Текст книги "Тени прошлого"

Автор книги: Мэйдлин Брент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 3

На другое утро я проснулась в восемь часов от того, что кто-то барабанил в мою дверь, и сердце у меня быстро-быстро заколотилось от страха, когда я вспомнила вчерашние угрозы молодой дамы.

– Подождите! – крикнула я, стараясь ничем себя не выдать. Стучать перестали. Я сунула ноги в домашние туфли, стоявшие возле кровати, надела зимний халат, сохранившийся у меня со времен Рю де Мулен, и пошла к двери. – Кто там?

Ответа не последовало. Я удивилась, но все-таки, хотя и неохотно, открыла дверь, вздохнула с облегчением и распахнула ее настежь. Рыжие волосы, зеленые глаза, веснушки и широкая улыбка, заметная даже несмотря на бороду. Огромный мужчина с коричневым от загара лицом и в морской форме стоял на лестничной площадке.

– Доброе утро, Ханна Маклиод, – сказал он. – Как поживаете, красавица?

Это был Тоби Кент, мой сосед, полуангличанин, полуирландец, взявший себе в привычку называть меня «красавицей». Он был моим единственным соседом на нашем последнем этаже, и я увидела, что у него тоже дверь распахнута настежь. Отбросив за спину косички и запахнув потеснее халат, я не смогла удержаться от упрека:

– Ой, Тоби, вы меня очень напугали. Я думала, это полиция.

Он наморщил лоб:

– Полиция? Это еще зачем?

Я покачала головой:

– У меня вчера был тяжелый день. Я вам потом расскажу. Как хорошо, что вы опять дома.

– Только на два дня, пока корабль разгружают и нагружают в Гавре, а потом я опять исчезну на несколько недель. Мы пойдем на Мартинику. Послушайте, я приглашаю вас на завтрак, если вы его приготовите. На английский завтрак с яйцами, беконом, почками и черт знает с чем еще. Я там много чего приволок.

Я улыбнулась:

– В Англии у меня никогда не было такого завтрака, но я с удовольствием, Тоби, принимаю ваше приглашение. Дайте мне двадцать минут, чтобы умыться и одеться, а потом приходите хоть с живым теленком. Я с удовольствием его для вас зажарю.

– Ну уж нет. Я приглашаю вас в студию, Ханна. – И он широким жестом указал на открытую дверь. – Я уже разжег плиту, это было час назад, и у меня тепло и уютно, и места побольше, есть где вам развернуться.

– Хорошо. Через двадцать минут.

– Идет. Вам нравится моя борода, юная Маклиод?

– Не очень, Тоби. Я к ней не привыкла.

– Тогда я ее сбрею до завтрака.

Он рассмеялся, развернулся и исчез. Я закрыла дверь и торопливо нагрела воды на духовке, радуясь тому, что Тоби вернулся, и огорчаясь, что так ненадолго.

Мы познакомились полтора года назад и стали добрыми друзьями и соседями, наверно, потому что оба были англичанами. У Тоби комната была намного больше моей. Что-то вроде студии и еще маленькой спаленки, но он поселился в этом доме задолго до меня. В первую же неделю, когда я устраивалась и покупала себе кое-что из необходимых вещей, он постучал в мою дверь, назвал себя и заявил, что если мне нужна помощь, чтобы я не стеснялась и звала его.

Поначалу я его боялась, что было вполне естественно для молодой женщины восемнадцати лет, живущей одиноко в таком месте, но через несколько недель я убедилась, что он хороший надежный друг и мне не нужно ничего опасаться с его стороны. Он знал, что я была ученицей в колледже для девиц, а когда мы узнали друг друга получше, я рассказала ему о том, как жила в Англии и как оказалась в Париже вскоре после смерти матери. В свою очередь он тоже поведал мне свою историю.

Он писал не только пейзажи, а все, что занимало его воображение: цветок, уличную сценку, портрет – меня он тоже писал несколько раз, – нищего, солнечный закат или переполненный мусорный ящик. Меня огорчало, что он не мог заработать денег живописью, несмотря на все свое трудолюбие, хотя я сама в его картинах с трудом узнавала изображенный предмет. Он поражал меня своей манерой, и, хотя краски обыкновенно были самые изысканные, но он их не жалел, и они выступали с холста, словно он размазывал их пальцем, что он, кстати, иногда в самом деле делал. Мне самой было странно, как, стоило мне прикрыть глаза, и я начинала видеть в них то, что никак не ожидала увидеть. Но когда я ему это говорила, он хмыкал и заявлял, что есть надежда излечить меня от мещанских взглядов. Он знал мое невысокое мнение о его картинах, так как я не находила нужным ему врать, но это его совсем не огорчало. Что ж, писать картины, чтобы их смотрели, полузакрыв глаза, – дело нескучное для художника!

Тоби родился в Англии, там же учился, но его мать была ирландкой, так что в один прекрасный день семья переехала в Дублин и Тоби отправился в Тринити-колледж изучать право. Его отец был очень известным адвокатом, и два старших брата пошли по его стопам, а Тоби, когда ему исполнилось двадцать, восстал против семейной традиции.

– Я хотел заниматься живописью, – сказал он, ничуть не рисуясь, когда как-то утром сидел на моем единственном стуле у меня в комнате, а я, расположившись на кровати, чинила ему брюки. – Больше всего на свете, Ханна, я хотел заниматься живописью. И меньше всего мне хотелось стать адвокатом. О, что было! Мой отец такой человек, который знает, кому что надо, он даже вроде сомневается, что Бог все устроил хорошо, и считает, что он бы справился лучше, будь у него такая возможность. Он не любит меня, я не люблю его, но мои братья его боятся, поэтому хотели уговорить меня подчиниться. Мама тоже, наверно, попыталась бы, бедняжка, если бы не умерла за полгода до этого, но ведь я только ради нее ходил в университет.

Он отпил кофе, который сам сварил и принес ко мне в комнату, скривился и вскричал:

– Господи, какой ужасный кофе, правда, Ханна?

– Да, Тоби, хуже я не пробовала.

– Вы думаете, его недостаточно кипятить десять минут?

Я так и уставилась на него.

– Кипятить? Что ж, ничего удивительного. Я вам напишу, как надо его варить, а теперь рассказывайте дальше.

Он пожал плечами.

– Это все. Он кричал, что я, Тоби Кент, паршивая овца в стаде и он вышвырнет меня без единого шиллинга, и я больше не буду членом семьи. – Он коротко рассмеялся и запустил руку в свои рыжие волосы. – Ну, я и не член семьи теперь. Записался в Иностранный легион и три года отбухал в Алжире.

Я совсем забыла о шитье и разве лишь рот не открыла от изумления.

– Вы были в Иностранном легионе? Ох, Тоби, вы в самом деле сумасшедший, как говорит мадам Бриан. Разве легионеры занимаются живописью?

– А я и не занимался, красавица, – с важностью проговорил он. – Но я почувствовал себя мужчиной, и мне это было важно, прежде чем взяться за писание. Двадцать лет я прожил в гнездышке и ничего не знал ни о себе, ни о жизни.

– О себе?

– Ну, конечно. Вот когда лежишь в пустыне с парочкой еще таких же молодцов и смотришь на толпу туарегов, которые готовы тебя растерзать на месте, начинаешь понимать, что за человек сидит внутри тебя.

– Ну и что вы поняли, Тоби?

Он рассмеялся.

– Что мне так же страшно, как моему соседу, но со временем можно привыкнуть к страху и делать что надо. Да и вы, Ханна, это знаете не хуже меня. Но дело не только в опасности. Там были мужчины со всей земли, бедные и богатые, хорошие и плохие, джентльмены и крестьяне, святые и грешники, приличные и головорезы, так что, отслужив свое, я понял: если хочу писать, надо ехать в Париж. Два года я учился у Жерома, пока у меня не кончились деньги...

Он рассмеялся, что-то вспомнив.

– Вы не представляете, что творят студенты. Могут зажечь костер под твоим стулом, когда ты пишешь, или нарисовать ленточку на твоей блузе, или сотворить что-нибудь с твоей картиной, стоит тебе выйти за дверь. У нас был один парень, который целый час пытался выдавить из тюбика краску, а в нем был лак.

– Тоби, что такое лак?

– О, такая темно-красная резина. О чем это я говорил?

– О том, что у вас кончились деньги.

Я откусила нитку и отложила в сторону его выходные штаны.

– Ну, остальное вы знаете. Кончились деньги, и я отправился в Гавр. Я так всегда делаю, когда у меня выходят деньги. Еду в какой-нибудь порт и нанимаюсь на корабль. – Он усмехнулся. – Если не очень придираться, всегда можно что-нибудь найти. Иногда на две-три недели, иногда на девять-десять. Я никогда не хожу дальше Французского Сомали или Мексиканского залива, если в другую сторону, но, как бы то ни было, я привожу достаточно денег, чтобы пожить здесь несколько месяцев.

В конце шестой недели нашего знакомства Тоби пригласил меня пообедать с ним на Монпарнасе в хорошем ресторане. Я уже знала, что ему ничего от меня не нужно, кроме дружбы, и с радостью приняла его приглашение. Мы надели все самое лучшее, что у нас было, и провели вместе хороший вечер. В ресторан и из ресторана мы ехали в кэбе. Позднее мне пришло в голову, что он истратил на это свои последние деньги, потому что на следующий день отплыл в Касабланку.

Мне всегда было грустно, когда Тоби отправлялся в плавание, и я радовалась его возвращению. Других друзей у меня не было, и иногда мне становилось одиноко в его отсутствие, когда его комната пустовала. Мне нравилось, что он счастливый человек, и я была благодарна ему за дружбу, в которой не было ничего дурного. Из-за моей работы мы не могли часть видеться, но иногда мы вместе обедали или завтракали по воскресеньям. Он меня приглашал, и я платила ему, хотя ему не требовалось никакой платы, тем, что чинила его одежду, прибиралась у него в комнате и время от времени готовила что-нибудь вкусное, как собиралась сделать теперь.

Все соседи были уверены, что я его женщина, и это его очень беспокоило, потому что он не знал, как я к этому отнесусь, поэтому в один прекрасный день он взял и выложил мне все. Я его быстро успокоила.

– Тоби, пусть они думают, что хотят. Так даже лучше, если вы не возражаете. Когда молодая женщина живет одна в таком месте, ее репутация все равно подмочена, а мне безразлично, что люди думают. Если честно, то это защитит меня от других мужчин, которые, не дай Бог, начнут приставать.

Так оно и было. Служа в Иностранном легионе и на кораблях, Тоби Кент был настоящим силачом, и апаши не рисковали становиться ему поперек дороги, так что за год у меня было всего три случая, когда мужчины делали мне ненужные предложения. Несмотря на молодость, мне было нетрудно поставить их на место, но как же я радовалась, что такое случалось нечасто.

Когда я все это объяснила Тоби, он вздохнул с облегчением и коротко рассмеялся своим заразительным смехом, от которого мне самой всегда хотелось смеяться.

– Ну и ладно, красавица, – сказал он. – Я провожу вас сегодня в «Раковину», если вы разрешите, чтобы усилить всеобщее заблуждение.

В это воскресенье, когда он неожиданно вернулся, я была почти рада, что за последние тридцать шесть часов так много случилось всякого, ведь я редко могла что-нибудь рассказать ему, а он, конечно же, привозил из своих плаваний множество самых фантастических историй о тех странах, в которых бывал. Иногда он, правда, заявлял, что половину выдумывал и что все доки на одно лицо, скучные, мрачные и грязные, будь то во Франции или любом другом заграничном порту, неважно, в Порт-Саиде или Панаме.

Но сегодня мне было что порассказать. Во-первых, мистер Дойл, ограбленный апашем с подружкой, которого я притащила к себе домой в бессознательном состоянии. Я представила, как Тоби будет смеяться, когда узнает, что мадам Бриан поила его опием с коньяком и мне было не под силу его разбудить. Во-вторых, мистер Бонифейс, явившийся ко мне в то же утро со своим фантастическим предложением стать домашней учительницей в Англии. И, наконец, энергичная молодая особа, забравшая у меня мистера Дойла и заодно обругавшая меня в довольно сильных выражениях История, правда, не очень веселая. Ее угрозы порядком напугали меня, но все же я рассчитывала, что в конце концов она поймет, как была не права.

Вымывшись, одевшись, причесавшись и надев фартук, я отправилась в соседнюю квартиру. У меня уже слюнки текли, потому что Тоби обыкновенно привозил что-нибудь вкусное и я предвкушала необыкновенный завтрак.

Когда я вошла в его студию, там уже было тепло от растопленной плиты. Тоби чисто выбрил лицо и возился в углу, где у него были краски и кисти, счищая засохшую краску с палитры. Я сразу почувствовала запах скипидара и в отчаянии воскликнула:

– Ох, нет, Тоби, только не это! Не надо портить завтрак!

Он оглянулся на меня, нахмурился и сказал осуждающе:

– Вы уложили волосы.

– Ну, конечно. – Я подошла к нему и закрыла пробкой бутылку со скипидаром. – Я всегда закалываю их наверх, когда меня куда-нибудь приглашают.

– Мне больше нравятся косы.

– Ну нет. Вы сами мне сказали, что с косами я похожа на четырнадцатилетнюю девчонку, а мне уже не четырнадцать. И в последний раз, когда вы писали меня, вы попросили, чтобы я заколола их наверх.

– Правда, иногда мне так нравится, но сегодня я бы хотел видеть вас с косами. – Он никогда мне не льстил и сейчас смотрел на меня скорее как на объект для своего творчества, чем как на живую женщину, но он и не грубил мне. Я узнала этот его взгляд. Его не интересовало ничего, кроме его холста, на котором он хотел изобразить нечто, и этим нечто на сей раз была я. Мне уже приходилось видеть у него этот взгляд раньше, так что я не смогла сдержать улыбки, когда он нетерпеливо махнул рукой: – Косы, Ханна, косы.

– Вы пригласили меня на завтрак, – напомнила я ему.

– О Господи, прошу прощения. Вон, видите там, возле раковины? Давайте, готовьте, готовьте, и побыстрее!

– Я приготовлю, – твердо ответила я, – когда вы поставите ваш скипидар в шкаф, вымоете руки и отправитесь за молоком.

– Молоком? – Он сверкнул зелеными глазами. – Это еще зачем?

– Потому что мы будем пить кофе, а у меня почти не осталось молока.

– Но сегодня воскресенье.

– Я знаю, что воскресенье. Слушайте внимательно. Тоби склонил набок голову. Снизу до нас донеслись звуки дудочки. Это пришел продавец козьего молока со своими восемью козочками, как приходил каждое воскресенье. Его очаровательные пушистые подопечные стояли тихо-тихо, пока он доил молоко прямо в кастрюлю покупателя.

– Ходячие молочные бидоны, – сказал Тоби и взял кувшин.

– Сначала руки! – крикнула я. – Уберите вашу тряпку и вымойте руки. Тоби, мы будем пить хороший кофе.

Он сделал круглые глаза, состроил гримасу, открыл окно, чтобы выбросить тряпку на крышу, и направился к раковине.

– Вы ужасная женщина, вот вы кто, юная Маклиод, – мрачно заявил он. – Господи упаси, а я-то иногда так жалел, что у меня нет младшей сестрички. Нет уж, а то она была бы похожа на вас.

– А если бы у меня был старший брат, такой, как вы...

У меня вдруг застрял комок в горле и на глаза навернулись слезы. Если бы действительно мне посчастливилось иметь старшего брата, вроде Тоби Кента, моя жизнь была бы совсем другой.

Он подошел ко мне, вытирая руки, потом отбросил полотенце в сторону и, как всегда, стараясь не коснуться меня, озабоченно спросил:

– Я вас обидел, Ханна? Простите меня.

– Нет, нет, – торопливо возразила я. – Просто мне в голову пришла одна глупая мысль, а теперь уже все в порядке. Ну, вы идете? Или у нас не будет козьего молока!

Через двадцать минут мы уже наслаждались великолепным английским завтраком, или ирландским, как называл его Тоби, поскольку бекон и почки пришли из Ирландии. Мы мало говорили за едой, потому что я блаженствовала, поедая все подряд, зато Тоби молчал совсем по другой причине, судя по тому, как он ел, не различая вкуса блюд, зато смотрел на меня во все глаза и витал где-то в своем мире, наклоняя голову то так, то этак, то отодвигаясь от меня, то немного придвигаясь ко мне, прищуриваясь, покусывая губу и что-то почти неслышно бормоча.

Меня это совершенно не смущало, ведь это был всего лишь Тоби Кент. Закончив есть, он одним глотком выпил свой кофе и принялся ерзать на стуле, однако я не торопилась.

– Тоби, если вы хотите, чтобы я вам позировала, я это сделаю, – сказала я, – но вам придется набраться терпения. Сначала я закончу есть, потом выпью две чашки кофе, нет, три, и мы с вами будем разговаривать как приличные люди, у которых много слуг. Расскажите мне о Новом Орлеане.

– О Новом Орлеане?

– Вы ведь там только что были?

– О да. – Он забарабанил пальцами по столу. – Ну, мы пошли туда и... ну, потом вернулись.

– И с вами не произошло ничего интересного?

– Нет вроде. Не помню.

– А почему вы приехали всего на два дня?

– Потому что я подписал еще один контракт на Бомбей. Это займет побольше времени, зато я хочу подкопить денег, чтобы никуда не уезжать все лето. – Он махнул в сторону окна. – Дни будут длиннее. Света будет больше. И у меня будет больше времени для моих картин.

Я налила себе еще кофе.

– А зачем вы вообще тогда ехали сюда из Гавра? Оставались бы там.

Он посмотрел на свои руки.

– Мне очень надо было вернуться к моим кистям и краскам, хотя бы на два дня. – И он неожиданно улыбнулся. – Я по ним изголодался. Ханна, вы думаете, что я сумасшедший?

– Нет. Конечно же, нет. Я просто хотела бы...

Я умолкла, а он откинулся на стуле и расхохотался.

– Хотели бы, чтобы я не был таким скучным мазилой?

– Ну, нет же, Тоби. Нет. Просто я не совсем понимаю, что вы делаете. А теперь послушайте, что я вам расскажу.

Он сложил на груди руки, сосредоточил на мне свое внимание и сказал:

– Начинайте, красавица.

Я видела, что поначалу он не очень внимательно прислушивался к моим словам, но так было только поначалу.

– Шляпной булавкой? – переспросил он. – О Господи, где были ваши мозги, безрассудная девчонка? Он же мог вас зарезать!

– Нет. Он очень растерялся, ведь я сабо чуть не сломала ему ногу в коленке. В любом случае все обошлось, так что не ругайтесь.

Тоби рассмеялся, когда я начала рассказывать ему об опии с коньяком, и нахмурился, когда я поведала ему, как залезла под одеяло рядом с моим бесчувственным гостем. Когда же я заговорила о мистере Бонифейсе и его предложении, он очень удивился.

– Почему вы его не приняли?

– Ну, вы же знаете, я совсем не хочу возвращаться в Англию. Не хочу, чтобы мне что-то напоминало о моей тамошней жизни.

– Все равно, – медленно произнес он, – если работа честная, вам было бы там гораздо лучше.

– Он предлагал пойти к консулу.

– Неплохо. Так что же? Стоит вам опять там оказаться, и все ваши сомнения исчезнут без следа. – Он помолчал. – Знаю, у вас Англия связана со всем тем, что с вами случилось после смерти матери, но и Франция для вас не самое счастливое место, если вспомнить ваш колледж.

– Все это глупо, – сказала я, – но я все равно ничего не могу поделать. Тоби, не могу же я заставить себя чувствовать иначе, чем чувствую. Ладно. Я не еду, а вы перестаньте меня перебивать, потому что так я никогда не кончу. У меня ведь был еще один гость.

Я рассказала ему о молодой даме и двух слугах, которые унесли мистера, как я узнала, Дойла, хотя он все еще был без сознания.

– Мне кажется, она американка, – сказала я, – и очень злая к тому же. Ох, Тоби, это было ужасно. Она сказала, что это я ограбила джентльмена, ну, налетела на меня, обозвала потаскушкой и воровкой. Я была так ошарашена, что не могла слова вставить, да она меня и не слушала. И мадам Бриан мне не помогла. Она ушла к себе и сидела тихо, пока все не закончилось.

– Старая дура, – сказал Тоби и со злостью стукнул по столу, так что зазвенела посуда. – Если бы у этой американской идиотки были мозги, она бы сообразила, что вы его не ограбили, а предоставили ему свою постель, да еще выстирали ему рубашку. Какого черта вы приволокли его к себе, юная Маклиод?

– А что мне было делать? – с раздражением ответила я. – Не могла же я оставить его на улице. Он был без сознания и наверняка бы замерз и умер.

– Тогда он, наверно, научился бы не гулять в одиночку по таким местам, да еще ночью.

– О, не будьте таким бессердечным.

– Это он бессердечный. Тоже мне приключение для иностранного туриста – бродить по кварталу апашей. Но уж если ему очень захотелось, он должен сам расхлебывать последствия. Расквашенный нос или нож в сердце – это не имеет значения. А тут, на тебе, какая-то американская мегера еще честит девушку, которая спасла его никчемную жизнь.

Тоби выскочил из-за стола, чуть не перевернув стул, на котором сидел, и принялся ходить по студии. Веснушки еще ярче выступили у него на лице, потому что он побледнел от ярости.

– Она не приведет полицию, – прорычал он. – Если она еще сама ничего не поняла, они ей там быстренько разъяснят. Но я бы, клянусь честью, очень хотел, чтобы она пришла. Меня-то уж она не испугает. Я бы ей все сказал, это точно.

Я поднялась и подошла к нему, чтобы прекратить его бессмысленное хождение.

– Нет, пусть она не приходит. Пусть все так и закончится. Я буду только рада. Тоби, пожалуйста, успокойтесь. Все прошло, и давайте об этом забудем. Я совсем не хотела, чтобы вы рассердились, наоборот, я думала, вы посмеетесь.

Он долго смотрел на меня сверху вниз, и постепенно выражение лица у него изменилось. В глазах у него опять появился азартный огонек, и он взглянул на окно. Утро было на удивление ясное, солнечное, на небе не было ни облачка. Так иногда бывает в самом конце зимы. Неожиданно он бросился к столу и принялся торопливо собирать грязную посуду и ставить ее в раковину.

– Свет идеальный, – бормотал он. – Ну-ка, Ханна, помогите мне.

– Пожалуй, я помою посуду, пока вы будете готовиться.

– Нет, нет, – нетерпеливо проговорил он. – Пусть будет полная раковина. Подождите минутку. – Он схватил себя за подбородок и, не отрываясь, смотрел на меня. – Я хочу косы. Да. Заплетите косы и... – Глаза у него засверкали, и он ударил кулаком в ладонь другой руки. – Пойдите и наденьте ваше темно-синее платье. Пожалуйста, Ханна. То самое, с большим вырезом, черт его знает, как вы его называете.

– Но это мое самое старое платье, – сказала я. – Лучше я надену новое.

– Нет, нет, нет! Синее. Пожалуйста. Будьте хорошей девочкой. – Он бросился к двери. – Только, пожалуйста, побыстрее. Я уже смешиваю краски.

Мне стало смешно от его нетерпения, но он больше ничего не сказал, и, когда я оглянулась, уже стоя возле своей двери, он ногой отодвигал стол и ставил стул возле раковины. Через десять минут я вернулась. Он уже стоял возле мольберта.

– Что вы от меня хотите?

Конечно, я вымылась, и платье было глаженое, но все-таки с косичками и в старом платье я выглядела не лучшим образом. Правда, меня это не волновало, потому что на картинах Тоби все выглядело совсем иначе, чем в жизни.

– Садитесь на стул, красавица, на стул, пожалуйста, – сказал он. – Нет, подождите. – Он схватился за волосы. – Послушайте, мне надо, чтобы вы обнажили плечи. Ханна, не возражаете, если мы приспустим платье с плеч, а?

Я улыбнулась ему, правда, не без иронии. Как это было похоже на Тоби! Спрашивать, не возражаю ли я, когда все благородные дамы носят куда более откровенные декольте. Я расстегнула две пуговицы и сказала:

– Нет, я не возражаю. Так хорошо?

– Еще немножко. Нет, на полдюйма меньше. Вот. Прекрасно – Он отступил на три шага. – Медленно повернитесь. Интересно, что это у вас на правом плече?

– Придется рисовать так. Это от рождения.

– От рождения? – Он удивился. – Ну нет. Не похоже.

– Ничего не поделаешь, Тоби, это не я рисовала. Посмотрите сами.

То, что он разглядел, было сзади, и я сама с трудом видела родинку, повернув сколько могла голову, но в колледже я часто разглядывала ее в зеркале – золотисто-коричневатую, не больше дюйма бабочку с аккуратными круглыми крылышками.

Тоби подошел поближе.

– Господи, вот это да! – ласково проговорил он. – Прелесть какая!

Я рассердилась:

– Совсем не прелесть.

– Не будьте мещанкой. Это же родинка, только гораздо лучше. И вам очень идет. Если бы вы бывали на балах, все великосветские дамы вскоре стали бы рисовать у себя на плечах что-нибудь подобное.

– Я это запомню. Так где мне сесть?

– На стул. Смотрите в окно поверх раковины, на крыши и трубы. Хорошо. Повернитесь немного вправо. Вот! Так и сидите. А теперь одну ногу немножко вперед. Хорошо. Колени вместе. Положите на них руки. Держите голову, как я сказал, а сами немножко подайтесь вперед. Прекрасно!

Сначала я услыхала тихий скрип мольберта, потом стукнула палитра, зашипели тюбики с красками, и наступила тишина, абсолютная тишина. Я сидела боком к Тоби и могла видеть его только краешком глаза, но я знала, что он смотрит на меня, как, не раз замечала, он смотрел. Потом он вздохнул и нанес первый мазок на холст.

Я глядела на крыши Монмартра, на ясное синее небо и совсем забыла о Тоби Кенте, потому что так было гораздо легче сидеть, не меняя позы. Если бы я думала о нем, я бы напрягалась, а он бы кричал на меня и потом просил прошения. Меня не обижали его крики, но что от них пользы для его картин?

В студии тепло, за окошком светит солнышко. Зима уже почти прошла. У меня есть работа, и завтра я должна получить деньги. Я независима. Никто не имеет на меня никаких прав. Только что меня накормили вкусным завтраком. У меня есть друг, который меня уважает. Что мне еще нужно. Я была довольна и ни о чем не думала.

Книги... Я привезла с собой на Монмартр книги, но мне пришлось их все заложить зимой. Мне за них почти ничего не давали, но я все равно была рада и этому, потому что собиралась немножко собрать денег в ближайшие недели и выкупить их обратно. Если мне повезет с чаевыми, то я смогу даже купить одну-две новые книжки. Мне было тоскливо без книг, недаром меня в колледже прозвали la professeuse. У Тоби были целых две полки, и он предложил мне брать любую книгу, какую захочу, чем я, естественно, воспользовалась, но все-таки мне хотелось иметь свои собственные книги в моей маленькой комнате.

Примерно полчаса я почти не замечала присутствия Тоби, хотя он тяжело дышал, словно сердился, ругался вполголоса, со скрежетом счищал краску с холста, фыркал недовольно. Все это я уже слышала раньше, поэтому не обращала внимания, но потом появилось нечто новое – полная тишина, прерываемая лишь редкими возгласами и яростным стуком, когда он смешивал краски на палитре. Скосив глаза, я увидела, что Тоби чуть ли не повис на холсте, и, наверно, немножко повернула голову, потому что он сразу заорал:

– Сидите смирно, Ханна! Смирно!

И я опять стала смотреть в окно. До меня доносились бормотание и фырканье, по которым я понимала, что Тоби доволен своей работой, и была рада за него, но не могла не думать о том, разделит ли кто-нибудь с ним его удовлетворение.

Шло время. Сидеть мне было удобно и даже уютно. Воскресенье вообще было лучшим днем в неделе, когда мне не надо было двенадцать часов проводить на ногах в «Раковине», и я могла делать, что хотела – убирать, штопать, готовиться к следующей неделе или, если погода была хорошей, садиться в омнибус и кататься по городу, а потом гулять вдоль Сены, и всего за три су.

Наверно, я задремала, потому что солнце уже передвинулось за трубами, когда я пришла в себя. Тело у меня немного затекло, ведь я ни разу не пошевелилась за все время. Я прислушалась. Но Тоби не было слышно. Он как будто даже перестал дышать. Скосив глаза, я увидела мольберт, но Тоби рядом не было. Тогда я осмелела и повернула голову.

Две кисти и палитра лежали рядом с мольбертом на полу, а Тоби сидел позади меня за столом, положив голову на руки. Я тут же вскочила и стала трясти его:

– Тоби! С вами все в порядке?

Он поднял голову и без всякого выражения взглянул на меня. Глаза у него были широко открыты. Он не спал.

– Что случилось, Тоби? Что-нибудь не так?

Он покачал головой, вскочил, и глаза у него засверкали:

– Все так. А вы уже меня слышите, юная Маклиод?

– Слышу? Конечно же, слышу! О чем это вы?

– Просто я хочу быть уверенным, что вы услышите то, что я вам сейчас скажу, Ханна Маклиод. Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, если вам нужен будет друг, даже чтобы послать его в ад, приходите к Тоби Кенту. Вы поняли?

Я даже отшатнулась от него, правда, со смехом.

– Тоби, вы совсем сошли с ума. Правильно говорит мадам Бриан. Ради всего святого, почему вы так говорите?

– Потому что вы есть на свете, красавица. – Он задрал голову и радостно рассмеялся. Потом встал. – Господи, да это же лучший день в моей жизни. Так и есть. Я пробился, Ханна. Я нашел то, что искал все эти годы. – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – Теперь все здесь. В голове и в руке. Да нет, конечно, мне не будет легко, мне и не надо, чтобы легко, потому что всегда должны быть страсть и боль, но я нашел... Господи Милосердный, что я нашел? Нет, это не секрет и не правило. Я нашел, как делать рукой то, что у меня в голове. И это пришло ко мне через вас, Ханна. Через вас. Я никогда этого не забуду. Ну, посмотрите же.

Он бросился к своему мольберту, и я пошла следом за ним, чтобы посмотреть на свой портрет, потому что его волнение заронило во мне надежду. Но когда я увидела картину, сердце у меня упало. Она была точно такая же, как все остальные его картины с небрежными мазками и немножко незаконченным фоном: пол, раковина, стена у окна. Я узнала девушку, сидевшую на стуле, но в ней было что-то такое, от чего мне стало не по себе. Что-то печальное, наверно. Ощущение было очень сильным, но я не понимала, откуда оно бралось.

И я неохотно сказала:

– Не думаю, Тоби, что она на меня похожа.

Он рассмеялся и махнул рукой:

– Дорогая Ханна, если вам хочется увидеть точное ваше изображение, то я могу подарить вам вашу фотографию. Разве я вам уже сто раз не объяснял, что такое импрессионизм?

– Вы много говорили о качестве света и... подождите минутку... да, о наслоении красок в зависимости от... как их?.. оптических законов дополнительных цветов, что бы это ни значило. Больше я ничего не помню, кроме того, что вы говорили, что импрессионисты были так поглощены светом, что забыли о форме. Правильно?

– Неплохо, – сказал Тоби, – правда, для вас это только слова, но сойдет для начала. Сделайте шаг назад, еще, красавица. Посмотрите еще раз. И не говорите мне о фоне. Я сам знаю. Там на полчаса работы. Просто посмотрите. Да не глазами и не мозгом, потому что я хочу, чтобы вы на минутку перестали быть рассудочной реалисткой. Глядите сердцем. Так надо смотреть картины.

Я охотно подчинилась ему и стала смотреть, стараясь ни о чем не думать. Поначалу у меня ничего не получалось, но потом потихоньку со мной стало происходить что-то странное. То, что вблизи казалось нагромождением мазков, теперь оживало. Это было похоже на оптический обман, хотя, наверно, обманом было то, как я раньше видела картину. Теперь я поняла, что это мое лицо, даже больше мое, чем когда я вижу себя в зеркале, и что-то во всей фигурке было такое, что как-то непонятно трогало меня.

Я подошла поближе, и картина вновь превратилась в хаотическое нагромождение красок.

– Как у вас это получается, Тоби? – удивленно спросила я. – Откуда вы знаете, что это будет смотреться так, а не иначе?