепился и стоит.
 
 
Не уходит ком, вцепился в моё горло
И сильнее начинает всё душить.
Душит – аж в груди совсем дыханье спёрло,
Словно хватит, говорит, на свете жить.
 
 
Я стою всё у раскрытого оконца,
Всё вздохнуть пытаюсь, дух свой перевесть —
Может быть, и мне на радость это солнце
Вместе с светом принесёт благую весть.
 

«Надзиратель решетку и шконку…»

 
Надзиратель решетку и шконку
Оглядел и спросил: «Есть пропил?»
Острым взглядом окинул иконку,
Что на стенке я здесь укрепил.
 
 
Оглядел – что на полке, что в сумке,
Посмотрел, что в пакетах лежит.
Мол, бывают еще недоумки,
Кто побег совершить здесь решит.
 
 
Был когда-то здесь этакий случай,
Говорят, что Дзержинский бежал.
Тот, который потом других мучил,
Воли, как и его здесь, лишал.
 
 
Но побег – это только морока,
Если хочешь её ты иметь.
Здесь, из камеры, только сорока
Разве что может вдруг улететь.
 
 
Но, увы, это может сорока,
Воробей иль скворец улететь,
А Ванюшке Скворцову до срока
Здесь придётся, как всем, отсидеть.
 
 
Знаю я, что тюрьма – это клетка,
Важность что на себя напустил?
Если есть у тебя сигаретка,
Ты бы лучше ребят угостил.
 

«Давит бок мой железная шконка…»

 
Давит бок мой железная шконка,
Лай собаки уснуть не даёт,
За решёткой шальная девчонка
О любви своей песню поёт.
 
 
Застонал, стиснув зубы, мальчишка,
Он от песни девчонки не спит,
Одеялом тюремным, как крышкой,
Заслонился, зубами скрипит.
 
 
Там на воле далёкой девчонка
Парня, верится, любит и ждёт.
И родная до боли сторонка
Пред глазами мальчишки встаёт.
 
 
Пред глазами притихшая мама
У окошка печально стоит.
Стиснул зубы мальчишка упрямо,
Знает: мама поймёт всё, простит.
 
 
Хоть и медленно тянется время,
Но закончится срок, всё пройдёт —
Сбросит парень тюремное бремя
И к девчонке и к маме придёт.
 
 
Давит бок мой железная шконка,
Лай собаки уснуть не даёт,
За решёткой шальная девчонка
О любви своей песню поёт.
 

Разговор со следователем

 
Мне следователь сказал: «Я тебя унижу!
Узнаешь ты тогда, сколь стоит лиха фунт.
Не будешь признавать, я так тебя обижу,
Что ты совсем сгниёшь тогда на нарах тут».
 
 
На нарах жить резона вовсе я не вижу,
И брать всё на себя мне тоже ни к чему.
– Ну, что же, – говорю, – что Бог даст, то увижу.
Сгниёт же кто быстрей – знать Богу, не ему.
 
 
Конфуз, конечно, тут большой со мною вышел.
Что тут и говорить, нарушил я закон.
Однако Бога суд людского суда выше,
Я Богу помолюсь, пусть всё решает Он.
 
 
А следователь пусть сейчас что хочет пишет,
Хоть в десять больше раз, а хоть и во стократ.
Молиться буду я, и Бог меня услышит,
Бог – мне и прокурор, Бог – мне и адвокат.
 

Вертухай на вышке

 
Вертухай на вышке – сука,
С чёрным бантиком сидит,
Козырьком поставив руку,
Настороженно глядит:
 
 
Вдруг откуда из окошка
Что на волю полетит,
Смотрит хитрая, как кошка,
Что за мышкою следит.
 
 
Думаю, ну что за счастье
Она может получать:
Ну, зарплату б хоть отчасти,
Иль науку изучать?
 
 
Но ни то и ни другое
К ней на вышку не придёт,
Даже небо голубое,
Даже солнце, что взойдёт.
 
 
Чем же так она довольна,
Что она может иметь,
Чтоб на вышке добровольно
За оградою сидеть?
 
 
Знать, не деньги, не науки,
Не наряды ей нужны —
Ей, как прирожденной суке,
Ощущения важны.
 
 
Ей не важно, что решётка
И что может огрубеть,
Главное, что та дешёвка
Может всех зэка «иметь».
 
 
И от этого в экстазе
Каждый раз, когда сидит.
Что же ей ещё, заразе?
Ладно, сука, пусть глядит.
 

За окошком

 
За окошком кусок хлеба
От тюремного пайка,
И тоскливо глядя в небо,
Жду я друга – голубка.
Прилетит сегодня голубь,
Со мной хлебушка поест,
Сядет у решётки голой —
Будто ждёт какую весть.
Я ему раскрою душу,
Я с ним, как с самим собой,
Унесёт друг сизый стужу
Из моей души долой.
Жаль, не может он с собою
Волю вольную принесть,
Не заведует судьбою —
Ну да ладно, пусть поест.
Пусть возьмёт кусок с собою
И покормит голубят,
Может быть, потом гурьбою
Ко мне в гости прилетят.
Тут я им устрою встречу,
Тут я им устрою пир,
Будь то утро или вечер —
Будет пир им на весь мир.
Поделюсь всем, чем смогу я,
Хоть не пышно здесь живут —
Может быть, судьбу другую
Мне от Бога принесут.
 
 
Ну не всю судьбу, конечно,
Новую им не донесть —
Мне бы волю чтобы вечно,
Да отмыть свою бы честь.
 

«Когда-то тут Дзержинский по соседству…»

 
Когда-то тут Дзержинский по соседству
В такой же камере, как я сейчас, сидел,
Потом он передал нам по наследству
Орловский каторжный центральный беспредел.
 
 
Он, как и я, тут тоже ел баланду
И серый хлеб тюремный с запахом мышей,
И за сто лет российскому таланту
Не посчастливилось исправить ход вещей.
 
 
Лишь электричество сменило свечку,
Парашу – более комфортный унитаз,
Да радиатор отопленья – печку,
Но та ж решётка, в двери всё тот же глаз.
 
 
Всё тот же устоявшийся веками
Орловский фирменный тюремный колорит,
И так же, как тогда, сквозь зубы с вами
Тюремный важный надзиратель говорит.
 
 
Сиделец здесь не знает уваженья
И силу злобную всем хочет показать,
Но мазохистски терпит униженья —
За дух бунтарский могут наказать.
 
 
И этот дух, накопленный веками,
Свисает грузно здесь со стен и потолка,
Он давит сердце грязными руками
Всех: выводного, надзирателя, зэка.
 

Сто девятнадцатая камера

 
Сто девятнадцатая камера,
От угла двенадцатое окно.
Время спрессовалось и замерло
Для меня. Лишь за решёткой текло.
 
 
Больно! Мыслей поток рвёт голову,
Бьётся об стены, решётки и пол.
Расплескавшись каплями олова,
Прожигает душу мою, как стол.
 
 
И крутится страшное месиво,
Сердце сжимает и бьётся в висок.
Чем всё закончится? Знать если бы,
Как заглянуть бы вперёд, хоть в глазок?
 
 
Но нет. Здесь в глазок только вижу я
Лишь отраженье решётки в окне…
Замерла, вся сплющилась жизнь моя,
Плавится и прогорает в огне.
 
 
Сто девятнадцатая камера,
От угла двенадцатое окно.
Время спрессовалось и замерло
Для меня. Я за решеткой, в СИЗО.
 

Следователь и прокурор

 
Как бы забраться мне в душу,
И что в ней есть мне в укор,