Текст книги "Банный вор"

Автор книги: Михаил Башкиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Башкиров Михаил
Банный вор

МИХАИЛ БАШКИРОВ

БАННЫЙ ВОР

Вор последние три года работал сторожем в конторе.

Гонял чаи, штудировал детективы, а под утро дремал на широком столе, отодвинув в сторону разбитые арифмометры.

Сегодня, в среду, досыта отоспавшись после очередного дежурства, он поехал в центральную баню. Пробив талон компостером, уставился в окно трамвая. От утреннего снега не осталось и следа, только кое-где у заборов да под старыми тополями белели робкие полоски. Солнце успело высушить крыши.

Когда трамвай с визгом завернул и стал приближаться к институту, вор закрыл глаза. Ему не хотелось видеть эти бледные стены, где он проторчал после окончания биофака целых пять лет.

На остановке "Центральный рынок" он сошел, купил стакан орехов, проверил в кармане отмычку.

Через пятнадцать минут вор уже разделся в дальней кабинке и, держа в одной руке таз, а в другой – мешочек с мочалкой и шампунем, отправился в моечную. Возле отпотевших дверей стояла банщица и размашисто водила шваброй по мокрому полу. Это была тетя Зина.

– Да откроете вы мне двенадцатую или нет? – крикнул кто-то визгливо. – Полчаса жду!

– Сейчас, – тетя Зина прислонила швабру к стене и, выловив из кармана драного халата крючок, прошлепала мимо.

Вор посмотрел ей вслед, улыбнулся, перехватил таз в другую руку и дернул дверь на себя.

В моечной было просторно, гулко и безлюдно. На ближней скамье толстый старик мылил голову. Двое стояли возле кранов. Пацан махал руками под душем.

Скоро начнут подходить... Вначале потянутся заводские... Сегодня у них зарплата...

Вор забрался в парной на самый верх, открыл вентиль на полную. Он любил париться, и, наверное, с этого все и началось...

Однажды... Как это было давно... Грустно вспомнить... В общем, пришел, как обычно, в баню, сунул портфель в кабинку, расстегнул плащ – и тут на вешалке заметил часы. Позолоченные, на массивном браслете. Нет, он не сцапал их, подумал, вдруг хозяин спохватится. Когда вернулся – часы продолжали висеть... Не оставлять же их...

Вор завернул вентиль. По ступенькам поднялся мужик в вязаной шапочке, махнул ядреным веником, но тут же пригнулся и ворча спустился вниз.

С потолка срывались горячие увесистые капли.

Мужик потоптался у дверей, потряхивая веником, и снова залез наверх. Темные березовые листья щелкали и трещали, охаживая спину.

Прогревшись, вор ополоснул лицо холодной водой прямо из-под крана и пошел отдыхать к своей кабинке.

– Мать, открой, пожалуйста, – сказал он, когда тетя Зина протащила рядом с его резиновым ковриком швабру – тряпка оставляла на кафеле широкий след. – Курить хочется – умираю...

Тетя Зина сильно, с нажимом, раз-другой безуспешно провернула крючком в скважине, но вот, наконец, язычок, лязгнув, освободил дверцу.

– Угости сигареткой...

Вор тщательно вытер пальцы о полотенце, достал пачку сигарет, газовую зажигалку.

Когда тетя Зина зашлепала к очередному клиенту, вор большим пальцем вдавил язычок замка вовнутрь и заклинил его там. Теперь дверца открывалась без усилий и тихо.

Здесь, в углу, почти все номера были свободны – тазы лежали сверху цинковыми касками. Оставалось ждать...

После второго захода в парную он заметил, что две кабинки слева от него заняты. Из-под одной торчали грязные "кирзухи". Это, наверное, тот пьяненький, который пытался отобрать веник у мужика в шапочке. По виду работяга. Наверное, поддали во время обеда и рванули через забор.

Вор огляделся, прислушался, достал отмычку, шагнул к нужной дверце, натренированным движением рук проверил карманы и, спрятав засаленный бумажник к себе в куртку, вернулся в моечную. Навстречу ему попались трое парней с полной сеткой пива. Они устроились в том же углу, основательно и надолго.

Успел...

Вор намылил голову, окатился водой, не торопясь, вразвалку пошел одеваться.

Тетя Зина открыла ему кабинку.

Парни травили анекдоты...

Через полчаса вор был дома. Он сидел в мягком кресле и потягивал через соломинку мандариновый сок. Бумажник лежал на столе. Но вор не торопился – как приятно щекотать нервы, почти как в лотерее... Бумажник казался ему то значительным и пухлым, то, наоборот, чрезвычайно гадким и тощим...

В дверь позвонили. Вор аккуратно накрыл бумажник газетой.

– Одолжите мне ваши хрустальные рюмочки, – затарахтела соседка. Представляете, у моего благоверного юбилей... А мне ваши рюмочки без ума понравились еще с того раза, помните, когда вы затащили нас...

– Какой разговор, Елизавета Михайловна!

– Да вы не беспокойтесь... Все будут целехоньки...

– А я, Елизавета Михайловна, опять в Спортлото четыре номера угадал.

– Ох, и везунчик! С вас причитается...

Вор составил рюмки на маленький расписной поднос и вручил соседке.

– Дура, – сказал он, захлопнув дверь. – Хоть бы на юбилей пригласила.

Скомкал газету, швырнул на пол и, вывернув бумажник, стал трясти его на столом.

Сотенная... Червонец... Трояк... Профсоюзная книжка... Еще червонец... Фотография губастой бабы...

Он порвал книжку и фотографию, упаковал клочки вместе с бумажником в газету, заклеил сверток изолентой и отнес на кухню в ведро. Затем достал из ящика стола папку и на схеме городских бань поставил красным карандашом плюс. В толстую тетрадь вписал сегодняшний приход. Полсотни на облигацию, а остальное можно прокутить...

Вор допил сок и, встав на стул, полез на шкаф за пластинками. Хотелось чего-нибудь серьезного. Наугад выдернул пакет из середины. Шопен. Вальсы и экспромты.

Поставив свой любимый вальс, завалился на тахту – и вдруг под нарастающий всплеск фортепиано отчетливо вспомнил свою первую попытку. Чужая кабинка упорно не открывалась, и было ужасно неудобно голому шарить по карманам...

Вечером вор приоделся, купил бутылку самого дорогого коньяка, поймал такси и поехал к другу на окраину.

Дверь открыл сам Серега. Его солидный живот выпирал из линялой майки, в руке он держал вилку с надкусанной сосиской и что-то пытался сказать маслянистыми губами.

– Давненько я к тебе не заглядывал, – вор шутливо ткнул пальцем в живот друга. – Наращиваем капитал?..

– Проходи, – Серега откусил сосиску и попятился в комнату.

Вор запнулся о детский велосипед, перешагнул облезлые шлепанцы, сорвал с бутылки хрустящую бумагу.

– На, держи, – он отдал другу коньяк и бумажный комок, похожий на мятый снег. – Ты что, один?

– Армянский, пять звездочек, позвольте... Жену вытурил с пацаном к теще... Не дают работать, хоть сдохни... Завал... Хотел ночь посидеть...

– Соскучился я по тебе, честное слово. Хотя мы в последний раз крепко повздорили. Сам виноват, каюсь. Не надо было тебе говорить про бани...

– Раздевайся, ужинать будем... А ловко ты меня разыграл тогда. Я же, дурак, тебе на слово поверил, вот и психанул малость... Забыл, что ты у нас еще тот сочинитель...

В комнате, куда они через полчаса перешли из кухни, были сплошь книги. Число их заметно возросло. Теперь они лежали стопками на полу, возле продавленной раскладушки, возле ветхого письменного стола, на подоконнике.

Серега поставил бутылку на стол, торопливо раздвинул пухлые папки.

– Когда, интересно, ты успеешь все прочитать? – вор приткнул на крй стола блюдце с нарезанным лимоном.

– Да, времени не хватает... Но ничего, уйду на пенсию – отыграюсь. Если, конечно, раньше не загнусь... Хотя, дружище, книги дома великая и незаменимая вещь... На днях мне такой втык дали в управлении – еле отдышался, а приполз в конуру, открыл наугад Сенеку, прочитал строчку-другую – и душа возрадовалась...

– Не нравится мне эта мода на древних – подумаешь, мудрецы были, – вор сел на единственный стул и разлил коньяк по щербатым бокалам. Вот я в основом детективы читаю... Во-первых, увлекательно и полезно, во-вторых, толкнуть можно по приличной цене, впрочем, и мне они достаются недешево.

– Сам же, было время, с Гомером носился... Илиада! Илиада! Спасибо, что меня заставил ее одолеть...

– Давай лучше выпьем за высшую мудрость жизни, которую никто еще не постиг.

– Собирался поработать... – Серега обхватил бокал пятерней.

Вор заметил в глубине рта почерневшие пломбы, отвернулся и взял двумя пальцами прозрачный ломтик с блюдца.

– Ты бы хоть объяснил толком, зачем прошлый раз вора из себя разыгрывал? В образ, наверно, вживался... Говорил же Флобер: "Мадам Бовари – это я"...

– Хочешь начистоту? Тогда не перебивай, наберись терпения, и, пожалуйста, без благородного гнева...

– Валяй!

– Ты думаешь, я так сразу и полез на рожон? Нет... Полгода все городские бани изучал, присматривался, соображал, и такую систему разработал – до сих пор приятно... Главное в этом деле – не примелькаться... Теперь представь: на данный момент имеется у нас десять бань; если я буду проворачивать дельце раз в десять дней, то в каждой из бань побываю не чаще, чем раз в три месяца, а если учесть, что в одной и той же бане я стараюсь не повторять методы хотя бы в течение полугода, то ясно, что даже у самого проницательного человека не возникнет мысль, что это действует кто-то один...

– Целая наука!

– Хотя бы и так... Но одной теории мало... Вначале рисковал напропалую, но потом чуть разок не попался... Смейся... Сейчас еще смешнее будет... Везло мне в первое время страшно, и вместо того, чтобы пользоваться проверенными способами, я стал рисковые штуки выкидывать... И вот пошел я как-то делать "маскарад"... Пристроился к типу, который сложением под меня, и сопровождаю. Тип этот – в парилку, а я ему подсовываю свой таз и жду, когда он вернется и голову мылить начнет... В этот момент времени достаточно, чтобы махнуть ручкой и оставить пижону свои десятирублевые штаны и драную куртку... Все шло по плану, и только мне банщица открыла его кабинку, как вылетает он сам, весь в мыле и размахивает моим тазом... Благо напялить ничего не успел, ждал, когда банщица отвалит... Говорю, извините, тазики перепутал, упарился...

– Я всегда верил в твой талант, – Серега перестал ходить по комнате и сотрясать стеклины полок. – Помнишь, твой рассказ в университетской газете тиснули, и вся группа носилась с ним, как стая растревоженных обезьян... А сейчас ты похлеще насочинял... Ничего, не стесняйся, дуй дальше, проверяй на мне сцены своего романа! Я и сам догадывался, что ты над чем-то грандиозным работаешь... А недавно встретил девицу из вашего института, курносенькая такая, ты за ней еще малость ухлестывал, – так она сказала, что ни для кого не тайна, что ты в сторожа пошел, чтобы толстенный роман выдать... Она, кстати, развестись успела...

– Оптимист неисправимый! Надеюсь, всплакнешь, когда меня разъяренные граждане тазами забьют... А теперь бывай... Не буду мешать...

Прошло десять дней. По расписанию вору надо было сделать заход в Ивановскую баню, но вместо этого он стал бесцельно метаться по улицам. Шел быстрым шагом, глядя прямо перед собой и никого не замечая. Он теперь часто ходил так. Его раздражали наплывающие лица людей.

У каменной арки свернул во двор, остановился у гаража и стал смотреть, задрав голову, на перекрестье проводов, за которыми парила шиферная крыша с высокой кирпичной трубой. Бывало раньше, еще студентом, он мог до бесконечности шляться по городу и, наткнувшись на фонарь в сплетении веток, похожий на погружающегося водолаза, или заметив ржавый остаток водосточной трубы, украшенный затейливым узором, торчать перед ними, пока не закоченеют руки и не замерзнут ноги...

А теперь за минуту все надоело, и непонятно, для чего здесь эта нелепая труба с вонючим дымом и ее обвалившиеся кирпичи.

Выйдя на улицу, прорезав толпу, вор на развилке замялся, как бы не зная, в какую сторону податься, – тут чьи-то руки легли ему на плечи. Он замер, боясь шелохнуться, и медленно оглянулся.

– Ленчик! Сколько лет, сколько зим! А я слыхал, ты обратно в Тамбов умотала!

– Да сына отвезла – Толика. На время, конечно. Вот найду квартиру... – Она поправила съехавшую на лоб шапку. – Ах, какой ты стал важный, серьезный, одет с иголочки. Чем хоть занимаешься?

– Ворую помаленьку...

– Значит, увлекся плагиатом?.. Хорошее дело... Вон Шекспира возьми или Стендаля...

– Развелась, говорят, со своим-то?

– Еще в прошлом году. Надоел хуже горькой редьки...

– Ясно... А чего мы с тобой торчим посреди улицы?.. Может, зайдем куда?

– Сто лет в кафе не была. Пломбир с вишневым вареньем, коктейль "Айсберг"... Помнишь?..

– Я, Ленчик, ничего не забыл...

– Хотя в кафе неудобно. На мне такое замурзанное платье, а рядом с таким джентльменом, как ты, буду выглядеть как мокрая курица...

– Тогда, может, ко мне? Шикарная отдельная квартира... Бабка-то моя преставилась, как раз когда я из института ушел... А так бы квартиры не дождался, вон ты сколько лет на очереди – а толку... Посидим, музыку послушаем, у меня центр высшего класса, пласты мощные...

– Знаешь, сегодня не могу. Совсем забыла. Через полчаса мне надо быть в бухгалтерии. Что-то с пособием задержка...

– Проводить?

– Если тебе... – она не докончила, взяла его под руку, и они молча завернули за угол. В конце улицы мелькнул трамвай, но до него было еще два квартала. Там, за линией, рядом со старой каланчой, – институт.

– Дальше не надо, – они остановились у булочной, напротив института. – Наши могут заметить, разговоры пойдут... Счастливо...

Он махнул рукой, сдернув перчатку, и стоял до тех пор, пока она не скрылась за стеклянными дверями, так ни разу и не обернувшись...

Дома вор достал из холодильника бутылку пива, но тут же сунул ее обратно и уставился в окно.

Потемнело. Снег нехотя, вяло сыпал с неба на грязные тротуары, проходя сквозь черные кроны тополей, как через сито.

Вор оглянулся. Ему вдруг почудилось, что вот сейчас непременно высунется бабка, которую он терпеть не мог за скупость и постоянное нытье, и, тряся взъерошенной сединой, начнет вопрошать, как он посмел выкинуть плюшевый диван, хромую тумбочку и ее любимый круглый стол.

Включил свет. За окном перестал мелькать снег, и только огни трамваев да машин проплывали неясными пятнами.

Прижавшись лбом к холодной стеклине, он думал, что мать его все больше становится похожей на бабку, и хотя постоянно красит волосы и делает модные прически, взъерошенность так и прет из нее, а за копейку придушит кого угодно... Несладко с ней астроному, ой, несладко...

В комнате вор включил розовый торшер возле тахты, верхнюю матовую люстру и яркую настольную лампу. Достал из-за шкафа портативную машинку, которую купил еще с первой премии в институте, сходил в ванную за тряпкой, обтер с футляра пыль.

Зарядив лист, долго сидел, откинувшись на стуле, а потом решительно начал молотить одним пальцем по клавишам:

"Серега, ты дурак. Не видишь дальше своего носа. Тянешь смирно лямку и делаешь вид, что счастлив. Дурак! Скотина! Олух! Все вы дураки, все до одного!!!!!!"

На душе полегчало. Выдернув бумагу, безжалостно скомкал ее, захлопнул футляр и отнес машинку на место, до будущих времен.

Разложил на столе пачку облигаций с переписанными на картонку номерами, толстую тетрадь, сберкнижку. Поставил с правой стороны карманный калькулятор и стал смотреть, как выскакивают на табло шустрые зеленоватые цифры, собираясь в длинные приятные ряды. Это занятие его всегда успокаивало...

Назавтра вор с большим портфелем прибыл в Ивановскую баню. Баня эта была самая старая в городе и толстыми стенами напоминала бастион или тюрьму. Из вдавленных внутрь матовых окон с узкими форточками струился белый парок. Через лужу, покрытую тонким ледком, до самых дверей лежал скрипучий деревянный настил. При каждом шаге настил пружинил, а черная вода через трещины расползалась по замерзшей луже.

Миновав темный коридор с оглушительно хлопающими дверями, вор купил в кассе билет в общее отделение. В душевых он предпочитал никогда не появляться. Там все моются торопливо и никогда не знаешь, кто сейчас выскочит.

С этой баней у вора были связаны приятные воспоминания. Самый большой куш достался ему здесь в прошлом году – одни гражданин приперся со сберегательной книжкой на предъявителя, и вся помывка обошлась ему в девятьсот рубликов... Мелочь... Каждый бы раз так...

Закурив сигарету, вор сел на скамью посередине вестибюля рядом с чахлой пальмой в кадушке. Портфель стоял у ног, и хотя был почти пуст – мочалка да полотенце, – бока внушительно раздувались. Вор уже несколько раз применял его в других банях.

Поочередно хлопнули двери. Пыльный лист пальмы вздрогнул. Вошла молодая женщина в синтетической шубе с фирменным пластиковым пакетом в руках.

Жаль, нельзя работать в женском отделении. А там навару, само собой, больше...

Ткнув окурок в кадушку, вор подошел к кассе, заглянул в окошечко.

– Не скажете, который час?.. Спасибо... Что-то друг задерживается... Наверное, жена не отпустила... Не дают бедному человеку даже во время отпуска попариться... Думаете, придет? Тогда еще подожду...

Он снова пристроился на ту же скамью, снова закурил.

Сегодня почему-то в баню перли одни старики. Тащили в допотопных сумках веники, завернутые в газету, бренчали мелочью в немыслимых пальтишках. А навстречу им выползали такие же старики, но только побагровевшие, с открытыми ртами, с полотенцами на шее.

Но вот, наконец, кое-что стоящее...

Парень в не стиранных ни разу джинсах, кожаной куртке на молниях, с новеньким дипломатом.

Вор выждал, и когда вошел в отделение, парень уже в одних цветастых трусах стоял перед кабинкой и расстегивал браслет электронных часов. Видно, он специально выбрал эту кабинку, как раз напротив столика, за которым поигрывала ключом старушка в аккуратном выглаженном халате, в чистеньком беленьком платочке.

Вор разделся на три номера дальше.

Пока он раздевался, старушка – он видел ее в первый раз – нравилась ему все больше и больше. Завидев клиента с тазом, она молниеносно кидалась к его кабинке и так же молниеносно возвращалась на свой пост. Иногда она хваталась за швабру и, морща носик, проводила тряпкой по мокрым следам, которые портили сияющий кафель.

Вор забрался в парную, открыл вентиль, но пор лишь слабо шипел и выползал из-под большой плоской батареи скудными белесыми струйками. Он облокотился на влажные перила и стал ждать. Вскоре появился тот парень и сразу же потянулся к вентилю.

– Без пользы, студент... Открыт на полную... Лучше слетай да спроси у божьего одуванчика, когда пар дадут... Может, зашевелятся, черти...

Парень вернулся минуты через две, поднялся наверх, встал рядом.

– Котлы, говорят, чистят.

– Подождем, – вор поскреб шею, грудь. – А то придешь по-человечески попариться, а тебе – фига...

– А у нас в стройотряде каждую субботу такую баньку закатывали... Навкалываешься до потери пульса – и туда...

– Обезьяна превратилась в человека не для того, чтобы человек превращался в лошадь...

– Точно... Пойду хоть под душем ополоснусь... Все равно раньше, чем через полчаса, пар не дадут...

Студент ушел, а вор по-прежнему стоял у перил и смотрел, как трудно и тяжело пробивается наружу неокрепший парок.

Открыв дверь плечом, ввалился толстый дядя. Добрый березовый веник он держал перед собой обеими руками.

– Нет, вы только посмотрите, какое безобразие! – крикнул вор, не дав толстяку подняться наверх. – Элементарного пара дать не могут... И куда начальство смотрит?

– Надо бы припугнуть, – сказал толстяк и недовольно фыркнул.

– Хотя бы объявление в кассе повесили, что, мол, нету пара и не будет...

– Вы правы... Надо припугнуть...

Когда вор выходил из парной, ему навстречу попался раздраженный толстяк и еще двое с вениками, а за ними плелся грустный студент.

– Скоро обещают, – сказал кто-то хрипло.

– Хоть отпотеть пока, – парень улыбнулся вору и вслед за остальными скрылся в парилке.

Вор постоял под душем, сунул мочалку под кран, ополоснул таз и, оставив мыльницу на скамье, пошел одеваться.

Не успел он влезть в брюки и зашнуровать ботинки, как в предбанник высунулся все тот же разгневанный толстяк и начал манить старушку пальцем:

– Если сию минуту не дадут пар, я напишу в трест!.. Да-да, в трест, а еще лучше – в газету, потому что это – прямое издевательство над людьми.

– Да будет пар, будет... Обещали...

– Вы бы лучше, чем беспочвенно обнадеживать, сходили бы в котельную и узнали бы конкретно, – сказал вор, натягивая рубаху. – А то морочите голову...

– Я им сейчас, иродам, устрою... Пьянчужки! – банщица заправила седую прядь под косынку и сжала жилистые кулачки. – Распустились... Совесть потеряли!

– Все равно мы из них пар выжмем, – толстяк облизнул губы, попятился.

Вор следом вошел в моечную, забрал мыльницу.

Гладкая розовая спина толстяка проплыла к парной. Студента не было видно – терпеливо сидел на полке. Остальные топтались возле дверей в ожидании, когда же наконец, загудит пар. Кто-то шлепнул себя по ляжке веником и гулко захохотал.

После моечной вор стремительно миновал кабинки, выглянул на секунду в пустой вестибюль, а затем, открыв номер студента, выгреб в портфель барахло, сверху засунул дипломат, оставив лишь цветастые трусы на гвозде да туфли с грязными скомканными носками.

Когда он вышел из бани, навстречу ему, запыхавшись, пронеслась старушка – халат ее трепыхался, в руке был зажат крючок.

Возле своего подъезда вор зашел в автомат и позвонил матери на работу.

– Привет, дорогуша... Все некогда... Извини...

Мимо будки проковылял дед с плюгавой собакой.

– Шалфеем надо полоскать... Бабка от всего шалфеем спасалась... Ладно... Ладно...

Пес зарылся носом в кусок газеты.

– Как твой астроном? Все звезды оприходовал?

Дунул ветер, и газета, взлетев, спланировала на газон. Пес, натянув поводок, устремился за ней.

– По делу... Ты у себя джинсы толкнуть можешь?.. Американские... Фирма... Почти новяк... Пятидесятый... А куртку?.. Натуральная кожа...

На газоне уже не было ни пса, ни газеты, лишь четкая вереница следов по тонкому слою снега да засохший стебель.

– Тогда завтра заброшу... Привет девочкам... Это можно... Когда я отказывался... Познакомь, если тебе так хочется... Значит, симпатичная, приятной наружности?.. Ну, пока...

Вечером того же дня неожиданно заявился Серега. Он долго сопел в прихожей, стягивая пальто, и кряхтел, расшнуровывая стоптанные ботинки, а в комнате сразу же повалился на тахту, задев плечом розовый торшер.

– Может, пивка хватанем? С креветками? – вор поправил торшер.

– Пожалуй, – Серега закрыл глаза, облизнул губы и вдруг дрыгнул ногой, и тапок слетел. – А в этой берлоге шампанское найдется?

– Ты что, премию отхватил, признавайся! Или по должности продвинули за многочисленные заслуги? Сияешь, как блин...

– Мелко плаваешь. Тащи лучше пиво, коли шампанского нет, и креветки не забудь обещанные...

– Чревоугодник, – вор на кухне поставил греться кастрюлю с водой, достал пакет с пожелтевшим укропом, приготовил миску мороженых креветок.

– Ох, и волокитчик, ох, и бюрократ! – Серега заглянул в кухню. Нет больше сил терпеть такое издевательство!

– Скоро вода закипит.

– Да похвалишь ты меня, наконец, или нет? – Серега потрогал толстым пальцем креветку, которая выскользнула из миски на стол.

– За что, интересно, я должен хвалить тебя? – вор поднял крышку, заглянул в кастрюлю. – За что, спрашиваю?

– Да я же все-таки попался на твою удочку... Слишком точно ты все про бани расписал...

– Прогресс, – вор сыпанул в закипающую воду ложку соли.

– Не давало мне покоя твое расписание – раз в десять дней... Думаю, а вдруг он и впрямь балуется, не мешало бы проверить... Да сыпь ты их, миленьких, не видишь – кипит вовсю!.. Решил, значит, проследить, ну так просто, для очистки совести...

– Ну и сволочь ты, оказывается!

– Ругаться будешь потом, – Серега открыл холодильник, загреб полдюжины "Жигулевского" и утащил в комнату.

– Чтоб ты лопнул! – вор продолжал водить шумовкой в кипящей воде, хотя ни одной креветки уже там не осталось, лишь укроп торчал проволокой да попадались отломившиеся усики.

– Я там газету постелил на письменном столе, – Серега подхватил миску с дымящимися креветками, втянул носом резковатый запах. – Открывашку захвати...

Вор отыскал открывашку в буфете среди пластмассовых крышек, шурупов и мятых салфеток, вынес в комнату табуретку и сел возле стола. Открыл бутылку и наполнил до краев высокие стаканы – пена вздулась и поползла.

– Слушай дальше, – Серега в два жадных глотка выпил полстакана, вытер губы рукавом и поймал креветку побольше. – Торчал возле твоего подъезда с утра пораньше на десятый день после твоего прихода... Думаю, если он ко мне с коньяком завалился после удачного дельца, то сегодня снова пойдет.

– На это большого ума не надо...

– Зацепила меня твоя банная наука, думаю, жизни не будет, если не проверю, – взял отгул, пристроился за тобой... Решил на полном серьезе – если ты сунешься в баню, принародно морду тебе набить... Не лыбься, точно бы набил – ты меня знаешь...

– Интересненько, – вор впервые отхлебнул пива, зажмурился, как от яркого света. – Очень даже интересненько...

– Метался ты по городу, словно затравленный волк, еле за тобой поспевал, с моей комплекцией в шпики-то не очень заиграешься, – а когда ты свою любовь бывшую встретил, отлегло у меня на душе, и, честно говоря, я даже прослезился...

– Какие мы сентиментальные...

– Тебе сейчас хорошо смеяться, задурил мне мозги...

– К сожалению, не задурил. Просто случайная встреча спутала мои планы. Если бы ты сегодня додумался прогуляться вместе со мной... вор очистил креветку. – Значит, упустил ты шанс набить мне морду...

– Нет, нет и нет! Если бы мне такое сказал человек, не имеющий за душой ничего... Но у тебя же настоящий талант! Ты же сам давал мне читать свои ранние новеллы... В них были ростки серьезной прозы. Тебе надо было только работать, наплевать на все и работать!

– А что я, по-твоему, раньше делал? – вор бухнулся на колени, открыл дверцу стола и начал выгребать папки одну за другой. – Повесть... Роман... Драма... И все брошено на половине... Зачем, скажи, зачем я каждый вечер, приходя с работы, ложился спать, чтобы потом кропать ночью никому не нужные страницы и снова идти на работу и одурело сидеть над микроскопом, портя глаза, а вечером опять спать... Все отпуска потратил на писанину...

– И что, никому не показывал? – Серега машинально допил пиво.

– Показывал... Как без этого... Только одному стиль не понравился, другому – идея, третий долго хвалил, но палец о палец не ударил, чтобы помочь... Да не в этом дело... Есть у меня талант, есть, – но не писателя, а вора... По призванию я – банный вор... Банный... Даже сейфа не сумею взять, и ограбить слабо, и зарезать... Одно остается – по кабинкам шарить, а там, думаешь, много добра попадается?.. Что я могу загнать? Джинсы фирменные, кроссовки, дипломаты, импортные куртки... Все надеванное, не первой свежести, значит, и цена низкая... Часы не дороже червонца идут... Кому сейчас они нужны, у каждого по паре... А деньги слишком редко попадаются. Народ умный пошел, хитрый...

– Да, если опять не врешь, то в дерьме, голубчик, ты увяз по самые уши... А может, все-таки проверочку мне устраиваешь? – Серега принялся за остывшие креветки – они ломались в его пальцах, и чешуйки сыпались на колени. – Убедительно вроде говоришь, а я вот мотивов не могу никак найти...

– Мотив один... Федор Михайлович Достоевский однажды сказал, что свободен тот, у кого миллион... Понимаешь, миллион! – вор собрал папки в стол, взял недопитый стакан и ушел в кресло к противоположной стене.

– Но ведь для такой жизни в человеке должно что-то сломаться... Самое заветное, самое ранимое... Да и прежде чем начать такую жизнь, надо как-то ее обосновать...

– Не бойся, у меня на этот счет даже собственная теория разработана, – вор поставил стакан у ног. – Могу выдать ее в полном объеме...

– А что, послушаем.

– Жизнь наша – маятник, и первая фаза, которая приходится на детство и отрочество, – как бы подготовка к дальнейшему... В это время действуешь больше на ощупь, подчиняясь еще не известным тебе силам. Еще не удивляешься тому, что можешь истратить с трудом собранные копейки на линзы для телескопа, хотя вокруг кишат соблазны – мороженое на каждом углу, электронный тир, жвачка, чертово колесо или просто бесцельное катание на речном трамвае с берега на берег... За редкие пятерки мать иногда одаривает по рублю, и вместо того, чтобы копить бумажка к бумажке, покупаешь какую-нибудь дрянь, которая надоедает через минуту после покупки...

А маятник уже отклонился достаточно, но не успел застрять, чтобы, помедлив, с нарастающей скоростью двинуть обратно...

Пора браться за ум, готовиться к погоне, строить каркас будущей карьеры... Вместо этого бегаешь на лекции в одном-единственном пиджаке, оставшемся с выпускного, подсмеиваешься над пижонами, тратишь стипендию на пластинки, кормясь у матери, и мечтаешь, мечтаешь... Другие уже давно усиленно трамбуют фундамент, а ты все еще веришь в справедливость и счастье и ждешь, что нежданно-негаданно, за одни только добродетели, оно свалится на тебя и будет сопровождать всю оставшуюся жизнь...

Но вот маятник достиг низшей точки возврата, мелькнул, как курьерский, просвистев на перегоне, и полез в гору успеха...

Тебе же не хватает сил, нечем дышать, время потеряно, инерция слаба, и тогда остается одно – или безнадежно отстать, или найти в себе силы для решающего толчка, чтобы взмыть... Вдруг понимаешь, что блага вкушают другие, а не ты, который никогда не врал, не брал чужого, не подлизывался, не угадывал, куда подует ветер, а слепо цеплялся за свой талант, а тот взял да и оказался фикцией, как, впрочем, и вся предыдущая фаза... Теперь некогда задумываться, что же такое совесть, честь, стыд, только одно тревожит – это ощущение ускользающей жизни и боязнь смерти, но не оттого, что уйдешь в небытие, так ничего и не оставив после себя, а оттого, что, возможно, не успеешь наверстать упущенное...

Одни прозревают вовремя, заметив промелькнувший маятник, другие опаздывают, а третьи продолжают думать, что они все еще взлетают, когда на самом деле прочно остановились...

А что бы случилось со мной, задержись я? Представляешь, все осознал, но сделать ничего не можешь... Жена, дети, куча обязательств... Пронесло... Маятник неуклонно тащит меня по восходящей, и я учусь получать удовольствие от многого, чем раньше пренебрегал, чего боялся, на что смотрел свысока... Оказывается, и настоящим потребителем стать не так просто, и надо пройти искус, чтобы не превратиться в скрягу, который лишь копит банкноты, или в тупого мещанина, который много имеет, но мало получает... Потребитель высокого класса так же редок, как и хороший писатель... Для этого нужны и ум, и вкус, и многое, многое другое... Но еще более редок потребитель благ, который при наименьших затратах получает максимум... Ухмыляйся не ухмыляйся, но это так... И я имею честь принадлежать к последним... Доказываю... Я не изнуряю себя тренировками, как чемпион. Тому, чтобы держаться на поверхности и получать долю, нужна постоянная форма... Я не дурею от репетиций и гастрольных поездок, как звезды эстрады, собирающие на долгую старость... Я не порчу нервы, сидя в директорском кресле, и не дрожу при мысли, что меня могут с него попросить... Я беру, сколько мне надо и что мне надо, и плата за все это – несколько минут, которые только приятно разнообразят серую действительность... У меня нет профессии, у меня нет призвания, но у меня есть способ, способ жить на должном уровне...