Текст книги "Розовый обруч"

Автор книги: Михаэль Косаник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Михаэль Косаник
Розовый обруч

Арка I. Событие

Глава 1
Происшествие

Эрик.

Вода шумела уже час. Это настораживало. Раньше дочь не запиралась в ванной на такое долгое время. Тем более в будний день.

Утро начиналось как обычно: мы позавтракали, обсудили планы на предстоящий день. Муж (мы не оформляли официального брака, но сначала в шутку, а позднее по привычке стали так называть друг друга мужьями) хотел отоспаться после тяжелой изнуряющей недели, дочь собиралась на переэкзаменовку. За завтраком мне показалось, что дочь подавлена. Я знал, что Рина набрала очень слабый балл за последний тест по истории. Предмет не давался ей, как она ни старалась. У нее не получалось делать выводы, не получалось рассуждать и свободно оперировать фактами. Максимум, что ей удавалось, – зазубрить даты и основные события из методички перед экзаменом. Иногда помогал я. За это ставили оценки от «С» до «B». Выше последней не оценивалась ни одна контрольная дочери. И даже ради этого достижения Рина не спала несколько ночей над учебниками и дидактическими материалами.

Может, она из-за этого расстроилась? Раньше вроде по этому поводу не так и переживала. «C» в любом случае – не так и плохо: это не «F». Таланты дочери тоже простирались в совсем другой сфере. С раннего возраста она любила петь, а во втором классе начала рисовать. Ей вполне было достаточно получать минимальные баллы по основным предметам. А по профильным проблем никогда не возникало.

Может, опять какие-то проблемы с одноклассниками? Такое уже было, и этого мы с мужем боялись больше всего. Но друзья дочери ничего нам не говорили, а они первыми пойдут жаловаться, если нашего ребенка будут обижать. Она ведь ничего не скажет до самого последнего момента, когда скрывать и врать будет бесполезно.

Как только дверь закрылась, минут двадцать ни я, ни мой партнер не обращали внимания на звук, доносившийся из ванной, занимаясь своими делами: убирали посуду в мойку, проверяли сумку дочери, не забыла ли она чего, а мне нужно было одеться перед уходом на работу. Но шло время, и нас насторожило, что шум все не прекращался.

– Рина, в школу опоздаешь! Опять ругать будут, – постучал муж в дверь ванной комнаты.

Я все ещё предполагал, что Рина расстроена чем-то и не хочет нам об этом рассказывать. А водой просто заглушает свои всхлипы. Ей тринадцать, и подобное – в порядке вещей. Подростковый бунт этого возраста мы старались воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

– Рина? – Адриан после третьей попытки достучаться до дочери начал переживать: – Тебя ребята ждут! Ты ведь не забыла?

По дороге в школу Рину обычно встречали два закадычных друга, и вместе они обсуждали уроки или сериалы. Иногда ребята давали нашей девочке списать что-то по общим предметам. По крайней мере если вопросы совпадали. Адриан стучал все настойчивее. Это насторожило уже и меня: не слышать Адриана Рина не могла, даже несмотря на шум воды. Пока муж пытался достучаться, я поправлял галстук перед зеркалом в гостиной. Привычка выверять даже самые незначительные мелочи в одежде осталась у меня с детства. Да и в жизни она мне много раз пригождалась. Опрятного вида помощник прокурора всегда в суде вызывает больше доверия, чем эдакий неряха. Последнего вообще проводят из зала суда косыми взглядами, хотя вслух ничего и не скажут. К тому же, в отличие от Адриана, мой рабочий день только начинался, и мне не хотелось опаздывать.

– Рина?! – после того как Адриан окликнул дочь уже в пятый раз, он начал не на шутку волноваться: – Эрик, где ключи? – наконец последовал вопрос.

Когда дом был приобретен, нам выдали один комплект, которого не хватило. Пришлось обращаться в мастерскую, где перепутали заказ и вместо одной копии сделали четыре. Мы хранили лишний комплект на крайний случай, ведь никто не застрахован от потери. Как же хорошо, что они у нас были! Теперь и мне пришла мысль, что Рина потеряла сознание и ей срочно нужна помощь. Такое раньше уже было, но дочь не запиралась, и удавалось купировать приступ или отвезти ее к врачу.

– Где и всегда. Посмотри в ящике.

Я сам подошел к двери в ванную:

– Рина? – все также слышался только шум воды.

Дальше все произошло столь быстро, что я даже не успел опомниться: Адриан достал ключи, открыл дверь и… Мы застыли от увиденного. Никогда бы не подумал, что мир в мгновение ока сузится до одной комнаты и происходящего в ней.

Напротив раковины стояла наша дочь. По ее рукам стекали небольшие капли крови. По испачканной красными следами раковине и россыпи темно-красных крапинок на полу мы догадались о произошедшем. От увиденного внутри все сжалось. В состоянии шока сознание выдало мысль, что у Рины начались приступы ее болезни и она, испугавшись, заперлась, не сказав нам ни слова. Но мысль быстро погасла: на краю раковины лежал канцелярский нож! Тоже весь в крови. Да и раны, насколько я успел рассмотреть, не походили на язвы или некроз.

Следом появилась идея о попытке самоубийства. Но почему? Ни я, ни моя пара и помыслить не могли о подобной попытке! Да и каков мотив? Не бывает, чтобы человек вот просто так решил уйти из жизни, каким бы пессимистом он ни был! К тому же самоубийство – это грех, и Рина это прекрасно знала…

Адриан пришел в себя от шока первым. Кинулся к дочери, перехватив изуродованные ручонки. Я сморгнул и увидел, как он быстро достал из верхнего шкафчика эластичные бинты и стал заматывать ими руки дочери, что-то тараторя.

В спешке он уронил с полки, где лежали лекарства, несколько пузырьков. Раздался звон разбитого стекла. От удара один из флаконов раскололся, отчего в нос сразу ударил кислый запах перекиси водорода, смешавшейся с кровью.

– Господи, Рина! – только и мог выдавить Адриан, убедившись, что наложил жгуты и перевязал все раны. Он крепко обнял дочь, пытаясь успокоиться сам. Мы оба не на шутку испугались. Да и готовы к подобному не были.

– Зачем? – придя в себя, я подошел к Адриану и дочери.

Мне с трудом удалось сформулировать даже этот вопрос. Уж слишком неожиданными оказались действия Рины. Дочь безразлично пожала плечами, слегка высвободившись из объятий. В эту минуту я увидел ее жуткий, немигающий взгляд и странное выражение лица. Это не была безэмоциональная маска. О нет. Эмоции в это мгновение переполняли ее худенькое тельце и неокрепшую душу! Создалось ощущение, будто нанесение ран в порядке вещей и подобное делалось и раньше. Снова внутри закопошились мотыльки. Хотя может это были опарыши, что лакомились мертвечиной души?

Мне доводилось видеть подобный взгляд: моя работа связана с преступностью, и я общался с разными людьми. Но это был взгляд взрослого человека! Никак не маленькой девочки! Взгляд человека, попавшего в опал, когда уже нечего терять! Взгляд, говорящий: «Пусть мир летит к чертям!»

Я осторожно взял руку дочери и осмотрел бинты, сквозь которые проступили небольшие пятнышки крови. Перевязать пришлось почти всю руку до самого плеча. Чуть ли не до края закатанного рукава пижамы. Мда, хорошо постаралась! Единственное, что точно немного успокоило меня: судя по проступившим следам, раны наносились горизонтально…

«Это не попытка самоубийства!» – снова успокоил себя я, стараясь не выдать волнения. Затем попробовал ощупать руку и понял, что раны достаточно глубокие, несмотря на то, что сделаны были обычным канцелярским ножом. От каждого такого прикосновения Рина слегка дергала носом, видимо, от боли.

– Иди в свою комнату! – наконец сказал Адриан, отстранив дочь и окончательно придя в себя: – Не знаю, зачем ты это сделала, но это неприемлемо! Не смей вытворять подобное! – хоть в голосе звучала строгость, но я понимал: от волнения подобное едва ли звучало убедительно. Самое жуткое: ни я, ни мой партнер не понимали мотивов поступка нашего ребенка.

Рина ещё раз пожала плечами и, спустив рукава, ушла к себе, закрыв дверь. Хорошо, не заперлась снова в ванной. По крайней мере, за хлопком двери звука щелчка не последовало.

Адриан провел рукой по длинным волосам и вопросительно посмотрел на меня: «Что мы будем делать?»

– Надо обратиться к врачу, потом к психологу, – спокойно заметил я. Паниковать было поздно: все уже произошло. – Ты сможешь без меня? – нужно было действовать, а не ждать и надеяться на то, что этот случай единичный.

Муж кивнул, понимая, что сегодняшний день будет весьма и весьма тяжелым. Выспаться ему точно не удастся, и вместо отдыха придется провести весь день в госпитале в попытках разговорить дочь. Я к месту вспомнил высказывание о том, что «у родителей нет выходных».

Как реагировать на произошедшее, мы не знали. Подоплека поступка неизвестна, мотивы мы с трудом могли представить, а ведь без мотива подобного просто не могло произойти. Но что-то явно вело Рину к такому решению. Она не могла придумать подобного от скуки или из праздного любопытства: за дочерью подобного не водилось. Чем больше я думал над случившимся, тем больше убеждался, что у такого поступка должен быть мотив. Ища логику в произошедшем, я вначале решил, что дочь так хотела прогулять школу. Но этот мотив пришлось отмести почти сразу: ввиду болезни Рины я точно это знал. Рина тоже. Следовательно, отпадает. Да и толку? Контрольную бы пришлось писать в любом случае. Рано или поздно.

Весь оставшийся день прошел для меня скомкано и сумбурно. Я пытался погрузиться в работу, но у меня никак не получалось. Просматривая материалы очередного дела, мыслями постоянно возвращался к поступку Рины. Думая над произошедшим, чуть не спутал папки с делами и не отправил доказательства по одному делу совсем на другое заседание. Судью бы шокировало подобное: на гражданское заседание поступили материалы по уголовному делу. Хорошо, заметил ошибку, прежде чем передать папку коллеге.

И все же я никак не мог понять зачем. Почему именно сейчас? Что таким поступком она хотела сказать? Чем больше я задавал эти вопросы, тем меньше понимал происходящее. Ну не могла девочка в одночасье решить начать вредить самой себе! Да и боль от ран – вещь весьма и весьма неприятная. Вспомнился афоризм на латыни: Non numerada, sed ponderanda argumenta, что означает: «Доказательства следует не считать, а взвешивать». Но, взвешивая все возможные варианты, привёдшие к подобному поведению, я все равно не находил ни одного вразумительного ответа на свои вопросы.

Вечером дома я тоже не получил никаких ответов. Адриану так и не удалось разговорить Рину, как он ни старался. А у него всегда получалось разговорить ее за чашкой какао или просмотром любимого сериала.

До недавнего времени мы старались поддерживать дочь во всем, и действия дочери говорили, даже кричали: произошло что-то из ряда вон. Теперь я был на все сто уверен – без помощи психолога не обойтись!

Дочь, как и утром, продолжала сохранять полное безразличие ко всему, происходящему вокруг. Она отказалась смотреть любимое шоу, уйдя в комнату сразу по возращении из клиники. К вечеру ни силы, ни аппетит к ней так и не вернулись: недолго посидев с нами за столом, пока мы ужинали, Рина ушла вновь в свою комнату, ничего не съев. Даже от десерта отказалась.

И вот мы остались одни. Стол в кухне располагался достаточно далеко от детской. Мы могли спокойно поговорить, не боясь, что нас подслушают. В этот момент Адриан рассказал, что во время посещения больницы «Эверплейс» сделал очень неприятное открытие… Когда врач снял бинты для осмотра ран, стали видны следы старых шрамов. Рубцы, которые в панике ни я, ни мой партнер не заметили утром. Значит, все же Рина и раньше проделывала подобное! Моя догадка верна! Муж не стал описывать увиденное, хотя я понимал: Рина хорошо поработала ножом. Скорее всего, эти шрамы останутся у нее на всю жизнь.

– Мне посоветовали психолога, специализирующегося на похожих случаях, – нервничая, сказал любимый, протянув мне лист из блокнота. – Я договорился о встрече на завтра. У тебя же выходной.

Перекладывать общение с психологом, который, возможно, работает с Защитой семейных ценностей, на меня – идея ещё та. По документам Рина для меня – чужой человек, и это быстро всплывет. Сразу возникнет множество вопросов, на которые будет трудно дать более-менее адекватные ответы. Но в силу случившегося я только и мог что согласиться.

Обняв Адриана, попробовал утешить его. Муж очень боялся посещения специалиста. Я мог его понять. После последней встречи с представителем Защиты семейных ценностей, который намекнул, что знает нашу тайну и рано или поздно у нас не останется никакого выбора, я бы и сам не пошел.

– Все будет хорошо, – осторожный поцелуй в щеку. – Мы справимся.

– Угу, – грустное согласие и поникшие плечи говорили сами за себя.

– Не верю, что наша девочка это сделала без причины! – оставалось добавить для ободрения: – Сам ведь знаешь, Рина – веселая песня.

Незаметно для себя мы переместились в нашу спальню. Усевшись на край кровати, мы ещё долго просто сидели, обнимая друг друга. Думать о случившемся оказалось крайне трудно. Предстоящая встреча со специалистом представляла для нас не меньшее испытание. Мы привыкли, что органы ЗСЦ последнее время сильно следили за нами. Поводов им хватало: официально в браке не состоим и считаемся неблагополучной семьей, которую не сегодня-завтра поставят на учет. К счастью, пока нас защищала конституция, дающая право на частную жизнь. Так удавалось отбиваться от нападок. К тому же доказательства «защитникам» собрать не получалось. Оставалось только надеяться, что психолог и в самом деле мог понять нашу ситуацию.

Глава 2
Психолог

Лео.

Осенний день играл своими блеклыми красками. Мазки разноцветных листьев, серое небо, скрывшее солнце, запах сырости в воздухе – все это сопровождало меня в моем ожидании.

Впереди виднелась сетка забора, отгораживающая шпалы от прилегающей территории и города, да несколько крыш складов и магазинов. Позади все так же отделенные забором стояли раскидистые массивные деревья. Их влажная листва играла яркими желтыми, красными и коричневыми красками. Я стоял на перроне станции, пытаясь укрыться под козырьком между двумя пыльными светильниками и табличкой с надписью «Брумалтаун», свисавшими с него. Очередная сигарета тлела в моих руках, рассеивая сизый дым. Я курил, когда нервничал.

Промозглый день, наполняя нутро холодом, заставлял меня искать способы согреться. Я кутался в плащ, но только дым от сигареты согревал, ударяя в нос запахом табака. Хоть сейчас моя вредная привычка пригодилась. И все же стоило быстрее выбросить окурок, пока мимо не пройдет охранник или контролер, готовый выписать штраф за курение в неположенном месте. Хорошо, перрон пустовал в ожидании поезда.

Докурив, воровато осмотрелся по сторонам – не идет ли кто – и быстро швырнул бычок на рельсы.

«Уф, не заметили», – выдохнул я с облегчением. Штраф в сто долларов платить не хотелось.

В этом году моя семья впервые за долгое время собиралась вместе. Последней приезжала Юнис, самая младшая из нас четверых. Это волнительное событие и заставило меня отправиться на встречу столь редкой гостьи в этих краях.

Поезд прибывал с опозданием на несколько минут, что давало возможность немного подумать о своих проблемах. Вот уже неделю Защита семейных ценностей требовала от меня отчет. Я же не торопился, давая понять: и без этой бумажной работы полно дел. Сроки с каждым днем поджимали, а сверху документов требовали все настойчивее. С безликой бюрократической машиной бороться никак не получалось, и я просто делал вид, что крайне занят. В любом случае меня мало касались все эти бумажки. Моя работа – консультирование. И наверху это знали не хуже меня.

Наконец вдалеке показался нос поезда, маяча теплым желтоватым светом фар. Обычно в такое время всю округу окутывал туман, но, к счастью, воздух был кристально чистым, давая возможность насладиться осенью до прихода в эти края дождей. Я вздохнул, понимая, каким будет сегодняшний вечер.

«Хорошо, что смогла приехать. Без нее был бы настоящий кошмар», – подумал я, глядя на прибывающий состав.

Поезд остановился с громким лязгом, открыв свои двери. Он казался совсем чуждым этому месту: массивный, угловатый, с огромным колоколом между крошечными окнами кабины машиниста. Из вагона раздался глухой звук динамика, оповестивший пассажиров о наименовании станции.

В отличие от старой деревянной станции, доски в полу которой скрипели, исполин фиолетово-оранжевого цвета с символом железной дороги выглядел новым. И пусть состав покрывала пыль, а сам поезд походил местами на консервную банку с рельефом и вставками из обычного металла, где сквозь краску проступала коррозия. Это нисколько не умоляло его новизны, относительно видавшей виды деревянной платформы.

Стоило дверям открыться, как из вагонов стали торопливо выходить люди. Были среди них местные, вернувшиеся с работы и туристы, желающие увидеть городок, о котором ходили легенды. В этой небольшой мозаике я выцепил взглядом знакомую фигуру.

– Меня не нужно встречать, Лео! – недовольно заметила Юнис, подойдя ко мне. – Я уже давно не маленькая девочка!

Несмотря на недовольство, вид сестры говорил об обратном. Она явно радовалась заботе с моей стороны. Как только Юнис подошла, я сразу ощутил сильный запах духов. Видимо, за ним она хотела скрыть усталость от поездки и волнение, с которым ждала встречи. Я же не посмел раскритиковать этот удушающий и безвкусный запах. Отметив, что сестра с дороги, а под ее глазами предательской сеткой раскинулись морщинки и отеки, я быстро махнул рукой:

– Идем. Нас уже все ждут.

Мы спустились по деревянной лестнице, отозвавшейся едва уловимым скрипом, и прошли мимо нескольких магазинчиков.

Железная дорога проходила за ними, огибая самый бедный район города. Не удивительно: город располагался достаточно далеко от крупных шоссе и трасс. Львиная доля поставок – что раньше, что сейчас – производилась на поездах. Потому-то станцию и отстроили в промзоне ещё во время реконструкции города.

Сев в старый автомобиль, мы направились в сторону родительского дома. Наш район, располагавшийся на северо-востоке, считался престижным. Достаточно далеко отсюда. Путь предстоял через весь городок. Отъехав от станции, я заметил ностальгию в глазах младшей сестры. Юнис почти не бывала в Брумалтауне, живя со своей семьей на другом конце страны. Ее доход был невысок, и она не всегда могла приезжать на вот такие семейные встречи, ограничиваясь зачастую звонками один или два раза в неделю. Более того, пусть и небольшая, но все же «семья» требовала от сестры много сил.

Юнис не могла порой справиться со своей своенравной и бойкой дочкой, что только прибавляло ей проблем. Шумная, озорная, словно в своих дядю и тетю, Поппи временами безобразничала в школе, устраивала розыгрыши, порой весьма обидные, и даже пару раз срывала уроки. Никакие увещевания не действовали, и Юнис временами просто смотрела на действия дочери сквозь пальцы.

Отец Поппи в воспитании дочери почти не участвовал, предпочитая работу семье. Юнис оправдывала это дорогим жильем и большими расходами, но я понимал, что это не совсем так.

Нет, я не спорю, Ноэл любил Юнис, но с годами эта любовь стала превращаться в рутину для обоих. В их отношениях погасла былая искра. В итоге все хозяйство и дочь держались на плечах сестры. Грустно, что от этого ее таланты пропадали даром. Она ведь не менее способный психолог, чем я. Об этом и отец говорил в свое время. Но я не был отделом по урегулированию семейных конфликтов и вмешиваться в ее жизнь не хотел.

Поездка до дома родителей тоже оказывалась длинной и изматывающей: долететь на самолете, а потом пересесть на поезд. На все – около шести часов. Вот Юнис и появлялась в родных пенатах[1]1
  Пенаты – в древнеримской мифологии боги – хранители и покровители домашнего очага. – Примеч. ред.


[Закрыть] крайне редко.

Пока мы ехали, я сам невольно вспоминал историю этого места, ставшего для нашей семьи домом. Я ведь помню, как мы переехали сюда во время реставрации.

Сколько я помню, городок Брумалтаун никогда не отличался большими размерами. Образованный вокруг деревообрабатывающей фабрики в начале века, он едва мог похвастаться статусом города в те годы. Населения тогда было от силы две тысячи человек, и все из них были рабочими этой самой фабрики, да еще их семьи, не побоявшиеся переехать в лесную глушь. До войны об этом городке почти никто не знал. Даже названия не удосужились придумать.

Все изменилось после Мировой химико-биологической войны, разразившейся в 2042 году. Конечно, она началась не на пустом месте и до нее происходили локальные гражданские войны – как в этой некогда единой стране, так и во всем мире. Тогда бомбардировки прошлись по всей земле. Ни одна страна не уцелела. Каждое мелкое государство старалось лишить противника как пригодных для жизни земель, так и возможности использовать природные ресурсы из-за загрязнения территории. Выбор оружия тоже не случаен: речь шла не о тотальном уничтожении, как в случае ядерных бомб и массовом вымирании, а лишь о потере ресурсов, которые в обозримом будущем будет возможно аннексировать и использовать. К сожалению, этот расчёт оказался в корне неверным.

Во всех учебниках истории говорилось, что после 2042 года окончательно рухнула экология Земли, мутировали множество видов животных, а пригодная для жизни человека территория сократилась почти на четверть. Да и эти земли приходилось отстаивать, ведь мутировавшие животные регулярно искали пропитания в местах обитания людей.

Особенно быстро распространились кошкобелы. Мелкие хищники, принимаемые издали за белок из-за соответствующего хвоста и серо-рыжего окраса. С ними и сейчас беда, а раньше даже отлов и стерилизация не спасали от их нашествия! Не говоря уже об отстреле, санкционированном правительствами. Они расплодились почти по всему миру, хоть и появилась эта мутация где-то в Северной Европе. Экспорт сделал свое дело – и привезённые несколько особей быстро наплодили огромную популяцию, тем более что тут не так и много хищников, готовых питаться подобной живностью.

Кто был прародителем этого существа, неизвестно, но явно кто-то из кошачьих, от которых зверьки унаследовали строение пасти, огромные желтые глаза, светящиеся в темноте с вертикальными узкими зрачками, и тип питания. В остальном они походили скорее на грызунов с их маленькими острыми ушками, когтистыми лапками и умением быстро передвигаться, нежели на хищников.

Конечно, определенная польза от этих синантропных зверьков была: они истребляли насекомых, мелких грызунов и других неприятных вредителей, но и минусов хватало: будучи истинно синантропными, так и не ставшими домашними, они регулярно разносили заразу, что губило посевы, а если прибавить, что кошкобелы временами разворовывали скотомогильники, то и для скота они иной раз представляли нешуточную опасность, заражая поголовье.

Из-за этого начался новый виток голода, о многих производствах и технологиях пришлось забыть. Исчезло производство пластика, который заменили биоразлагаемые аналоги. Но и они имели свои лимиты, ведь для выращивания все тех же водорослей, картофеля и маиса, пригодных для создания сырья, требовались как ресурсы, так и земли. А последних не хватало. По сути, человечество во всем мире вынуждено было выбирать: оставаться хоть немного сытым или же производить товары, потребление которых в новых условиях и так сводилось к минимуму. И хотя все же биоаналоги пластика позволили не забыть часть технологий, таких как мобильные телефоны, компьютеры и даже фотоаппараты. Их потребление стало постепенно снижаться. Да и цены на подобные вещи существенно выросли, дабы снизить спрос.

В связи с разрухой, экономическими изменениями, миграцией выживших людей из уничтоженных войной городов некогда целостная страна окончательно разделилась на два независимых государства: Северные Штаты Америки и Южную Независимую Конфедерацию.

Разъединению способствовали историческое и географическое разделение, нежелание объединять скудные ресурсы (южанам не понравилась идея социальных льгот, принятые севером с оглядкой на Европу) и даже волеизъявление самих граждан: Конфедераты оставались консерваторами, в то время как в Северных Штатах преобладал либерализм, позаимствовавший некоторые нормы из европейского социализма, пусть и не все.

Если подумать, то это совсем неуникальный путь: почти все страны из прошлого так или иначе изменились: вместо России на карте возникло новое государство – Союз Советских Коммунистических Республик, куда вошли почти все восточные страны, такие как Индия, Китай, Корея и Япония (последняя с оговорками на определенный суверенитет), а так же несколько стран бывшей Восточной Европы; на смену Европейскому Союзу пришли Объединённые Британские Острова (куда вошли Британия, Шотландия и Ирландия), Содружество Скандинавии (к ним примкнули, как ни странно, и Франция с Канадой – видимо, прежний политический строй сыграл свою роль) и Римское Государство, в которое вошли Южная Америка почти в полном ее составе и множество разрозненных мелких стран, так и не пожелавших объединиться во что-то.

Понимая, к чему подобное нестабильное положение может привести вновь, правительства всех стран восстановили работу Организации Объединенных Наций. Только название сменили – Союз Объединенных Наций, подчёркивая, что весь мир объединён горестным периодом с 2034 по 2042 годы. А в 2043 году, когда едва не случилась новая локальная война из-за вторжения Испании во Францию, СОН приняли доктрину Олдмана. Согласно ей, следовало тотальное разоружение, запрет на производство, разработку и внедрение, а также утилизация уже имеющегося оружия в период с 2043 по 2045 годы. Также доктрина запрещала любые виды армий, дабы избежать новых локальных стычек.

Конечно, не все государства хотели подписывать подобный документ и ратифицировать его. Прошли и волнения, и забастовки, особенно в Южной Конфедерации, где оружие даже после войны свободно продавалось любому желающему. Тем более что во время Мировой войны юг смог сделать своей колонией территорию Саудовской Аравии, свергнув монархию.

Вот только голод и разруха сделали свое дело – и хоть и последней, но ЮНК подписала и ратифицировала доктрину на своей территории. Сказались экономические санкции, принятые в отношении Конфедератов СОН.

Так Союз Объединенных Наций взял на себя роль посредника во всех внешнеполитических отношениях стран. После войны правительства многих стран стали практически номинальными. Фактически ни у кого из президентов, монархов или других назначенцев, кроме СОН и ЗСЦ (последние и вовсе существовали во всех странах в том или ином виде), власти не осталось.

У доктрины был и «побочный» эффект: она забила последний гвоздь в крышку гроба научно-технического прогресса. Любая технология, потенциально способная использоваться в качестве оружия, теперь очень жестко контролировалась (даже ограничили доступ во всемирные Сети и базы данных, которые еще в начале прошлого века объединили человечество). Единственные разработки, которые не попадали под столь жесткие санкции, – в сфере репродуктивной медицины. Если оглянуться назад, становится понятно, что на развитие техники куда больше повлияли война и разруха: люди сами отказались от последних достижений прогресса в угоду выживанию и сытости. Хорошо, что удалось сохранить хотя бы часть прежних изобретений и технологий, что облегчали жизнь. Если сравнить уровни технического развития прошлого и нынешнего времен, получалось, что этот уровень упал примерно до первой декады двадцать первого века, пусть и с некоторыми оговорками в виде остатков технологий и замены одних другими. Что ж, могло быть куда хуже…

После окончания войны правительство Северных Штатов приняло решение о восстановлении старых и забытых городов. И, хотя этот шаг был экономически рискованным, идею поддержали и конгресс, и само население, готовое работать почти на износ. К тому же, чтобы хоть как-то стимулировать граждан, правительство обещало помочь с уплатой налогов, а также со льготами на обучение и приобретение некоторых продуктов питания.

Еще один виток популярности городку принесла история семьи Грас. Еще бы, рассказ о совсем юной девушке, пережившей множество страданий в силу неизлечимого заболевания, никого не оставил равнодушным.

Тогда не так много людей знали правду о том, как же поступают с носителями вириона Мехони, и для общественности стало шоком, что их, по сути, отправляли в концентрационные лагеря смерти.

Из дневников Эммы и интервью одного из кураторов подобного заведения стало известно, что так называемые приюты святой Елены существовали как минимум тридцать лет.

Из-за огромного общественного резонанса Союзу Объединенных Наций пришлось признать право на жизнь и свободу больных МН 118, как его официально называют. Не прошло и года с обнародования дневников, как приняли Резолюцию Грас и Конвенцию по защите больных вирусом Мехони.

Так, в обществе начали муссировать очень краткие сведения о природе вируса, что, вкупе с растиражированной историей «несчастной девушки» позволило обывателям смириться с постоянным числом больных. Если обратиться к официальным источникам, то во всем мире насчитывалось около тридцати миллионов больных МН 118 женщин. Это примерно три процента от всей мировой популяции. Не много, на первый взгляд (тем более что в Северных Штатах процент был еще меньше от доли женского населения). Но и не мало. С учетом, что на два с половиной миллиарда мужчин приходился лишь один миллиард женщин. В Северных Штатах получилась цифра примерно равная полутора миллионам больных.

И хотя широкой общественности по-прежнему не раскрывали полной информации ни о вирусе, ни о его влиянии на общество, ни тем более о фактических способах контроля численности больных, пресытившиеся информационным мусором, люди считали свои знания достаточными.

Остаток своей жизни Эмма прожила в Брумалтауне. Она не любила распространяться о том, где жила со своей семьей, желая провести остаток дней в покое. Но слухи про Брумалтаун все равно ходили по стране, прославив городок на уровне местного фольклора.

Хотя достопримечательностей здесь было немного: дом семьи Грас, ставший музеем, небольшой планетарий, да памятник солдату МакКирби, спасшему автохтонов от нашествия оккупантов с юга[2]2
  Автохтоны – местное население, коренные жители.


[Закрыть], но редкие туристы ежегодно наведывались посмотреть на «городок из истории про Эмму».

Кто-то приезжал из других стран, чтобы удовлетворить свое любопытство: правда ли городок столь страшен, как его иногда описывали в городских легендах жители более крупных соседних городов. Но иностранных туристов было гораздо меньше по сравнению с жителями Северных Штатов или диксилендовцами.

– Как Поппи поживает? – спросил я, вспомнив бойкую и озорную племянницу.