Текст книги "Лопе Де Агирре, князь свободы"

Автор книги: Мигель Отеро Сильва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Какое тебе дело до того, что думают и говорят обманутые мужчины Трухильо, злоязыкие кумушки Трухильо, преподобный епископ Трухильо? ты идешь по улицам, площадям, и Митайя Уитама не охраняет тебя, твердым шагом ты направляешься к дому, где дон Педро де Урсуа сгорает от нетерпения у зашторенного окна; дон Педро де Урсуа считает лошадей, цокающих мимо по каменной мостовой, сердце подсказывает ему, что ты придешь сразу после того, как проскачет девятая, иногда так и случается, но бывает, ты запаздываешь или слишком много всадников проезжает мимо, и он начинает пугаться, вот уже девятнадцатый проскакал, а тебя все нет, но вот ты наконец появляешься, и разом из головы улетучиваются все подсчеты и все страхи; в этот вечер дон Педро де Урсуа, лежа обнаженный, говорит тебе, обнаженной, что через неделю он отправляется к реке Мотилонес, не может он дольше оставаться в Трухильо, лейтенант Педро Рамиро шлет к нему из Санта-Крус гонца за гонцом, у капитана Хуана Корсо на верфи стоят готовыми одиннадцать судов; тебя сотрясает, колотит от желания заплакать, закричать, и ты кричишь, винишь его в жестокости, в том, что он мало любит тебя, ты говоришь: Ты любишь одного себя, Педро де Урсуа; он, раненный твоей несправедливостью, хочет сказать что-то, но ничего не говорит, а только приникает к тебе горячим, неиссякающим поцелуем, который кончается лишь тогда, когда губы его отрываются от твоих и спускаются к твоим налившимся грудям и ты чувствуешь, как от любви сосцы твои опадают в его губах, а потом его губы ускользают, чтобы перецеловать все – один за другим – пальцы на твоих ногах, он целует и шепчет каждому из десяти свою коротенькую молитву, но ты не разбираешь слов, а потом он целует все сокровенное, тайное, что никогда не должен был бы целовать, потому что так ты можешь и умереть раньше времени, и ты говоришь ему: Возьми меня, как викунью; потому что на ум тебе приходит древнее изображение, которое показала однажды Митайя Уитама. Дон Педро де Урсуа берет тебя, как викунью, ты чувствуешь, как он сливается с твоим лоном, как он касается самых твоих глубин, и ты всхлипываешь: Да, милый, Да, милый, Да, милый, и вы ищете в темноте губы друг друга, которые потеряли на время.

– Это безрассудство, Педро де Урсуа, но если ты решишься взять меня в свое войско солдатом, я пойду с тобой.

– Это безрассудство, Инес де Атьенса, но я возьму тебя с собой.

То было ужасное безрассудство, несчастная донья Инес, но оно было начертано на звездах.

Лопе де Агирре – изменник

Полтора года прошло с тех пор, как дон Педро де Урсуа отбыл из сельвы за деньгами и солдатами, поскольку и в том и в другом была большая нехватка. Еще один вечер опускался на воды реки Мотилонес, она же Уальяга, и снова Педро Рамиро, Хуан де Агирре и капитан Хуан Корсо говорили о том, что задерживается дон Педро де Урсуа. Уже завершил строительство судов капитан Хуан Корсо. Его новенькие бригантины так и просятся на воду. Позади восемнадцать месяцев тяжелой работы на верфях. Бывало, пот лил с нас градом в адской жаре, а случалось, зуб на зуб не попадал под бесконечными, непрекращающимися ливнями. Рядом в сельве индейцы и негры валят гигантские деревья. Отсюда слышно, как глухо ударяется о землю упавший ствол. Вниз по реке к глубокой заводи, где верфи, спускаются плоты, груженные очищенными стволами. Пильщики врезаются отточенной сталью в твердую кору. Кузнецы раздувают огонь, без устали бьют по наковальне, куют гвозди и топоры. Плотники трудятся молотками, строгают древесину, ветви деревьев превращают в крепления. Конопатчики забивают паклю в щели между досками, заливают смолой палубы и борта будущих кораблей. Капитан Хуан Корсо ходит взад-вперед, и рой москитов вьется над ним. Он ходит под палящим солнцем, и под проливным дождем, ходит и когда лихорадка трясет его. Капитан Хуан Корсо кричит, отдает распоряжения пятидесяти работникам, людям разной крови, кастильцам, эстремадурцам, бискайцам, наваррцам, каталонцам, мулатам, метисам, неграм, индейцам. По ночам грустная-прегрустная птица поет: айаймама, от ее воплей хочется плакать, будь проклята ее пернатая мать! На верфях капитана Хуана Корсо мы построили две бригантины и девять простых барок из тех, что называют плоскодонки. Каждая плоскодонка вмещает сорок лошадей и двести человек со всеми их пожитками и собаками.

Лейтенанту Педро Рамиро ждать возвращения Педро де Урсуа было еще тяжелее, чем капитану Хуану Корсо. Лейтенант Педро Рамиро, основатель и коррехидор Сайта-Крус-де-Капоковара, представляет здесь власть отсутствующего губернатора. Санта-Крус-де-Капоковар – индейское поселение, которое снабжает верфи поденщиками, инструментом и продовольствием. Дома в поселении – тесные деревянные лачуги, обмазанные глиной, замешенной на соломенной трухе. В Санта-Крус-де-Капоковар из самых отдаленных мест идут люди, согласившиеся отправиться в поход на Омагуас. Из Куско, из Кито, из Попайяна и даже из мест еще более северных сходятся сюда на запах золота искатели приключений. Под вечер они набиваются в таверны или толпятся вокруг стола, где из рук в руки переходят монеты и замусоленные карты. Какой-то астуриец наигрывает на гитаре и усталым голосом поет старые романсы. На улице рокочут барабаны негров, взывающих к своим богам. А еще дальше изливают свою тоску безутешные флейты индейцев из племени хибарос. Солдаты выходят на улицу, пошатываясь, сыпля ругательствами и проклятьями. Столяр Мариано Феррер не выходит больше из дому, Мариано Феррер умом тронулся, столько было вранья. Шквал заразной лихорадки унес из этого мира девять индейцев, трех негров и одного испанца. В прошлый четверг из лесных зарослей принесли пеона-мулата Педро Мадроньо, его укусила змея шушубе, живот раздулся как бурдюк, и не спасли его ни молитвы, ни лекарственные снадобья. Вчера ночью ударом кинжала убили сержанта Леандро Мору, который ни от кого не терпел ни шуток, ни угроз. Вчера же ночью братья Ирасабаль, хлебнув лишнего, пытались с двух или трех концов поджечь селение. Лейтенант Педро Рамиро опасается, как бы не стряслось и чего похуже, ежели Педро де Урсуа не вернется в скором времени, ежели корабли капитана Хуана Корсо не отчалят без промедлений.

Что касается Хуана де Агирре, казначея всего этого предприятия, то он рвет на себе волосы и клянет свою долю. Последнюю тысячу песо потратил он на самое необходимое продовольствие, на скот, муку, растительное масло и вино, чтобы не волновался и не разбегался народ. Но если Педро де Урсуа не воротится в ближайшее время или апостол святой Иаков не сотворит какого-нибудь своего чуда, он пропал. Что ни ночь, казначею Хуану де Агирре снится, как раскачивается его труп, он предчувствует: повесят его на густой сейбе, что раскинула ветви свои перед маленькой церковью Санта-Крус-де-Капоковара.

И вот наконец возвратился дон Педро де Урсуа в сельву, где все его так ждали. В городе Чачапойас он горько жалуется на то, что ему не удалось собрать даже половины из двухсот тысяч песо, которые были ему нужны. Дон Педро де Урсуа обладает даром слова и убеждения, он так расписывает города из золота и замки из серебра, так достоверно излагает фантазии, что купцы из Сиудад-де-лос-Рейес начинают верить ему и обещать тысячи эскудо, негодяи! когда же наступил решающий момент, ни один из них не выполнил данного мне слова, тот, что обещал десять тысяч, не дает и тысячи, тот, что обещал пять, отказывается принять меня, а дают деньги лишь те отчаянные головы, что заодно вручают мне свою веру и свои мечты о сверкающем Эльдорадо, те, что ставят в этой игре на кон и свое состояние и свою жизнь; Педро Алонсо Галеас вносит три тысячи песо, Гонсало де Суньига отдает две тысячи и трех лошадей, две тысячи вручили мне Педрариас де Альместо и Хуан де Вальядарес, Хуан Васкес Сагун продает все свое имущество, Инес де Атьенса продает по дешевке за семь тысяч песо свой дом, чтобы отправиться вместе со мной; несмотря на это, у Хуана де Агирре концы с концами не сходятся, да и как им сойтись, не хватает денег, чтобы купить скот и заплатить солдатам, чтобы приобрести бочки с порохом и свинцовые слитки, чтобы запастись вином; эй, сатана, меняю душу на пригоршню мерзких песо для дела, которое сохранит мне доброе имя и жизнь!

В это самое время приключился случай со священником Портильо, который каждый толковал на свой лад; священнику и викарию Мойабамбы удалось скопить шесть тысяч песо ценою голода и лишений, а также благодаря тому, что заставлял работать индейцев, не давая им за труды ни денег, ни чего-либо другого; этого священнослужителя по имени Портильо соблазняла мысль отплыть на бригантинах дона Педро де Урсуа, его не столько прельщало епископство в Омагуас, обещанное губернатором, сколько манил и лишал сна запах золота; «Народ сей сделал великий грех: сделал себе золотого бога», написано в книге «Исхода», но священник Портильо не разделял угрызений Моисея, пошли мне, Господи, не спасение души, но заднюю ножку золотого тельца из Ветхого завета!; священник для начала вручил полторы тысячи песо дону Педро де Урсуа, а остального отдать не смог, сердце кровью обливалось, как у всякого скряги, когда наставал момент развязать свою суму, дон Педро де Урсуа (а вернее, мулат Педро Миранда, большой пройдоха, а может, молодой Фернандо де Гусман, который слыл хитроумным андалузцем) измыслил уловку, как вырвать у священника остальные четыре с половиной тысячи; они разыграли комедию, будто в полночь священника зовут к умирающему, священник, как был в ночной рубашке, мчится отпускать грехи, тот, что прикинулся умирающим, и трое его сотоварищей приставляют к груди священника аркебуз с дымящимся фитилем, а к почкам два наточенных кинжала, и тот подписывает все бумаги, какие они велят, затем они сажают его на серого в яблоках коня и везут за собой, как есть голозадого, старый викарий хнычет на коленях перед доном Педро де Урсуа: Тело мое больное и дряхлое, нет во мне сил ни плавать, ни сражаться, не гожусь я и грехи отпускать, ибо у меня самого их предостаточно, скупость, что мерзкая язва, похоть моя произвела на свет детей-метисов, раз ночью в ризнице снасильничал индианочку, не заслуживаю я быть епископом в Омагуас, и ни в каком другом месте на земле; дон Педро де Урсуа не внял его самоуничижению, взял его с собой.

Сержант Лопе де Агирре не стал участвовать в том фарсе, кощунственную затею он полагает недостойной воинов и христиан; я скажу тебе прямо, что думаю, Лоренсо Сальдуендо: если священник отказывается дать четыре с половиной тысячи, нужные нам позарез, так убейте его честно и возьмите эти песо с холодного трупа, это куда благороднее, нежели вырывать силком, да так, что его слабые ребра трещат, он умрет от позора, едва мы отправимся в плаванье; что на самом деле и случилось.

Гораздо больше досады, нежели забавная история с отцом Портильо, Инес, жизнь моя, причинили события, повлекшие за собой смерть Педро Рамиро, рехидора Санта-Крус-де-Капоковара, и еще двоих: капитана Диего де Фриаса, которого мне в свое время весьма рекомендовал вице-король, и капитана Франсиско Диаса де Альвеса, бывшего моим товарищем по оружию еще в Новом Королевстве и приходившегося мне дальним родственником. (Дон Педро де Урсуа пишет длинные письма донье Инес де Атьенса, которая все еще находится в Трухильо и сгорает от желания скорее приехать к нему.) Случилось так, Инес, душа моя, что я отправил Фриаса и Диаса де Альвеса командирами отрядов в местность, где живут индейцы племени таволорос, за юккой и животными, годящимися в пищу, каковых в наших местах не так много, а проводником сними я послал лейтенанта Педро Рамиро, который знал сельву как свои пять пальцев и умел отлично распорядиться людьми. Не подозревал я, Инес, сердце мое, что как у Фриаса, так и у Диаса де Альвеса душу точила зависть к Педро Рамиро, который пользовался моим особым доверием, в силу чего и был назначен рехидором Санта-Крус-де-Капоковара, и я имел в мыслях назначить его начальником штаба нашей флотилии в походе на Омагуас. Движимые этой завистью, обожаемая моя Инес, Фриас и Диас де Альвес сговорились бросить начатое дело, уйти от Педро Рамиро с его людьми и возвратиться в лагерь, вынашивая дурные намерения. Намерения же их были столь дурны, Инес, печаль моя, что, повстречав на своем пути двух солдат, шедших в противоположном направлении, они убедили их в том, что Педро Рамиро якобы восстал против короля и против меня, и позвали их с собою, чтобы схватить Педро Рамиро и казнить. Педро Рамиро они нашли на берегу реки, где он, имея в распоряжении всего одно каноэ, по трое переправлял своих людей, они предусмотрительно спрятались в кустах и дождались момента, когда лейтенант остался на этом берегу с одним лишь своим слугою-негром, всегда при нем находившимся. Тогда, Инес, желанная моя, они схватили его, связали ему руки, заткнули кляпом рот, а потом отрубили ему голову, заставив совершить это злодейство черного раба, принадлежавшего Фриасу. Затем они перешли реку и лживо заверили людей Педро Рамиро, что убили их лейтенанта и рехидора по моему распоряжению в наказание за ужасную измену, которую он якобы совершил. Однако судьбе было угодно, чтобы черному рабу лейтенанта Педро Рамиро удалось бежать и, скрывшись в зарослях, наблюдать, как предавали позорной смерти его господина, после чего он помчался что было духу в Санта-Крус-де-Капоковар, где и поведал мне всю правду об этом деле. Таким образом я узнал о свершенном беззаконии, и когда Фриас и Диас де Альвес написали мне медоточивые письма, в которых лицемерно уверяли, будто Педро Рамиро восстал против моей власти и теперь содержится у них под арестом, а они просят моего позволения казнить его гарротой, я притворился, что поверил им, и вежливо попросил их вернуться в лагерь. Как только они прибыли, Инес, страдание мое, я велел их арестовать, обвинил их в содеянном злодействе в присутствии тридцати свидетелей, тех самых тридцати солдат, которые находились на другом берегу реки, когда свершалось преступление, и приговорил четверых убийц к повешению на сейбе, что растет в селении перед церковью. Немало страданий, Инес, плоть души моей, стоило мне видеть висевшие на дереве тела людей, к одному из которых благоволил вице-король, и другого – моего родственника, оба они были храбрыми воинами, столь необходимыми для моего дела, однако оставить безнаказанным их вероломство означало рисковать уважением и признанием тех, кто за мной следует. Вести, которые я сообщаю тебе, Инес, любовь моя, недобрые, за раз я потерял троих своих лучших военачальников, но ты знаешь, я не сдаюсь бедам и слыву не смиренным, но гордым и уверенным в собственных поступках, еще более гордым и уверенным я чувствую себя с той минуты, как узнал тебя, полюбил и тобой обладаю, Инес, сладкая моя, желанная. (Тут дон Педро де Урсуа пустился на нескольких страницах в излияние своих любовных, духовных и плотских переживаний с такими подробностями, что, попав в руки доньи Инес де Атьенса под вечер в субботу, они заставили ее трепетать, словно пламя свечи.)

Донья Инес де Атьенса увидела первые дома поселения Санта-Крус-де-Капоковар в воскресенье в три часа пополудни и заспешила к ним по влажной липкой жаре, предвещавшей ливень. О ее прибытии шепотом сообщили два священника в исповедальнях, женщины разнесли по всему городу эту весть, она громко обсуждалась в тавернах. Дон Фернандо де Гусман, как никто охочий до всякого рода праздников и чествований, ходил по домам, призывая: давайте всем миром устроим роскошный прием самой красивой женщине Перу!; дон Фернандо де Гусман никогда ни вблизи, ни издали не видел доньи Инес де Атьенса, но только в его присутствии (может, потому, что был он сыном благородных и уважаемых в Севилье родителей), только в его присутствии и в довольно сдержанных выражениях позволял себе дон де Урсуа восхвалять красоту своей дамы.

С самого раннего утра повелел влюбленный губернатор открыть краны бочек, и вино полилось рекой, колокола звонили так, будто народился принц, с соломенных крыш и из окон свисали розовые ленты, рокотали военные барабаны испанцев, им вторили барабаны негров, всадники скакали по кругу и выделывали вольты, аркебузы стреляли в воздух, пахло порохом и потом.

Вдруг на пыльной дороге показались оперенные шлемы солдат, возглавлявших процессию, словно птицы вились знамена и праздничные стяги, загремели многоголосые приветствия и здравицы, но по мере того, как процессия приближалась к центру поселения, крики стихали и наступала почтительная тишина. Все слышали, что донья Инес де Атьенса – самая красивая женщина в Перу, но никто не подозревал, что она красива такой смуглой, таинственной красотой. Черными были глаза, черными волосы, черной была мантилья, которой она чуть прикрывала лицо, и черной была ее бархатная юбка. Но по контрасту белой была кобылица под ней, голубыми и золотыми украшения на упряжи, красным – плюмаж.

Дон Педро де Урсуа, гордый и объятый мечтами, подал ей руку, чтобы помочь спуститься с седла. И в этот миг все – и мужчины и женщины – смогли в полной мере оценить могущество ее чаровства. Она была так стройна, что тотчас же изогнулась, дабы и на миг не превосходить ростом своего возлюбленного, губернатора. И неотесанные, неудовлетворенные мужчины, и ревнивые, раздосадованные женщины угадали под одеждами длинные и стройные ноги, широкие и крепкие бедра метиски, маленькие округлые груди, жаркую черноту лобка. Командиры Лоренсо Сальдуендо и Хуан Алонсо де Ла Бандера, мулат-альгвасил Педро Миранда, солдат-кассир Педро Эрнандес, капеллан Алонсо де Энао и многие другие, о которых мы просто не знаем, почувствовали, что не в силах отвести взгляд от этой женщины и кровь закипает у них в жилах. Сержант Лопе де Агирре, напротив, поднял глаза к небу, ибо оттуда на головы собравшегося люда уже падали первые капли дождя.

Рыбаки угадывают свою печальную или счастливую участь на воде рек: они зачерпывают ладонью немного речной воды, целуют ее и шепчут над ней молитву; и вода в ответ говорит им, наполнятся ли до краев их лодки или вернутся они с пустыми корзинами. Землепашцы гадают о будущем урожае по свету звезд, ибо звезды – творцы и указчики полей; если три звезды – родные сестры – восходят на небесах большими и лучистыми, землепашцы знают: маисовые поля будут ломиться от початков, и уродится картофель; если же звезды взойдут мелкими и тусклыми, много бед приключится с посевами. Охотники заглядывают в завтрашний и в послезавтрашний день вместе с призраками айауаски, травы, вызывающей чудесные видения озер и садов, женщин и мелодий; в бреду, рожденном айауаской, охотники примечают заросли, где скрываются кролики и олени, густые ветви, где свили гнезда куропатки и голуби, в какой норе спит пума, что переводит скот, и на каком берегу подстерегает кайман с коварными челюстями. Короли инков спрашивают о своей судьбе кровоточащее сердце ламы; жрец обезглавливает нежную молодую ламу, одним ударом вспарывает ей брюхо и, достав еще содрогающиеся внутренности, провидит в них судьбу своего владыки; последние биения короткой жизни возвещают о добрых и недобрых событиях, уготованных историей народу и его повелителям. Будущее стариков предсказывает Супай, злой ангел, на смердящей серой, вонючей моче. Будущее детей просвечивает в пламени свечи из особого воска, в священном огне, горящем и не гаснущем многие месяцы. Будущее женщин читает Кунирайя Виракоча, которой ведом язык листьев коки.

– А будущее мужчины, – говаривала твоя мать Честан Ксефкуин, – будущее крепкого и мужественного мужчины, которого судьба щедро одарила знаками мужественности, можно узнать, только проникнув взглядом в суть его белого меда, начала начал жизни.

За домами над зеленью сельвы начинало светлеть, когда ты, Инес де Атьенса, проснулась. Ты бесшумно встала с постели, на которой дон Педро де Урсуа спал с тобою до полуночи, и на цыпочках подошла к гамаку, где он лежал теперь. Он почувствовал тебя и подвинулся, освобождая место, ты прижалась к нему всем телом, от лба до кончиков пальцев, и сладкие мурашки побежали у тебя по коже. Дон Педро де Урсуа целовал тебя в губы и не мог насытиться, и твои жадные уста отвечали ему, а рука тихонько начала ласкать его наливавшуюся плоть. Твои пальцы несли ему смутное блаженство, которое все нарастало, пока дона Педро де Урсуа всего с ног до головы не встряхнула судорога наслаждения, и ты ощутила тепло в своей ладони. Тогда ты выскользнула из его объятий, соскочила с гамака и побежала к окну, за которым уже занимался свет раннего утра.

Твои расширившиеся от ужаса глаза, Инес де Атьенса, видят только смерть, одну только смуту и смерть, сталь и смерть, жестокую из жестоких смерть для дона Педро де Урсуа, жестокую из жестоких смерть для тебя, и ты не должна, не можешь, не хочешь ее отринуть. Предреченье клейкой влаги, что переливается перламутром на твоей ладони, столь ясно и ужасно, что у тебя коченеют кости. Ты отчетливо видишь лица и профили, которые вчера, в день прибытия, едва успела различить. Здесь Лоренсо Сальдуендо, Хуан Алонсо де Ла Бандера и мулат Педро Миранда, все трое они алкают твоего тела, точно хищники в гоне. Здесь Алонсо де Монтойя, которого дон Педро де Урсуа велел заковать в кандалы за то, что тот отказался добровольно идти в поход, дон Алонсо де Монтойя из-за решетки следит с неубывающей ненавистью за каждым твоим шагом. Здесь жеманный льстец дон Фернандо де Гусман, дон Фернандо де Гусман рассыпается в хвалах твоей красоте и славословит отвагу дона Педро де Урсуа; какие намерения скрываются за церемонными ужимками дона Фернандо де Гусмана? Здесь некрасивый и хромой сержант Лопе де Агирре, сержант Лопе де Агирре, который никогда на тебя не смотрит.

С лихвою накричавшись и отпустив немало проклятий, отчалили мы от верфей двадцать шестого сентября, в день святого Сиприано. Отец Энао поясняет, что святой Сиприано был языческим ведуном, милостью божьей обращенным в христианство. За это император Диоклетиан повелел его обезглавить, и поделом, полагаю я. Но зато четвертый день нашего плавания приходится на праздник святого Михаила-архангела, покровителя города Оньяте и моего, Лопе де Агирре, ангела-хранителя. Вот этот святой впрямь ясный и праведный, всегда послушный воле божественного провидения, тебе я вручаю себя, дабы ты защитил меня в превратностях плавания и помог мне избавиться от заклятых врагов моих, нынешних и грядущих.

Еще до отплытия на головы нам обрушилось столько бедствий, будто злокозненный демон обрек нас навеки отчаяться в этой унылой болотистой речной заводи. Самой большой невзгодой было, что растрескались корабли капитана Хуана Корсо. Одиннадцать судов было у нас, и немало поту пролили мы за долгие месяцы, пока их строили. Шесть из них разошлись по швам сразу же, как только их спустили на воду, вода хлынула в щели, деревянные борта рассыпались, что пук соломы, плоскодонки поболтались немного у берега и пошли ко дну. Капитан Хуан Корсо винил во всем и клял долгие месяцы стояния на верфях, пока хищные зверьки вили норы в пустующих трюмах и суда мокли под яростными, как при всемирном потопе, ливнями, а потом прокаливались на прибрежном песке в ожидании дона Педро де Урсуа, который все никак не возвращался. Дабы освятить своим присутствием спуск на воду своего флота, губернатор вышел из шатра, где донья Инес денно и нощно терзает и ублажает ему душу и иные части тела. И по мере того, как плоскодонки одна за другой шли ко дну, твое лицо, дон Педро де Урсуа, становилось из румяного желтым. Страх, что развалится и бригантина, вырвал у тебя такие проклятия и ругательства, какие к лицу лишь кучерам и отступникам, ты даже словесно нагадил на бога, падре Энао от ужаса трижды осенил себя крестом. Еще немного, и ты бы вонзил шпагу в брюхо капитану Хуану Корсо, как сделал бы я на твоем месте, ибо иного этот сукин сын не заслуживал. Ты же удовольствовался тем, что велел заковать его в кандалы, но назавтра освободил и послал без промедления чинить сгнившие корабли. Вот он и мечется теперь, капитан Хуан Корсо, точно буйный помешанный, сталкивает в реку индейцев, заставляя их вылавливать из воды доски, надрывается-кричит на плотников, кузнецов и конопатчиков, весь до ресниц в глине, ночами не смыкает глаз, понукая негров сменять друг друга. Я же, привыкший спать мало, а то и вовсе обходиться без сна, тоже бодрствую ночами, мне забавно смотреть под луною на негров, отлынивающих от дел, и слушать, как в темноте – тататао-тататао – распевает птаха, не дает задремать капитану Хуану Корсо.

И наконец свершилось, как говаривал в Оньяте священник, брат Педро-мученик, наконец в день святого Сиприано нам удалось вырваться из этой позорной трясины. От одиннадцати новеньких судов у нас осталось две бригантины и три плоскодонки, латаных-перелатаных, грозящих того и гляди снова уйти под воду. Взамен же потерянных с нами вышли в плаванье более двух сотен плотов и каноэ. Наши лесорубы свалили самое огромное из виданных нами деревьев и из его ствола вытесали небывалых размеров каноэ, какое еще никогда не бороздило ни одни воды. На столь необычном челне разместился губернатор Педро де Урсуа со своими друзьями и лучшими командирами. Этот разношерстный и многочисленный флот раскинулся от берега до берега, и мой склонный к точности товарищ Педро де Мунгиа ведет счет: 400 испанских солдат, 24 темнокожих адъютанта – негры и мулаты, 600 человек прислуги – индейцы и индианки, кроме того, 14 белых женщин вышли с нами в плаванье (не считая доньи Инес де Атьенса и моей дочки Эльвиры, которые не белые, а метиски). Остальной груз – тюки с одеждой и постелью, кухонная утварь, всевозможное оружие и щиты, бочки с порохом и с вином, гитарные переборы, собачий лай, несчитаные козы и овцы и неизвестно сколько коров и телят, а также 27 лошадей с доброй сбруей, уж этих-то я сосчитал с превеликой точностью.

Самым печальным последствием поломки кораблей, построенных капитаном Хуаном Корсо, было то, что нам пришлось оставить на берегу добрую часть наших пожитков, которые не умещались на плотах и каноэ. Пришлось забить и засолить большую часть скота, который был взят с целью основать фермы на земле обетованной, а также продать индюшек и кур двенадцати остававшимся в Санта-Крус-де-Капоковаре поселенцам и – уж самое бесчеловечное – бросить лошадей. Более ста лошадей топчутся и храпят на берегу без узды и без хозяина. Но как может человек остаться без лошади в здешних местах, где она – лучшая и наиболее полезная его половина? Немало солдат чуть было не решили вовсе отказаться от плаванья, лишь бы не бросать лошадей. Генерал Педро де Урсуа не позволил им это сделать. Одних он убедил, напомнив в красивых выражениях, что сокровища Омагуаса совсем рядом, всего в каком-нибудь месяце пути. Других, которых ничем не убедишь, силой заставили сесть на весла судна, где плыла донья Инес. Вместе с ними греб капитан Хуан Корсо, который все еще горевал над злосчастной участью своих кораблей. На веслах сидел и озлобившийся алькальд Алонсо де Монтойя, которому все было как по сердцу ножом.

Где теперь Гарсиа де Арсе? Что сталось с Хуаном де Варгасом? Три месяца тому, как губернатор Педро де Урсуа отправил их вниз по течению реки. Им было поручено встретить нас с провизией и добрыми вестями в месте, где эта река сливается с другой большой рекой, открытой губернатором Хуаном де Салинасом, которую одни называют Кокама, а другие – Укаяли. Первым отбыл Гарсиа де Арсе с тридцатью людьми, на нескольких каноэ, вытесанных из легкого дерева, и плотах из стволов, связанных крепкими лианами. Следом за ним – Хуан де Варгас с семью десятками людей, по указанию губернатора Урсуа он отправился на одной из двух наших бригантин. Позднее с божьей помощью мы все соединимся: каноэ и плоты Гарсии де Арсе, бригантина Хуана де Варгаса и наш разноперый флот, соединимся у впадения реки Кокамы, которую иные именуют Укаяли.

К случаю вспомнилось мне, что по этим самым или похожим водам, точно так же в поисках продовольствия, послал некогда Гонсало Писарро своего превосходного командира Франсиско де Орельяну. История свидетельствует, что Гонсало Писарро так его больше и не увидел, ибо Орельяна был не просто ловцом черепах, но жаждущим славы первопроходцем. Франсиско Орельяна несколько месяцев без остановки плыл, борясь с течениями и водопадами, покорил самую прекрасную реку в мире и выплыл к морю-океану, овеянному славой, а Гонсало Писарро все ждал его в сельве, забивая лошадей, чтобы хоть немного подкормить свое оголодавшее, оборванное войско. Где теперь Гарсиа де Арсе? Что сталось с Хуаном де Варгасом? Губернатор Педро де Урсуа слепо верит в них, он возвысил Хуана де Варгаса до чина генерал-лейтенанта, Гарсиа де Арсе – его друг и наперсник, облеченный особым доверием. Франсиско Орельяна был еще ближе к Гонсало Писарро и еще более им ценим, полагаю я, однако же и его верность с легкостью потонула в бешеных водах этих безбрежных рек.

Моя дочка Эльвира смотрит за борт, наблюдает, как вихрится, закручивается за нами водяной хвост. Предвечерний, съеденный облаками свет делает ее лицо еще более детским и, да простится мне, еще более ангельским. Два или три раза Антон Льамосо спрашивал меня: зачем ты потащил за собой девочку? разве не разумнее, не осмотрительнее было оставить ее в Куско в обществе Марии де Арриолы и Хуаны Торральбы? Мария де Арриола, компаньонка, женщина сдержанная и мрачноватая, служила в Алаве кладовщицей на складе вин и фруктов; как истая басконка, она верит в бога и всех святых, ей особо ненавистны воровство и плотский грех. Хуана Торральба весьма от нее отличается, то она говорит, что родом из Сории, то из Логроньо, в Индийских землях она оказалась по вполне определенной причине – отправилась следом за писарем-андалузцем, который обещал ей жениться, неудачливый жених не сумел выполнить клятвы, ибо в ознобе куартаны[22]22
  Четырехдневная лихорадка.


[Закрыть] остыл навеки. Моя дочка Эльвира родилась на глазах у Хуаны Торральбы, и с той поры Хуана Торральба, глядя на нее, воображает, какой была бы ее дочь, которой не зачал в ее лоне писарь; Хуана Торральба перебралась в наш дом, когда умерла Круспа, и, услыхав, что я беру девочку с собою в поход, Хуана Торральба без лишних слов собрала свои нехитрые пожитки и отправилась с нами. У меня на свете, кроме нее, никого нет, сказала она мне. Хуана Торральба имеете с Марией де Арриолой совершает ночные молитвы, правду сказать, не дойдя до литаний, всякий раз засыпает.