Текст книги "Две неравные половины одной жизни. Книга первая"

Автор книги: Михаил Беглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Да, честно говоря, ни сестра, ни Андрей особо и не расспрашивали. Их больше интересовала работа бабушки в ВЧК. Но она на их вопросы не отвечала, молчала как партизан на допросе. Иногда, правда, «вбрасывала» кое-какую интересную информацию. Так, как-то она рассказала, что видела на Арбате голого Маяковского, который тогда увлекался то ли футуризмом, то ли имажинизмом и вместе со своими сотоварищами периодически устраивал то, что бабушка называла «шумными и неприличными выходками». Маяковский был кумиром Андрея, поэтому этот рассказ сильно поднял авторитет бабушки в его глазах. Тем не менее, в голове у него с детства сформировался ее четкий образ – строгой красивой девушки с зачесанными назад волосами, в военной фуражке, кожаной куртке и с маузером в огромной деревянной кобуре на боку. В отличие от легковерной мамы ее было провести не так легко, поэтому, собственно, они с сестрой ее немного и побаивались. Хотя, конечно, она их всех очень любила и своей показной строгостью лишь слегка компенсировала наивность мамы и безграничную доброту отца.

Отца Андрей не просто любил, но и, можно сказать, боготворил. Он был для него олицетворением мужской красоты, ума, мужественности и абсолютной порядочности. Наблюдая за отцом, он часто задавал себе два вопроса. Один – откуда в парне, выросшем в рязанской глубинке, которому приходилось зимой каждый день на лыжах ездить по 10 километров в школу, такая глубокая интеллигентность и мягкие благородные манеры. Война началась, когда ему еще не было и шестнадцати лет, но, подделав документы, он ушел добровольцем на фронт и попал в те самые лыжные батальоны или, как их еще называли, «батальоны смерти», потому что их всегда бросали в прорывы и закрывали самые опасные участки фронта. Андрей где-то прочитал, что почти 90 процентов молодых ребят из этих батальонов погибли. Лыжи давали им скорость передвижения, но во время атаки, напротив, лишали мобильности и потому делали легкой мишенью для вражеских пулеметчиков. И второй вопрос, который мучил Андрея. А что было бы, если бы немецкая мина тогда, в уже далеком 1944-ом, разорвалась на метр ближе или, наоборот, дальше, и тот осколок, который отец до конца своих дней носил в груди, попал прямо в сердце. И как бы сложилась судьба отца (и его Андрея), если бы хирург в полевом госпитале не пожалел молоденького красавца-офицера и все же ампутировал ему правую руку, почти в клочья разодранную осколками. Кто там, свыше, повелел ему остановить кровавый конвейер и долго возиться с отцовской рукой, вытащить все осколки и сшить ее по кускам?! Какой ангел-хранитель провел его отца через смертельное месиво той страшной войны, которую он закончил уже капитаном, заместителем начальника штаба полка?!

Отец не любил рассказывать о войне. Из нее, как решил Андрей, он вынес любовь к жизни и абсолютное нежелание командовать людьми. Видимо, тот, кому приходилось посылать других на смерть, не может и не хочет более решать судьбы других. И это нежелание управлять распространялось и на его собственных детей. «Пусть они сами решают», – эти слова можно было часто услышать в его разговорах с мамой, которая в силу естественных материнских чувств хотела бы от него большего вмешательства в дела детей.

А к моменту начала нашего повествования Владлен Иванович был одним из самых известных и популярных журналистов страны. Он часто выступал по телевизору, объездил с правительственными делегациям полмира, провожал Гагарина, а потом и Терешкову в космос, встречался и дружил с самыми известными и популярными в те годы деятелями науки и культуры. Не было ни одного крупного зарубежного политического деятеля, у которого он бы не взял интервью. Но при этом, повторюсь, сумел сохранить необычайную скромность, порядочность и честность. Он никогда не лукавил, не кривил душой, разговаривал с читателями и слушателями на простом, понятном им языке, за что его любили и уважали. Отец, безусловно, был частью системы, но никогда не стремился к сближению с ее верхушкой. Его не раз пытались «подтянуть» к работе «на самом верху», но всякий раз он мягко от этого уклонялся. Мама, да и друзья-знакомые были просто в шоке, когда в какой-то момент он категорически отказался занять приравненную к министерской должность. «Я – журналист. Моя работа – это писать. А администрирование – это совершенно не мое», – так коротко объяснял он свой отказ, в очередной раз давая понять, что не хочет и не может управлять судьбами людей. Но при этом никогда никому не отказывал в помощи и, если нужно было позвонить куда-нибудь «наверх» или попросить за кого-то, то он всегда готов был сделать это, если, конечно, считал этого человека достойным. При этом для себя он никогда ничего не просил, считая это абсолютно неприличным и неприемлемым.

Отец был для Андрея одновременно и божеством, и проклятием. Уж слишком высокой была та планка, которую тот выставил своим примером. К тому же еще подростком он убедил себя в том, что никогда не сможет стать таким же мудрым, как отец, да и – чего греха таить, – таким же красивым.

У Андрея было два возможных пути по жизни. Один – влиться в ряды «золотой молодежи», детей высокопоставленных чиновников и разных знаменитостей, чтобы беззаботно плыть по жизни, прикрываясь родительским авторитетом. Второй – попытаться все же доказать, что природа не всегда отдыхает на детях гениев, как иногда говорят, а доказать, что он не просто чей-то сын, а самостоятельная личность. «Да, я никогда не стану таким как он, но – это моя жизнь и я, как написал классик, должен прожить ее так, что не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, – решил Андрей. – Я никогда не смогу превзойти его, но по крайней мере я обязан соответствовать его уровню и как минимум не подвести его». Задача, которую он для себя поставил, оказалась даже труднее, чем он мог предположить. Уже в школе он понял, что как бы ни старался, все равно все сначала воспринимали его как сына того самого известного отца. «Делать нечего, – подумал он как-то, перефразируя старую поговорку. – Хочешь, не хочешь, а встречают по фамилии. Но провожать будут по уму. Надеюсь, что смогу доказать, что он у меня есть».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПУТИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ

Кто опоздал, как говорится, тот не успел. Только троица друзей решила вслед за другими сбежать из актового зала, как их перехватила завуч и попросила помочь поставить ряды с сиденьями на место. Так что пришлось еще немного потрудиться. Но, наконец, работа была закончена, и ребята выскочили в сквер перед школой.

– Свобода, вот она долгожданная свобода, – радостно закричал Петр, раскинув руки. Он набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул. Оказавшиеся рядом прохожие невольно обернулись на его крик, но сразу поняли, в чем дело, и, улыбнувшись, поспешили дальше по своим делам.

– Какая свобода?! О чем ты говоришь, – опустил Александр своего товарища с неба на землю. – Я тебя умоляю. Всего лишь переход из одной стадии несвободы в еще большую. Мы были свободными только в утробе матери, да и то в рамках того самого замкнутого пространства. А теперь, чем старше мы становимся, тем более несвободными мы будем.

– Чего-й то вдруг? – удивился Петр.

– Да потому что по жизни у нас с каждым годом появляется все больше обязанностей и ограничений. А необходимость их исполнения и есть несвобода, – пояснил Андрей. – В животе у матери ты находишься в четко очерченных границах. Они видны и понятны. А теперь их вроде нет, потому что глазами их не видно, но на самом деле они есть, причем даже гораздо более жесткие, чем были до рождения. И чем старше мы становимся, тем их больше.

– Ну, вы, блин, философы, – рассмеялся Петр. – Ладно. Давайте не будем о грустном. Лучше скажите, чем займемся.

– В какой исторической перспективе? – поинтересовался Андрей, которому пока не хотелось снимать маску этакого печального Чайльд-Гарольда.

– Да, сейчас, конечно, дуралей, – в отличие от друга Петр не скрывал своего прекрасного настроения.

Андрей достал из кармана пачку сигарет и закурил.

– Ты что делаешь? – испуганно попытался остановить его Петр. – Хоть бы за кусты отошел. Могут увидеть.

– И че? – засмеялся Андрей. – Мы же теперь – по твоей версии – свободные люди. Кто нам может что сказать! Предлагаю пойти погулять в сторону центра, а там посмотрим, куда ноги выведут.

Хвастаться, конечно, тут нечем, но Андрей пристрастился к сигаретам год назад. Действуя исключительно из благих побуждений, родители отправили его во время летних каникул чернорабочим в археологическую экспедицию, чтобы «городской мальчик из интеллигентной семьи» повзрослел, ума набрался, да и вообще поработал для разнообразия не только головой, но и руками. К тому же знакомый профессор-археолог, который и был начальником экспедиции, обещал присмотреть за «ребеночком». Экспедиция вела раскопки городища, где когда-то находилась «старая Рязань», которую татаро-монголы при наступлении полностью разрушили. Андрей был самым молодым в экспедиции, но поблажек никто ему не делал. Как все, спал в брезентовой палатке на голой земле, а днем под палящим солнцем долбил киркой и лопатой непаханую целину. Еду варили на кострах в котелках. Родители, скорее всего, мягко говоря, идеализировали «трудовой отдых» в экспедиции, а сам он потом не без гордости рассказывал друзьям, что «научился там всему плохому, чему можно было только научиться».

А что еще можно делать темными вечерами в безлюдной степи – пить, да курить. Дешевая водка и самогон, который можно было достать в соседней деревне, на душу не легли, но вот к сигаретам пристрастился, хотя в округе можно было купить только «Приму» Моршанской табачной фабрики, которую набивали поистине термоядерным табаком. Ничего хуже в стране тогда не выпускалось. Естественно, от родителей эту пагубную привычку он тщательно скрывал, что под прикрытием вечно дымящей бабушки было сделать не так уж и трудно. Смог даже отболтаться, когда как-то у него в кармане нашли пачку сигарет – наивная мама поверила, что это не его, а просто ребята попросили придержать.

– Эй, вы куда?! Я с вами, – не успели ребята отойти и на пару шагов, как их остановил голос Нади.

– Здравствуй, сказка, Новый год, – слегка ошалев от появления девушки, съехидничал Александр. – Вот только тебя нам для полного счастья и не хватало.

– Да, можем мы хотим на «троих» сообразить, – поддержал его Петр.

– Не волнуйтесь, много не выпью. Зато будет, кому вас потом по домам разводить. Вы же еще те выпивохи – от одного запаха дуреете, – язвительные реплики парней не смогли охладить пыл девушки. – Так что почтете еще за счастье, что я с вами пойду.

Надежда, как выяснится позже, как в воду глядела.

– Нет, мужики, с ней спорить, что против ветра писать. Беспонтово. Раз решила идти с нами, то с этим придется смириться. Точно вам говорю. Уж я– то знаю, – хихикнул Андрей.

– А тебе, милый, лучше вообще помолчать, – отпарировала его выпад девушка. При этом слово «милый» прозвучало у нее как-то очень ехидно.

Так что свой путь они продолжили уже вчетвером. За разговорами, шутками-прибаутками, они дошли до Калининского проспекта или, как его чаще всего называли в народе, Нового Арбата. Каждый раз, когда Андрей оказывался в этом районе, у него портилось настроение. Ему было чуть больше десяти лет, когда прокладывали этот проспект, чтобы черным лимузинами было удобнее и быстрее проезжать из Кремля на Кутузовку и дальше на Рублевку, где находились дачи членов правительства и высоких партийных начальников. А для этого пришлось разрушить один из, быть может, самых уютных старомосковских районов. Его по названию площади, которая находилась в самом центре, романтично называли «Собачьей площадкой». Даже у Сталина в свое время не поднялась рука нанести этот смертельный удар по самому сердцу Москвы, и он довольствовался проездом по Старому Арбату, либо же, по ходившим в народе слухам, секретной веткой метро, которая вела от самого Кремля до так называемой Ближней дачи на Волынском шоссе.

Андрей всегда считал, что этот район называется «Собачьей площадкой» за обилие небольших уютных садиков около относительно невысоких так называемых «доходных домов», в которых снимали когда-то квартиры многие знаменитости прошлых лет. Уже позже их превратили в классические московские «коммуналки». А в этих садиках было очень удобно выгуливать домашних питомцев. На самом деле, как он позже где-то прочитал, оказывается давным-давно – в XVII веке – в этом районе находились придворные псарни, где держали собак для царской охоты. Отсюда и пошло название района – «Собачья площадка».

Поначалу ребята из окрестных мест восприняли прокладку нового проспекта как некий праздник – это же так круто, когда что-то ломают. Но когда Андрей с друзьями из его двора первый раз прибежал посмотреть, как сносят дома, то его настроение быстро поменялось. У ограждавшего «стройку» забора собралось много людей. Они стояли, молча, с необычайно грустным выражением лица, будто на похоронах. А у многих старушек по щекам текли слезы, будто они навсегда прощались с кем-то или чем-то очень им близким. А, может быть, и вообще с какой-то иной, только им известной прежней жизнью.

Удар огромного металлического шара, и вот рушится первая стена, обнажая останки чей-то квартиры – полинявшие от времени обои, следы от картин или фотографий на стенах, какая-то брошенная старыми хозяевами мебель. Еще один удар – и чья-то жизнь исчезает в кирпичной пыли, сквозь которую на всеобщее обозрение появляется, будто фотография в проявители, другая квартира, другая жизнь. От каждого удара крана люди вздрагивали, будто от удара током. А бездушные бульдозеры методично сгребали останки этой чей-то порушенной жизни в кучи. Их потом грузили на грузовики и куда-то увозили, но явно не на кладбище.

Дети все же всегда остаются детьми, даже в самые трагические моменты. Андрей прекрасно помнил, как они с ребятами придумали целое приключение на этих развалинах, вбив себе в голову, что в старых домах обязательно должен быть «буржуйский клад», а, может даже, и не один. Скрываясь от сторожей, они лазали по горам битого кирпича в поисках «золота и брильянтов», представляя себя, то ли героями пиратских романов, то ли бессмертного романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Драгоценностей они, естественно, не нашли, хотя было разбито в кровь немало коленей и локтей. Зато их добычей стало немало раритетов типа латунных дверных ручек и петель, огромных железных утюгов и еще каких-то штуковин, предназначение которых Андрею было неведомо. Он, естественно, притащил все это богатство домой и долго еще слушал недовольное ворчание бабушки, которой приходилось во время уборки перетаскивать тяжеленный мешок с места на место. Потом при переезде на новую квартиру он куда-то исчез – Андрей подозревал, что его исподтишка выкинули вместе с другим ненужным барахлом, о чем сожалел и по сей день.

Потом вместо прежних уютных домов на проспекте воздвигли безликие и бездушные, если не сказать уродливые, бетонные башни, которые считались тогда чуть ли не венцом архитектурной мысли. От них веяло могильным холодом, да и внутри они оказались тоже очень холодными – тонкие стены не держали тепло, которое уходило сквозь дырявые стыки бетонных панелей. К тому же по совершенно непонятным причинам какой-то умник из архитекторов опустил потолки в комнатах так низко, что они давили на головы даже относительно не очень высоких людей. Андрей часто бывал в одной из этих башен, поскольку там жила его преподавательница английского языка. Так что он на самом себе ощутил все прелести жизни в этих коробках.

Кстати, на следующий день его ждало очередное и на этот раз последнее занятие. Юношу просто передернуло, когда он вспомнил об этом.

Во-первых, он считал эти занятия пустой тратой времени и денег. С английским у него было все и так хорошо: как тогда писали в анкетах, «английский – свободно», то есть мог говорить и читать почти как на русском. Спасибо школе и родителям. Но эта преподавательница работала именно в том институте, куда планировалось его поступление, поэтому смысл уроков был не столько в том, чтобы чему-то научить, а, чтобы обеспечить «благоприятное отношение» к нему во время вступительных экзаменов. Конечно, преподаватели очень сильно рисковали, когда за деньги брались «подтянуть» кого-то к экзаменам, попасть к ним было можно только по рекомендации, но деньги были нужны всем – на одну зарплату пусть даже и элитарного ВУЗа не проживешь. Так что этот подпольный «бизнес», как это, наверняка, назвали бы в загнивающем Западе, процветал.

Во-вторых, его просто бесила прыщавая дочка преподавательницы. Она была примерно одного с ним возраста. Мамаша ставила ее в пару с ним во время занятий для отработки диалогов, а та использовала каждую возможность, чтобы ущипнуть парня под столом или залезть куда-нибудь своей ступней. А самое противное происходило в прихожей, когда ее отправляли проводить гостя. Она каждый раз лезла целоваться или хватала его руку и пыталась прижимать ее к своей чахлой груди. Девушка не нравилась парню на физиологическом уровне, а от ее сексуальной озабоченности его просто тошнило.

– Смотрите, церковь реставрируют, – голос Нади вывел Андрея из транса, в который его завели эти раздумья.

И действительно небольшую церковь в самом начале проспекта окружали сколоченные из досок леса, которые вели наверх к самой колокольне.

– Ты думаешь, о чем я думаю? – хитровато поинтересовался Петр у Андрея.

– А почему бы и нет! – ответил тот.

Ребята давно уже хотели куда-нибудь присесть, чтобы поговорить, но денег на кафе не было, народу на улице было как никогда много, а уединенного местечка никак не удавалось найти.

– Ты как, не возражаешь? – поинтересовались друзья у Александра.

– Да мне по фигу, – засмеялся тот.

– Вы что такое задумали? – запаниковала Надежда. – Когда я вижу эти ваши хитрожопые улыбки, мне всегда становится не по себе.

– Не боись, – успокоил ее Андрей. – Ты вообще можешь внизу остаться. Будешь на стреме стоять.

– Да, прям щас, нашли дурочку, – девушка, наконец, поняла, что хотят сделать друзья.

– А мы и не искали. Сама прибилась, – не очень удачно пошутил Андрей, за что тут же получил достаточно сильный удар ладонью по загривку.

Попасть во двор друзьям не составило труда, а вот подъем наверх по грубо сколоченной лестнице оказался гораздо труднее и опаснее, чем они себе представляли. Особенно нелегко карабкаться по ступеням было Надежде – очень мешала узкая до колен юбка. Но девушка решительно подтянула ее повыше, обнажив свои стройные молодые ноги.

– Одно движение руки – и платье превращается, платье превращается в… супермини юбку, – перефразировала она известную цитату из популярного фильма Гайдая, кокетливо повертевшись перед друзьям.

– Ну, как?

– Обалдеть, – почти хором ответили они и наперебой стали предлагать ей свою помощь в подъеме по лестнице. В том смысле, чтобы подталкивать сзади.

– Размечтались, – Надежда решительно на корню пресекла их игривый тон. – Разговорчики в строю. Вы все идете впереди, а я за вами.

С трудом и почти без жертв, – если не считать порванных чулок Надежды, – ребятам все же удалось добраться до самой верхней площадки.

– Ох, красота-то какая! Лепота! – восхищенно процитировал далекий в обычной жизни от сантиментов Александр слова Ивана Грозного из только что вышедшего на экраны еще одного фильма Гайдая.

И действительно с колокольни открывался ошеломительный вид на Москву – златоглавый Кремль, блестевшая в лучах закатного солнца Москва-река, сталинские высотки и бесконечные ряды уходивших в самый горизонт крыш.

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины;

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Пафосно продекламировал Андрей известные пушкинские строки.

– И где ты тут снег узрел? Тоже мне «вскормленный в неволе орел молодой»! – опустил Петр друг с небес на землю.

– Ну, это я так образно. Стоим мы сейчас на крыше мира…

– С которой нам потом еще вниз спускаться, – недовольно пробурчал Александр.

– Вечно ты, Сашка, все опошляешь. Зачем же так приземлено! Вот вправду, ребята, а что с нами дальше будет. Где наших «дум высокое стремленье»? – Андрей никак не мог выйти из поэтического образа.

– Каких дум, какое стремленье! – Александр тоже продолжал гнуть свою линию. – Боюсь, что нас, цитируя того же Александра Сергеевича, ждет только «скорбный труд». К тому же, как мы уже выяснили около школы, одни «тяжкие оковы» пали, но свобода совсем даже не ждет принять нас «радостно у входа».

– Ну, тебя в…, – начал, было, говорить Андрей, но, вспомнив про присутствие Нади, почти вовремя остановился. – Хотя в чем-то ты, быть может, и прав. Наверное, мы родились не в то время, хотя место меня в целом вполне устраивает. Наша будущая жизнь скучна и где-то предсказуема. Поступим в институты, закончим их, будем каждый день ходить на работу, женимся, наверное, пойдут дети. Дурных привычек у нас особых нет и, надеюсь, не появятся, так что, если не сопьемся, то будем делать карьеру, писать диссертации, продвигаться по службе и т.д. и т.п. Исходя из опыта предыдущих поколений, можно по годам все расписать – когда, кто, куда, как. Нет, конечно, какие-то сюрпризы неизбежны, но опять же в рамках предопределенного. Родились бы мы хотя бы в прошлом веке – вот тогда было весело и непредсказуемо – поэзия, войны, интриги, адюльтер. Или хотя бы в начале 20-го – первые автомобили, самолеты, войны опять же. Сашка, вот ты как технарь скажи – что нового вы еще можете придумать? В космос уже летаем, ядерные реакторы строим, самолеты привычнее поездов стали. Все, финита ля комедия. Человечество в тупике. Улучшать, конечно, можно, – да хотя бы те же телефоны, чтоб вместо диска кнопки были. А нового уже ничего придумать нельзя.

– Опять завел свою любимую песню, – прервала его поток сознания Надежда. – У тебя явно болезнь – умственная дальнозоркость называется. Пытаешься разглядеть, что где-то там впереди будет, а того, что у тебя под носом, не видишь. На самом деле все гораздо проще. Знаешь, зачем каждое новое поколение на свет божий появляется? А я тебе скажу зачем, – чтобы сделать наш мир лучше, кто как может, для следующих поколений. И совсем необязательно придумывать или изобретать что-то новое – тем более, что люди, если вдуматься, уже давно ничего нового не изобретают. А все так называемое новое – это действительно лишь улучшение старого, уже существовавшего ранее. Так что, если наше поколение сможет хотя бы что-то улучшить, – это уже немало. Лишь бы не испортили. Понятно объясняю?

– Устами женщины глаголет истина, – быстро поддержал Александр слова Надежды, пока двое других ошалело на нее смотрели, обалдев от столь непривычно длинной тирады девушки.

– И кто из вас как собирается это делать? – к Андрею, наконец, вернулось сознание и, вопреки обыкновению, он даже не стал спорить с подругой. – Сашка, ты вот уже окончательно определился, куда будешь поступать?

– Хотел бы на Мехмат МГУ, но боюсь, что не прокатит, – не без грусти ответил тот.

– Почему же не прокатит?! – удивился Андрей. – Ты у нас лучший технарь не только в классе и в школе, да и в районе. С социальным происхождением у тебя все в порядке – папа – кандидат технических наук, мама – служащая, бухгалтер, по-моему.

– Видишь ли, «пятый пункт» еще никто не отменял, а евреев сейчас в такие ВУЗы не очень-то любят принимать, – объяснил Александр.

– Не понимаю, а ты тут причем? – не мог успокоиться Андрей. – Ты же русский!? И вообще, причем здесь, еврей – не еврей.

– По паспорту – да, а по матери – нет. Я не перестаю тебе удивляться – живешь в каком-то своем мире, который не всегда пересекается с реальным, – Александру эта тема явно была не очень приятна. – Можно подумать, что ты первый раз слышишь про «пятый пункт».

– Слышать-то слышал, но как-то никогда не придавал значения. Тем более, по отношению к нам всем. Какая на фиг разница, какой мы национальности – русские, евреи или татары. Главное, что мы за люди.

– Тогда я тебя совсем добью, – вклинилась в разговор Надежда. – Могу раскрыть тебе страшную тайну – я тоже еврейка.

– Да, а так с виду и не скажешь, хотя иногда что-то проскальзывает. – Андрей уже спокойно воспринял эту неожиданную новость. – Охренеть можно с вами, – почти десять лет живем рука об руку, а тут напоследок выясняется who is кто. Могли бы и раньше сказать – у меня был бы дополнительный предмет для гордости: мой лучший друг – еврей и первая, как бы это мягко сказать, подруга из тех же. А то живешь как-то грустно и однообразно – вокруг все русские, да русские…

– Мог бы и не смягчать – я бы не обиделась, – попыталась перевести разговор на более шутливый тон Надежда. – А насчет твоего вымышленного мира Сашка прав. В нашем классе чистокровных русских в лучшем случае на одну треть наберется, а так кого только нет – и татары, и украинцы, и всякие другие.

Андрей все никак не мог успокоиться:

– И что из этого? Разве мы плохо все эти годы жили? Разве кто-нибудь когда-нибудь об этом говорил? И вообще разве русские и украинцы – это не одно и тоже? Разве все мы не принадлежим к одной расе – человеческой?! Петька, а ты-то хоть не еврей?

– Это сложный вопрос, – засмеялся тот. – У нас в роду столько всего намешано, но все же, думаю, не еврей, скорее, мордва или татарин, – смотря как посчитать.

– Блин, заинтриговали, – Андрей возбудился не по-детски. – Надо будет дома все же поподробнее расспросить про наших предков. Так-то вроде мы из рязанских мужиков по отцу, а по бабушке так вообще из волжских купцов. Даже один церковный староста был – только это очень большой секрет. Вы это никому не говорите, не надо портить миф о нашем пролетарском происхождении. Потом, правда, поляк какой-то затесался. А, как говорят, почеши поляка – найдешь еврея. Короче, дело ясное, что дело темное, надо разобраться. Никакой веры этим нашим предкам.

– Петька, а ты-то как, что решил все же? – Надежда вернула разговор в прежнее русло.

– Вы же сами все прекрасно знаете – карьеры ученого мне не сделать, я не как наш Сашка, гуманитарий из меня тоже никакой. Короче, ни рыба, ни мясо. Надо и дальше двигать по общественной линии, но для этого корочка о высшем образовании тоже нужна. Пойду, наверное, в Плехановку, а потом, если все сложится, в Академию общественных наук, – Петька смотрел на жизнь трезво. – Как-то вот так. Короче, надо держаться поближе к нашей руководящей и направляющей. Авось, куда-нибудь, да вынесет.

– Откровенно. Пройдет время, и мы еще будем гордиться, что сидели за одной партой с Генеральным секретарем ЦК КПСС, – съехидничал Андрей.

– Не дай бог так высоко залетать. Нам хватит и просто друга – члена Политбюро. Нас-то тогда не забудешь? – поинтересовался Александр.

– Да куда же я от вас денусь, – рассмеялся Петр и поскорее переключил разговор на Андрея:

– Ты-то, наконец, выбрал, куда пойдешь, или все по-прежнему разрываешься между семейным долгом и зовом души?

– Разрываюсь, – признался Андрей. – Хотя боюсь, что внутренне готов уже сдаться родительскому напору и продолжить семейные традиции. Дед был журналистом, отец, да и сестра уже заканчивает факультет журналистики. Вы же понимаете, какая у меня в семье была всегда атмосфера, какие люди приходили в гости – и все в основном этой профессии. Конечно, актерство всегда влекло, да и сейчас еще до конца от этой мысли не могу избавиться и по ночам часто думаю, может все же попробовать на актерский факультет ВГИКА. Но, кто сказал, что из меня получится актер и есть ли вообще у меня талант? Да никто. А все эти наши школьные спектакли – это же так, любительщина…

– Но ты, правда, очень хорошо играешь и вообще прекрасно смотришься на сцене, – попыталась поддержать друга Надежда.

– Не дури ему голову, – Александр был другого мнения. – Если ты растешь на грядке с огурцами, то помидора из тебя никак не получится – корни не дадут.

– Еще бы ты сказала, что я – бездарность, – отмахнулся от девушки Андрей. – Знаешь, это как маленького мальчика ставят на стул и заставляют стихи читать, а потом все умиляются: «Ах, какой талантливый ребенок!». А он, дурашка, верит…

– А что ты, собственно, сопротивляешься, – удивился Петр. – Тебе же легче будет. И фамилия отца поможет, да и он сам поддержит, подтолкнет, если понадобится. Династия журналистов – звучит красиво.

– Во-первых, династии у нас бывают только у шахтеров или плотников, например. А у интеллигенции династии не бывает. Во-вторых, есть профессии, где фамилия, быть может, и помогает, но не в журналистике – либо ты умеешь писать и потому можешь таковым быть, либо ты никто. Так, просто чей-то сын, – пояснил Андрей. – Конечно, если лечь на дно лодки и плыть по течению, то, конечно. Но это не мой случай. Вы что не понимаете, что мне придется не только доказывать, что я чего-то могу в своей профессии, но и что это могу как я сам, а не как чей-то там сын. То есть передо мной будет стоять задача вдвойне сложная. Нет, сложностей я не боюсь. Это, кстати сказать, единственное, что примиряет меня с мыслью о том, что придется все же пойти в журналистику. Мозг человека – штука легко программируемая, надо просто его правильно настроить.

– Кстати, девушка, а вы что у нас молчите? А какие ваши творческие планы? – Петр сделал вид, будто протягивает ей микрофон.

– У меня задачи попроще. Закончить медицинский и выйти за одного из вас замуж, – последовал быстрый ответ.

Александр и Петр сочувствующе посмотрели на Андрея.

– Не факт, – перехватила их взгляды Надежда.

– Это что, угроза? – поинтересовался Александр, который, кстати сказать, тоже «неровно дышал» к Надежде, но старался это тщательно скрывать, когда стало понятно, что она предпочла Андрей.

– Нет, предупреждение, – засмеялась девушка.

– Господа товарищи, а может мы перепрограммируем свой мозг в направление того, чтобы выпить по стаканчику вина? – поинтересовался Петр. – Мы что зря сюда лезли…

Он начал доставать из-за пазухи припасенную бутылку, но тут их идиллию нарушил раздававшийся снизу громкий мат и треск ломающихся досок. А еще через пару минут в проеме появилась голова в милицейской фуражке, а затем вся дородная фигура сержанта милиции.

– Товарищ сержант, вы бы все же выбирали выражения – у нас тут девушка, – пристыдил его Александр. – Да, судя по всему, нашей милиции нормы ГТО сдавать не приходится.

Сержант стоял, согнувшись, оперевшись руками в собственные колени, пытаясь поймать сбившееся за время подъема наверх дыхание. Поэтому ответить сразу он не смог, но когда все же сознание понемногу стало к нему возвращаться, то произнес длинную тираду, из которой к высокому стилю литературной речи можно было условно отнести не более трех слов: Я, сержант Петренко и вас. Впрочем, общий смысл всего им сказанного был и так понятен.