Текст книги "Вадимка"

Автор книги: Михаил Алпатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Помогай тебе бог… сиротинка.

– Не надо плакать, – забормотал растерявшийся Вадимка.

– И когда же все это кончится… господи!

Он пошёл вдоль плетня, идти по грязи было очень скользко. У соседнего двора Вадимка оглянулся. Женщина все ещё стояла у калитки.

Глава 6
«НА-КАСЯ, ВЫКУСИ!»

Солнце стояло уже «в обед», когда усталый Вадимка подошёл к хуторку из четырех дворов. Все дворы были похожи один на другой. Все они не огорожены – кругом степь, от кого огораживаться! Все четыре дома тоже одинаковые. Не дома, а целые хоромы, куда больше донских куреней. Впритык к домам стояли длинные конюшни. Против домов приютились кухнянки, а рядом с ними амбары. Все это занимало ту часть усадьбы, которая ближе к дороге. Посредине каждого двора колодезь. В глубине виднелись загоны для скота и сараи. Было безлюдно. Вадимка видел всего одного человека, который подозрительно уставился на прохожего.

А вот и предпоследний двор. Тут тоже пусто, из кухнянки доносился глухой стук молотка, видно, кто-то чеботарил. Вадимка направился в кухнянку, но оттуда вдруг вышла хозяйка.

– Здорово дневали… Полина Пантелевна! – смущённо пробормотал казачонок.

– Здоров, здоров… А-а-а… Вчерашний знакомый… Чего тебе?

– Да я пришёл к вам наниматься… Недельки на две, – сконфузился Вадимка.

Хозяйка помолчала, оглядывая парнишку.

– Вот что. Ладиться с тобою мы будем потом… А сейчас погонишь скотину на попас… Дед-то уже… мышей не ловит… Пошли обедать, – повелительно сказала она.

Вадимка покорно пошёл за ней в кухнянку. Там старик лет шестидесяти прибивал к сапогу подмётку. Был он небольшого роста, с поседевшей рыженькой бородкой.

– Никифор, у нас теперь пастух есть. После обеда проводишь его на выгон.

Старик снял очки и с интересом стал рассматривать нового человека.

– Ну, вот и ладно, хозяюшка! – дед остался доволен.

– Да уж дюже я уморился. Мне бы хоть чуток отдохнуть, – посмотрел Вадимка на хозяйку.

– На выгоне отдохнёшь… Бегать тебе не придётся.

…Скоро новый пастух стоял около кухнянки, смотрел, как мимо него торопливо прошло небольшое стадо овец, потом, хрюкая, двинулось не спеша около десятка свиней, за ними тяжело зашагали быки и коровы, а обгоняя всех, промчались лошади.

– И вся эта живность… моя? – удивился Вадимка.

– Твоя, паря, твоя, – объяснил ему стоявший рядом Никифор. – А то мне, мать честная, уже не хватает мочей за этой компанией гоняться… Вот отдаю тебе и эту гадюку, – и дед бросил на плечо Вадимки тяжёлый арапник. – Я тебе так скажу. Хуже всего, когда жара. При жаре овцы – тварь стоячая – соберутся в кучку, опустят головы и думают думу. Свиньи – тварь лежачая, норовят от пекла в землю зарыться… и ни с места. А вот рогатый скот да лошади это – тварь бегучая. От слепней хвост винтом и дай бог ноги… Вот и попробуй собери тогда свою паству… А у нас, сам видишь, – едино стадо и един пастырь.

– А куда гнать-то?

– Наше пастбище, вот гляди, – начинается от двора и тянется во-о-он туда за бугор… Всё, что не засеяно… Десятин семьдесят… Вот тут и гуляй. Это у нас зелёный пар.

Подошла хозяйка.

– Да гляди, чтоб скот на посевы не зашёл. За потраву отвечать будешь – убытки-то отрабатывать придётся, – сказала она жёстко. – Ты, Никифор, это ему объяснил?

– А он и сам парень с понятием. Знает, что к чему.

…Хуторок скрылся за бугром, и Вадимка остался один со своим разношёрстным стадом. Первое, что он почувствовал теперь, была радость степняка. Он снова в тихой степи, где человек, оставшись наедине с этим солнышком, зелёным простором и ласковым, шумящим в ушах ветром, становится самим собой и радуется жизни. В душу исстрадавшегося парнишки пришло умиротворение, а затем проснулось мальчишеское озорство. Так захотелось хоть немного побаловаться, как он, бывало, баловался со своими друзьями на родном хуторе.

Перед ним паслась огромная свинья. А что, если на ней покататься? Дома он любил это делать. Если подойти к свинье незаметно и вскочить ей на спину, какое удовольствие, когда перепуганная хрюшка помчится галопом. Каждый раз приходилось падать, а иногда и больно ушибаться, но лихая езда этого вполне стоила!..

«А свинья-то хозяйская!» – подумал Вадимка. Теперь он – батрак, да ещё пастух. Это испортило ему всю радость. На его хуторе пастуха считали самым последним человеком из всех батраков. Люди говорили, что в пастухи идёт только тот, у кого нет ничего ни в голове, ни в кармане. О таких недоумках казаки сложили презрительные присказки: «Окончил курс науки, поступил в пастухи». Или: «Жив-здоров, пасу коров, отстерегусь, опять наймусь». Вот кем нынче стал Вадимка.

От Полины Пантелеевны, этой молодой, красивой женщины, у Вадимки осталось тяжкое впечатление. Другие хозяйки – и под Новороссийском, и в Кущевке – встречали его как родного сына, а эта совсем по-другому. Она постоянно хотела его унизить. Почему? Ответ пришёл сам собой – и под Новороссийском, и в Кущевке Вадимка был гость, а теперь он – батрак! Да и характер у этой бабы, наверно, поганый. Конечно, зверюга! Перед такой никак нельзя робеть. Живьём съест! И он решил не давать себя в обиду. Вечером, когда станут ладиться насчёт платы, он не уступит ей ни в чём. Нехай знает эта баба, что я постоять за себя умею!.. Так-то!

…Вечером все Вадимкино стадо привычно двинулось домой. Первыми пошли лошади, за ними зашагали быки и коровы, потом засеменило овечье стадо, а самыми тихоходами были свиньи. Вадимка торопил их как мог, но они никак не желали прибавлять шагу. Когда пастух пригнал свиней на усадьбу, рогатый скот и лошади теснились, отгоняя друг друга у водопойного корыта. Кругом не видно никакой речки, и поить скот приходилось из колодезя, а воду из него надо было подавать ручным насосом.

– Можно и побыстрее. Не видишь, что ли… Скотина душится без воды! – проворчала хозяйка.

Она стала возиться со свиньями, а Вадимка принялся качать воду. Он быстро устал, работал из последних сил, а скотина все пила и пила; стоило только остановиться и перевести дух, как обнажалось дно корыта.

«Ну и прорва!» – думал Вадимка, то и дело утирая рукавом пот с лица.

Когда от корыта отошла последняя животина, Вадимка едва держался на ногах.

«Если бы эта ведьма дала отдохнуть, когда я пришёл из Кущевки, мне было бы нипочём», – старался утешить себя пастушонок.

Потом хозяйка затеяла готовить вареники на ужин.

– А ты вычисти конюшню! – приказала она.

«Ну и тётка! – вздохнул Вадимка, принимаясь за новую работу. – Но я за себя всё равно постою! Вот увидишь, чёртова баба!»

Когда Вадимка вышел из конюшни, уже темнело. Вечерняя заря ещё не погасла, во дворе горел костёр, освещая сидевших вокруг него хозяйку с дочкой и Никифора. Усталый парнишка долго смотрел и на костёр и на вечернюю зарю в степи. Это напомнило ему вечера, когда хуторские ребята водили коней в ночное. Он сел у костра, на котором в полевом котелке закипали вареники. Дед без устали болтал:

– И что у вас за край!.. Лесу нету, грибов нету, ягоды нету… Одна жара… У нас в Расее совсем другое дело!.. Сколько тут живу и все никак не могу привыкнуть…

Вадимка не слушал старика, у него была своя забота – надо ладиться с хозяйкой насчёт платы. Ему не хотелось нарушать душевного мира, навеянного чудесным вечером, но деваться некуда – сама хозяйка начинать этот разговор, видать, не собиралась. Когда ужин поспел и все стали усаживаться за стоявшее рядом сырно, старик умолк, и Вадимка решил этим воспользоваться.

– Какое же жалованье вы мне положите, хозяюшка? – заговорил он, стараясь походить на взрослого.

– А тебе какими ж прикажешь платить – николаевскими, керенками… кубанскими… или «ермаками»? – услышал он в ответ.

– Они теперь не ходят, – опустив глаза, буркнул Вадимка.

– Ну, а советские до нас ещё не дошли… Как же теперь мне быть? А?

Вадимка молчал.

– Так вот что, – строго сказала хозяйка. – Зачем тебе бумажки… за них ничего не купишь.

– Значит, работать за здорово живёшь?

– Почему за здорово живёшь? Будешь работать, буду кормить… Время сейчас такое – люди рады работать за кусок хлеба. Кому же охота с голоду подыхать… Чего же ты хочешь?

Вадимка не знал, что сказать.

– А спать мне на чём? – спросил он.

– Дам мешок, набьёшь его соломой, вот тебе и пуховик.

– А что в головашки?

– Возьмёшь в кухнянке старое одеяло.

Вадимка видел – в кухнянке под лавкой на земляном полу валялся лохмот от старого одеяла, какие-то обрывки грязной ваты. Наверно, об этом одеяле шла речь.

– А подушка? – продолжал он наступать.

– Хватит тебе и этих головашек, – еле сдерживаясь, выговорила хозяйка.

– А одеваться чем?

– Своим дождевиком оденешься. Не замёрзнешь!

Руки хозяйки заметно дрожали.

– А кровать будет?

– Нанимаешься на две недели, а требуешь себе пуховиков! И то ему подай, и другое вынь да положь! Что ты ко мне привязался? Обойдёшься и без кровати!

– Так я же не скотиняка… валяться на соломе да на земле… Я всё-таки человек, тётенька! – выпалил вгорячах пастушонок и разом осёкся.

Его слова задели хозяйку за живое. Она вдруг уставилась на него неподвижными, сумасшедшими глазами и перестала есть. Её красивое лицо стало безобразным.

– Да какие ж вы люди?.. Какие ж вы люди? – прошептала она еле слышно и вдруг крикнула во всю мочь: – Вы – звери!.. Звери!.. За что моего мужа убили?.. За что-о-о?

– Я, тётенька, никого не убивал, – растерялся Вадимка.

– Все вы гады, гады, гады! – завизжала хозяйка диким голосом, сорвалась с места и, истерически что-то выкрикивая, побежала в дом. Девочка с плачем кинулась следом.

За столом наступила тишина.

– Не туда ты, паря, разговор повёл, – вздохнул Никифор. – Давай кончать свою вечерю.

– Да кто ж это знал.

Батракам было слышно, как билась в рыданиях их хозяйка.

– Теперь к ней подходить нельзя… Это я уж хорошо знаю… Сама угомонится, – сказал дед, вставая.

…Никифор жил в кухнянке, он приютил и Вадимку. Кроватью старику служил скрипучий топчан. Вадимка устроился на земляном полу. Мешок, который дал ему дед, был слишком короток, да и соломы Вадимка набил в него слишком много, мешок стал как бревно, парнишка с него то и дело скатывался. Вместо подушки старик дал ему свой зипун. Несмотря на смертельную усталость, Вадимка никак не мог заснуть. Не спал и Никифор.

– Дедушка, а за что хозяина-то убили?

– Да видишь ли… – слышалось из темноты. – Ежели сказать правду, то нашему хуторишке в гражданскую войну прямо-таки везло. Там по железной дороге то отступают, то наступают, то белые, то красные… А мы затерялись в этих степях, сидим себе из норки выглядываем… Ты же видишь, сколько у нас худобы всякой. Кругом люди обнищали начисто, и голы, и босы, а нам хоть бы хны… Но случалось, что заглядывали и к нам.

И вот однажды заскочили и в наш двор… Это когда белые отступали в последний раз… Двое, из добровольческой армии, видать, офицеры. Загнанных своих лошадей бросили, а двух наших начали седлать. Вот тут-то и осатанел хозяин, муж Полины.

«Не дам! – кричит. – Не да-ам!»

Те седлают, а этот не даёт, стаскивает их. Схватил за уздцы обеих лошадей, повис и ни в какую! Те его плетьми, а он хоть бы что!

«Только через мой труп!» – кричит. Уже совсем осип, голосу лишился.

А один из офицеров с усмешкой и говорит:

– Ежели вы так на этом настаиваете, то пожалуйста!

Выхватил револьвер и застрелил хозяина. И поскакали себе дальше, туда, на Кущевку… Я все видел своими глазами. Что тут было с хозяйкой, и рассказывать не хочу. Уж очень это страшно, паря… А тут тебя нелёгкая дёрнула…

– А чего она на меня-то налетела. Я-то тут при чем?

– Видишь ли, – продолжал дед, – ты ведь тоже из белых. Да начал с неё требовать. Вот она и не вытерпела… Человек она богатый, значит душа у неё наскрозь белая. А как ей любить белых, коли они мужа её убили. Теперь вот пришли красные; сказывают, они богатеньких вот-вот прижимать начнут. За что же ей любить красных? А ты её взял и растревожил. Вот и оказался в ответе и за белых и за красных!

– Она всё-таки злая баба! – твердил своё Вадимка.

– Я на своём веку повидал немало хозяев и скажу тебе так: хозяин, чтобы свой интерес соблюсти, всегда норовит гнуть дело не в твою, а в свою сторону.

– Но человек бедный тоже должен соблюдать свой интерес? – перебил старика Вадимка.

– …Оно конечно, да только хрен цена этому. Богатый всё равно осилит нашего брата. Это уж я на своей шкуре испытал. Всю жизнь работаю, как вол, ничего не приобрёл! Что вот на мне, только и моего… Небом покрыт, полем огорожен.

– А чего же вы стали заступаться за хозяйку, когда я с ней заспорил?

– Эх, паря!.. А куда мне на старости лет податься? А тут мне дают кусок хлеба с хорошим приварком и крышу над головой. Лучшей жизни мне уж и не найти… да ещё в такое страшное время…

И старик стал рассказывать. Пришёл он на юг из своей Пензенской губернии ещё в мирное время. В германскую войну нанялся вот в этот двор да так и прижился. Каждый из Зинченок в сезон нанимает около десятка работников, а после сезона их рассчитывает. Оставляют только пастухов. Никифор очень дорожил, что на эту должность всегда оставляли только его. Уж сколько лет ему не надо искать работу – работай себе круглый год! И особенно он был доволен теперь: когда ему стало трудно бегать за стадом, хозяйка наняла другого пастуха – его, Вадимку.

– …Насиженным местом дорожить надо, – доказывал дед.

Вадимка слушал, и его все больше одолевала мысль: «А мне-то зачем держаться за это место? Зачем оно мне?» Он долго думал, что же ему делать. Наконец, твёрдо решил: «Уйду, вот и всё!.. Я же не собирался ходить в батраках! Отосплюсь, наемся как следует и давай бог ноги!.. Обещал работать две недели, а уйду раньше от чёртовой бабы!»

И Вадимка заснул.

…На другой день он покорно погнал своё стадо на выгон. Неприязнь хозяйки его уже не тревожила. «А мне что? Вот поброжу со скотинкой денька три и опять в Кущевку. И домой!» Но когда ему представилась крыша товарного вагона, парнишка почувствовал, что теперь его туда и силком не загонишь. Опять голод, опять бессонные, холодные ночи?! Опять сутками стоять на полустанках, экономя последний кусочек хлеба?! Второй раз переживать все это Вадимка ни за что не хотел… Но как же тогда быть?

Перед ним щипал траву рыжий конь-трехлеток, который ему очень нравился. А что, ежели по-казачьи? Сесть на коня – и прощай, родимая! И Вадимка стал обдумывать план бегства: «Я оставлю конюшню незапертой, выведу ночью рыжего из конюшни и…» Но что делать с конём дальше? Сначала решил так: «Проскачу вёрст сто, потом слезу с коня, пугну его в обратную дорогу, а дальше пойду пешком. Я же не конокрад!» Потом стал одолевать соблазн: а что ежели дерануть на рыжем до самого дому? Трава теперь выросла, коня можно пасти, а себе хлеба побольше украду у хозяйки. Загубил своих двух коней, так теперь хоть одного приведу домой. Нехай эта ведьма от злости себе локти кусает! И Вадимка решил совсем увести рыжего.

Но пастушонка ещё долго мучили сомнения. Украсть коня! В любой деревне конокрадство считалось самым страшным преступлением. Пойманного конокрада убивали на месте. Что сказала бы маманя? Да и с дядей Василем он уговорился делать людям только добро.

– Делать добро надо только добрым людям! – утешал себя парнишка. – Ты, дядя Василь, не обижайся, а добра эта баба от меня не дождётся! – вздохнул Вадимка.

Направляясь со стадом в обед на усадьбу, он уже был твёрдо уверен в своей правоте. «Всё равно убегу!.. Сяду на рыжего и айда вон через тот бугор… На-кася, выкуси!» – чуть не сказал он вслух, глядя, как хозяйка поила своих чушек.

…Дни шли за днями. С харчами на дорогу у беглеца дело решалось просто – в кухнянке хранился печёный хлеб, его можно прихватить сколько угодно. Но как быть с одеждой? В дороге надо иметь штатский вид, чтобы всадника принимали за местного парня. Для этого надо оставить хозяйке «на память» свои солдатские ботинки и бросить свой брезентовый грязный и рваный дождевик. Но чем это заменить?

На конюшне, в пустых яслях, он нашёл старые, ещё не развалившиеся ботинки, они оказались ему слишком велики, но он решил их взять. Там же лежали поношенные чёрные валенки; в такую теплынь в валенки не обрядишься, но в дороге и они могут пригодиться – ночью в них можно спать. Рядом с валенками оказался овчинный женский полушубок длиною Вадимке до колен. Вадимка обрадовался: днём, когда придётся скакать, он заменит седло, ночью – спасёт от холода. Приготовил Вадимка и ремённое путо – по ночам он будет связывать передние ноги коню, чтобы тот не убежал.

Оставалось одно препятствие – старик. Бежать можно только ночью, а дед спал рядом. Хозяйка давно собиралась услать его в Кущевку по какому-то делу, но шли дни, а Никифор по вечерам все лежал на своём топчане, рассуждал, что же будет при новой власти с Зинченками, а значит, и с ним самим? Он был рад, что у него теперь завёлся слушатель. Рассуждения деда подолгу не давали пастушонку спать. Он стал уже снова подумывать – а не уйти ли по-хорошему? Взять расчёт, пойти на станцию… Но перед глазами снова вставала ржавая вагонная крыша и все беды, которые могут поджидать его там… А тут ещё стали поговаривать, что волна пленных уже схлынула, теперь не разрешается ездить на крыше… Его, наверно, стащат с крыши и арестуют. А этого парнишка боялся пуще всего.

И вдруг, будто Вадимке на радость, хозяйка послала деда на станцию с ночёвкой. Настало время побега. Весь день Вадимка очень волновался. А вдруг догонят? Верняком убьют!.. Но нет! Как уж задумал, так и будет!.. «Не надо быть размазнёй! – в который раз твердил он себе. – На-кася, выкуси, чёртова баба!»

Управляя на ночь лошадей, Вадимка поставил рыжего крайним к дверям конюшни. Полушубок, ботинки и валенки положил так, чтобы в темноте их сразу найти. Но главной заботой была для него дверь – через неё он ночью должен войти в конюшню. Летом конюшня на ночь закрывалась решётчатой дверью, а дверь изнутри запиралась перемётом – толстой железной палкой с болтом, который завинчивался особым ключом. Вадимка вставил болт в дверной косяк, но завинчивать его не стал; он постучал ключом по перемету, чтобы хозяйка слышала лязг железа, как всегда, прошёл через внутреннюю дверь из конюшни в дом и положил ключ на подоконник у кровати хозяйки.

Ужин прошёл в полном молчании – после памятного бурного столкновения пастушонок и хозяйка старались не разговаривать друг с другом. После ужина Вадимка остался в кухнянке один. В сумерках он видел, как хозяйка прошла через двор, поднялась на крыльцо дома и исчезла в дверях, щёлкнув железной задвижкой. Оставалось только дождаться, когда хозяйка с девочкой заснут.

Никогда Вадимка не замечал, что кухнянка такая маленькая, душная. Он открыл настежь дверь, но это не помогло, и пастушонок вышел наружу. Ночь стояла безлунная, небо было густо усеяно яркими звёздами. В такую ночь на душе Вадимки всегда бывало легко и радостно, а сейчас словно тяжёлый камень навалился на душу. Ему казалось, что звезды, всегда такие добрые и ласковые, сегодня смотрят на него с укором: ведь скоро они увидят, как он станет конокрадом и тогда ему будет стыдно посмотреть на звезды. Вадимка закрыл глаза.

Громко стрекотали цикады. Их монотонный разговор у степняка был неотделим от ночной тишины, ночного неба, раздумий человека, оставшегося наедине с привольной, немного таинственной степью. Завтра цикады вновь заведут свой неумолчный разговор, а он, Вадимка, уже будет вором.

А люди? Разве сможет он сказать людям, что он – вор? Разве может он тогда ждать от них добра? Как это будет страшно!

Рядом в темноте маячил дом хозяйки, он закрывал Вадимке чуть ли не половину неба. И тут эта яга мешает ему любоваться даже звёздами! Парнишке вспомнилось, как его дед рассказывал сказку про бабу-ягу. Дом хозяйки казался ему сейчас мрачным логовом бабы-яги. Только живую бабу-ягу он сейчас не боится, он её ненавидит!

Вадимка осторожно вошёл в кухнянку и стал быстро собираться в дорогу, в холстинный мешок он сложил хлеб, варёную курицу и ещё кое-какую снедь. Затем он через двор быстро прошмыгнул к дверям конюшни. Просунув руку сквозь решётку двери, Вадимка стал тихонько нажимать на край перемёта, чтобы выдернуть болт из косяка. Перемёт подавался, но стала открываться дверь и громко скрипнула. Вадимка обмер. Пять раз пришлось нажимать на край перемёта, пять раз скрипела дверь, а Вадимка со страху готов был бросить все и бежать куда глаза глядят.

Наконец он, полуживой, вошёл в конюшню. Тут было душно, пахло лошадьми. Вадимка тихонько снял с гвоздя уздечку и осторожно подошёл к рыжему. Конь повернул к нему голову и толкнул носом в плечо. Он делал это не раз, когда Вадимка, приучая к себе коня, гладил его и разговаривал с ним; обычно это бывало по вечерам, когда рыжего он ставил в конюшню на ночь. Теперь конь толкнул его ещё раз и, попав своему табунщику мордой под мышку, остался стоять неподвижно. Эта ласка доброго и привязчивого животного многое сказала Вадимке – рыжий считает его своим другом, ждёт от человека добра.

Невольно вспомнились Гнедой и Резвый: как они выбивались из сил в непролазной грязи во время отступа и как они радовались его ласке. Кто же пожалеет коня, кроме человека? Теперь же вот он сам, Вадимка, собрался гнать рыжего изо всех сил на целые сотни вёрст, гнать без жалости. А этот несмышлёныш так ждёт от него защиты!.. И сердце Вадимки дрогнуло. Почему это добродушное существо должно отвечать за свою злую хозяйку?

Вадимка прислонился щекой к шее коня. И эти секунды решили все. Парнишка понял, что он не погонит рыжего в такую даль, тот может по дороге погибнуть. Вадимка пойдёт домой пешком. Он со вздохом погладил коня по шее и по спине, повесил уздечку на гвоздь, взял в яслях полушубок, ботинки и валенки – от этого ведьма не обеднеет! – и вышел из конюшни, бросив дверь открытой. В кухнянке беглец оделся, вложил ботинки и валенки в мешок, повесил его через плечо, взял в руки полушубок и без шапки, босиком, быстро и бесшумно вышел со двора на дорогу. Дом по-прежнему безмолвствовал.

Хутор быстро скрылся в темноте. В степной тишине, под звёздным небом, Вадимка стал успокаиваться. «А хорошо, что я ушёл пешком… За мною теперь никто не погонится. На кой я им нужен?.. Теперь можно и выспаться, а то скоро будет рассвет, ведь завтра шагать целый день… Да плевать мне на этих Зинченок! Не боюсь я их теперь!..»

Он свернул подальше от дороги в высокие уже хлеба, ещё пахнувшие травой, набросил на плечи полушубок и улёгся, надев валенки и положив под голову мешок. «Жалко, много пшеницы помял… За это и по башке накостылять не грех», – подумал он, засыпая.

…Проснулся он оттого, что совсем рядом громко и надоедливо повторяла свои навсегда заученные и единственные слова перепёлка: «Пуд-пу-дук!.. Пуд-пу-дук!» – «И до чего же настырная!» – подумал беглец и открыл глаза. Всходило солнце. Приподнявшись в пшенице, Вадимка стал осматриваться. Оказалось, что он вышел всего лишь на бугор за хутором, всего с версту! Был хорошо виден двор его хозяйки. Перед дверью конюшни стояла целая толпа – наверно, собрались все Зинченки. Пастушонок сбежал! Вот удивляются – конюшня настежь, а все кони на месте!

Вглядевшись в толпу споривших хуторян, Вадимка понял, что погони за ним не будет. Осторожно выбравшись из хлебов, скрытый от хутора бугром, парнишка быстро побежал прочь, шлёпая по дороге босыми ногами. Скоро негостеприимный хутор остался позади.