Текст книги "Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность"

Автор книги: Михаил Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Таким образом, здесь начинается преобразование системы животных на основании сравнительной анатомии.

С самого начала своего пребывания у Гериси Кювье вел «diarium zoologicum» – дневник, в который он заносил все свои зоологические исследования. Материалы, накопившиеся в этом дневнике, оказались достаточными, чтобы впоследствии сразу поставить Кювье на первое место среди парижских ученых.

Эти самостоятельные исследования не мешали ему следить за успехами других наук. Здесь, в Нормандии, он познакомился с системой Жюсье, сразу понял ее значение и усердно рекомендовал Пфаффу заняться ею, если только он хочет иметь действительные успехи в ботанике.

Здесь же прочел он «Traité de Chimie»[5]5
  «Трактат по химии» (фр.)


[Закрыть] Лавуазье, по поводу которого вступил в спор с Пфаффом, защищавшим немецких химиков. Приведем одну фразу из этого спора, характеризующую широту воззрений Кювье: «Каким ты мне кажешься маленьким, когда нападаешь на опыты только потому, что они сделаны французами! Разве природа изменяется вместе с правительствами, что ты делишь химию на немецкую, французскую, английскую и прочие? Помни, любезный друг, что истинный философ берет истину везде, где она может, где она хочет проявиться». (18 февраля 1790 г.)

Геология также занимала Кювье; в одном из его писем мы находим изложение системы Делюка, тогдашней знаменитости, с очень меткими критическими замечаниями.

Находка нескольких ископаемых раковин внушила ему мысль изучить эту погибшую фауну и сравнить ее с современной, – мысль, исполненную впоследствии в «Recherches sur les ossements fossiles».[6]6
  «Исследования ископаемых останков» (фр.)


[Закрыть]

Недостатки искусственной системы, основанной на изучении наружных признаков, уже с самого начала занятий были для него ясны. Так, он пишет Пфаффу 17 ноября 1788 года: «Легкость этой работы (то есть составления искусственных систем), не требующей никакого гения, – причина, почему с Рэя и Баугина можно насчитать до сотни делателей систем, вследствие чего настоящая наука осталась в пренебрежении. Я не хочу сказать, что системы совершенно бесполезны: это словари естественной истории, но когда же заговорят о языке? Система – просто средство, а не цель».

«Со времени смерти Линнея, – пишет он Гартману, – естественная история лишилась законодателя. Каждый следует своему капризу, и, если эта анархия будет продолжаться, наука скоро превратится в лабиринт, из которого и не выберешься». (18 ноября 1790 г.)

«В растительном царстве, – читаем мы в другом письме тому же Гартману, – различные классы признаков были изучены лучше и степень их важности для естественной классификации определена точнее, чем у животных. Так, убедились, что прорастание является главным признаком, а оплодотворение – подчиненным. Первое дало возможность установить естественные классы, второе – порядки и роды».

«Вся организация животного находится в необходимой гармонии с его образом жизни. Пища и способ ее добывания – главные обстоятельства в животной жизни. Жевательные органы должны находиться в известном отношении с пищей, следовательно, со всем образом жизни, следовательно, со всей организацией».

В этом отрывке мы уже находим в довольно ясной форме основные, капитальные идеи – о подчиненности признаков и соотношении органов, развитие и применение которых легло в основу реформ Кювье в области палеонтологии и. систематики.

В этих исследованиях Кювье является уже тем строгим, точным ученым, каким мы его видим в «Лекциях сравнительной анатомии», «Животном царстве» и прочих трудах. Будущий противник Жоффруа, ненавистник туманных гипотез и всяких, если можно так выразиться, поэтических вольностей в области естествознания, проглядывает в каждой строке его писем. Так, он говорит по поводу Бюффона: «В статьях общего характера он слишком увлекается воображением и вместо того, чтобы изучить свой предмет с философским хладнокровием, нагромождает гипотезы, которые, в конце концов, не приводят ни к чему ни его самого, ни читателя».

«Необходимая вещь для каждой науки – изучать все досконально. Я бы желал, чтоб доказанное опытом строго отделялось от гипотез».

Излагая систему Лавуазье, он прибавляет: «Советую тебе купить эту книгу; я уверен, что она очень понравится тебе, так как в ней нет гипотез и туманных разглагольствований».

По поводу вопроса о происхождении животного мира он выражается еще определеннее: «Не стану пускаться в темную метафизику, которою ты заканчиваешь свой трактат; я уже давно стараюсь, не прибегая к ней, составить себе понятие о пластических силах природы. Метафизика в особенности вредна, когда по методу Платона облекается в поэтические метафоры. Я думаю, я вижу, что водяные животные созданы для воды, а остальные – для воздуха. Но чтобы они были корнями, или ветвями, или вообще частями одного ствола – этого, повторяю, я не могу понять. Ты скажешь: Odi profanum vu gus et arceo, – что касается меня, то я не забираюсь так высоко, чтобы рассматривать земные существа; мой путь длиннее, зато, быть может, вернее приведет меня к цели, тогда как вам Солнце сожжет крылья».

Таким образом, Кювье вышел уже созревшим из своего уединения. Здесь сложились его общие политические и научные воззрения, здесь зародились его важнейшие идеи, здесь, наконец, были намечены, а частью – для сравнительной анатомии и естественной системы животных – и выполнены его величайшие труды.

Из ученых, с которыми Кювье имел связь, наибольшее значение имел для него Кильмейер. «Он был моим первым учителем в этой области (т. е. сравнительной анатомии),– говорит Кювье, – и вполне заслуживает мою признательность». Философские воззрения Кильмейера – близкие к учению натурфилософов – находили, правда, в лице Кювье противника; но он был в то же время строгим методическим исследователем, и в этом отношении оказал влияние на своего ученика и друга. Пфафф даже считает возможным, что Кювье из сочинений Кильмейера почерпнул мысль проследить каждый отдельный орган в его постепенном изменении от семейства к семейству, от отряда к отряду, – мысль, легшую в основание «Лекций сравнительной анатомии».

Но та же мысль является уже в достаточно ясной форме у Вик д'Азира, у Гёнтера и, если хотите, еще раньше – у Аристотеля. Вообще заслуга великого ученого заключается не в том, что он первым высказал ту или другую мысль, а в том, что он сумел приложить ее к действительности, показать, как она проявляется в мире явлений.

Вряд ли найдется ученый, который бы не имел предшественников, высказывавших в более или менее ясной форме его основные идеи. Идея естественного подбора уже ясно высказана Патриком Мэтью за 28 лет до книги Дарвина; попытки объяснить историю земли силами, действующими в настоящее время, мы встречаем задолго до Лайеля; греческие философы за 2000 лет до Лавуазье высказали идею сохранения материи; намеки на периодическую систему элементов мы находим у некоторых химиков раньше Менделеева, и так далее – тем не менее, переворот в науке произвели труды Дарвина, Лайеля, Лавуазье, Менделеева, а не их предшественников.

Это – общее явление, которое, как увидим ниже, повторилось и с Кювье.

Остальные товарищи Кювье – Пфафф, Маршалл, Гартман, Аутенрит и другие – при всей их даровитости были звездами слишком малой величины, чтобы прибавить хоть один луч такому солнцу науки.

Что касается признанных светил тогдашней науки, то Кювье имел мало контактов с ними. В 1792 году он переписывался с Ласепедом и послал ему новый вид ската, которому тот дал название в честь Кювье. В том же году он поместил три небольшие работы в «Journal d'Histoire Naturelle». Но вообще эти контакты имели случайный характер, касались мелких фактов, и будущий законодатель науки оставался пока неизвестен ученому миру.

Случай вывел его из этой неизвестности.

В 1794 году он познакомился с Тесье, академиком, известным своими статьями по сельскому хозяйству. Знакомство произошло при следующих обстоятельствах. В то время по всей Франции были организованы местные общества для обсуждения и устройства политических дел, служившие большей частью орудием в руках террористов. Такое же общество должно было образоваться и в Фекампе. Политичный Кювье, предвидя печальные результаты для местных землевладельцев, посоветовал последним взять дело в свои руки и самим организовать общество. Мудрый совет был одобрен, общество устроилось, Кювье был назначен секретарем; но вместо того, чтобы обсуждать, кого следует вешать, а кому рубить голову, на собраниях толковали о мирных земледельческих вопросах… В одном из заседаний присутствовал и Тесье, скрывавшийся от революционного правительства. Он был аббат, а за такое преступление в то время грозила гильотина… Уклоняясь от этой неприятности, Тесье под вымышленной фамилией скрылся из Парижа. В Нормандии ему удалось найти место старшего врача в военном госпитале. Явившись в заседание общества, он принял участие в дебатах, и по его речам Кювье узнал автора статей в «Dictionnaire de l'Encyclopèdie méthodique».[7]7
  «Словарь методической энциклопедии» (фр.)


[Закрыть]

– Вы – Тесье, – сказал Кювье, подойдя к нему после заседания.

– Меня узнали, я погиб! – воскликнул Тесье.

Кювье поспешил успокоить его, и таким образом завязалось знакомство. Вскоре Тесье был в восторге от своего нового друга. «Я нашел жемчужину в навозе Нормандии! – писал он Пармантье. – При виде этого молодого человека я почувствовал такое же восхищение, как тот философ, который, будучи заброшен на пустынный берег, увидал на песке следы геометрических фигур. Кювье – фиалка, скрывающаяся в траве; знания его огромны… Вы не найдете лучшего профессора сравнительной анатомии. Это – жемчужина, которую вы должны подобрать: он создан для мира и для науки… Вспомните, что я доставил академии Деламбра; это – тоже Деламбр, только в другой области». (Из писем к Жюсье.)

При посредстве своего восторженного друга Кювье вступил в контакт с парижскими учеными: Жюсье, Ламарком, Жоффруа Сент-Илером… Последнему он послал свои учебные тетради, и вот что рассказывал об этом Жоффруа после смерти Кювье: «Кювье считал свои работы ученическими, а между тем, сам того не сознавая и без ведома всех, уже создавал основы зоологии… „Рукописи, которые вы просите меня прислать Вам, – писал он мне, – без сомнения, содержат только то, что уже давно и гораздо лучше установлено столичными натуралистами, так как они составлены мною без помощи коллекций и книг“. А между тем, в этих драгоценных рукописях я на каждой странице встречал новые факты, остроумные выводы, – и те научные методы, благодаря которым преобразовалась зоология, были уже намечены здесь. Эти первые опыты уже превосходили все ученые работы эпохи. Я отвечал Кювье: приезжайте в Париж, приезжайте, чтобы занять среди нас место нового Линнея, нового законодателя естественной истории».

Несмотря на такие лестные отзывы и приглашения, Кювье не мог сразу отделаться от сомнения в своих силах, – сомнения, всегда присущего выдающимся людям. Однако он решился попытать счастья и отправился в Париж, сначала только на пробу, вместе со своим учеником.

Здесь – поворотный пункт в жизни Кювье. Кончился период испытания и заброшенности и началась карьера, полная блеска и славы, великих открытий и непрерывных успехов.

Явившись во всеоружии знаний, с готовыми уже работами, с намеченными реформами, Кювье сразу занял выдающееся место среди парижских ученых. Вскоре по приезде (в начале 1795 года) он был назначен членом Комиссии искусств и получил кафедру в центральной школе Пантеона, учрежденной Конвентом. Главную поддержку он находил в это время в своем новом друге, будущем сопернике – Этьене Жоффруа Сент-Илере. Ни по характеру, ни по направлению трудов, ни даже по манере изложения не было между ними ничего общего. Кювье – спокойный и рассудительный, тонкий и политичный; Жоффруа – пылкий, увлекающийся, радостно хватавшийся за всякое грандиозное предприятие. Кювье – строгий, точный и ясный ум, ненавистник всяких «предчувствий», «пророчеств» и «откровений» в научной области; Жоффруа – мечтатель, полагавшийся на чувство и не всегда отличавший поэтические грезы от научных теорий… В манере изложения они отличаются так же резко. Кювье был чужд всякой аффектации и напыщенности; слог его в высшей степени прост – никакой искусственности, никаких украшений; вопрос сразу ставится на надлежащую почву; аргументация ясна и последовательна, определения точны; вы можете с ним соглашаться или нет, но никогда не выносите из его сочинений досадного впечатления чего-то смутного, неуловимого, бесформенного… Это досадное впечатление часто выносишь из философских сочинений Жоффруа, неясных, сбивчивых и к тому же не в меру красноречивых, причем красноречие сплошь и рядом превращается в риторику и напыщенность.

Тем не менее, они сошлись. «В течение 1795—1796 годов, – рассказывает Жоффруа, – мы жили вместе, обедали за одним столом, вместе гуляли, посещали общественные коллекции; наши работы были подписаны двумя именами». (G.St. Hilaire. Etudes progressives d'un naturaliste[8]8
  Ж. Сент-Илер. Поэтапные исследования натуралиста (фр.)


[Закрыть]. Paris, 1835, p. XIV). Поле для исследований открывалось огромное; это был канун великих реформ в различных областях биологии. «Мы не завтракали без того, чтобы не сделать открытия», – говорил впоследствии Кювье, вспоминая об этой эпохе.

Нашлись завистники, раскусившие гений Кювье и советовавшие Сент-Илеру оставить его на произвол судьбы, так как впоследствии Кювье затмит его своей славой. Но эта ядовитая порода людей не могла оказать влияния на Жоффруа. Он был слишком благороден для того, чтобы поддаться дрянным чувствам, и продолжал оказывать всяческое содействие своему другу.

Первым делом Кювье, устроившись в Париже, было вызвать из Монбельяра семью, то есть отца и брата, потому что мать умерла в 1793 году.

Нельзя сказать, впрочем, чтобы его положение было хорошо в материальном отношении. Финансы Франции все еще находились в плачевном состоянии; жалованье часто задерживалось, и приходилось терпеть нужду. Потребовалось несколько лет, чтобы расстроившаяся машина наладилась, и даже значительно позднее, в 1800 году, она все еще была не в порядке, как это видно из следующего письма Кювье к Гартману: «Дорогой и ученый собрат! Не думайте, что в Париже хорошо живется. Как и в Страсбурге, здесь по году задерживают жалованье членам Jardin des Plantes и других образовательных учреждений, и, если мы завидуем слонам, то не потому, что им лучше платят, а потому, что, живя подобно нам в кредит, они не сознают этого и, стало быть, не огорчаются. Вы знаете, что французы поют, когда у них нет денег. Мы, ученые, не музыканты и заменяем пение наукой».

С началом блестящей карьеры Кювье совпадает и перелом в его физическом организме. Мы уже говорили, что он был слабым и болезненным ребенком. Болезни преследовали его и в Нормандии; в своих письмах он часто жалуется на них: в особенности на боль в груди и слабость зрения. В первое время по приезде в Париж расстройство в груди усилилось до такой степени, что новые друзья Кювье опасались чахотки. К счастью, опасения не сбылись. Может быть, подъем духа благотворно подействовал на физическую природу – только здоровье его поправилось и скоро все болезни как рукой сняло. После этого он до конца жизни отличался железным здоровьем и ни разу не был болен сколько-нибудь серьезно.

Сама наружность его изменилась. «Это был красивый мужчина, – рассказывает Пфафф, посетивший Париж в 1801 году. – Вместо волнистой гривы обрамляли полное здоровое лицо подстриженные волосы. Выражение его было веселее, приятнее; все движения живее, хотя легкий отпечаток меланхолии, который был ему характерен, не совсем изгладился».

Глава III. Заслуги Кювье в сравнительной анатомии

Исторический очерк развития сравнительной анатомии. – Предшественники Кювье; Добантон, Вик д'Азир. – «Leсons d'anatomie comparée». – Метод Кювье. – Анатомия моллюсков. – Исследования сосудистой системы насекомых. – Исследования о червях с красной кровью. – Менее важные работы Кювье.

До сих пор мы придерживались хронологического порядка в нашем рассказе. Теперь, когда приходится говорить о научных трудах Кювье, это становится невозможным. Открытия в различных областях естествознания, посыпавшиеся как из рога изобилия с первого же года его жизни в Париже, перемешиваются с событиями его личной жизни и государственной деятельности, и перечислять их по порядку значило бы дать читателям слишком смутную и туманную картину. Поэтому в следующих главах мы сделаем по возможности краткий и сжатый очерк трудов Кювье в области зоологии, палеонтологии и сравнительной анатомии, – трудов, начатых в 1795 году, продолжавшихся параллельно в течение всей его жизни и закончившихся с его смертью.

Все эти труды органически связаны в одно целое общей основой – сравнительной анатомией, с которой поэтому мы и начнем.

Первыми исследованиями по сравнительной анатомии мы обязаны греческим ученым: Демокриту, которого Кювье называл «первым сравнительным анатомом», Аристотелю, в сочинениях которого можно видеть первую попытку систематической анатомии животных, и его последователям – Гиерофилу, Эразистрату и другим представителям школы перипатетиков.

Направление, данное Аристотелем, прекращается с Галеном во втором столетии от Рождества Христова. Это был последний проблеск классического гения; после Галена пишут, компилируют, диспутируют, но уже не открывают.

С нашествием варваров и гибелью языческого мира наступает эпоха кромешной тьмы и озверения средних веков.

Только в XV столетии светлое направление эллинов возрождается и науки получают новый толчок.

Испанские анатомы первые обращаются к изучению анатомии на трупах.

Трудами итальянской школы – Везалия, Фаллопия, Фабриция Аквапенденте и других – создается анатомия человека; в то же время ученые обращаются и к сравнительно-анатомическим исследованиям; Белой в XVI веке первый решается нарисовать на заглавном листе орнитологического сочинения скелет человека рядом со скелетом птицы и отметить одинаковыми знаками одинаковые части того и другого.

Но особенно бурно развивается сравнительная анатомия в XVII столетии. Недостаток фактического материала для сколько-нибудь точных выводов начинает чувствоваться все сильнее и сильнее; возникает потребность в кооперации, в совместной работе, так как усилия отдельных лиц оказываются недостаточными – и это приводит к учреждению академий.

В частности, для сравнительной анатомии наибольшие услуги в это время оказала Французская академия. В трудах Перро и в особенности Дюверне, в течение 60 лет бывшего учителем едва ли не всех анатомов Европы, можно видеть истинное возрождение этой науки. Но это были факты, не сведенные и не обработанные в одно целое. Науки сравнительной анатомии еще не существовало. В течение XVIII столетия число фактов возросло в огромной степени благодаря трудам массы ученых, в особенности Добантона во Франции, Кампера – в Голландии, Гёнтера – в Англии.

По мере накопления фактов все сильнее и сильнее чувствовалась необходимость систематической обработки их. В трудах Добантона мы уже видим влияние этой мысли: все они сделаны по одному общему плану для каждого вида, что давало возможность удобного и легкого сравнения отдельных животных. «Благодаря этому, – говорит Кювье, – иногда достаточно только сопоставить его наблюдения, сравнить соответственные рубрики, чтобы получить самые замечательные результаты; и в этом смысле нужно понимать слова Кампера: Добантон сам не знал всех своих открытий».

Свести накопившийся материал в одно целое попытался Вик д'Азир, но преждевременная смерть помешала ему довести до конца эту попытку. Он уже ясно сознавал необходимость проследить в животном мире постепенное изменение каждого отдельного органа.

В то же время расширялись и взгляды на сравнительную анатомию. Первые анатомы смотрели на свой предмет слишком узко: они исходили из медицины и преследовали медицинские цели, изучая преимущественно животных, близких к человеку, в надежде сделать из этого какие-нибудь выводы относительно человеческого тела. Даже во времена Кювье этот узкий взгляд держался в обществе: люди, которые слышали об анатомических исследованиях Кювье, принимали его за доктора и, случалось, приглашали к больным.

Но выдающиеся представители науки уже давно отрешились от этого узкопрактического направления.

Таким образом, все было готово для реформы: наука встала на самостоятельную почву, материал накопился и ждал обработки, приемы и методы исследования уже намечались…

Выработать их окончательно, применить ко всей массе фактов и создать новую науку выпало на долю Кювье.

Он смотрел на сравнительную анатомию как на самостоятельную и независимую науку, которая должна была в зоологии лечь в основу естественной системы животных, а в физиологии – в основу объяснения жизненных явлений.

Он ясно сознавал необходимость обработать в одно целое накопившийся материал, хотя по скромности отклонял от себя исполнение этой задачи. «Может быть, – говорит он слушателям во вступительной лекции к курсу сравнительной анатомии, – никто из вас не слыхал имени Перуджино, но он был учителем Рафаэля. Может быть, и мои лекции образуют великого анатома; пусть он вспомнит впоследствии о том, кто был для него Перуджино».

Этим великим анатомом ему пришлось сделаться самому.

Свои лекции он начал в 1795 году, когда был назначен адъюнктом профессора Мертрюда в Jardin des Plantes. Мертрюд был уже стар, да и малознаком со сравнительной анатомией, так что преподавание ее, в сущности, целиком было возложено на Кювье. Одновременно с лекциями он деятельно принялся за составление коллекций в музее Ботанического сада, привел в порядок препараты, оставленные и собранные его предшественниками, и прибавил к ним массу новых, как своих собственных, так и полученных от других лиц и учреждений. Благодаря его стараниям создалась одна из богатейших в мире коллекций по сравнительной анатомии.

Параллельно с этим шли его самостоятельные работы, посвященные, главным образом, анатомии беспозвоночных – моллюсков, насекомых, червей – и сравнительной остеологии.

«Leсons de l'Anatomie Comparée»[9]9
  «Лекции по сравнительной анатомии» (фр.)


[Закрыть] появились в свет в 1800-м (первые два тома) и 1803-м (остальные три тома) годах при сотрудничестве с Дюмерилем и Дювернуа.

В основу сравнительной анатомии должно было лечь не описание отдельных видов, но отдельных органов и их постепенных изменений в животном царстве. Орган – предмет сравнения, основная единица в анатомии, так же как вид – в зоологии. У каждого органа своя функция, своя определенная роль, свои специальные законы; поэтому орган должно выделить и проследить, переходя от одной формы к другой, во всем животном царстве.

«Лекции сравнительной анатомии» Кювье – первый труд, в котором эта задача приведена в исполнение. Здесь каждый орган, взятый отдельно, в первый раз является строго прослеженным во всех изменениях, которым он подвергается в цепи видов, составляющих животный мир; здесь впервые мы встречаем выстроенными в одну линию «все эти мозги (по выражению Вик д'Азира), уменьшающиеся по мере уменьшения умственной деятельности, все эти сердца, строение которых становится все проще и проще по мере уменьшения числа органов, которые нужно оживлять и приводить в действие».

Таким образом, с появления этих лекций можно считать начало сравнительной анатомии как науки, науки, обладающей точным методом исследования и общими выводами.

Важнейшие выводы Кювье – о подчиненности признаков и соотношении органов – послужили ему руководящей нитью в. преобразовании системы животных и восстановлении ископаемых организмов. Поэтому о них, равно как и об установлении типов животного царства, нам еще придется говорить ниже.

Лекции Кювье были только очерком огромного труда, для которого он работал всю жизнь. Труд этот должен был называться «Grande Anatomie Comparée»[10]10
  «Большая сравнительная анатомия» (фр.)


[Закрыть], но смерть помешала Кювье выполнить его. Впрочем, целый ряд его работ в наименее исследованных областях сравнительной анатомии и без того может назваться «Grande Anatomie Comparée».

Действительно, деятельность Кювье не ограничивалась обработкою накопившегося материала, установлением и применением к делу методов исследования и выводом общих положений.

Многие капитальные вопросы, многие частные отрасли сравнительной анатомии были им разработаны в целом ряде самостоятельных трудов. Первое место между ними занимают исследования над моллюсками, – исследования, которые можно поставить в один ряд с важнейшими трудами Кювье.

Этот огромный отдел животного царства с чрезвычайно разнообразною и сложною структурой, с двойным кровообращением, высоко развитыми (у высших представителей) органами зрения, слуха, сложною системой пищеварения – был в то время еще очень мало затронут наукой. Линней смешивал его с полипами и медузами под общим названием Vermes (черви). Долгое время после Линнея такой сравнительно ничтожный внешний признак, как присутствие или отсутствие раковины, клали в основу деления моллюсков, и анатомия их оставалась незатронутой. Только в трудах Палласа исследование этих животных стало на новую и верную почву. Паллас показал, что присутствие или отсутствие раковины не может служить основой деления моллюсков, что единственно верным критерием в этом отношении является внутренняя, анатомическая структура их. Он исследовал анатомию некоторых родов и указал их истинные отношения. Но работы Палласа были прерваны в самом начале. Его многочисленные путешествия вскоре поглотили всю его деятельность. Притом он, кажется, сам не сознавал значения и важности своих работ по анатомии моллюсков. Таким образом, его труды в этой области имеют к исследованиям Кювье такое же отношение, как очерк Вик д'Азира – к «Leсons d'Anatomie Comparée», как намек на реформу к осуществленной реформе.

Первая работа Кювье – анатомия Patella – была напечатана еще в 1792 году. В 1795 году он выделил этот отдел из хаоса линнеевских червей; в том же году разделил его на три класса – головоногие (Cephalopoda), брюхоногие (Gasteropoda) и безголовые (Acephala). Ряд последующих мемуаров, посвященных изучению нервной системы кровообращения, дыхания, воспроизведения и проч., довершил эту работу. Эти 26 мемуаров, последовательно обрабатывавших анатомию различных родов, были в 1817 году соединены в одно целое под заглавием «Mémoires pour servir à l'histoire des Mollusques».

С течением времени система Кювье подверглась изменениям; масса последующих работ дополнила, расширила, исправила его исследования – но это, конечно, не уменьшает его заслуг.

Из других работ Кювье по сравнительной анатомии важное значение имели исследования над сосудистой системой насекомых. Он доказал, что эти животные не имеют замкнутой системы кровообращения; кровь свободно разливается по телу, что в свою очередь находится в связи с системой дыхания: раз кровь не направляется для окисления в определенную замкнутую полость, дыхание тоже не может сосредоточиваться в определенном ограниченном месте; и действительно, органы дыхания у насекомых представляют систему воздухоносных трубок, так называемых трахей, разветвляющуюся по всему телу и сообщающуюся с воздухом в различных местах. Благодаря этому обмен газов становится возможным во всем теле. Иными словами, здесь не кровь ищет воздух, а воздух – кровь.

Не имея замкнутой системы кровообращения, насекомые не могут иметь и плотных, массивных органов выделения, у них эти органы являются в виде трубочек, разъединенных, свободно плавающих в питательной жидкости. Оно и понятно, потому что иначе кровь не могла бы проникать внутрь этих органов, как это происходит у других животных, где она распространяется по системе разветвляющихся трубок, проникающих в глубь органа. Здесь же сами органы должны иметь такое строение, чтобы кровь могла омывать их со всех сторон и свободно впитываться ими.

Изучая «животных с белою кровью», Кювье открыл важный факт, заставивший изменить это название, а именно – присутствие красной крови у некоторых из них. Первые исследования его были произведены над обыкновенной пиявкой. Оказалось, что она имеет красную кровь, – не ту, которую высасывает из людей и животных и которая быстро изменяется в ее желудке, а свою собственную, заключенную в особой сосудистой системе. Дальнейшие исследования Кювье показали ему, что то же самое наблюдается у целого ряда других червей: нереид, пескожилов, – сосудистую систему которых он исследовал и описал в мемуаре, появившемся в 1802 году.

В 1799 году Кювье исследовал пищеварительную систему медузы; но вообще этот отдел – отдел лучистых – был наименее затронут его исследованиями. Как для Линнея весь его отдел червей служит чем-то вроде мусорной кучи, куда сваливалось все неизвестное и малоисследованное, так для Кювье ту же роль исполнял отдел лучистых (Radiata). Поэтому он и подвергся радикальной переделке впоследствии, распавшись на несколько новых отделов.

Кроме упомянутых работ над низшими животными, целый ряд работ Кювье был посвящен анатомии позвоночных. Сюда относятся исследования над строением горла птиц, над строением ноздрей и внутреннего уха у китовых, над различным расположением головного мозга у животных и отношением его объема к массе тела, над анатомией некоторых сомнительных пресмыкающихся и т. д. Все эти исследования имеют гораздо более специальный и частный характер, чем вышеперечисленные, и потому мы ограничимся только этим кратким упоминанием о них.

Ряд трудов Кювье по сравнительной остеологии пребывает в теснейшей связи с его палеонтологическими исследованиями, о которых мы будем говорить ниже.