Текст книги "Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)"
Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 23, в которой рассказывается о беседе рыцаря с его оруженосцем и о встрече с мальчиком Андресом
– Мне бы хотелось еще знать, – сказал Дон Кихот, продолжая разговор с Санчо Пансой, – что делала моя дама, несравненная королева красоты, сеньора Дульсинея, когда ты явился к ней. Впрочем, догадываюсь: она, вероятно, низала жемчуг или вышивала золотом какой-нибудь подарок мне, плененному ею рыцарю.
– Нет, – ответил Санчо, – она на заднем дворе просеивала зерно.
– Возможно, – сказал Дон Кихот, – но зерна, к которым прикасались ее руки, превращались, конечно, в жемчужины. А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно – белое или черное?
– Желтое, – ответил Санчо.
– Будь уверен, друг Санчо, что это желтое зерно, просеянное ею, даст самый белый хлеб. Однако рассказывай дальше. Что сделала сеньора Дульсинея, когда ты ей вручил мое письмо? Покрыла его поцелуями? Или, в знак особого почтения ко мне, возложила себе на голову? Ну, говори скорее!..
– Когда я ей подал письмо вашей милости, она усердно трясла сито с зерном. Поэтому она сказала мне: «Положите его, друг мой, там, на мешок. Сейчас мне некогда. Я прочту его, когда кончу просеивать зерно».
– О мудрая сеньора! – сказал Дон Кихот. – Она хотела прочитать его не спеша, чтоб вполне им насладиться. Ну, дальше, Санчо. О чем она беседовала с тобою, пока кончала свою работу? Расспрашивала, конечно, обо мне? Что ты отвечал? Ну, скорее рассказывай все, не утаивай, пожалуйста, от меня ни единого слова.
– Она-то ничего не спрашивала, – возразил Санчо. – А я рассказал ей, что ваша милость наложили на себя покаяние из любви к ней и бродите в горах раздетый, спите на твердой земле, кувыркаетесь на острых камнях и с плачем проклинаете судьбу.
– Ты очень неудачно выразился, сказав, что я проклинаю судьбу, – возразил Дон Кихот. – Напротив, я ее благословляю и буду благословлять во все дни моей жизни за то, что она послала мне счастье любить такую высокую и знатную сеньору, как Дульсинея Тобосская.
– Высока-то она высока, это вы верно сказали: вершка на три повыше меня будет, – ответил Санчо.
– Да разве вы мерились с ней ростом? Как ты осмелился на это?
– А очень просто, – ответил Санчо. – Когда я помогал ей взвалить мешок пшеницы на осла, мне пришлось стать с ней рядом; тут-то я и заметил, что она повыше меня.
– Поистине, – сказал Дон Кихот, – высокие достоинства ее души находятся в полной гармонии с ее высоким ростом. Итак, – продолжал он, – что же она сказала, когда окончила просеивать пшеницу и прочитала письмо?
– Да она его и не читала, потому что не умеет ни читать, ни писать, – ответил Санчо. – Взяла письмо да и порвала его на мелкие кусочки, опасаясь, что оно может попасть в чужие руки. Она сказала, что с нее довольно и того, что я ей на словах передал о любви вашей милости и об удивительном покаянии, которое вы наложили на себя. А под конец она приказала мне передать вашей милости, что она целует вам руки и умоляет вас поскорее выбраться из этих дебрей, перестать делать глупости и поспешить в Тобосо; уж очень ей хочется повидать вашу милость. Она очень смеялась, когда я ей сказал, что ваша милость называет себя рыцарем Печального Образа. Я ее спросил, явился ли к ней на поклон бискаец, она ответила, что приходил и показался ей славным парнем. Еще я ее спросил насчет каторжников, но их, слава богу, она не видела.
– Но скажи мне, что она подарила тебе на прощанье за вести, принесенные тобою? Ибо среди дам и странствующих рыцарей существует издревле укоренившийся обычай делать дорогие подарки оруженосцам, наперсницам или карликам, приносящим вести от дам кавалерам и от кавалеров дамам.
– Это прекрасный обычай, – похвалил Санчо, – но, к сожалению, теперь о нем забыли. Ныне, должно быть, принято дарить ломоть хлеба с сыром. Такой ломоть и протянула мне через забор сеньора Дульсинея, когда я с ней прощался. Мне еще остается прибавить, что сыр был овечий.
– Обычно она очень щедра, – сказал Дон Кихот. – Должно быть, в эту минуту у нее не было под рукой никаких драгоценностей. Поэтому она тебе и не дала ничего. Но ты не беспокойся, друг мой. Твое от тебя не уйдет. Я все улажу. Но знаешь, что меня изумляет, Санчо? Мне кажется, что ты слетал туда и обратно по воздуху: ведь ты был в пути всего три дня, а до Тобосо больше тридцати миль. Из этого я заключаю, что мудрый волшебник, который обо мне заботится и мне покровительствует (а такой у меня есть и должен быть, иначе я не был бы настоящим странствующим рыцарем), так вот этот волшебник незаметно перенес тебя туда. Тут нечему удивляться: очень часто случается, что мудрый волшебник уносит странствующего рыцаря, спящего на своей постели, и, проснувшись, тот никак не может понять, каким образом очутился за тысячу миль от того места, где заснул. Без помощи волшебников странствующие рыцари не могли бы выручать друг друга в опасностях, как это они делают на каждом шагу. Бывает, что один из них сражается в горах Армении с каким-нибудь андриаком, со свирепым чудовищем или иным могучим врагом, и вдруг, в самый разгар боя, в минуту смертельной опасности, откуда ни возьмись, появляется на облаке или на огненной колеснице другой рыцарь, его приятель, который только что перед тем находился в Англии, спасает его от смерти, а к ужину снова возвращается к себе домой. А между тем от его дома до места битвы никак не меньше двух или трех тысяч миль. Такие чудеса возможны лишь благодаря магической силе мудрых чародеев, которые заботятся об отважных рыцарях. Поэтому, друг мой Санчо, я не слишком удивляюсь, что ты за такой короткий срок побывал в Тобосо: наверное, кто-нибудь из моих мудрых покровителей перенес тебя по воздуху, а ты этого и не заметил. Но поговорим о другом. Скажи-ка лучше, как мне быть. Моя сеньора приказывает мне немедленно явиться к ней, и я обязан исполнить ее приказание. Но я дал клятву принцессе послушно следовать за ней, а закон рыцарства повелевает прежде всего сдержать данное слово и потом уже думать о себе самом и своих чувствах. Меня томит страстное желание поскорее увидеть мою сеньору, но долг чести и жажда славы призывают меня увенчать победою предпринятый мною новый подвиг. И я решил сначала исполнить свое обещание, данное принцессе. Как можно скорее доберусь я до королевства Микомикон, вступлю в бой с великаном, отрублю ему голову, верну принцессе ее престол, а затем, не медля ни минуты, помчусь к той, чей свет озаряет мои чувства. Я твердо убежден, что она одобрит мои поступки и извинит за ослушание, ибо моя победа над свирепым великаном прославит ее имя во всем мире. Ведь все, что я свершил, свершаю и свершу моим мечом, всем этим я обязан ее благосклонности ко мне и моей преданности ей.
– Ах, что вы говорите, ваша милость! – воскликнул Санчо. – Неужели вы собираетесь отказаться от такой богатой и знатной невесты, упустить из рук королевство, которое, как мне говорили, имеет больше двадцати тысяч миль в окружности и необычайно богато всеми произведениями природы? Право, оно больше Португалии и Кастилии, вместе взятых! Не спорьте, ради бога! Забудьте ваши легкомысленные слова и последуйте моему совету: женитесь немедленно, в первом же местечке, где встретится священник, а не то и наш лиценциат обвенчает вас на славу. Простите мне мою смелость, но я уже в таком возрасте, что могу давать советы. Женитесь-ка, да поскорее! Лучше воробей в руках, чем коршун в небе; а кто много имеет, да плохо выбирает, коли ему худо придется, пусть на других не пеняет.
– Послушай, Санчо, – сказал Дон Кихот, – если ты советуешь мне жениться только для того, чтобы поскорей сделаться королем и осыпать тебя милостями, то знай, что я и без женитьбы легко смогу удовлетворить твое желание. Прежде чем вступать в бой с великаном, я возьму с принцессы клятву, что в случае моей победы она отдаст мне часть королевства. Тогда, и не вступая в брак, я получу во владение целую провинцию и буду вправе подарить ее, кому захочу. А кому же мне подарить ее, как не тебе?
– Конечно, – ответил Санчо, – только вы позаботьтесь, ваша милость, чтобы эта область прилегала к морю, потому что, если тамошние края мне не понравятся, я погружу моих вассалов-негров на корабли, отвезу их в Испанию и продам в рабство. А теперь разрешите, ваша милость, дать вам один совет: нечего вам тратить время на свидание с сеньорой Дульсинеей, отправимся-ка немедля убивать великана. Чем скорее мы обделаем это дельце, тем лучше; ей-богу, мне сдается, что от него нам будет и честь и польза.
– Повторяю тебе, Санчо, – сказал Дон Кихот, – что ты можешь на меня положиться. Я последую твоему совету и сначала покончу с великаном, а уж потом повидаюсь с Дульсинеей. Но имей в виду: не говори никому ни слова о том, что мы с тобой решили. Ведь если Дульсинея так осторожна и скромна, что желает, чтобы все оставалось тайной, то ни мне и никому другому не следует ничего разглашать.
– Но в таком случае, – сказал Санчо, – почему же вы отсылаете к сеньоре Дульсинее всех, кого побеждает ваш меч? Не значит ли это на весь мир трубить о своей любви к ней? Как же может остаться в тайне ваша любовь, если все, кого вы победите, должны падать на колени перед ней и возглашать, что они посланы вашей милостью?
– О, как ты прост и глуп! – воскликнул Дон Кихот. – Неужели ты не можешь понять, Санчо, что моя любовь только способствует ее прославлению? Запомни раз навсегда: величайшая честь и слава выпадают на долю той дамы, которой служит влюбленный в нее странствующий рыцарь, не помышляя ни о каких наградах.
– Нам священник говорил в проповеди, – ответил Санчо, – что такой любовью следует любить господа бога: ради него самого, без надежды на награду и без страха наказания, но я бы предпочел любить его и служить ему за что-нибудь.
– Черт побери этого мужлана! – воскликнул Дон Кихот. – Иной раз он неплохо рассуждает, право же, не хуже любого грамотея.
– А я, ей-богу, и читать не умею, – ответил Санчо.
В эту минуту мастер Николас крикнул им, чтобы они остановились и подождали, так как священник с принцессой решили сделать привал у источника, протекавшего близ дороги. Санчо этому очень обрадовался. Он все время чувствовал себя как на иголках, опасаясь, как бы Дон Кихот не догадался, что его верный оруженосец просто-напросто его дурачит. Тем временем подоспели остальные спутники, и все общество расположилось отдохнуть и закусить.
Пока они закусывали, на дороге появился какой-то мальчик. Взглянув на наших путников, он вдруг остановился, помедлил минуту, затем бросился к Дон Кихоту, обнял его колени, притворился, что заплакал, и воскликнул:
– Ах, мой сеньор! Неужели ваша милость меня не узнаёт? Да ведь я тот самый мальчик, которого злой хозяин привязал к дубу и ваша милость освободила!
Дон Кихот его узнал и, взяв за руку, обратился к присутствующим со словами:
– Теперь вы можете убедиться, сеньоры, насколько необходимо, чтобы в мире существовали странствующие рыцари, которые борются за справедливость и мстят за обиды, творимые злыми и порочными людьми. Знайте же, сеньоры, что не так давно, проезжая по лесу, я услыхал громкие крики и стоны. Побуждаемый чувством долга, я поспешил на эти крики. Оказалось, что кричал мальчик, привязанный к дубу. Я очень рад, что этот мальчик сейчас перед вами, ибо он может подтвердить мои слова. Итак, он был привязан к дубу, а рядом с ним стоял крестьянин и до крови стегал его ремнем. Я спросил крестьянина, за что он так жестоко бьет беднягу, грубиян отвечал, что мальчик его слуга и он хочет немножко проучить его за леность и нерадивость. Тогда мальчик, рыдая, воскликнул: «Сеньор, он меня бьет за то, что я прошу его уплатить мне жалованье!» Хозяин рассыпался в объяснениях и оправданиях. Я выслушал его и убедился, что все эти оправдания гроша медного не стоят. Тогда я велел отвязать мальчика и взял клятву с крестьянина, что он отведет его к себе и заплатит ему все до последнего реала. Не правда ли, сынок Андрес? Ведь ты, конечно, помнишь, как сурово я обошелся с ним и как униженно он обещал немедленно исполнить мои приказания. Отвечай! Не бойся! Расскажи этим сеньорам все, что было, пусть они увидят, как нужны и полезны странствующие рыцари.
– Все, что ваша милость рассказала, – истинная правда, – ответил мальчик, – только конец дела был совсем иной, чем думает ваша милость.
– Как иной? – сказал Дон Кихот. – Неужели же хозяин тебе не заплатил?
– Не только не заплатил, а едва ваша милость выехали из лесу, как он опять привязал меня к дубу и отстегал так, что у меня вся кожа со спины слезла. При этом он так издевался над вашей милостью, что и мне самому впору было расхохотаться, не будь так больно. Потом он бросил меня в лесу еле живого от побоев; у меня едва хватило сил добраться до больницы, там я и провалялся до нынешнего дня, залечивая раны, нанесенные мне хозяином. А во всем виновата ваша милость. Если бы вы ехали своей дорогой да не путались в чужие дела, мой хозяин удовольствовался бы дюжиной-другой ударов, а потом отвязал бы меня и заплатил свой долг. А вы своим непрошеным вмешательством довели его до белого каления. Понятное дело, вам он не смел перечить. Но когда вы уехали, он всю свою злобу выместил на мне, да так, что я, должно быть, уж на всю жизнь останусь калекой.
– Сознаюсь, я поступил неправильно, – сказал Дон Кихот. – Мне нельзя было покидать тебя, прежде чем он не заплатил своего долга. Но ведь ты помнишь, Андрес, что я поклялся, если он тебе не заплатит, разыскать его, куда бы он ни спрятался, хотя бы в чрево кита.
– Это правда, – ответил Андрес, – да мне-то что проку в этом?
– Вот ты сейчас увидишь, будет тебе прок или нет! – воскликнул Дон Кихот.
С этими словами он поспешно встал и велел Санчо седлать Росинанта, который пасся неподалеку.
Тут Доротея спросила, что он намерен делать. Дон Кихот ответил, что отыщет крестьянина и заставит его уплатить Андресу все, до последнего мараведиса. Тогда принцесса напомнила ему, что он обещал не пускаться ни в какие приключения, прежде чем не вернет ей королевства. Поэтому он обязан сдержать свой гнев и отказаться от поисков крестьянина.
– Да, это правда, – сказал Дон Кихот. – Придется Андресу потерпеть до моего возвращения, но я еще раз обещаю и клянусь, что не успокоюсь, пока не отомщу за него и не заставлю крестьянина заплатить ему свой долг.
– Не верю я вашим клятвам, – сказал Андрес, – да и не нужно мне вашей мести. Все это вздор! Я думаю сейчас только о том, как бы мне добраться до Севильи. Дайте немножко провизии на дорогу, если у вас найдется, и оставайтесь с миром. Дай бог, чтобы в своих странствиях вы добыли себе столько же добра, сколько принесли мне.
Санчо вытащил из своего запаса ломоть хлеба и кусок сыра, отдал их мальчику и сказал:
– Возьми-ка это, сынок Андрес, и да хранит вас бог.
Андрес схватил хлеб и сыр и, видя, что больше ему не на что рассчитывать, понурил голову и решил отправиться восвояси. На прощанье он сказал Дон Кихоту:
– Ради бога, сеньор странствующий рыцарь, если вам еще когда-нибудь случится со мной встретиться, не заступайтесь за меня, хотя бы меня резали на куски. Ибо от заступничества вашей милости мне только еще хуже придется. Будьте вы прокляты вместе со всеми странствующими рыцарями, когда-либо жившими на свете! – И Андрес бросился со всех ног бежать, так как боялся, чтобы его не догнали и не наказали за дерзость.
Дон Кихот был очень смущен рассказом Андреса, и его спутники с величайшими усилиями сдерживали душивший их смех.
Глава 24, в которой рассказывается о том, как Дон Кихот сражался с мехами красного вина
Подкрепив свои силы, наши путники оседлали мулов и без всяких приключений, заслуживающих внимания, доехали до постоялого двора, воспоминание о котором было так неприятно Санчо Пансе. Однако ему все же пришлось войти туда. Хозяин, хозяйка, дочь и Мариторнес, увидев Дон Кихота и Санчо, кинулись к ним навстречу с радостными возгласами. Наш рыцарь важно и с достоинством поздоровался с ними и попросил приготовить ему постель получше, чем в прошлый раз. Хозяйка ответила, что, если он обещает заплатить получше, чем в прошлый раз, он получит княжескую постель. Дон Кихот кивнул головой в знак согласия, и ему приготовили приличную постель в том же чулане, где он уже ночевал однажды. Наш рыцарь был так утомлен и расстроен, что тотчас же улегся и заснул крепким сном.
Священник заказал обед, и хозяин, в надежде на хорошее вознаграждение, подал им все, что было у него лучшего. Все уселись за стол, только Дон Кихот продолжал спать; его решили не будить, так как для бедного рыцаря сон был полезнее еды. Во время обеда, в присутствии хозяина, хозяйки, их дочки, Мариторнес и постояльцев, зашел разговор о необычайном помешательстве Дон Кихота и о том, как его разыскали. Все рассказывали друг другу о чудачествах и приключениях Дон Кихота. Священник заметил, что всему виной рыцарские романы, от чтения которых у Дон Кихота зашел ум за разум. Хозяин на это возразил:
– Честное слово, не понимаю, как это могло случиться, ибо, на мой взгляд, нет в мире лучшего чтения. У меня есть два-три таких романа, и, право, я им обязан многими радостями. Да и не только я, но и многие другие. Во время жатвы у нас по праздникам собираются жнецы; среди них всегда найдется грамотей; он берется за книгу, а мы, человек тридцать, садимся вокруг и слушаем, развесив уши. О самом себе скажу только: когда в книге речь дойдет до яростных ударов, какие раздают направо и налево рыцари, мне до страсти хочется вмешаться в эту схватку, и я готов слушать день и ночь.
– Да и я тоже бываю очень довольна, – прибавила хозяйка. – Во время этих чтений во всем доме наступает покой и тишина. Вы так увлекаетесь этими романами, что даже забываете со мной ругаться.
– Истинная правда, – сказала Мариторнес. – Я тоже люблю послушать эти истории, особенно же про прекрасных сеньорит, – как они нежничают под каким-нибудь апельсинным деревом со своими верными рыцарями.
– Ну, а вы, сеньорита, что скажете? – спросил священник, обращаясь к хозяйской дочке.
– По правде сказать, сеньор, сама не знаю, – ответила она. – Я тоже охотно слушаю чтение романов, хотя мало что понимаю в них. Только мне больше всего нравятся не битвы, которыми восхищается отец, а печальные речи рыцарей, тоскующих по своим дамам. Право, я иногда даже плачу от жалости.
– Если бы эти рыцари плакали из-за вас, – сказала Доротея, – вы бы их сейчас же утешили, не правда ли, сеньорита?
– Уж не знаю, что бы я сделала, – отвечала девушка. – Знаю только одно, что некоторые из этих дам так жестоки, что рыцари называют их львицами, тигрицами и другими отвратительными именами. Господи Иисусе! Что же это за бессердечные, бессовестные женщины, если им трудно посмотреть на честного человека, а он из-за этого умирает или делается сумасшедшим! Не понимаю, к чему все это жеманство.
– Молчи, девочка, – прервала ее хозяйка. – Девице не годится ни знать, ни рассуждать о таких делах.
– Сеньор меня спросил, – ответила она, – не могла же я не ответить.
– Ну, довольно, – сказал священник, – лучше принесите мне, сеньор хозяин, все ваши книжки. Мне хочется на них взглянуть.
– С удовольствием, – отвечал хозяин. Он тотчас встал, пошел в свою комнату, принес старый сундучок, запертый на ключ, открыл его и вынул три огромные книги и несколько рукописей, очень четко написанных. Первая книга была «Дон Сиронхилио Фракийский», вторая – «Фелисмарте Гирканский», а третья – «История Великого капитана Гонсало Эрнандеса Кордовского» вместе с жизнеописанием Диэго Гарсия де Паредес. Прочитав два первых заглавия, священник повернулся к цирюльнику и сказал:
– Нам недостает только экономки нашего друга и его племянницы.
– Обойдемся и без них, – отвечал цирюльник, – я тоже сумею снести их на скотный двор или бросить в печку, которая, кстати, горит отлично.
– Что? – сказал хозяин. – Ваша милость собирается сжечь мои книги?
– Только эти две: дона Сиронхилио и Фелисмарте.
– Что же, неужто они еретические или флегматические? – спросил хозяин.
– Вы хотели сказать, дружок, схизматические, а не флегматические? – поправил его цирюльник.
– Ну да, – сказал хозяин, – только если вы уж непременно хотите что-нибудь сжечь, то возьмите лучше «Историю Великого капитана Диэго Гарсии»; что же касается остальных, то я скорей позволю сжечь самого себя, чем одну из них.
– Брат мой, – возразил священник, – обе эти книги лживы, полны нелепостей и бредней, а «История Великого капитана» – чистая правда; в ней рассказывается о деяниях Гонсало Эрнандеса Кордовского, который за свои великие и многочисленные подвиги заслужил во всем мире прозвание Великого капитана. А Диэго Гарсия де Паредес, родом из города Трухильо в Эстрамадуре, был замечательным воином. Он обладал такой силой, что одним пальцем останавливал мельничное колесо; однажды он один отстоял мост от целой армии. Он совершил так много подвигов, что, опиши его жизнь какой-нибудь искусный историк, слава его затмила бы славу Гектора, Ахилла и Роланда. Но, к сожалению, он сам описал свою жизнь и был слишком скромен в изложении своих деяний.
– Рассказывайте моей бабушке! – сказал хозяин. – Подумайте, что его удивляет: остановил мельничное колесо! Ей-богу, ваша милость, вам бы не худо было почитать Фелисмарте Гирканского. Этот одним взмахом меча рассек пополам пять великанов, словно они были сделаны из бобов, вроде тех монашков, которых делают наши ребятишки. А в другой раз он столкнулся с громаднейшим войском, в котором было свыше миллиона шестисот тысяч солдат, вооруженных с головы до ног, и обратил его в бегство, как стадо овец. А что вы скажете о славном доне Сиронхилио Фракийском? Однажды плыл он по реке, и вдруг из воды вынырнул огромный огненный змей; увидев чудовище, дон Сиронхилио бросился на него, вскочил на его чешуйчатую спину и стиснул руками его горло с такой силой, что задыхающийся змей тотчас же снова опустился на дно реки, увлекая за собой рыцаря, который крепко держал его. Там рыцарь очутился в великолепном дворце, а змей превратился в древнего старца и рассказал ему о таких вещах, что, право, стоило послушать. Нет, и не говорите, сеньор! Прочтите-ка эти истории, и вы с ума сойдете от восторга. А за вашего Великого капитана и Диэго Гарсия я не дам и двух фиг.
Услышав это, Доротея тихо сказала мастеру Николасу:
– Нашему хозяину немного недостает, чтобы стать вторым Дон Кихотом.
– Мне тоже так думается, – ответил цирюльник. – По-видимому, он твердо верит, что все описанное в этих книгах чистая правда, и разубедить его в этом не могли бы даже босые кармелиты [49]49
Босые кармелиты – монахи Кармелитского ордена, основанного в XII веке в Палестине и распространившего свою проповедническую деятельность на всю Европу. Желая показать пример скромности, монахи этого богатейшего ордена ходили обычно босыми.
[Закрыть].
– Но послушайте, братец мой, – продолжал священник, обращаясь к хозяину, – ведь ни Фелисмарте Гирканского, ни дон Сиронхилио Фракийского, ни других рыцарей, о которых рассказывается в романах, никогда не было на свете; все это чистейший вымысел праздных писак, сочинивших свои книги ради пустого развлечения.
– Полно вам, ваша милость, мне зубы заговаривать! Я и сам до пяти считать умею и знаю, где мне сапог жмет. Неужто вы хотите убедить меня, что все в этих прекрасных книжках – ложь и вздор! Да ведь напечатаны-то они с разрешения членов Королевского Совета, а это не такие господа, чтобы позволить печатать лживые сказки о волшебствах и сражениях. Ведь это значит попусту сбивать с толку верных подданных короля!
– Я уже вам сказал, друг мой, – возразил священник, – что все эти романы пишутся для развлечения праздной публики. Ведь разрешает же правительство игру в шахматы или в мяч. Почему же ему не разрешить и печатание рыцарских романов? Кому же придет в голову, что есть такие невежды, которые могут принять эти сказочные истории за правду? Итак, сеньор, вот вам ваши книги, решайте сами, что в них правда и что ложь, и да пойдут они вам на пользу. Дай только бог, чтобы вы не захромали на ту же ногу, что и ваш постоялец Дон Кихот.
– Ну, нет, – ответил хозяин, – я еще с ума не спятил, чтобы сделаться странствующим рыцарем. Я прекрасно понимаю, что теперь порядки уже совсем не те, как во времена странствования этих славных рыцарей.
Санчо, хранивший против своего обыкновения глубокое молчание, внимательно прислушивался к разговору между хозяином и священником. Услышав, что рыцарские романы чистейший вздор и что никаких рыцарей больше нет, Санчо Панса сильно призадумался о том, чем может окончиться путешествие его господина в страну Микомикон. Растерянный и смущенный, направился он в чуланчик, где спал наш идальго, но через несколько минут выбежал оттуда в сильнейшем смятении.
– Сюда, сеньоры, скорей на помощь! – вопил он. – Мой господин вступил в жесточайший бой, страшнее которого мои глаза еще не видывали. Клянусь богом, он нанес такой удар великану, врагу сеньоры принцессы Микомикон, что отсек ему голову начисто, словно репку!
– Что вы такое говорите, братец? – воскликнул священник. – В своем ли вы уме, Санчо? Как это могло случиться, черт возьми, когда великан находится за две тысячи миль отсюда?
В эту минуту из каморки до них донеслись отчаянные возгласы Дон Кихота:
– Берегись, вор, разбойник, трус, ты в моих руках, теперь уж ничто не спасет тебя!
Возгласы эти заглушались страшным шумом, словно кто-то наносил яростные удары в стены. Все прислушались, стараясь понять, что происходило в чуланчике.
Тут Санчо снова закричал:
– Что же вы стоите? Бегите на помощь моему господину. Впрочем, он и один справится с врагом. Великан уже убит и дает теперь отчет богу в своей нечестивой жизни. Я видел, как лилась кровь и как слетела с его плеч голова, величиной с добрый мех с вином.
– Убейте меня, – вскричал тут хозяин гостиницы, – если этот Дон Кихот или дон Дьявол не вспорол один из мехов с красным вином, висевших у его изголовья! Вино вытекло, а дурень вообразил, будто это кровь.
С этими словами он кинулся на место битвы; все бывшие в комнате последовали за ним в чулан, и тут их глазам представилось удивительное зрелище. Наш идальго в короткой рубашке стоял посреди чулана; его длинные и тощие ноги, покрытые волосами, были порядком грязны; его голову украшал красный засаленный ночной колпак, принадлежавший хозяину; на левой руке было намотано одеяло, ненавистное Санчо (по хорошо известной ему причине), а в правой он держал обнаженный меч, которым наносил удары во все стороны. При этом он так кричал, словно и вправду сражался с великаном. Но всего удивительнее было то, что он проделывал все это с закрытыми глазами. Воображение его было занято мыслями о предстоявшем бое, и ему приснилось, будто он уже добрался до королевства Микомикон и сражается со своим врагом. В полусне он принял мехи за великана и так изрубил их, что вся комната была залита вином. Увидев, что погибло его добро, хозяин пришел в ярость; стиснув кулаки, набросился он на Дон Кихота и, наверное, избил бы его до полусмерти, если бы священник и цирюльник не вступились за бедного рыцаря. Но и побои не разбудили нашего идальго. Цирюльнику пришлось принести из колодца большой котел холодной воды и окатить его с головы до ног. Только тогда он наконец проснулся. Тем временем Санчо тщетно шарил во всех углах, стараясь найти голову великана. Убедившись, что поиски его напрасны, он сказал:
– Я наперед знал, что в этом доме непременно наткнешься на какое-нибудь колдовство. В прошлый раз вот на этом месте я получил столько пинков и тумаков, что даже вспомнить страшно. А кто мне их надавал – один черт знает. Теперь вот пропала эта голова, а между тем я собственными глазами видел, как мой господин отрубил ее и как кровь хлынула фонтаном.
– Какая там кровь, какой фонтан? Накажи тебя бог и все его святые, – закричал хозяин, – разве ты не видишь, мошенник, что все эти фонтаны крови хлещут и бьют из проткнутых мехов! Берегись, дурак, как бы тебе не захлебнуться в красном вине. Чтоб твоего господина на том свете черти так истыкали, как он истыкал мои мехи!
– Ничего не понимаю, – отвечал Санчо, – знаю только, что, если я не отыщу этой головы, мое злополучное графство растает, как соль в воде.
Упорство, с каким Санчо повторял весь этот вздор, окончательно вывело из себя хозяина, и без того взбешенного убытками, которые наделал ему Дон Кихот. Он клялся и божился, что на этот раз им не удастся, как раньше, уехать не заплатив. Теперь им не помогут никакие привилегии рыцарства: он заставит их рассчитаться даже за починку продырявленных мехов. Между тем священник, желая успокоить Дон Кихота, взял его за руку, а тот, думая, что это принцесса Микомикон, опустился перед священником на колени и сказал:
– Отныне, ваше величество высокородная и знатная сеньора, вы можете жить спокойно, не боясь козней этого подлого существа. А я отныне могу считать себя свободным от взятого на себя обязательства, ибо с помощью великого бога и милости той, ради которой я живу и дышу, исполнил я свое обещание.
– Ну, разве я вам не говорил? – вскричал при этом Санчо. – Не пьян же я был, в самом деле. Полюбуйтесь, как мой господин расправился с великаном. Ну, теперь все в порядке, и графство у меня в кармане.
Как было не засмеяться, слушая бредни обоих чудаков, господина и слуги? Все расхохотались. Одному хозяину было не до смеху; он то и дело на все лады поминал сатану. Наконец священнику с цирюльником удалось уложить Дон Кихота в постель. Видно было, что рыцарь изнурен до крайности, ибо он сейчас же погрузился в сон. Тогда наши друзья принялись утешать Санчо Пансу, который все еще не мог найти голову великана. Но труднее всего было успокоить хозяина, оплакивавшего гибель своего вина. Хозяйка между тем непрестанно причитала:
– В недобрый час, в проклятую минуту вошел к нам в дом этот странствующий рыцарь, чтоб мои глаза его не видели. Дорого же он нам обошелся! Прошлый раз он уехал, не заплатив ни за ужин, ни за постель, ни за солому, ни за овес для себя, своего оруженосца, лошади и осла. Он заявил тогда, что рыцари, ищущие приключений, – пошли боже всем этим рыцарям такое приключение, чтобы они навек угомонились, – не обязаны платить, будто, мол, в правилах бродячего рыцарства так и сказано. А потом другой сеньор, его приятель, выпросил у меня лучшее мое платье да так истрепал его в своих проклятых похождениях, что просто сердце кровью обливается. И вот теперь – вдобавок ко всему – этот дурацкий рыцарь изрешетил мехи и выпустил вино, – чтобы ему так кровь из жил выпустили. Но пусть он не воображает, что и на этот раз ему все сойдет с рук. Клянусь костями моего отца и жизнью моей матери, не я буду, если он не заплатит за все до последнего мараведиса.
И много других слов наговорила разгневанная хозяйка; ей вторила ее добрая служанка Мариторнес. Дочка же молчала и только от времени до времени усмехалась. Наконец священник успокоил их, пообещав хорошо заплатить и за мехи, и за вино, и за все прочее.
