Текст книги "О страстях и пороках (сборник)"

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Праздник с сифилисом

По материалу, заверенному Лака-Тыжменским сельсоветом.

В день работницы, каковой празднуем каждогодно марта восьмого дня, растворилась дверь избы-читальни, что в деревне Лака-Тыжма, находящейся под благосклонным шефством Казанской дороги, и впустила в избу-читальню местного санитарного фельдшера (назовем его, хотя бы, Иван Иванович).

Если бы не то обстоятельство, что в день 8 марта никакой сознательный гражданин не может появиться пьяным, да еще на доклад, да еще в избу-читальню, если бы не то обстоятельство, что фельдшер Иван Иванович, как хорошо известно, в рот не берет спиртного, – можно было бы побиться об заклад, что фельдшер целиком и полностью пьян.

Глаза его походили на две сургучные пробки с сороковок русской горькой, и температура у фельдшера была не свыше 30 градусов. И до того ударило в избе спиртом, что председатель собрания курение прекратил и предоставил слово Ивану Ивановичу в таких выражениях:

– Слово для доклада по поводу Международного дня работницы предоставляется Ивану Ивановичу.

Иван Иванович, исполненный алкогольного достоинства, за третьим разом взял приступом эстраду и доложил такое:

– Прежде чем говорить о Международном дне, скажем несколько слов о венерических болезнях!

Вступление это имело полный успех: наступило могильное молчание, и в нем лопнула электрическая лампа.

– Да-с… Дорогие мои международные работницы, – продолжал фельдшер, тяжело отдуваясь, – вот я вижу ваши личики передо мной в количестве 80 штук…

– Сорока, – удивленно сказал председатель, глянув в контрольный лист.

– Сорока? Тем хуже… То есть лучше, – продолжал оратор, – жаль мне вас, дорогие мои девушки и дамы… Пардон!.. Женщины… Ибо чем меньше населения в данной области, как показывает статистика, тем менее заболеваний венерическими болезнями, и наоборот. И в частности сифилисом… Этим ужасающим бичом для пролетариата, не щадящим никого… Знаете ли вы, что такое сифилис?

– Иван Иванович! – воскликнул председатель.

– Помолчи минутку. Не перебивай меня. Сифилис, – затяжным образом, икая, говорил оратор, – штука, которую схватить чрезвычайно легко! Вы тут сидите и думаете, что, может быть, вы застрахованы? (Тут фельдшер зловеще засмеялся…) Хм!.. Шиш с маслом. Вот тут какая-нибудь девушка ходит в красной повязке, радуется, Восьмые, там, марты всякие и тому подобное, а потом женится и, глядишь, станет умываться в один прекрасный день… сморкнется – и хлоп! Нос в умывальнике, а вместо носа, простите за выражение, дыра!

Гул прошел по всем рядам, и одна из работниц, совершенно белая, вышла за дверь.

– Иван Иванович! – воскликнул председатель.

– Виноват. Мне поручено, я и говорю. Вы думаете, что, может, невинность вас спасет? Го-го-го!.. Да и много ли среди вас неви…

– Иван Иванович!!. – воскликнул председатель.

Еще две работницы ушли, оглянувшись в ужасе на эстраду.

– Придете вы, например, сюда; ну, скажем, бак с кипяченой водой… То да се …Жарко, понятное дело, – расстегивая раскисший воротничок, продолжал оратор, – сейчас, понятное дело, к кружке… Над вами «Не пейте сырой воды» и тому подобные плакаты Коминтерна, а перед вами сифилитик пил, со своей губой… Ну, скажем, наш же председатель…

Председатель без слов завыл.

20 работниц с отвращением вытерли губы платками, а кто их не имел – подолами.

– Чего ты воешь? – спросил фельдшер у председателя.

– Я никаким сифилисом не болел!! – закричал председатель и стал совершенно такой, как клюква.

– Чудак… Я к примеру говорю… Ну, скажем, она, – и фельдшер указал трясущимся пальцем куда-то в первый ряд, который весь и опустел, шурша юбками.

– Когда женщина 8-го Марта… достигает половой, извините за выражение, зрелости, – пел с кафедры оратор, которого все больше развозило в духоте, – что она себе думает?..

– Похабник! – сказал тонкий голос в задних рядах.

– Единственно, о чем она мечтает в лунные ночи, – это устремиться к своему половому партнеру, – доложил фельдшер, совершенно разъезжаясь по швам.

Тут в избе-читальне начался стон и скрежет зубовный. Скамьи загремели и опустели. Вышли поголовно все работницы, многие – с рыданием.

Остались двое: председатель и фельдшер.

– Половой же ее партнер, – бормотал фельдшер, качаясь и глядя на председателя, – дорогая моя работница, предается любви и другим порокам…

– Я не работница! – вскрикнул председатель.

– Извиняюсь, вы мужчина? – спросил фельдшер, тараща глаза сквозь пелену.

– Мужчина! – оскорбленно выкрикнул председатель.

– Непохоже, – икнул фельдшер.

– Знаете, Иван Иванович, вы пьяный, как хам, – дрожа от негодования, воскликнул председатель, – вы мне, извините, праздник сорвали! Я на вас буду жаловаться в центр и даже выше.

– Ну, жалуйся, – сказал фельдшер, сел в кресло и заснул.

О пользе алкоголизма

На собрание по перевыборам месткома на станции N член союза Микула явился вдребезги пьяный. Рабочая масса кричала: «Недопустимо!», но представитель учка выступил с защитой Микулы, объяснив, что пьянство – социальная болезнь и что можно выбирать и выпивак в состав месткома…

Рабкор 2619

Пролог

– К черту с собрания пьяную физию! Это недопустимо! – кричала рабочая масса.

Председатель то вставал, то садился, точно внутри у него помещалась пружинка.

– Слово предоставляется! – кричал он, простирая руки, – товарищи, тише!.. Слово предоставля… товарищи, тише!.. Товарищи!.. Умоляю вас выслушать представителя учка…

– Долой Микулу! – кричала масса, – этого пьяницу надо изжить!

Лицо представителя появилось за столом президиума. На учкином лице плавала благожелательная улыбка. Масса еще поволновалась, как океан, и стихла.

– Товарищи! – воскликнул представитель приятным баритоном.

 
Я – председатель! И если он —
Волна! А масса вы – Советская Россия,
То учк не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия!
 

Такое начало польстило массе чрезвычайно.

– Стихами говорит!

– Кормилец ты наш! – восхищенно воскликнула какая-то старушка и зарыдала. После того как ее вывели, представитель продолжал:

– О чем шумите вы, народные витии?!

– Насчет Микулы шумим! – отвечала масса.

– Вон его! Позор!

– Товарищи! Именно по поводу Микулы я и намерен говорить.

– Правильно! Крой его, алкоголика!

– Прежде всего перед нами возникает вопрос: действительно ли пьян означенный Микула?

– Ого-го-го-го! – закричала масса.

– Ну, хорошо, пьян, – согласился представитель. – Сомнений, дорогие товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос, на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула?

– Именинник он! – ответила масса.

– Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже. Наш Микула пьян, потому что он… болен.

Масса застыла, как соляной столб. Багровый Микула открыл один совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя.

– Да-с, милейшие товарищи, пьянство есть не что иное, как социальная болезнь, подобная туберкулезу, сифилису, чуме, холере и… прежде чем говорить о Микуле, подумаем, что такое пьянство и откуда оно взялось?.. Некогда, дорогие товарищи, бывший великий князь Владимир, прозванный за свою любовь к спиртным напиткам Красным Солнышком, воскликнул: «Наше веселие есть пити!»

– Здорово загнул!

– Здоровее трудно. Наши историки оценили по достоинству слова незабвенного бывшего князя и начали выпивать по малости, восклицая при этом: «Пьян, да умен – два угодья в нем!»

– А с князем что было? – спросила масса, которую заинтересовал доклад секретаря.

– Помер, голубчики. В одночасье от водки сгорел, – с сожалением пояснил всезнайка-секретарь.

– Царство ему небесное! – пискнула какая-то старушечка, – хуть и совецкий, а все ж святой.

– Ты религиозный дурман на собрании не разводи, тетя, – попросил ее секретарь, – тут тебе царств небесных нету. Я продолжаю, товарищи. После чего в буржуазном обществе выпивали 900 лет подряд всякий и каждый, не щадя младенцев и сирот. «Пей, да дело разумей», – воскликнул знаменитый поэт буржуазного периода Тургенев. После чего составился ряд пословиц народного юмора в защиту алкоголизма, как то: «Пьяному море по колена», «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Не вино пьянит человека, а время», «Не в свои сани не садись», – и какие бишь еще?..

– «Чай не водка, много не выпьешь»! – ответила крайне заинтересованная масса.

– Верно, мерси. «Разве с полведра напьешься?», «Курица и та пьет», «И пить – умереть, и не пить – умереть», «Налей, налей, товарищ, заздравную чару!..».

– «Бог зна-е-ет, что с нами случится…» – подтянул пьяный засыпающий Микула.

– Товарищ больной, попрошу вас не петь на собрании, – вежливо попросил председатель, – продолжайте, товарищ оратор.

– «Помолимся, – продолжал оратор, – помолимся, помолимся творцу, мы к рюмочке приложимся, потом и к огурцу», «господин городовой, будьте вежливы со мной, отведите меня в часть, чтобы в грязь мне не упасть», «неприличными словами прошу не выражаться и на чай не давать», «февраля двадцать девятого выпил штоф вина проклятого», «ежедневно свежие раки», «через тумбу, тумбу раз»…

– Куда?! – вдруг рявкнул председатель.

Пять человек вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.

– Не выдержали речи, – пояснила восхищенная масса, – красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.

– Итак! – гремел оратор, – вы видите, насколько глубоко пронизала нас социальная болезнь. Но вы не смущайтесь, товарищи. Вот, например, наш знаменитый самородок Ломоносов восемнадцатого века в высшей степени любил поставить банку, а, однако, вышел первоклассный ученый и товарищ, которому даже памятник поставили у здания Университета на Моховой улице. Я бы еще мог привести выдающиеся примеры, но не хочу… Я заканчиваю, и приступаем к выборам…

Эпилог

«…после чего рабочие массы выбрали в кандидаты месткома известного алкоголика, и на другой же день он сидел пьяный как дым на перроне и потешал зевак анекдотами, рассказывая, что разрешено пить, лишь бы не было вреда».

Из того же письма рабкора.

По поводу битья жен

Лежит передо мною замечательное письмо. Вот выдержки из него:

«Я – семьянин, а потому знаю, что большая часть семейных сцен разыгрывается на почве материальной необеспеченности. Жена пищит: «Вот-де, посмотри на таких-то знакомых, как они живут!»… Подобного рода аргументация доводит до белого каления. Беда, если глава семьи слаб на руку и заедет в затылок!..

Вот в этом случае, по моему мнению, до некоторой степени полезно обратиться в местком, но не с жалобой, а за советом, и не с тем, чтобы проучить драчуна, а с тем, чтобы устранить причину, вызывающую семейные ссоры… Местком – не судья, но, как союзный орган, на обязанности которого лежит, между прочим, забота о благосостоянии членов, может изыскать средства, помочь угнетаемой возбуждением, например, ходатайства о предоставлении угнетателю службы, более обеспечивающей его существование…»

* * *

Дорогой товарищ семьянин! Позвольте вам нарисовать картину в месткоме после проведения в жизнь вашего проекта.

Является некий семьянин в местком.

– Вам что?

– Жену сегодня изувечил.

– Тэк-с, чем же вы ее?

– Тарелкой фабрики бывшего Попова.

– Э, чудак! Кто ж тарелками дерется? Посуда денег стоит. Взяли бы кочергу. Ведь, чай, расхлопали тарелку?

– Понятное дело. Голову тоже.

– Ну, голова дело десятое. Голова и заживет, в крайнем случае. Ведь вы, надеюсь, не насмерть уходили вашу супругу?

– Ништо ей!

– Ну вот, а тарелочка не заживет. Бесхозяйственная вы личность. По какому же поводу у вас с супругой дискуссия вышла? На какую вы тему ее били?

– Да… кха …Жалованье нам вчера выдавали. Ну, понятное дело, зашли мы с кумом…

– В пивную?

– Конечно. Ну, спросили парочку… Затем еще парочку… Потом еще парочку…

– Вы дюжинками считайте, скорее будет.

– М-да… выпили мы, стало быть… Пошли опять…

– Домой?

– То-то, что к Сидорову… Мадеру у него пили…

– Тэк-с… Дальше …

– Дальше я где-то был, только, хоть убейте, не помню – где. Утром сегодня являюсь, а эта змея пристает…

– Виноват, это кто ж змея?

– Жена моя, понятно. Где, говорит, жалованье, пьяница? Слово за слово… ну, не стерпел я…

– Да …Что ж нам с вами делать? Вы по какому разряду?

– По 9-му.

– Ну, ладно, получайте 10-й!

– Покорнейше благодарю!!

* * *

Из десятого, после того как он своей змее руку сломал, – в 12-й. Тогда он ей ухо откусил – в 16-й. Тогда он ей глаза выбил сапогом – в 24-й разряд тарифной сетки. Но в сетке выше разряда нету. Спрашивается, ежели он ей кишки выпустит, куда ж его дальше?

– Персональную ставку давать? Ну нет, это слишком жирно будет!

* * *

Был человек начальником станции, сломал три ребра жене, его сделали ревизором движения! Тогда он ее и вовсе насмерть ухлопал. Ан все высшие должности заняты. Спрашивается, как его наградить? Придется деньгами выдать!

* * *

Нет, семьянин! Ваш проект плохой. Бьют жен вовсе не от необеспеченности. Бьют от темноты, от дикости и от алкоголизма, и никакие разряды тут не помогут. Хоть начальником тяги сделай драчуна, все равно он будет работать кулаками.

Иные средства нужны для лечения семейных неурядиц!

Пьяный паровоз

Станция… пьет всем коллективом, начиная от стрелочника до ДСП включительно, за малым исключением…

Из газеты «Гудок»

Скорый поезд подходил с грозным свистом. При самом входе на стрелку мощный паровоз его вдруг вздрогнул, затем подпрыгнул, потом стал качаться, как бы раздумывая, на какую сторону ему свалиться. Машинист в ужасе визгнул и дал тормоз так, что в первом вагоне в уборной лопнуло стекло, а в ресторане пять пассажиров обварились горячим чаем. Поезд стал. И машинист с искаженным лицом высунулся в окошко.

На балкончике стрелочного здания стоял растерзанный человек в одном белье, с багровым лицом. В левой руке у него был зеленый грязный флаг, а в правой бутерброд с копченой колбасой.

– Ты что ж, сдурел?! – завопил машинист, размахивая руками.

Из всех окон высунулись бледные пассажиры.

Человек на балкончике икнул и улыбнулся благодушно.

– Прошибся маленько, – ответил он и продолжал: – Поставил стрелку, а… потом гляжу… тебя нечистая сила в тупик несет! Я и стал передвигать. Натыкали этих стрелок, шут их знает зачем! Запутаишьсси. Главное, что ежели б я спец был…

– Ты пьян, каналья, – сказал машинист, вздрагивая от пережитого страха, – пьян на посту?! Ты ж народ мог погубить!!

– Нич…чего мудреного, – согласился человек с колбасой, – главное, что если б я стрелочник был со специальным образованием… А то ведь я портной…

– Что ты несешь?! – спросил машинист.

– Ничего я не несу, – сказал человек, – кум я стрелочников. На свадьбе был. Сам-то стрелочник не годен стал к употреблению, лежит. А мне супруга ихняя говорит: иди, говорит, Пафнутьич, переставь стрелку скорому поезду…

– Это ужас!! Кош-мар!! Под суд их!! – кричали пассажиры.

– Ну уж и под суд, – вяло сказал человек с колбасой, – главное, если б вы свалились, ну, тогда так… А то ведь пронесло благополучно. Ну, и слава богу!!

– Ну, дай только мне до платформы до-ехать, – сквозь зубы сказал машинист, – там мы тебе такой протокол составим.

– Доезжай, доезжай, – хихикнул человек с колбасой, – там, брат, такое происходит… не до протоколу таперича. У нас помощник начальника серебряную свадьбу справляет!

Машинист засвистел, тронул рычаг и, осторожно выглядывая в окошко, пополз к платформе. Вагоны дрогнули и остановились. Из всех окон глядели пораженные пассажиры. Главный кондуктор засвистел и вылез.

Фигура в красной фуражке, в расстегнутом кителе, багровая и радостная, растопырила руки и закричала:

– Ба! Неожиданная встреча! К-каво я вижу? Если меня не обманывает зрение… ик …Это Сусков, главный кондуктор, с которым я так дружил на станции Ржев-Пассажирский?! Братцы, радость, Сусков приехал со скорым поездом!

В ответ на крик багровые физиономии высунулись из окон станции и закричали:

– Ура! Сусков, давай его к нам!

Заиграла гармоника.

– Да, Сусков… – ответил ошеломленный обер, задыхаясь от спиртового запаху, – будьте добры нам протокол и потом жезл. Мы спешим…

– Ну вот… Пять лет с человеком не видался, и вот на тебе! Он спешит! Может быть, тебе скипетр еще дать? Свинья ты, Сусков, а не обер-кондуктор!.. Пойми, у меня радостный день. И не пущу… И не проси!.. Семафор на запор, и никаких! Раздавим по банке, вспомним старину… Проведемте, друзья, эту ночь веселей!..

– Товарищ десепе… что вы?.. Вы, извините, пьяны. Нам в Москву надо!

– Чудак, что ты там забыл, в Москве? Плюнь: жарища, пыль… Завтра приедешь… Мы рады живому человеку. Живем здесь в глуши. Рады свежему человеку…

– Да помилуйте, у меня пассажиры, что вы говорите?!

– Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по железным дорогам. Намедни проходит скорый… спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают… На тебе! Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наверно, едут.

– Это кошмар! – кричали в окна вагонов. – Мы будем жаловаться в Совнарком!

– Ах… так? – сказала фигура и рассердилась. – Ябедничать? Кто сказал – жаловаться? Вы?

– Я сказал, – взвизгнула фигура в окне международного вагона, – вы у меня со службы полетите!

– Вы дурак из международного вагона, – круто отрезала фигура.

– Протокол! – кричали в жестком вагоне.

– Ах, протокол? Л-ладно. Ну, так будет же вам шиш вместо жезла, посмотрю, как вы уедете отсюда жаловаться. Пойдем, Вася! – прибавила фигура, обращаясь к подошедшему и совершенно пьяному весовщику в черной блузе, – пойдем, Васятка! Плюнь на них! Обижают нас московские столичные гости! Ну, так пусть они здесь посидят, простынут.

Фигура плюнула на платформу и растерла ногой, после чего платформа опустела. В вагонах стоял вой.

– Эй, эй! – кричал обер и свистел. – Кто тут есть трезвый на станции, покажись!

Маленькая босая фигурка вылезла откуда-то из-под колес и сказала:

– Я, дяденька, трезвый.

– Ты кто будешь?

– Я, дяденька, черешнями торгую на станции.

– Вот что, малый… ты, кажется, смышленый мальчуган, мы тебе двугривенный дадим. Сбегани-ка вперед посмотри, свободные там пути? Нам бы только отсюда выбраться.

– Да там, дяденька, как раз на вашем пути, паровоз стоит совершенно пьяный…

– То есть как?

Фигурка хихикнула и сказала:

– Да они, когда выпили, шутки ради в него вместо воды водки налили. Он стоит и свистить…

Обер и пассажиры окаменели и так остались на платформе. И неизвестно, удалось ли им уехать с этой станции.

«Развратник»
( Разговорчик)

Стрелочник кашлянул и вошел к начальству в комнату. Начальство помещалось за письменным столом.

– Здравствуйте, Адольф Ферапонтович, – сказал стрелочник вежливо.

– Чего тебе? – спросило начальство не менее вежливо.

– Я… видите ли, в фактическом браке состою, – вымолвил стрелочник и почему-то стыдливо улыбнулся.

Начальство брезгливо поглядело на стрелочника.

– Ты всегда производил на меня впечатление развратника, – заметило оно, – у тебя и рот чувственный.

Стрелочник окостенел. Помолчали.

– Я тебя не задерживаю, – продолжало начальство, – ты чего стоишь возле стола? Ежели ты пришел делиться грязными тайнами своей жизни, то они мне не интересны!

– Я? Извольте видеть… Я за билетиком пришел…

– За каким билетиком?

– Жене моей бесплатный билетик.

– Жене? Ты разве женат?

– Я ж докладаю… в фактическом браке.

– Хи-хи… Ты весельчак, как я на тебя погляжу. В каком же ты храме венчался?

– Да я в храме не венчался…

– Где регистрировались, уважаемый железнодорожник? – подчеркнуто сухо осведомилось начальство.

– Да я ж… Я не регистри… Я ж докладаю: в факти…

– Ну, видишь ли, друг, у тебя тогда не жена, а содержанка.

– То есть как…

– Очень просто. Подцепил, плутишка, какую-нибудь балерину, а теперь носится во все стороны. Дай ей, мол, бесплатный билет! Ловкач! Сегодня она бесплатный билет, а завтра она может автомобиль потребовать или моторную лодку. Или международный вагон! Она тебе в свинушнике ездить не станет все равно. Потом шляпку! А за шляпкой – чулки фильдеперсовые. Пропадешь ты, стрелочник, как собака под забором. Целковых триста она тебе в месяц обойдется. Да это еще на хороший конец, при режиме экономии, а то и все четыреста!

– Помилуйте! – воскликнул стрелочник с легким подвыванием в голосе. – Я сорок целковых получаю!

– Тем хуже. В долги влезешь, векселя начнешь писать. Ахнет она тебе счет от портнихи за платье целковых на сто восемьдесят. У тебя глаза пупом вылезут. Повертишься, повертишься и подмахнешь векселек. Срок придет, платить нечем, ты, конечно, в казино. Проиграешь сперва свои денежки, затем казенных тысяч пять, затем ключ французский гаечный, затем рожок, затем флаги зеленый и красный, затем фонарь, а в заключение – штаны. И сядешь ты на рельсы со своей плясуньей в чем мать родила. Ну, а потом, конечно, как полагается, тебя будут с треском судить. И закатают тебя, принимая во внимание, со строгой изоляцией. Так что годиков в пять не уберешь. Нет, стрелочник, брось. Она что, француженка, кокотка-то твоя?

– Какая же она француженка?! – закричал стрелочник, у которого все перевернулось вверх дном в голове. – Что вы, смеетесь? Марья она. Шляпку?.. Что вы такое говорите – шляпку! Она не знает, на какое место эту шляпку надевать. Она щи мне готовит!

– Щи и я тебе могу приготовить, но это не значит, что я тебе жена.

– Помилуйте, да ведь она в одной комнате со мной живет.

– Я с тобой тоже в одной комнате могу жить, но это не доказательство.

– Помилуйте, вы мужчина…

– Это мне и без тебя известно, – сказало начальство.

У стрелочника позеленело в глазах.

Он полез в карман и вынул газету.

– Вот, извольте видеть, «Гудок», – сказал он.

– Какой гудок? – спросило начальство.

– Газетка.

– Мне, друг, некогда сейчас газетки читать. Я их вечером обычно читаю, – сказало начальство, – ты говори короче, что тебе надо, юный красавец?

– Вот написано в «Гудке»… разъяснение, что фактическим, мол, женам, которые проживают вместе с мужем и на его иждивении, выдаются бесплатные билеты… которые …наравне…

– Дружок, – мягко перебило начальство, – ты находишься в заблуждении. Ты, может быть, думаешь, что «Гудок» для меня закон. Голубчик, «Гудок» – не закон, это – газета для чтения, больше ничего. А в законе ничего насчет балерин не говорится.

– Так, стало быть, мне не будет билета? – спросил стрелочник.

– Не будет, голубчик, – ответило начальство.

Помолчали.

– До свидания, – сказал стрелочник.

– Прощай и раскайся в своем поведении! – крикнуло ему начальство вслед.

* * *

А «Гудок»-то все-таки закон, и стрелочник билет все-таки получит.