Текст книги "Самоцветный быт"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Беспокойная поездка
Монолог начальства (не сказка, а быль)
Посвящается ЦЖЗ
Мальбрук в поход собрался!..
Песня
– Ну-с, происходило это, стало быть, таким образом! Напившись чаю, выехал я со своими сотрудниками, согласно маршруту, вечером со станции Новороссийск. Перед самым отъездом приходит какой-то и говорит:
– Вот, – говорит, – история: круг у нас поворотный ремонтируется. Ума не приложу, как нам вас повернуть?
Задумались мы. Наконец я и говорю: пущай нас в таком случае в Тихорецкой повернут. Ладно. В Тихорецкой так в Тихорецкой. Сели, засвистали, поехали. Нуте-с, приезжаем в Тихорецкую. Вовремя, представьте себе. Смотрю на часы – удивляюсь: минута в минуту! Вот, говорю, здорово. И, конечно, сглазил. Словно сатана у них на поворотный круг уселся. Вертели, вертели, часа полтора, может быть, вертели. Чувствую, что у меня головокружение начинается.
– Скоро ли?.. – кричу.
– Сей минут, – отвечают.
Ну-с, повернули, стали поезд составлять. Я из окна смотрю: положительно, молодецкая работа – бегают, свистят, флажками машут. Молодцы, говорю, ребятишки на этой Тихорецкой – работяги! Ну и, конечно, сглазил. Перед самым отъездом является какой-то и говорит:
– Так что ехать невозможно…
– Как?! – кричу. – Почему?..
– Да, – говорит, – вагоны сейчас из состава выкидать будем. Неисправные они.
– Так выкидайте скорей! – кричу. – На какого лешего вы их запихнули?..
Ничего не ответил. Застенчиво усмехнулся и вышел. Начали опять свистеть, махать, бегать. Наконец выкинули больные вагоны. Опоздали мы таким методом на два часика с половиной.
Наконец тронулись. Слава тебе, господи, думаю, теперь покатим. Ну и сглазил, понятное дело!
Развил наш поезд такую скорость, что, представьте, потерял я пенсне из окна, так проводник соскочил, подобрал и рысью поезд догнал. Я кричу тогда: «Что вы, смеетесь, что ли? Как же я при такой скорости состояние пути и подвижного состава определю?.. Развить, – говорю, – мне в 24 секунды скорость, предельную для товарных поездов на означенном участке!»
Ну-с, вообразите, наорал на них. Таким манером, и жизни был не рад! Развили они скорость, и что тут началось – уму непостижимо! Загремели, покатились, через пять минут слышу вопль: «Стой, стой!! Стой, чтоб тебя раздавило!» Веревку дергают, флагом машут. Я перепугался насмерть, ну, думаю, пропали! «В чем дело?» – кричу. «Так что, – отвечают, – буксы горят». Вышел я из себя. Кричу: «Что это за безобразие! На каком основании горят? Прекратить! Убрать! Отцепить!» Великолепно-с. На первой станции отцепили вагон. Сыпанули мы дальше.
Ну, думаете ли, трех шагов не проскакали, как опять гвалт. В двух вагонах загорелись буксы! Выкинули эти два, на следующем перегоне еще в двух загорелись. Через пять станций глянул я в окно – и ужаснулся: выехал я – был поезд длинный, как парижский меридиан, а теперь стал короткий, как поросячий хвост. Святители угодники, думаю, ведь этак еще верст сорок – и я весь поезд растеряю. А вдруг, думаю, и в моем вагоне загорится, ведь они и меня отцепят к лешему на какой-нибудь станции! А меня в Ростове ждут. Призываю кого следует и говорю: «Вы вот что, того… полегче. Ну вас в болото с вашей предельной скоростью. Поезжайте, как порядочные люди ездят, а не вылупив глаза».
Отлично-с, поехали мы, и направляюсь я к смотровому окну, чтобы на путь поглядеть, – и как вы думаете, что я вижу? Сидят перед самыми глазами у меня на буферах два каких-то кандибобера. Я высовываюсь из окна и спрашиваю:
– Эт-то что такое?.. Что вы тут делаете?
А они, представьте, отвечают, да дерзко так:
– То же, что и ты. В Ростов едем.
– Как? – кричу. – На буферах?.. Дак вы, выходит, зайцы?!.
– Понятное дело, – отвечают, – не тигры.
– Как, – кричу, – зайцы?.. На буферах?.. У меня?! В служебном?.. Вагоне?!. Вылетайте отсюда, как пробки!!
– Да, – отвечают, – вылетайте! Сам вылетай, если тебе жизнь надоела. Тут на ходу вылетишь, руки-ноги поломаешь!
Что тут делать. А?.. Кричу: «Дать сигнал! А-с-становить поезд!.. Снять зайцев!»
Не тут-то было. Сигнала-то, оказывается, нету. Никакой непосредственной связи с паровозом.
Стали мы в окна кричать машинисту:
– Эй! Милый человек! Э-эй! Как тебя? Будь друг, тормозни немножечко!
Не тут-то было. Не слышит!
Что прикажете делать? А эти сидят на буферах, хихикают.
– Что, – говорят, – сняли? Выкуси!
Понимаете, какое нахальство? Мало того что нарушение правил, но, главное, не видно ни черта в смотровые окна. Торчат две какие-то улыбающиеся рожи и заслоняют весь пейзаж. Вижу я, ничего с ними не поделаешь, пустился в переговоры.
– Вот что, – говорю, – нате вам по пятьдесят целковых, чтоб вы только слезли.
Не согласились. Давай, говорят, по пятьсот! Что ты прикажешь делать?
И вот, представьте, как раз, на мое счастье – подъем. Поезд, понятное дело, стал. Не берет. Ну, уж тут я обрадовался. Кричу, берите их, рабов Божьих! Пущай им покажут кузькину мать, как на буферах ездить! Ну, понятное дело, слетелись кондуктора, забрали их, посадили в вагон и повезли. Прекрасно-с. Только что я пристроился к окну, как поезд – стоп!
«Что еще?!» – кричу. Оказывается, опять из-за зайцев этих проклятых. Удержать их нет возможности! Рвутся из рук, и шабаш! Сделали мы тут военный совет и наконец решили отпустить их к свиньям. Так и сделали. Выпустили их в четырех верстах от станции. Они поблагодарили, говорят, спасибо, нам как раз до этой станции, а четыре версты мы пешком пройдем!
Поехали, через десять минут – стоп! Что?! Заяц! Ну, тут уж я не вытерпел – заплакал. «Что ж это, – говорю, – за несчастье такое? Доеду я когда-нибудь до Ростова или нет?!» Говорю, а у самого слезы ручьем так и льются. Я плачу, кондуктора ревут, и заяц не выдержал, заревел. И до того стало мне противно все это, что глаза б мои не смотрели! Махнул я рукой, задернул занавески и спать лег. В Ростов приехал, от нервного расстройства лечился. Вот оно, какие поездки бывают!
1923
Тайны Мадридского двора
В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику Петухову:
– Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре… а в этом паршивом Полоцке ничего нет, кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые… купола обновляются?
– Врут, – басом ответил Петухов, – ходил я смотреть на сенной базар. Купол как купол. Это бабы выдумали.
– Плохо! – вздохнул Угрюмый. – Храмы разваливаются, а Бог и ухом не ведет… Вон Спасский монастырь… Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на небе, вот главная беда.
Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
– Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает – бац! – и свалятся они тебе на голову… У нас, например, изумительная история с этими знаками произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одну тысячу с копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
– Вре!! – крикнул Петухов.
– Вот тебе и «вре»! – ответил Угрюмый. – Чтоб я с этого места не сошел!
– Так это, стало быть, остаток получается?
– А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без остатка в расход запихнуть.
– Это как же? – изумился Петухов.
Угрюмый оглянулся, прислушался и таинственно зашептал:
– А на манер нашего начальника механических мастерских. У него, понимаешь ли, такой обычай – выпишет материалов на заказ в пять раз больше, чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уже говорили: смотрите, как бы вам по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке… Руки коротки! У меня уважительная причина – кладовой нет. Способный парень!
– А не сядет? – восторженно спросил Петухов.
– Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор для четырех кузнечных горнов!
Петухов захохотал и подавился.
– Тише ты! – зашептал Угрюмый, – это что?.. А вот потеха была недавно с заклепками (Угрюмый хихикнул), – зачем, говорит, нам закупать заклепки, когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок наворочаю! Ну, и наворочал… 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
– Ну, дела! – ахнул Петухов.
– Это что! – оживился Угрюмый, – ты послушай, что у нас с отчетностью творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской Эр-Ка-Ка и есть инструментальщик Белявский, – сипел Угрюмый, – он же и член Эр-Ка-Ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает, сам же исполняет и сам деньги получает.
Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет № 91 на стрелочные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с товарищами на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И больше ничего!
– Постой, – перебил Петухов, – а может, у него товарищей никаких не было.
– Вот то-то и есть.
– Да и как же это?
– Наивный ты парень, – вздохнул Угрюмый, – у него ж, у Гейнемана этого, весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман, производитель работ – зять его Марков, техник – его родная сестра Эмма Маркова, конторщица – его дочь родная Гейнеман, табельщик – племянник Гейнеман, машинистка – Шульман, племянница родной жены!
– Внуков у Гейнемана нету? – спросил ошеломленный Петухов.
– Внуков нету, к сожалению.
Петухов глотнул чаю и спросил:
– Позволь, друг, а куда ж Эр-Ка-И смотрит?
Угрюмый свистнул и зашептал:
– Чудак! Эр-Ка-И! У нас Эр-Ка-И – Якутович Тимофей. Славный парнишка, свой человек. Ему что ни дай – все подпишет.
– Добродушный? – спросил Петухов.
– Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из материалов мостов Западной Двины, 4½ пуда муки и 43 аршина мануфактуры. Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный!
– Тайны Мадридского двора! – восхищенно воскликнул Петухов.
– Да уж это тайны, – согласился Угрюмый, – только, понимаешь ли, вышли у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и говорят: «Позвольте ваши книги». Ну, дали мы. И началась тут потеха. По-нашему, если отчетность на год отстала – пустяки! А по-ихнему – преступление. По-нашему – кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а по-ихнему – надо! По-нашему – нарезать болты вручную продуктивно, а по-ихнему – нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему, нужно вручную производить, а по-ихнему – это преступно! Так и не столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
– М-да, это неприятности… – согласился Петухов.
Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.
1923
Лестница в рай
С натуры
Лестница, ведущая в библиотеку ст. Москва-Белорусская (1-я Мещанская улица), совершенно обледенела. Тьма полная: рабочие падают и убиваются.
Рабкор
Рабочий Косин упал удачно. С громом приехал со второго этажа в первый, там повернулся на площадке головой вниз и выехал на улицу. Следом за ним приехала шапка, за шапкой – книжка «Война и мир», сочинение Л. Толстого. Книжка выехала горбом, переплет дыбом, и остановилась рядом с Косиным.
– Ну как? – спросили ожидавшие внизу своей очереди.
– Штаны порвал, – ответил глухо Косин, – хорошие штаны, жена набрала на Сухаревке, – и ощупал великолепный звездный разрыв на бедре.
Затем он поднял произведение Толстого, накрылся шапкой и, прихрамывая, ушел домой.
Вторым рискнул Балчугов.
– Я тебя осилю, я тебя одолею, – бормотал он, прижимая к груди собрание сочинений Гоголя в одном томе, – я, может, на Карпаты в 15-м году лазил и то ни слова не сказал. Ранен два раза… За спиной мешок, в руках винтовка, на ногах сапоги, а тут с Гоголем, – с Гоголем да не осилить… Я «Азбуку коммунизма» желаю взять, я… чтоб тебя разорвало!.. (он терялся в кромешной тьме)… чтоб вам с вашей библиотекой ни дна ни покрышки!..
Он сделал попытку ухватиться за невидимые перила, но те мгновенно ускользнули из рук. Затем ускользнул Гоголь и через мгновение был на улице.
– Ох! – пискнул Балчугов, чувствуя, что нечистая сила отрывает его от обледеневших ступенек и тащит куда-то в бездну.
– Спа… – начал он и не кончил.
Ледяной горб под ногами коварно спихнул Балчугова куда-то, где его встретил железный болт. Балчугов был неудачник, и болт пришелся ему прямо в зубы.
– …Сп… – ахнул Балчугов, падая головой вниз.
– …те!!. – кончил он, уже сидя на снегу.
– Ты снегом… – посоветовали ожидающие, глядя, как Балчугов плюет красивой красной кровью.
– Не шнегом, – ответил Балчугов шепеляво (щеку его раздувало на глазах), – а колом по голове этого шамого библиотекаря и правление клуба тоже… мордой бы… по этой лешниче…
Он пошарил руками по снегу и собрал разлетевшиеся листки «Тараса Бульбы». Затем поднялся, наплевал на снегу красным и ушел домой.
– Обменял книжку, – бубнил он, держась за щеку, – вот так обменял, шатается…
Тьма поглотила его.
– Полезем, что ль, Митя? – робко спросил ожидающий. – Газетку охота почитать.
– Ну их к свиньям собачьим, – ответил Митя, – живота решишься, а я женился недавно. У меня жена. Вдова останется. Идем домой!
Тьма съела и их.
1923
Серия ноль шесть № 0660243
Истинное происшествие
В 4 часа дня служащий Ежиков предстал перед кассиром и получил от него один свеженький хрустящий червонец, один червонец потрепанный с желтым пятном, шесть великолепных разноцветных дензнаков и сизую бумагу большого формата.
– Облигация-с, – ласково улыбнувшись, молвил кассир.
Ежиков презрительно покрутил носом на бумагу и спрятал ее в карман.
В канцелярии стоял сослуживец Ежикова – Петухов, известный математик, философ и болван.
Петухов взмахивал облигацией и говорил тесно облепившим его служащим:
– По теории вероятности, главный выигрыш упадет на нечетный номер. Говорю это на основании изучения таблиц двух предыдущих тиражей. Поэтому я нарочно взял у кассира нечетный. Вот: оканчивается на 827.
Все служащие смотрели свои номера. Двое не выдержали и побежали к кассиру менять четные на нечетные.
Петухов говорил так веско, что загипнотизировал даже Ежикова. Ежиков вытащил облигацию и убедился, что ему не повезло. Серия 06 № 0660243.
«Всегда мне не прет», – подумал Ежиков и пошел к кассиру.
Кассир сказал, что больше облигаций нет.
– Позвольте, а серия? – спросил секретарь у Петухова.
– Серию можно будет предсказать не ранее пятого тиража, то есть в 1924 году, – ответил Петухов, – но приблизительно могу сказать, что это будет (он сделал карандашом какую-то выкладку на обороте своего удостоверения) или третья, или пятая, а вернее всего – наша шестая.
– Я тогда в Париж уеду, – сказала машинистка.
– Продам я ее сейчас, – сказал забулдыга исходящий.
– Не имеет смысла, – посоветовал кассир, – завтра тираж. Лучше в банке заложите. А вдруг выиграете!
По улице Ежиков шел полный мыслей о золотом займе. Со всех стен глядели плакаты с надписью «Золотой заем» и притягивали взоры.
«…Возможность каждому выиграть огромную сумму в золоте, – машинально повторял Ежиков, – гм, каж-до-му. В сущности говоря, почему я не могу выиграть? Я такой же каждый, как и всякий. Вообразите себе, что младенец лезет в это самое колесо и вытаскивает 06. А после этого 0660. Уже хорошо.
Ну-с, а что вы скажете, если он после этого потянет случайно 243? Это, знаете ли, будет такая штука, такая штука… Совершенно неописуемая штука…»
30-го вечером Ежиков, купив «Вечернюю Москву», убедился, что он еще ничего не выиграл. Младенец таскал какую-то чепуху, совершенно не похожую ни на 660, ни на 243.
2 января младенец снова осрамился.
3-го тоже. Самый близкий номер был 0660280.
4-го Ежиков узнал из «Известий», что происходит розыгрыш главных выигрышей, хотел поехать в Новый театр, но вместо этого заснул у себя на диване.
Проснулся Ежиков от стука в дверь. На приглашение: «Войдите» вошел неизвестный бойкий человек с огромным листом в руках.
Взглянув на всклокоченного Ежикова, человек всплеснул руками и воскликнул:
– Как вам это нравится! А? Он спит на диване, как какой-нибудь невинный младенец, в то время как ему надо плясать самый настоящий фокстрот! Позвольте представиться: комиссионер Илья Семенович.
– Чем же я могу вам служить? – пролепетал изумленный Ежиков.
Эксцентричный посетитель залился веселым смехом.
– Нет, этот гражданин Ежиков самый настоящий оригинал. Он спрашивает, чем он может служить! А? И ему не приходит в голову спросить, чем я могу служить! Ну, так я сам скажу – вот чем!
С этими словами Илья Семенович развернул перед Ежиковым лист, оказавшийся газетой «Известия». Комната мгновенно заходила ходуном. На листе Ежиков увидел огромные красные буквы и цифры: «Выигрыш в 50 000 руб. золотом – сер. 06, 0660243».
– Как? – сказал он, чувствуя, что в голове у него все перевернулось вверх дном. – Как? Да ведь это же… – из горла у Ежикова вместо голоса вылезал какой-то скрип, – да ведь это мой номер…
– А разве я говорю, что он мой? – радостно ответил Илья Семенович. – Позвольте вас поцеловать, мой дорогой гражданин Ежиков?
С этими словами Илья Семенович обнял Ежикова и поцеловал поочередно в обе щеки.
– Вот так младенец… – сказал Ежиков, не помня себя.
– Никаких младенцев, – энергично ответил Илья, – позвольте, достоуважаемый гражданин Ежиков, узнать, чего вы желаете?
Но опустившийся в изнеможении на диван Ежиков ничего не желал. Он молчал и хотел только одного – чтобы в голове у него перестало вертеться колесо.
Способность желать вернулась к нему лишь после того, как Илья обрызгал его водой.
Тогда Ежиков разомкнул уста и сипло сказал:
– Я желаю жениться на мадам Мухиной, но она не согласна.
– Она не согласна? – вскричал Илья. – Нет, вы уморите меня, милый Ежиков. Желал бы я хоть одним глазком видеть такую дуру, которая не согласна выйти замуж за человека, выигравшего пятьдесят тысяч чистым золотом. Успокойтесь: она уже да, согласна!
И Илья Семенович мгновенно привел из передней мадам Мухину. Мадам Мухина застенчиво улыбнулась, поправила пунцовую розу в волосах и сказала:
– Я всегда любила вас, Жан…
Затем события закрутились в сладостном тумане. Ежиков, сидя на диване, целовал мадам Мухину и излагал Илье Семеновичу свои желания. Оказалось, что он желает золотые часы, ехать в Крым, фиолетовые кальсоны, зернистую икру, идти на «Аиду», бюст Льва Толстого, ковер, охотничье ружье, три комнаты с кухней, автомобиль…
И Илья Семенович волшебным образом доставал все. Ежиков в течение одного мгновенья побывал в Крыму, носил в кармане золотые часы, сидел в ложе Большого театра, ездил по Страстной площади в вонючем таксомоторе и покупал мадам Мухиной соболью шубу на Сухаревке.
Жизнь Ежикова превратилась в ошеломляющий винт, и помнил Ежиков только две вещи – номер своего текущего счета и… что он ни одной минуты не был трезвый.
Так продолжалось месяц, а в конце концов произошел скандал.
Явился какой-то со знаком Воздушного Флота на груди и вежливо сказал:
– А ведь ты, Ежиков, в сущности говоря, свинья. 50 тысяч свалились тебе на голову, и хоть бы одну копейку ты пожертвовал на Воздушный Флот.
Угрызения совести охватили Ежикова.
– Жертвую, в таком случае, 20 тысяч. Целый аэроплан, – вскричал Ежиков, – но с условием: чтобы он назывался «№ 0660243 – гражданина фоккер-Ежикова».
– Пожалуйста, – снисходительно усмехнулся воздухофлотский.
И вот тут выскочила мадам Мухина и все погубила.
– Как, – вскричала она, – да ты одурел, идиот. Двадцать тысяч. Да пока я жива, не позволю.
– Мои деньги! – взревел Ежиков, багровея. – Вон!..
И от собственного рева проснулся на диване и увидал, что ничего нет: ни Ильи Семеновича, ни бюста Льва Толстого, ни мадам Мухиной.
В последний день розыгрыша Ежиков явился на службу и не утерпел, чтобы не поделиться:
– А я, представьте, видел во сне, будто бы я 50 тысяч выиграл. И так реально.
– Ваш номер не может выиграть, – уверенно сказал Петухов, – выиграет нечетный номер, оканчивающийся на 5 или на 7, в крайнем случае – на 3.
Минута в минуту в 4 часа в канцелярию принесли «Вечернюю Москву».
Возбужденный Ежиков развернул ее и, чувствуя биение сердца, глянул на 4-ю страницу. Кислая улыбка пробежала по его лицу.
50 тысяч – серия не та.
И 20 тысяч – не то.
И 10 тысяч.
И 5 тысяч.
– Э-хе-хе, – вздохнул Ежиков и машинально скользнул по таблице в 500 рублей золотом.
И сперва он увидел 06. Затем он увидел 066 и побледнел, как зубной порошок. Потом конец номера – 43 и затем уже сквозь туман середину – 02.
Со службы Ежиков уходил необычным образом. По лестнице за ним шла вся канцелярия и неизвестные небритые люди из 3-го этажа, показывавшие на него пальцами, курьеры и мальчишки-папиросники. С обеих сторон Ежикова под руки держали две машинистки.
Ежиков говорил расслабленно:
– Может быть, это еще опечатка. Я покупаю себе комнату…
Отдельно уходил унылый и молчаливый Петухов. Его номер от ежиковского разнился только на одну единицу. Навеки Петухов получил кличку «Теория вероятности».
Если кто-нибудь думает, что я выдумал этот рассказ, пусть посмотрит таблицу выигрышей в 500 рублей золотом.
1924
