Текст книги "Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…"

Автор книги: Михаил Авдеев-Ильченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 4. Глава без названия

Из-за действий партизан и саботажа железнодорожных рабочих добровольцы потеряли санитарный поезд. Анастасия вернулась в полевой госпиталь.

Борис извёл командира просьбами направить его на фронт, надеясь оказаться поближе к Насте.

Командир понимал, чего от него добиваются, и ворчал:

– Вот молодёжь… Ни война, ни беда им не указ… Борис получил назначение командиром роты юнкеров.

Полк, куда его определили, располагался на передовой, в получасе езды рысью от Анастасии – рядом совсем.

Они стали чаще встречаться: урывками, за счёт недолгих часов отдыха, вымотанные до предела, но они виделись, слава Богу…

Красные давили по всему фронту. Добровольцы отступали. Продуманно, огрызаясь, но отступали. Полк Бориса оказался совсем рядом с госпиталем, который хотели эвакуировать в тыл, но передумали: подошло подкрепление – полная свежих сил, хорошо вооружённая дивизия. Теперь атаки большевиков отбивали легко, практически без потерь.

Противники сравнялись в силах, риски неосторожных действий стали велики, фронт затих. Поговаривали: на подходе новые силы добровольцев, будет наступление.

В деревне рядом с госпиталем Борис невероятными усилиями и щедрым подкупом закрепил права Анастасии на крохотную комнатёнку в избе. Появился свой угол. Показалось, что воля провидения благосклонна к ним.

Одну из комнат избы занимали три тяжелораненых офицера – в госпитале для них не хватило мест. В остальных комнатах и на чердаке ночевали пять медсестёр. Одна из них по очереди оставалась днём в избе ухаживать за ранеными.

В тот день была очередь Анастасии.

Утром она умылась. Посмотрела в зеркало. Печально покачала головой. Долгое время лица касалась только холодная вода. В прошлой жизни были пудры, кремы, чушь прочая… Платье застирано, каблуки стоптаны. Слово «развлечения» начисто утратило прежнее значение, стало почти ругательным. Весь мир – госпиталь, раненые. И Борис… Разве можно просить большего.

Почти до обеда Анастасия занималась ранеными, порядком в доме.

Затем проверила их с Борисом комнатку: пыли нет, мусору взяться неоткуда, чемодан с вещами стоял на месте. Она перебрала содержимое чемодана: тёплое ватное чёрное пальто, запасной комплект серой униформы, два белых платка медицинской сестры, передник, белый больничный халат, хлопчатобумажное бельё и чулки. Ничего в починке или стирке не нуждалось.

Вещей Бориса в избе почти не было: всё с собой или в обозе.

Анастасия тщательно протёрла оконце. Видимого результата не добилась – стекло осталось мутным.

Более ничего сделать было нельзя. Она присела на лавку.

Со стороны фронта иногда долетали звуки артиллерийских выстрелов: не все военные умели сидеть без дела.

Выстрелов она искренне не слышала. Мысли были заняты Борисом и тем временем, которое они успеют провести вместе.

Вселенная устроена просто: прижался к любимому человеку, и мир стал лучше.

Одна беда – несутся часы незаметно, когда они с Борисом вместе. Минуты призрачны, секунд не существует – жить стоит ради этого…

Борис отпросился у командира на ночёвку в деревне. Быстро шагая по дороге, почему-то вспомнил недавнюю пустячную ссору. Оказалось вдруг, что они с Анастасией обладают средствами, достаточными для покупки чего-нибудь из вещей на рынке ближайшего городка. Он предложил приобрести Насте новую обувь, что-нибудь из одежды. Она хотела резиновую ванну, новое полотенце, простыню.

Оба вспыхнули. Заговорили горячо, не слыша друг друга.

Борис недоумевал: сейчас же холодно – какая, к дьяволу, ванна!..

Теперь больно от той ссоры. Что имеем – не храним, как бы ни было этого мало.

Он ворвался в избу. Обнялись.

– Мы построим завод резиновых ванн, – шептал он на ухо Насте.

– Хорошо…

Она не поняла о чём речь, но голос был таким родным, добрым, обещал что-то в будущем. Конечно же, что-то очень хорошее…

Спали сладко, спокойно – без разницы, о чём шумели войска на передовой.

Ночью, грохоча сапогами, в избу вбежал юнкер. Не заботясь о том, что все спали, громко позвал капитана Шелеста.

Борис вскочил, крикнул посыльному подождать, зажёг свечу. Быстро оделся, крепко обнял поднявшуюся в недоумении Настю, поцеловал.

– Всё хорошо будет, милая, – улыбнулся Борис. – Доспи за меня.

– Будь осторожен…

Вышли из избы. Юнкер сообщил, что готовится сильная атака красных – перебежчик предупредил. Почти бегом, насколько позволяла ночь, они заторопились к передовой.

Перебежчик не врал. Рассвет только собирался разогнать тьму, когда на позиции молчаливыми волнами покатились красноармейцы.

Луна была на стороне добровольцев и не стала скрывать противника. Первая линия окопов засветилась вспышками выстрелов.

Много народа привели большевики на убой. Первые скошенные цепи сменили вторые, за ними после короткого перерыва появлялись третьи, пятые… Ливень пуль и осколков косил людей. За упавшими солдатами шли новые: кто на несколько секунд, кто на пару минут – ещё живые, каждый со своим прошлым, со своими планами на жизнь… На последних метрах своего жизненного пути, ещё люди, а не куски плоти – бездушные, остывающие, одинаково никому не нужные…

Луна ушла. На картину бойни легли первые лучи солнца. Поле серело шинелями мёртвых. Местами блестели чёрным комиссарские куртки.

Орудия добровольцев покатились в тыл – снаряды кончились. Через час какая-то сволочь передала приказ батальону юнкеров: отступать к лесу, на ранее подготовленные позиции. Все уже там.

Юнкера спокойно, как на учениях, отходили перебежками. Особо настырных в преследовании большевиков успокаивали меткой стрельбой. Миновали деревню, добрались до опушки леса.

Противник не заставил скучать и атаковал вновь. Цепи красноармейцев подпустили поближе – и под ними закипела разрывами земля… Сюрприз!.. Снаряды подвезли! Большевики сообразили – не их день. Война прекратилась до следующего утра.

В роте Бориса двое убитых, шестеро раненых – легко отделались. Их сменили на позиции. Отдых. Борис пошёл искать Настю.

В госпитале не нашёл. Никто из персонала не смог точно припомнить: видели ли её вообще в суматохе этого утра…

Но ведь не могло быть и речи, чтобы Настя осталась с ранеными в той проклятой избе!

Опросив решительно всех, кто что-то мог видеть или знать, Борис обессилено опустился на землю. Надвигалось, заслоняло весь горизонт нечто чёрное, непроницаемое, гибельное. Неумолимо. Не остановить, не задержать на мгновение…

Вечером пришло подкрепление. «Последний резерв», – услышал Борис. Впрочем, какая теперь разница…

Перед рассветом молчаливой штыковой атакой выбили красноармейцев из деревни.

В разгар боя при первой возможности Борис вбежал в избу, где крайний раз видел Настю.

Никого.

Подвал, чердак – ни души.

Обошёл двор и в яме за сараем увидел трупы офицеров из избы… Тяжелораненые – они не могли ходить сами. Похоже, при эвакуации кто-то из тыловых замешкался или струсил, не забрал их… Анастасия не нашла в себе сил бросить беспомощных людей, сбежать, спастись…

В слепой ярости ринулся в бой. Напролом, рыча, убивать… Уже под его саблей валился красноармеец с поднятыми руками, когда кто-то сзади ударом сбил с ног…

Борис вскочил, не чувствуя боли. Ему орали в лицо:

– Хорош дурить! Они без оружия! Допросить надо!.. Он обмяк. Мелькнула надежда. Допросить!

Пленные об Анастасии ничего не знали.

Вечером к Борису подошла знакомая медсестра и спросила, куда пристроить Настины вещи.

Борис посмотрел на неё ошалелыми глазами: какой смысл имеют вещи без человека? Ничего не ответил, отвернулся.

Крутилась страшная мысль: если вдруг Настя умерла, то без мучений. Старший врач раздал медсёстрам порции яда, чтобы не попасть в руки большевиков. Зашитую в мешочек ампулу она носила на верёвочке, рядом с крестиком…

Следующие дни Борис не находил себе места. Рвался допрашивать каждого пленного. Требовал контрразведчиков самыми зверскими пытками вырвать у большевиков признание, кто и где видел Анастасию. Просился во все разведдозоры, в одиночку ходил за языками…

Горько жалел о том, что остановил бронепоезд, который нёс смерть проклятым врагам. Если бы от крушения на станции красноармейцев стало бы меньше, то, может, удержали бы деревню, где пропала Анастасия.

В редкие часы, когда возвращалась рассудительность, понимал, что поступил правильно: неуправляемый бронепоезд мог расплющить вагон, где находились пленные добровольцы. Мог убить детей, родных кому-то людей. Если уж выигравших в гражданских войнах не бывает, то пусть хотя бы жертв будет меньше. Это сейчас обе стороны, хмельные от крови, разрушают страну. Придёт время кому-то её восстанавливать, возрождать…

Он был беспомощен.

Достигнув глубин отчаяния, Борис счёл естественным найти смерть в бою.

Не получалось. Выходил невредимым после самых лихих приключений, словно Бог, решив наказать до конца, неизменно сохранял жизнь.

Перестал сопротивляться воле господней. Впал в глухое равнодушие ко всему. Окаменел душой, остался механизмом.

* * *

Смерть на фронте всегда поблизости – чувства солдата к ней постепенно остывают. После потери Анастасии мельтешение перед глазами старухи с косой перестало вызывать у Бориса не только какие-либо чувства, но и эмоции.

Только смерть может обидеться на равнодушие и перестать давать отсрочки…

Батальон остановился на ночёвку в полуразрушенной деревне. Борис не озаботился поменять солому на полу сарая. Лёг там, где накануне ночевал больной тифом. Укусила «красная» вошь и оказалась опаснее всего, что Борис встречал на войне. Спасло везение: симптомы тифа заметили вовремя.

Вытаскивали с того света в полевом госпитале. Доктора старались особенно: они работали с Анастасией и хорошо знали Бориса. Неусыпно следили за его состоянием сёстры.

Болел он тяжело, лежал в полузабытьи, с сильным жаром.

Болезнь отступала постепенно, оставляя его в непреодолимой слабости.

Пришло утро, когда Борис почувствовал себя в ясном сознании. Вспомнил, где он. Открыл глаза. Его койка была возле окна… Он прислушался к шуму на улице. Нашлись силы чуть приподняться на локтях, посмотреть. Так и есть: по стеклу и миру за ним неистово хлестал дождь.

– Погода пакостная… хорошо, – ухмыльнулся он. – Не так обидно, когда к койке прикован… Хотя, конечно, всё равно обидно. Дождь, наверное, тёплый, и это здорово…

На соседней койке лежал молодой прапорщик, который оказался придурковат и болтлив. Безостановочно досаждал глупостями.

Чтобы вернуться в тишину, Борису захотелось даже обидеть соседа. Не до глубины души, конечно, а чтобы только тот набычился, засопел, замолчал наконец! Хотя бы до утра.

– …Послали нам тогда красные свою депутацию, – продолжал трепаться прапорщик. – Мол, давайте перейдём на мирное положение. Мы выслушали эти речи и перебили их… Все, кто в деревне был, сдались. Человек сто. Просились к нам, но веры им не было. Полковник приказал расстрелять…

– Скотина ваш полковник…

– ???

– Убили сотню пленных молодых мужчин. Сотню молодых женщин приговорили к одиночеству. Оборвали рождение нескольких сотен детей, тысяч внуков, много тысяч правнуков. Один приказ идиота, по-человечески насквозь преступный, – и образовалась рана на народе, на стране. Навсегда… Не счесть, сколько добрых дел прервал в зародыше ваш упырь. Может, из-за него в будущем целый город не будет построен в России. Большой красивый город, полный прекрасных сильных людей.

– Какой город?.. – оторопел сосед. – Полковник наш – герой… кавалер… его командующий хвалил…

– Нам не о чём с вами разговаривать, прапорщик! – отвернулся Борис к окну.

Глава 5. Россия – Родина странников

Вскоре госпиталь направили в Новороссийск. К этому времени Борис уже мог самостоятельно вставать и передвигаться – но недалеко и недолго. В поход он отправился санитарной повозкой.

Путь предстоял неблизкий, нелёгкий, непредсказуемый. Экономя силы, все, кто шёл в Новороссийск пешком, стремились пристроить свои пожитки на любой конструкции с колёсами, передвигающейся на конной тяге.

В первые часы похода багаж в повозке сильно досаждал Борису. Немилосердно трясло на ухабах – то прилетал в рёбра чей-то чемодан, то подло бил по коленям рюкзак с консервами. Он отчаянно боролся с окружением враждебных вещей и в конце концов победил, подмял их под себя. Пытка ударами прекратилась. Борис мог теперь видеть часть проплывающей мимо дороги. Поездка становилась вполне сносной.

Рядом с повозкой шагали офицер с женой и трое гражданских – по виду чиновники. Поодаль виднелись конные донские казаки. Ещё дальше – верхушки деревьев. Более ничего не разглядеть. Впрочем, после неподвижности в госпитале – грех жаловаться. Свежий воздух, движение, новые люди – это настоящее приключение…

– Что же это всё-таки за напасть такая? – произнёс, неизвестно к кому обращаясь, сутулый гражданский лет пятидесяти, вышагивающий устало и обречённо рядом с повозкой. – Отчего наши союзники по Антанте не помогают?

– Оставьте… – отозвался крепкий молодой мужчина, одетый аккуратно, с некоторым щегольством. – Помощи не будет. Ниоткуда. Россия сильная, единая никому, кроме русских, не нужна…

– Русским она не нужна в первую очередь, – возразил сутулый. – Иначе с чего бы они начали истреблять друг друга…

– Простите?

– Перфильев. Семён Иванович. Инженер…

– Очень приятно. Журналист. Платон Бересень… Позвольте поинтересоваться, что вы имели в виду?

– Да знаете вы всё… – несколько раздражённо ответил Перфильев. – Я строил фабрики, заводы. Они производили то, что облегчает людям жизнь. Автомобили, например. Конечно, сразу у нас не получился бы завод Форда в Детройте… Ещё до революции этот талантливый человек выпускал с конвейера по одной машине каждые четыре минуты! Но потихоньку, со временем мы смогли бы организовать дело не хуже, поверьте на слово…

Так нет же! Вместо того чтобы устраивать жизнь, делать что-то достойное и полезное, пребываем в бессмысленном бегстве. Месим грязь, спим под телегами. Разрушаем дома, мосты, заводы. Убиваем друг друга… Чего ради? Что за бич Божий?

– Причины наших бед вполне очевидны, – пожал плечами Бересень.

– Явите чудо, – с горьким сарказмом отозвался Перфильев.

– Пожалуйста, – согласился журналист. – Коротко не получится, да времени в избытке…

То, что царская Россия более нежизнеспособна, я отчётливо осознал после расстрела рабочих на Ленских приисках в двенадцатом году…

Заправляла там английская компания «Лензолото». В её правлении – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, министр финансов Витте, богатеи Путилов и Вышнеградский. Дивиденды выплачивались колоссальные, иногда более пятидесяти процентов! Европейские капиталисты рыдали от зависти…

Рабочие добывали золото в шахтах, стоя в холодной воде. Постоянно несчастные случаи: кто погиб, кто изувечен. После работы возвращались по холоду в прогнившие, тесные бараки. Купить что-либо на приисках можно было только в магазинах компании. Цены, естественно, грабительские. Начальство обкладывало штрафами. Подорвав здоровье на этой каторге, некоторые из рабочих ещё должны оставались приискам…

Создали забастовочный комитет. Требовали повысить зарплату на треть, рабочий день сократить с 11 до 8 часов, снабжение улучшить, со штрафами разобраться…

Владельцы компании обиделись: какими же наглыми бывают подлецы! Разжигают социальную ненависть!..

Когда рабочие понесли свою петицию руководству, их мирную, безоружную демонстрацию расстреляли жандармы и войска. Около пятисот человек убили или ранили…

– Позвольте, – устал молчать инженер. – Случай известный, прискорбный. Однако какое отношение он имеет к нашему бегству в Новороссийск?

– Прямое. Дайте минуту…

Ленских рабочих поддержали забастовками в крупнейших городах империи. Только в Петербурге – сто тысяч человек. Николай Второй счёл ниже своего достоинства хоть как-нибудь публично высказаться о случившемся.

Тогда-то я понял, что бессмысленны смены министров, придворных – их деятельность не существенна для жизни страны. Царская власть сгнила изнутри, потеряла чувство реальности и заодно чувство самосохранения. Она оказалась решительно неспособна вести страну к лучшим временам, менять жизнь продуманно, честно, масштабно. С этой властью Россия была обречена на беду – беда и пришла.

– Всё равно не пойму, зачем большевики стремятся вышвырнуть нас из страны? Разве им шибко лучше станет? В огороде вырастут ананасы, во дворе забьёт родник шампанского?.. Кто больше прогадает в гражданской войне: выигравший или проигравший – неизвестно ещё…

– Согласен.

– Что же делать?

– Ничего. Революция – это разлив реки. Дамбы, шлюзы, каналы надо было раньше строить. Сейчас – спасайтесь, как можете…

– Стой! – внезапно прокатилась команда по колонне. Все остановились.

Борис, помогая себе руками, приподнял туловище, сел. Слева, в низине у речки, виднелась деревня. Дорога пролегала через неё. Из деревни к ним неслись десятка два вооружённых всадников.

В голове колонны тем временем молниеносно развернулся пулемётный взвод, готовилась к стрельбе артиллерийская батарея.

Несущиеся всадники сочли не лишним поумерить лихость и приблизились группой лиц степенных, всем своим видом показывающих отсутствие недобрых умыслов.

Оказалось, деревня занята бандой зелёных. Верховодит атаман Кучурган. Он послал людей предложить добровольцам либо обойти деревню стороной, либо заплатить за проход, иначе…

Дальше генерал слушать не стал и обидно наорал на парламентариев. Его встречное предложение было простым: если через двадцать минут шайка зелёных идиотов не скроется за горизонтом, он натянет кожу Кучургана на барабан.

Всадники бросились в деревню во всю прыть их лошадей. Через пятнадцать минут банда зелёных запылила прочь. Не понравилась атаману Кучургану идея, связанная с музыкальным инструментом.

В деревню отправили дозор, колонна двинулась дальше.

– Шевелись, гвардия! – гремел кто-то басом. – Команды сдохнуть без боя и в печали не было!..

Красные давили с фронта. Зелёные, по данным разведки, окопались в засадах у шоссе на Новороссийск. Добровольцы пошли вдоль железной дороги. Колонны беженцев слились в общий поток. Разнородная толпа времён Батыя…

Справа и слева горы. Впереди и сзади – бесконечные воинские подразделения, повозки с семьями. Большинство идёт пешком. Много раненых, больных, истощённых физически…

Телега с бабами и детьми. К ней привязаны быки. Рядом на лошади с мужским седлом изящная женщина. Казак впрягся в какую-то тележку с горой домашнего скарба (такой хозяйственный, а безлошадный?..). Роскошный генеральский экипаж. Никуда не торопятся офицер с женой: лица безмерно усталые, апатичные. Коровы с телятами. Чиновник с нелепо роскошными чемоданами. Стайка детей – лица серьёзные, сосредоточенные. Парень в гимназической фуражке, с собой ничего – под ветхой одеждой живая душа и всё.

Чётким порядком вышагивают войсковые колонны, сохранившие оружие и знамёна некогда великой русской армии.

Людей неисчислимо. Они везде, куда хватает взгляда. Это успокаивает: если нас так много, разве может случиться что-то плохое, непоправимое? Мы всё ещё сильны…

Откуда-то издалека, с вершины горы по потоку начинают стрелять три пулемёта. Все залегли, попрятались. Похоже, бьют не прицельно, для острастки или по дурости. Лучше затаиться, шальные пули – они опасные.

Быстро разворачивают ближайшую батарею. Невидимый Борису артиллерист комментирует ситуацию исключительно матом. Если перевести с русского на русский:

«…пожаловали господа красные. Хотят пасть жертвою в борьбе роковой. Надо помочь страдальцам…»

Батарея в несколько выстрелов, как в тире, затыкает один пулемёт за другим.

Встали, отряхнулись. Огляделись: один убитый, трое раненых. Двинулись дальше.

Мало кого тянуло погадать, что ждёт в Новороссийске. Жизнь преподала достаточно жестоких уроков любителям прогнозов. Небо чистое, дождя ждать не стоит – вот и вся ясность на сегодня.

Пока есть чем прожить, чем защищаться. Выйдем к морю, там корабли, разберёмся…

После болезни силы ещё не вернулись к Борису, поход изматывал. Тряска в телеге становилась невыносимой, временами мутилось сознание.

Спасительницей спустилась ночь. Выставили охранение. Зажгли костры. Разбили подобие лагеря.

Борис быстро продрог в телеге. Нащупал в чьём-то мешке шинель и конфисковал её без всяких угрызений совести. Скоро согрелся.

Недалеко горел костёр. Безразличные ко всему люди сидели вокруг плотно, в такой близости к огню, что должны были вскоре загореться сами.

Храпели спящие под телегами.

Походная кухня что-то разогревала, у неё скопилась небольшая очередь с котелками и кастрюльками.

Стояло несколько палаток. Из одной доносились стоны и успокаивающий голос фельдшера – делали перевязки раненым.

Лагерь затихал, всё меньше бродило ночных полусонных теней. Изредка слышалось позвякивание оружия, пофыркивание коней.

Чей-то монотонный бесстрастный голос тихо нёс детскую околёсицу:

– Скоро придёт помощь. Нет у красных сил гнать нас дальше. Победным маршем вернёмся в столицу…

Ночному оптимисту с его верными планами на будущее никто не отвечал. Может, он и не нуждался в этом. Придумал себе молитву и утешился ею на ночь.

– Это служба, солдатик, – мысленно сказал ему Борис, засыпая. – Не погиб сегодня – помучайся до завтра…

Проснулся он, когда трясли за плечо – скоро колонна двинется в путь, надо умыться, поесть.

Перед очередным мостом авангард упёрся в засаду. Без разницы, какого цвета были эти ребята, но они напрасно перегородили дорогу.

Генерал объявил, что роте, которая первой возьмёт мост, ставит три ведра реквизированного спирта.

Засаду вышибли лихо, одним ударом, как пробку из бутылки. Говорили, оставшиеся в живых бежали вдаль во всю прыть, полы шинелей задирались до плеч, развевались крыльями…

Поток двинулся дальше.

Борис увидел у моста погибших в рукопашной схватке белых и красных: они лежали тесно, будто обнявшись.

* * *

Новороссийск корёжило, кружило водоворотом эвакуации, переполняло слухами, тревогами и планами невероятного спасения.

Борис, находясь в медицинском обозе, не имел ни малейшего представления – куда идти, что предпринять. Страхи и паника не проникали в него, плескались где-то за плотиной армейского рефлекса: находишься в строю – жди приказа…

Неожиданно он услышал, как его фамилию громко выкрикивает какой-то прапорщик, идущий вдоль обоза. Удивился, помахал рукой.

Оказалось, Сцепура послал разыскать… Вскоре друзья встретились.

– Слышал, ты тифом болел, – сказал Семён. – Молодец, что с лопаты могильщика спрыгнул. Только вид у тебя сильно запущенный, как у баронессы после революции…

– Сам-то как? – спросил Борис.

– В контрразведке. Город переполнен никчёмными, разленившимися людьми. На фронт идти не желают. Сбиваются в стаи авантюристов, мечтают захватить пароход для побега от большевиков…

Воровство оглушительное… Вы на фронте замерзали и голодали, а склады ломятся от военного имущества. Оставим мы эту публику красным. На них пусть теперь наживаются…

– Отчего ж не воровать, если некому унять?.. Много ли большевиков в городе?

– Достаточно. Позабивались по щелям… До всех добраться – руки коротки. Ты дальше жизнь как видишь?

Борис промолчал.

– Пока ещё возможно устроиться на суда, – продолжил Семён, – идущие на греческий остров Лемнос, Принцевы острова, в Египет.

Отъезжающим под патронажем англичан – переезд бесплатно, плюс пособие на полгода скромной жизни.

Можно в Сербию, только вместо пособия – хорошее отношение местного населения к русским.

Борис продолжал молчать.

– Ежели, где средства раздобыть, – рассказывал Семён, – открыты дороги на Мальту или Корсику.

Есть вариант дождаться наших кораблей, на которые мы средства собирали, – тогда отправимся на любой край земли, куда сочтём нужным. Только к походу они ещё не полностью готовы. Надо подождать.

Борис, казалось, не слышал друга:

– Мне бы с большевиками договорить. Настю отыскать… – вяло улыбнулся он. Потом встрепенулся, возбуждённо округлив глаза:

– Так что… мы всё-таки купили корабли? Серьёзно?

– Серьёзно. Купили. Скоро ходовые испытания… Но мы и не торопимся. Сам же сказал – дело есть до большевиков. Чтобы ожидание скрасить, Боренька, слазим-ка мы для начала в эту крымскую бутылку…

– Скажи, а полковник Штурмин, который на собрании в Петрограде выступал, где сейчас? На одном из кораблей?

– Нет. Погиб Василий Яковлевич…

* * *

Штурмин поздней ночью в гражданском возвращался со службы.

Из окон первого этажа дома на Мойке услышал истошные женские крики, призывы на помощь.

Обычное дело смутных времён: кого грабят, кого убивают. Случайному прохожему остаётся нырнуть поглубже в темень улицы, ускорить шаг – иначе сам может стать следующей жертвой.

Полковник, не раздумывая, шагнул в подъезд.

В доме занималась грабежом банда в солдатских шинелях.

На окрик Штурмина ответили ухмылками опухших небритых лиц, грязной бранью, угрозами немедленной расправы.

Шестерых он угомонил из револьвера. Двух уложил в рукопашной схватке.

Его убили выстрелами в спину…

Трое оставшихся в живых бандитов бежали – и мёртвым Василий Яковлевич отпугивал их.

Специально назначенные офицеры расследовали убийство.

Спасёнными Штурминым оказались трое: мелкий мошенник, сутенёр и проститутка…

Не хотелось верить, что именно за них отдал жизнь один из самых способных офицеров Генштаба… Его отточенная знаниями и опытом мысль меняла исходы сражений, где были задействованы тысячи, десятки тысяч хорошо вооружённых и подготовленных солдат, а погиб он, защищая жулика, подонка и продажную женщину…

Непреклонная воля Василия Яковлевича отпечаталась в судьбах огромного количества людей, нескольких городов, а исход его собственной судьбы определила шайка подвыпившей солдатни.

Нелепая случайность, несправедливость.

Позже выяснили, что благодаря Штурмину избежала смерти и вдова офицера военной комендатуры с дочкой шести и сыном трёх лет. Они находились в самой дальней комнате. Доберись мародёры до них, было бы не спастись – покойный глава семейства был хорошо известен в городе, много крови он попортил дезертирам всех мастей.

Может, в этом состояла неизвестная никому задача Штурмина – спасти семью, дети которой должны будут сделать что-то очень важное в будущем…