Текст книги "Батум"

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

сапоги, все положил на берегу, намылился, и полез в море. А мы с тобой

сидим на берегу и смотрим. И ты говоришь: "А он хорошо плавает!" А я

говорю: "А как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет?

Солдат нету..." А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой

побежали, кричим всем: "Царь потонул! Царь потонул!" И весь народ

обрадовался. Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в Батум, чтобы мне

сон рассказать? Реджеб. Нарочно для этого шел. Сталин. Хороший сон, но, что бы он такое значил, я не понимаю. Реджеб. Значит, что царя не будет и ты всю Абхазию освободишь.

Молчание.

Я тебе скажу, что никакого сна я не видел. Сталин. Я знаю, что ты не видел. Реджеб. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать. Сижу,

а выговорить не могу. Меня к тебе наши старики послали, чтобы ты одну

тайну открыл. Сталин. Какую? Реджеб. Слушай меня. Coco. Я – старик, и ты на меня не обижайся. Все тебя

уважают, говорят: модзгвари. Мы, абхазцы, – бедные и знаем, что ты нам

хочешь помочь. Но мы узнали, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь? Сталин. Да. Реджеб. А когда ты их в ход пустишь? Сталин. Что? Реджеб. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы: что человек

тайно печатает? Один старик, самый умный, догадался – фальшивые деньги.

И мы смутились. Говорят, хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги

помогать печатать не можем. Мы это не понимаем. Меня послали к тебе.

Говорят: узнай, зачем печатает? Что, он будет раздавать их народу?

Когда будет раздавать? По сколько? Сталин. Да, дела... Коция! Канделаки (входит). Что? Сталин. При тебе есть хоть одна прокламация? Канделаки. Одна есть. Сталин. Дай-ка мне ее.

Канделаки дает листок Сталину, уходит.

Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет, это не деньги. А печатаем

вот зачем: народу живется очень худо, и, чтобы его поднять против царя,

нужно, чтобы все знали, что худо. Но если я начну по дворам ходить и

говорить – худо живется, худо живется, – меня, понимаешь ли, в цепи

закуют. А это мы раздаем, и тогда все знают. А деньги мы не печатаем,

это народу не поможет. Реджеб (внезапно поднимаясь). До свиданья. Прости, что я тебе заниматься

помешал. Сталин. Нет, ты погоди. Ты, пожалуйста, покажи эту бумажку вашим и объясни. Реджеб. Хорошо, хорошо. Сталин. Только осторожно. Реджеб. Да понимаю я! (Идет к дверям.) Ц... ц.. Аллах, аллах...

(Останавливается.) Одно жалко, Что ты не мусульманин. Сталин. А почему? Реджеб. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. Примешь – я за тебя

выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна

лучше другой, семь звезд! Сталин. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет. Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство. Сталин. Подумать надо. Реджеб. Обязательно подумай. Прощай. (Идет.) Ц... ц.. фальшивые деньги...

ай, как неприятно! (Выходит.)

Сталин читает.

Канделаки (входит). Этот гимназист пришел, Вано, которого ты звал. Сталин. Ага... Канделаки (в дверях). Вот товарищ Coco. Входи. (Скрывается.)

Входит Вано в штатском пальто.

Вано. Я думал, что вы пожилой. Сталин. Я тебя тоже не знал, но догадался, что ты молодой, потому что

сказали, что ты гимназист. Ты в шестом классе? Вано. В шестом. Сталин. Садись, закуривай. Я тоже был в шестом классе, но у нас, в

семинарии, другое разделение... Кроме того, в силу некоторых причин, я

не кончил курса. Работает кружок? Вано. Работает. Сталин. Сколько вас человек? Вано. Двенадцать человек. Старшие классы. Сталин. Ну конечно, не приготовишки, те от занятий политикой упорно

отлынивают. У вас месаме-дасисты работали? Вано. Да. Но мы хотим с вами объединиться для борьбы. Сталин. Правильно. Ты читал статью Ноя в "Квали"? Вано. Читал. Сталин. Ну, скажи сам, к чему будут годны люди, которых они воспитывают

такой литературой? Интеллигентные чернокнижники. Ты знаешь, они ко мне

прислали гонца. И он меня уговаривал, чтобы я уехал из Батума. Они

говорят, что здесь, в Батуме, невозможно вести борьбу и нелегальную

работу. А когда я спросил, почему? – он говорит: рабочие, говорит,

темные, а кроме того, улицы хорошо освещены, прямые, все, говорит,

видно как на ладони! До чего должен дойти человек, чтобы такую вещь

сказать. Выходит, не боритесь, потому что рабочие темные, а улицы

светлые! Впрочем, тебе нечего доказывать... Дариспан (внезапно появляясь). Пастырь, беги! Канделаки (вбегает). Туда, туда!

Послышался упорный стук с одной стороны, а потом

застучали и в другом месте.

И здесь уже! Сталин (глянув в окно). Поздно. (Обращаясь к Вано.) И ты еще... ах, бедняга! И нужно было, как на грех, тебе сегодня... Вано. Я не боюсь. Лампу потушить, и в темноте... Сталин. Что ты? Не трогай! Ну, слушай: прежде всего, не волнуйся, сиди

спокойно и держи себя вежливо. Меня ты не знаешь, я – безработный,

уроков ищу, вот тебя Канделаки и привел...

Стук становится громче, послышались глухие голоса.

Дариспан. Ну что же, открывать? Сталин. Открывай.

Дариспан выходит, открывает. Громче застучали с другой

стороны, туда идет Канделаки, открывает там. Со стороны

кухни появляются околоточный, городовые, полицеймейстер.

Полицеймейстер. Останьтесь так, на местах.

С другого хода – два жандарма, Трейниц и Кякива.

Трейниц (околоточному). Сколько комнат в квартире? Околоточный. Три комнаты, галерейка и погреб. Трейниц. Так. (Дариспану, Канделаки, Сталину и Вано.) Прошу вывернуть

карманы. Дариспан. Я не понимаю, почему... Трейниц. Прошу вывернуть карманы.

Сталин, Канделаки, Вано показывают свои карманы. Жандарм

шарит в карманах сталинского пальто.

(Обращаясь к полицеймейстеру.) Прошу, полковник, приступить к обыску. В

особенности погреб.

Околоточный с двумя городовыми выходит, за ними один из

жандармов. Полицеймейстер выходит с двумя городовыми в

соседнюю комнату. Начинается обыск повсюду. Трейниц с

несколькими городовыми и жандармом остается в комнате.

Также и Кякива. Трейниц садится за стол.

Прошу всех сесть.

Сталин, Канделаки, Вано и Дариспан садятся, возле них

четверо городовых. Жандарм становится позади Сталина.

Кто хозяин квартиры? Дариспан. Я. А что это значит, что в карманах шарят? Кто здесь что украл?

Кякива говорит что-то по-грузински Дариспану. Тот

отвечает неприязненно по-грузински же.

Трейниц. Переведи, что он сказал. Сталин. Я могу перевести вам. Он говорит, что не хочет разговаривать с этим

человеком. (Указывает на Кякиву.) Это ему неприятно. Трейниц (пристально смотрит на Сталина, но ничего ему не говорит и

обращается к Дариспану). Кто такой? Дариспан. Паяльщик на заводе Манташева. Трейниц. Имя как? Дариспан. Дариспан. Кякива. Да, он Дариспан. Трейниц. Паспорт?

Дариспан вынимает из ящика стола паспорт, кладет на

стол. Трейниц обращается к Канделаки.

Ваше имя? Канделаки. Константин Канделаки. Трейниц. Ваш паспорт, пожалуйста. Канделаки. Я потерял паспорт. Трейниц. Напрасно, напрасно... (Обращается к Вано.) А вы, молодой человек? Вано. Я – Вано Рамишвили. Трейниц. Чем занимаетесь? Вано. Ученик шестого класса Батумской гимназии. Трейниц. Скажите! Никак нельзя этого подумать, глядя на ваше пальто. Что же,

вам, надо полагать, не нравится императорская форма, присвоенная

воспитанникам средних учебных заведений? Или выгнали? Вано. Нет, не выгоняли. Трейниц. Ну, это не уйдет, скоро выгонят. Ваш билет.

Вано подает билет.

По всему видно, что вы делаете большие успехи в науках. Церкви и

отечеству на пользу, родителям же вашим на утешение. Сталин. Я сперва вас принял за жандармского офицера, но вы, по-видимому,

классный наставник. Трейниц (внимательно и довольно долго смотрит на Сталина, но ничего не

отвечает и обращается к Вано). Зачем пришли в эту квартиру? Хорошо

знаком с хозяином? Вано. Нет, я в первый раз здесь.

Полицеймейстер появляется в комнате, ведет обыск.

Трейниц. На огонек, что ли, забежал к незнакомому человеку?

Городовой, шаря в буфете, уронил и разбил тарелку.

Сталин (в это время тихо Канделаки). Выручай мальчишку. Трейниц (полицеймейстеру). Нельзя ли, полковник, чтобы люди работали

поаккуратнее? Полицеймейстер (городовому). Орясина! На трое суток. Ты что же? Забыл, что

на обыске? Трейниц (Вано). Так зачем же сюда попал? Канделаки. Это я его привел. Трейниц. Я его спрашивал, а не вас. Зачем привел? Канделаки (указывая на Сталина). Вот он приехал безработный искать уроков.

Вот я и привел Вано. Трейниц (глядя на Сталина). Ах, интеллигентный человек? Очень приятно. Полицеймейстер (городовому). Печку осмотри. Трейниц (Вано). Почему в цивильном платье? Вано. Я пальто разорвал под мышкой. Трейниц. Надо было маме сказать, она бы зашила. Полицеймейстер (городовому). Пепел есть? Городовой. Никак нет, ваше высокоблагородие. Полицеймейстер (Дариспану). Твоя книжка? Дариспан. Нет. Сталин. Это моя книжка. Полицеймейстер (читает). "Философия природы. Перевод Чижова. Сочинение

Гегеля". (Кладет книжку Трейницу на стол.) Трейниц (Сталину). Философией занимаетесь? Смешанное общество в Кединском

переулке мы застали, полковник: манташевский паяльщик, другой без

документа, подозрительный гимназист и философ. (Сталину.) Итак, с кем

имею удовольствие разговаривать? Сталин (указывая на разгром от обыска). Признаюсь, я этого удовольствия не

испытываю. Кякива (Трейницу). Господин полковник, покорнейше вас прошу, чтобы я с ним

не разговаривал. Трейниц. Что это значит? Кякива. Язык у него такой резкий, он мне что-нибудь скажет, а я человек

тихий... Трейниц. Это глупости. (Сталину.) Будьте добры, скажите, вы не были девятого

марта у здания Ардаганских казарм в толпе, произведшей беспорядки? Сталин. Я вообще не был девятого марта в Батуме. Трейниц. Гм... странно... мне показалось, что я вас видел. Впрочем, возможна

ошибка. (Кякиве.) А ты видел?

Кякива кивает головой.

Вот и он... Сталин. Позвольте! Зачем же вы так верите с первого слова? Мало ли что ему

могло померещиться? Ведь он же кривой на один глаз! Кякива (грустно улыбнувшись). Я – кривой... Трейниц. Так позвольте узнать, кто вы такой? Сталин. Позвольте мне, в свою очередь, узнать, кто вы такой? Трейниц. Извольте-с, извольте-с. Помощник начальника Кутаисского губернского

жандармского управления полковник Трейниц. Владимир Эдуардович... Сталин. Благодарю вас, дело не в фамилии, а я хочу узнать, чем вызвано это

посещение мирной рабочей квартиры, где нет никаких преступников,

полицией и жандармерией ? Трейниц. Оно вызвано тем, что наружность этих мирных квартир часто бывает

обманчивой. Разрешите спросить, где вы остановились в Батуме? Сталин. Я здесь остановился. Трейниц (указывая на Дариспана). У него? Канделаки. Нет, у меня. Трейниц. Ах, вы тоже здесь живете? Позвольте, а вы не жили на Пушкинской

улице? Канделаки. Жил и сюда переехал. Трейниц. Часто квартиры меняете... (Сталину.) Итак, как ваша фамилия? Сталин. Нижерадзе. Трейниц. А имя и отчество? Сталин. Илья Георгиевич. Трейниц. Так.

Возвращаются околоточный и городовые, которые делали

обыск в погребе.

Околоточный (полицеймейстеру). Ничего не обнаружено. Трейниц. Ну, это так и следовало ожидать. (Сталину.) Да, простите, еще один

вопрос... а впрочем, Иосиф Виссарионович, какие тут еще вопросы... Не

надо. По-видимому, от занятий философией вы стали настолько рассеянны,

что забыли свою настоящую фамилию? Сталин. Ваши многотрудные занятия и вас сделали рассеянным. Оказывается, вы

меня знаете, а спрашиваете, как зовут. Трейниц. Это шутка. Сталин. Конечно, шутка. И я тоже пошутил. Какой же я Нижерадзе? Я даже такой

фамилии никогда не слыхал. Трейниц (полицеймейстеру). У вас все, полковник? Полицеймейстер. Все. Трейниц. Все четверо арестованы. (Арестованным.) Предупреждаю на всякий

случай: чтобы в дороге без происшествий, конвой казачий. А они никаких

шуток не признают. Сталин. Мы тоже вовсе не склонны шутить. Это вы начали шутить. Трейниц (жандармам). С Джугашвили глаз не спускать! Марш!

Темно.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Прошло более года. Жаркий летний день. Часть тюремного

двора, в который выходят окна двух одиночек. Вход в

канцелярию. Длинная сводчатая подворотня. Что происходит

в подворотне, – из окон тюрьмы не видно. Во дворе

появляются несколько уголовных с метлами. С уголовными

первый надзиратель.

Первый надзиратель. Подметайте, сволочи. И чтобы у меня соринки не было, а

то вы все это у меня языком вылижете. Уголовный. Как паркет будет!

Надзиратель уходит.

Пошел ты к чертовой матери вместе со своим губернатором!

Бросает метлу, садится на скамейку, делает затяжку,

передает окурок другому уголовному, который начал

подметать. Тот затягивается И передает третьему.

Сталин (появляется в окне за решеткой). Здорово. Уголовный. А! Мое почтение. Сталин. Какие новости? Уголовный. Губернатор сегодня будет. Сталин. Уже знаю. Уголовный. Ишь ты как! Сталин. Просьба есть. Уголовный. Беспокойные вы, господа политические, ей-богу, не можете просто

сидеть. То у вас просьбы, то протесты, то газеты вам подай! А у нас

правило: сел – сиди! Сталин. За что сидишь? Уголовный (декламирует).

...А скажи-ка мне, голубчик,

Кто за что же здесь сидит?

Это, барин, трудно помнить,

Есть и вор здесь, и бандит!

Домушники мы, например. Сталин. Письмо на волю надо передать. Уголовный. Сегодня какой хохот у нас в камере стоял! Хватились – глядь, а

папиросы кончились! Прямо животики надорвали, до того смешно: курить

хочется, а курить нечего. Сталин. Лови... (Выбрасывает во двор пачечку.) Уголовный. Данке зер! Ну-ка, от окна отходи! (Усердно подметает.)

Проходит надзиратель, скрывается.

Письмо в пачке? Сталин. Ну конечно. Уголовный (хлопнув кулаком по ладони). Марка, штемпель, пошло ваше письмо. Сталин. Есть еще вопрос. В женском отделении есть одна, по имени Наташа.

Сидит в одиночной камере, из Батума недавно переведена. Волосы такие

пышные. Уголовный. Гм... волосы пышные? Понимаем. Сталин. Тут очень просто понимать: сидит женщина в тюрьме, и все. Так вот,

требуется узнать, как она себя чувствует. Уголовный. Плакать стала. Сталин. Плакать? (Пауза.) Ты, я вижу, человек очень ловкий и остроумный... Уголовный. Не заливай, не заливай, мы не горим. Сталин. Я не заливаю. А просто я тебя наблюдал из окна. Сейчас женщин

поведут на прогулку, так ты бы ее научил, чтобы она прошлась здесь, а

то она все в том конце, как на зло, ходит. А ты чем-нибудь займи

надзирателя.

Уголовный становится грустен, свистит.

Сталин. Лови. (Бросает пачечку.) Уголовный. Отходи! эээПервый надзиратель. А что же вы, бестии, не поливаете?

Проходят три женщины, за ними медленно идет Наташа.

Надзиратель проходит.

Уголовный (с лейкой, перед Наташей). Вы, барышня, здесь погуляйте, у этого

окошка вам будет очень интересно. Там вас ваш главный спрашивал. Наташа. Какой главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите от меня. Уголовный. Вы в тюрьме в первый раз, а я, надо вам доложить, в пятый.

Домушники наседками не бывают. Наше дело – с фомкой замки проверять.

Идите к тому окну. (Уходит.) Наташа (ему вслед). Шпион проклятый! Первый надзиратель (появился, смотрит вдаль). Что же вы, сукины дети,

крыльцо поливаете? Это чтобы губернатор поскользнулся? (Устремляется

вон.)

Наташа присаживается на скамейку.

Сталин (появляется в окне). Что значат, орлица, твои слезы? Неужели тюрьма

надломила тебя? Наташа. Coco? Сталин. Не называй. Наташа. Ты здесь? Ты... Я думала, что ты уже в Сибири... ты... эээ? Сталин. Второй год пошел, как здесь сижу. А ты, говорят люди, плачешь? А?

Наташа? Наташа. Плачу, плачу, сознаюсь. Одна сижу, тоска меня затерзала, вот и

плачу. Сталин. Когда началось? Наташа. С неделю. Сталин. Перестань, не плачь, они тебя сжуют... погибнешь... Что хочешь делай

в тюрьме, только не плачь! Наташа. Я повеситься хотела... Сталин. Что ты?! Своими руками отдать им свою жизнь? Я не слыхал этих слов,

а ты их не говорила. Слушай меня: тебе осталось терпеть очень немного.

Имей в виду, что и Сильвестра, и Порфирия уже выпустили. Наташа. Что? Выпустили? Правда? Сталин. Точно знаю. И тебе, конечно, остались последние дни здесь, в тюрьме.

Они за тобой ничего не могут найти. Но заклинаю – не плачь! Уголовный (появляется). Эй... эй... эй... Первый надзиратель (как коршун, влетает за ним). Я тебе покажу! Ты что же,

мне, стерва, дорогу режешь? (Ударяет уголовного, подбегает к Наташе.)

Это что такое? (Бьет Наташу ножнами шашки.) Уголовный. Эх... сгорели. Наташа. Не смейте! Не смейте! Он бьет меня! Сталин (приближает лицо к решетке, взявшись за нее обеими руками). Эй,

товарищи! Слушайте! Передавайте! Женщину тюремщик бьет! Женщину

тюремщик бьет! Канделаки (появляется в соседнем окне). Протестуйте, товарищи! Женщину бьют!

Женщину бьют! (Стучит металлической кружкой по решетке.)

Крик побежал дальше по тюрьме: "Женщину бьют!"

Уголовный. Ну, теперь пошло! Первый надзиратель (Сталину). Долой с окна!

Второй надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.

Наташа. Не трогай меня! Сталин. Оставь руку, собака! Канделаки. Смотрите, во дворе женщину истязают! (Выбрасывает в окно свою

кружку.)

Сталин выбрасывает в окно кружку,

Уголовный. Так их, так!.. Первый надзиратель. Слезай, стрелять буду! Сталин. Стреляй.

Первый надзиратель стреляет в воздух. От этого шум

разрастается, вся тюрьма кричит, грохочет. Из канцелярии

выбегает начальник тюрьмы, за надзиратель.

А ты выстрели в окно. Наташа. Меня бьют! Второй надзиратель. Я тебя не трогаю.эээ Начальник тюрьмы. Прекратить это! Первый надзиратель (указывая на окно Сталина). Вот, ваше высокоблагородие...

В тюрьме послышались разрозненные голоса: "Отречемся от

старого мира!.."

Начальник тюрьмы. Уводите ее скорее отсюда!

Двое надзирателей тащат Наташу.

Наташа. Помогите! Начальник тюрьмы (надзирателям). За мной!.. (Убегает в тюрьму с

надзирателями.)

Появляются уголовные, оставшиеся без надзора.

Уголовный. Что ж, подбавим, чтоб веселей было? (Швыряет кружку в подвальное

окно.)

Слышно, как лопнуло стекло.

(Поет, весело приплясывая.)

Царь живет в больших палатах,

И гуляет, и поет! Уголовные (подхватывают).

Здесь же, в сереньких халатах,

Дохнет в карцерах народ!..

Из подворотни выходит губернатор, адъютант и казак.

Уголовный немедленно выстраивает своих в шеренгу.

Губернатор. Что такое здесь?! Уголовный. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство! Адъютант (тихо). Действительно... Губернатор. Телефонируйте в Хоперский полк, вызывайте сотню.

Адъютант убегает в канцелярию.

А это что за люди? Уголовный. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (С чувством,)

Чистота кругом и строго!

Где соринка или вошь?

В каждой камере убогой

Подметалу ты найдешь! Губернатор (механически). Молодцы! (Опомнившись.) Ты мне стихи какие-то

сказал? Кто вы такие, политические? Уголовный. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами

нету. Рецидивисты мы, домушники, ширмагалы, мойщики. Губернатор. Черт знает что такое!

Уголовный подает засаленную бумагу губернатору.

Губернатор. А это что... э... Уголовный. Прошение, ваше высокопревосходительство. Курева нет. Припадаем к

вам. Губернатор. Гм... дай сюда.

Выбегает начальник тюрьмы, столбенеет при виде

губернатора. Тюрьма начинает стихать.

Что у вас происходит в тюрьме?! В тюремном замке поют, полное

безначалие... Меня встречает неизвестный, рапортует почему-то стихами! Начальник тюрьмы (грозно уголовным). По камерам... Губернатор. И, должен сказать, единственный человек со светлой головой

этот рецидивист, толково очертивший положение. Начальник тюрьмы (смягчаясь). По камерам, по камерам... Уголовный. Кругом марш!.. (Уводит уголовных.)

В это время выходит из тюрьмы Сталин в сопровождении

двух надзирателей. Тюрьма затихает.

Губернатор. Кто это такой? Начальник тюрьмы. Иосиф Джугашвили, ваше превосходительство. Из-за него все

и загорелось. Губернатор. Это что же значит? Сталин. Надзиратели вызвали беспорядки в тюрьме. Губернатор. То есть как?! Как же надзиратели могут вызвать беспорядки в

тюремном замке?

В это время появляется Трейниц и становится сзади

губернатора.

Сталин. Они зверски обращаются с заключенными. Тюрьма требует, чтобы

устранили вот этого человека, который сегодня избил заключенную

женщину. Губернатор. То есть как требуют? Как это тюрьма может требовать? А, Владимир

Эдуардович, здравствуйте. Вот этот самый, Джугашвили. Трейниц. Я его хорошо знаю. (Тихо губернатору.) Я специально приехал.

Расследование по делу Джугашвили закончено. Самое лучшее было бы

перевести его из этой тюрьмы в батумскую, затем останется только ждать

высочайшего повеления. Что касается надзирателя, то я полагал бы, что

его действительно лучше отстранить и дело разобрать. Это приведет к

успокоению. Губернатор. Вы полагаете? Адъютант (подходит). Сотня выехала. Губернатор (Сталину). Мы и без вас разберем дело надзирателя. (Начальнику

тюрьмы.) Разобрать дело этого надзирателя и отстранить от службы впредь

до выяснения. Первый надзиратель. Ваше превосходительство... Губернатор. Молчать. Сталин. У заключенных есть еще одно требование. Губернатор. У них не может быть требований, а только прошения. Сталин. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность купить на свои

деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу и от этого болеют и мучаются. Трейниц (тихо губернатору). Эту претензию можно удовлетворить. Губернатор. Удовлетворить эту претензию! Разрешить им... э... приобрести на

рынке за свой счет тюфяки. Сталин. Товарищи! Администрация удовлетворила требования! Канделаки (в окне). Товарищи, передавайте! Администрация удовлетворила

требования!

Крик передается дальше.

Губернатор. Прошу не делать никаких оповещений. Трейниц (начальнику тюрьмы). Будьте добры... чтобы вещи его вынесли сюда. Начальник тюрьмы (надзирателю). Вещи Джугашвили сюда.

Надзиратель убегает.

Губернатор (Сталину). А вас оповещаю: расследование по вашему делу

закончено. Вас Переводят в другой тюремный замок, где вы будете

пребывать до тех пор, пока не получится о вас высочайшего повеления.

Послышался топот подъехавшей к тюрьме конной сотни.

Владимир Эдуардович, вы возьмете на себя осуществить его перевод? Трейниц. Конечно, ваше превосходительство. Губернатор. А как быть с казаками? Трейниц. Я попрошу сотню отпустить, оставив мне один взвод для конвоя

Джугашвили. Губернатор. Очень хорошо. Ну, я еду. До свиданья, полковник. (Начальнику

тюрьмы.) А вам объявляю строгий выговор. Я застал в замке у вас полное

безобразие. (Удаляется в сопровождении адъютанта.)

Надзиратель выносит сундучок.

Трейниц (Сталину). Извольте следовать. (Начальнику тюрьмы.) Отправьте,

пожалуйста, его к фаэтону.

Начальник тюрьмы делает знак надзирателям. Те выбегают в

подворотню и там становятся цепью под стеной.

Сталин (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят! Канделаки (в окне). Прощай! Прощай! Прощай!

Побежал по тюрьме крик: "Прощай!" Один из надзирателей

вынимает револьвер, становится сзади Сталина.

Трейниц. Опять демонстрируете? Сталин. Это не демонстрация, мы попрощались. (Идет в подворотню.) Начальник тюрьмы (тихо). У, демон проклятый... (Уходит в канцелярию).

Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того

искажается.

Первый надзиратель. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все... (Ударяет ножнами

шашки Сталина.}

Сталин вздрагивает, идет дальше. Второй надзиратель

ударяет Сталина ножнами.

Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин

поднимает руки и скрещивает их над головой, так, чтобы

оградить ее от ударов. Идет. Каждый из надзирателей, с

которым он равняется, норовит его ударить хоть раз.

Трейниц появляется в начале подворотни, смотрит в небо.

Сталин (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!

Тюрьма молчит.

Первый надзиратель. Отсюда не услышат. Трейниц. А что же там вещи разроняли? Подберите вещи.

Первый надзиратель подбегает к сундучку, поднимает его,

направляется к воротам. Сталин встречается взглядом с

Трейницем. Долго смотрят друг на друга.

Сталин (поднимает руку, грозит Трейницу). До свиданья!

Занавес

Конец третьего действия

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

До открытия занавеса глухо слышна военная музыка,

которая переходит в звон музыкальной шкатулки. Затем он

прекращается, и идет занавес. Летний день. Кабинет

Николая II во дворце в Петергофе. На одном из окон висит

клетка с канарейкой. Музыкальная шкатулка стоит на

маленьком столе недалеко от письменного стола. Николай

II, одетый в малиновую рубаху с полковничьими погонами и

с желтым поясом, плисовые черные шаровары и высокие

сапоги со шпорами, стоит у открытого окна и курит,

поглядывая на взморье. Потом открывает дверь, выходящую

в сад, и садится за письменный стол. Нажимает кнопку

звонка. В дверях, ведущих во внутренние помещения,

показывается флигель-адъютант.

Николай. Пригласите. Флигель-адъютант. Слушаю, ваше императорское величество. (Выходит.)

Входит министр, кланяется, в руках у министра портфель.

Николай (приподнимаясь министру навстречу). Очень рад вас видеть, Николай

Валерианович, прошу садиться. (Пожимает руку министру.)

Министр садится.

А вы портфель сюда... а то вам будет неудобно. (Указывает на стол.)

Министр кладет портфель на край стола. Николай

предлагает министру папиросы.

Прошу вас, курите. Министр. Благодарствуйте, ваше величество, я только что курил. Николай. Как здоровье вашей супруги? Министр. Благодарствуйте, ваше величество, но, увы, не совсем благополучно. Николай. Ай-яй-яй! А что такое? Министр. Последний месяц ее беспокоят какие-то боли вот здесь... в

особенности по ночам... Николай. Между ребрами? Министр. Да. Николай. Я вам могу дать очень хороший совет, Николай Валерианович. У

императрицы были точно такие же боли и совершенно прошли после одного

купанья в Саровском прудике. Да я сам лично, искупавшись, получил

полное физическое и душевное облегчение. Министр. Это тот самый прудик, в котором купался святой? Николай. Да. Министр. Говорят, что были случаи полного исцеления от самых тяжелых

недугов? Николай. Помилуйте! Я сам на открытии видел, как вереницы людей на костылях

(приподнимается, показывает разбитого человека на костылях) буквально

ползли к прудику и, после погружения в воду, выходили, отбрасывали

костыли и – хоть сейчас в гвардию! Министр. Мне остается очень пожалеть, что моя жена не могла приехать на

открытие мощей. Николай. Этому горю можно помочь. Императрица захватила с собой оттуда ведра

четыре этой воды, и мы ее разлили по пузырькам. И если б вы знали,

сколько народу являлось уже к императрице благодарить ее! Я сегодня же

попрошу ее, чтобы она послала вашей супруге пузыречек. Министр. Чрезвычайно обяжете, ваше величество. Только позвольте спросить,

каким способом лечить этой водой? Николай. Просто натереть ею больное место, несильно, а потом завязать

старенькой фланелькой. Недурно при этом отслужить и молебен

новоявленному угоднику божию преподобному Серафиму, чудотворцу

Саровскому. Министр. Сию секунду. Я запишу, ваше величество. (Записывает сказанное

Николаем.) А я ничего этого не знал. Николай. Не удивительно, что помогает затворник угодник божий. А вот там

же, на открытии, мне представили обыкновенного странника. Василий

босоногий. Никогда сапог не надевает. Министр. Неужели и зимой? Николай. Да. Он мне объяснил, что раз уж снял сапоги, то не надо их надевать

никогда. Так вот Владимир Борисович... у него сделались судороги в ноге

там же, в Сарове. Доктора ничем не могли помочь, а выкупаться ему было

нельзя, потому что он был слегка простужен. И вот этот самый Василий,

на моих глазах, исцелил Владимира Борисовича. Велел ему обыкновенные

бутылочные пробки нарезать ломтиками, как режут колбасу, и нанизать на

ниточку. И это ожерелье надеть на голую ногу, предварительно намазав

слюною под коленом. Владимир Борисович пять минут походил с голою

ногой, и все кончилось!

Дунул ветер, шевельнул бумаги на столе. Министр

кашлянул.

Простите, вы боитесь сквозняка? (Поднимается, чтобы закрыть дверь.) Министр. Нет, ради бога, не беспокойтесь, ваше величество! (Закрывает

дверь.) Николай. Что же у вас там, в портфеле? Министр (вынув бумаги). На ваше повеление дело о государственном

преступлении, совершенном крестьянином Горийского уезда Тифлисской

губернии Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. Николай. Вот так-так! Крестьянин! Министр. Он, ваше величество, крестьянин только по сословию, землепашеством

не занимался. Он проходил курс духовной семинарии в Тифлисе. Николай. Срам! Министр. Обвинен в подстрекательстве батумских рабочих к стачкам и в участии

в мартовской демонстрации прошлого года в Батуме. Николай. Какая же это демонстрация? Министр (поглядывая в бумаги). Шеститысячная толпа рабочих явилась к зданию

казарм с требованием освобождения арестованных. Николай. Ай-яй-яй! Министр. Толпа была рассеяна войсками. Николай. Были ли убитые? Министр (глянув в бумаги). Четырнадцать убитых пятьдесят четыре раненых. Никола Это самое неприятное из всего, что мне доложили. Какая часть

стреляла? Министр. Рота 7-го кавказского батальона. Николай. Этого без последствий оставить нельзя. Придется отчислить от

командования командира батальона, и командира роты. Батальон стрелять

не умеет. Шеститысячная толпа – и четырнадцать человек. Министр. Что угодно будет вашему величеству повелеть относительно

Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное совершенному

Джугашвили, закон карает высылкой в Восточную Сибирь. Николай. Мягкие законы на святой Руси.

В это время донеслась из Петергофа военная музыка.

Канарейка вдруг оживилась, встопорщилась и пропела

тенором: "...жавный!..", потом повторила: "...жавный

ца...", засвистела и еще раз пропела: "си... жавный!"

Николай. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться! (Очень

оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать пальцами и

дирижировать.)

Канарейка засвистела.

Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу... ей надо подыграть на

органчике... будьте так добры, там, на столике... повертите ручку!

Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка

играет. Канарейка начинает петь: "Боже, царя храни!",

свистит, потом опять поет то же самое; "...боже, царя

храни..."

Министр. Поразительно!

Военная музыка уходит.

Что же это за такая чудесная птица? Николай. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник. Год учил ее. Министр. Потрясающее явление! Николай. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие! (Щелкает

пальцами.)

Канарейка: "...бо... ря... ни... ца...", свистит, потом

опять налаживается: "храни!.. боже, царя храни..." и

наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше

петь. Министр перестает крутить ручку.

Опять что-то в ней заело! Министр. Все-таки какое же искусство! Николай. Среди тульских чиновников вообще попадаются исключительно