Текст книги "Венецианская леди"
Автор книги: Мерил Джейкоб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 3
Леди Диана лежала одетая на своей кровати с низкими ножками. Голубое плюшевое одеяло, с вышитыми серебром узорами, было не смято. Лунный свет, проникавший через открытые окна, осторожно поглощал тени комнаты. Уже можно было различить главные силуэты на картине Пальма Старшего [14]14
Венецианский художник XVI века.
[Закрыть], стоявшей на золоченом столике у стены, и безделушки, блестящие, как ракушки стеклянного аквариума времен Людовика XIV.
Было четыре часа утра. Джимми еще не возвращался. Леди Диана подавляла свое нетерпение, стараясь уснуть, но сон не приходил ни к ее истомленному, вздрагивающему телу, ни к мозгу, в котором беспорядочно бродили мысли, как дочери Вотана в вечер великих битв. Леди Диана старалась прийти в себя. Но тщетно.
Откуда это волнение? Откуда эта непонятная лихорадка? Ведь незнакомец, на которого она обратила внимание, был просто спешащий куда-то венецианец, или проезжий турист, вообще человек, ничем не отличающийся от большинства остальных людей… И все-таки? Много раз за свою богатую приключениями жизнь она сталкивалась с красивыми молодыми людьми, существами, зажигавшими внезапные желания в душе чувствительных женщин… Но она никогда не соблаговолила подарить им тайную мысль о них или дар молчаливого призыва. Почему же в этот вечер она ждала так беспокойно возвращения своего добровольного посыльного?
В утреннем рассвете обрисовывались окрестные колокольни. Небо отражалось в спокойной, болезненно бледной воде Большого канала, и на золотых щеках шара таможни мелькали первые лучи восходящего солнца. Вдруг послышался отдаленный шум мотора. Леди Диана вскочила и наклонилась к окну. При повороте у Святого Тома, перед дворцом Вальби, скользил «Тритон». Джимми стоял у борта с непокрытой головой. Леди Диана сделала ему знак. Он помахал платком. Скоро быстрые шаги Джимми прозвучали в коридоре. Он вошел в комнату.
– Ну?
– Ax, дорогая, у меня замерзли руки! На воде свежо, вы знаете… Дайте мне немного бренди.
– Бедный Джимми!.. Вот, пейте. Джимми залпом опорожнил стакан, потер ладони и воскликнул полусерьезно, полушутя:
– Досталось же мне с вашей «Беатриче». В следующий раз я найму сыщика; пусть он отправляется вместо меня рыскать по каналам.
– Вы узнали?..
– Подождите, Диана… Пришлось помотаться, но я обнаружил моторку на улице Святого Луки. Черный проход, усеянный гондолами. Я толкаю одну, задеваю другую, прыгаю на бак, полный корзин с томатами и огурцами, прохожу под двумя мостиками площади Manin, проезжаю богадельню. Вдруг… Держитесь, Диана, я узнаю «Беатриче», стоящую на причале у лестницы двухэтажного дома с двумя окнами под железной решеткой и с низкой дверью… Представьте себе les Plombs [15]15
Свинцовые камеры – тюрьмы венецианской инквизиции.
[Закрыть]в миниатюре. Света, конечно, нигде нет. Тогда я прыгаю в «Беатриче», осматриваю ее в надежде найти где-нибудь имя владельца. На всякий случай я захватываю вот эти реликвии. Может быть это поможет разыскать его собакой-ищейкой. Вот они!
Джимми положил на голубое одеяло леди Дианы замшевую перчатку, номер газеты «Secolo» и спичечную коробку. Леди Диана с интересом рассматривала предметы. Она вздохнула:
– Как можно угадать чью-либо фамилию по всему этому?
– Применим дедуктивный метод детективов. Человек курит. Он итальянец и покупает свои перчатки в Лондоне. Смотрите, на полях газеты что-то нацарапано: Mercoledi, 5. В среду, в пять часов… Вы видите, что он итальянец.
– Все это не дает нам ни его фамилии, ни его адреса. Разве предположить, что он живет в доме, похожем на тюрьму?
– Не прерывайте, Диана, я не рассказал вам самого любопытного. В то время, как я похищал эти сувениры из таинственной лодки, наверху из слухового окна показалась женская головка. Я сказал себе: «Субретка, отлично! Дам на чай и все узнаю…» Я окликаю ее как могу лучше по-итальянски: «Scusi, signorina» [16]16
Простите, барышня!
[Закрыть]. Грубый голос отвечает:
– Что вы там делаете в этой лодке? – Темнота обманула меня. Это был мужчина. «Владелец лодки дома?» – спрашиваю я. – Нет, зачем он вам? – «Я хотел бы узнать марку его мотора. Кому принадлежит это судно?» – Это вас не касается, убирайтесь вон! – «Tante gracie! Благодарю вас! Thank you, old top!» И на этом коротком диалоге ставни слухового окна закрылись. Голова исчезла, как кукушка в деревянных часах. Я все же успел рассмотреть лицо моего собеседника. Диана, вообразите, это был священник. Если не священник, то во всяком случае какой-то церковный служитель в черной сутане. Не правда ли, странно? Что делает ваш элегантный рулевой в три часа ночи у священника? Красивая женщина удивила бы меня меньше, чем появление этого мрачного Бартоло. Вот и все мое приключение, Диана.
Джимми рассеянно играл с коробкой спичек.
– Послушайте, Диана, я надеюсь, вы не влюбились в этого типа?
– Я? Влюблена?… Знаете, Джимми, ваши шутки довольно дурного тона.
– Я просто думаю, что с вашей стороны было бы не очень мило заставлять меня помогать вам в розысках моего соперника.
Леди Диана пожала плечами, с чудесной легкостью притворства, свойственной всем женщинам мира, и, приняв вид оскорбленной невинности, заметила:
– Соперник? Как можете вы, Джимми, бояться кого-нибудь? Вы, имеющий все, чтобы нравиться: молодость, красоту и богатство!
Джимми развалился на краю постели и протестовал не особенно горячо:
– Не издевайтесь надо мной, дорогая. Вы преувеличиваете.
– Но я не шучу. Я говорю правду. Тогда, окончательно убежденный и полный гордости, Джимми выпрямился, машинально поправляя галстук.
– Идите спать, Джимми, – заявила Диана. – Мы поговорим об этом завтра.
Джимми поцеловал ее и вышел. Леди Диана зажгла лампу у изголовья кровати. Меньше, чем когда-либо, сон соблазнял ее. Три реликвии «Беатриче» были здесь, рядом с ней. Никогда экзальтированный пилигрим не созерцал более напряженно останки святого. Она больше не пыталась бороться с чарами незнакомца, который целую ночь плел вокруг нее сетку своей невидимой паутины. Ее глаза попеременно переходили с одного предмета на другой: она пыталась разгадать эту душу сквозь слова, написанные карандашом на заголовке газеты; понять эту сильную волю, судить о ней по четкости букв, проникнуть в сущность его «я». Он, по-видимому, человек сильной воли, если только ясный тембр его голоса не обманывает.
Бледная солнечная заря обволакивала уже комнату, бросая жидкие блики света на вазы и разноцветное стекло. Далекая сирена пароходика свидетельствовала о пробуждении города. Но леди Диана оставалась безучастной к первым признакам наступления дня. Она была не одна в комнате, она мысленно разговаривала с угадавшим ее вопросы собеседником. И этот призрак воплотился для нее в образах перчатки, газеты и спичечной коробки.
Ежедневно, в половине седьмого вечера, графиня Мольтомини собирала обычно свой двор у «флориани». На столе, окруженном железными стульями, вырастали бутылки портвейна.
Вдоль площади Святого Марка ложились тени от новой Прокурации. Голуби, уставшие от фотографирования и толпы кретинов, закармливавших их кукурузой, возвращались в свои гнезда, под каменными карнизами.
В этот вечер графиня Мольтомини восседала с леди Дианой с правой стороны и маркизой д'Антреван слева от себя. Командор Лоренцетти ел мороженое, а Троделетто пил вермут с содовой водой. Они обсуждали последний роман Жоржа-Мишеля: «На Венецианском празднике».
Маркиза д'Антреван заметила:
– Жорж-Мишель честно заплатил свой эстетический долг. Я нахожу, что все мы, иностранцы, должники прекрасной и великодушной Венеции, безвозмездно очищающей нас лучами своей ясной и чистой красоты.
Мольтомини любезно поклонилась.
– Благодарю вас за моего предка, сражавшегося за славу Венеции. Но сейчас, моя дорогая, она становится немецкой колонией. Немецкие туристы наполняют отели. У Пильсена лакей предложил мне вчера стул со словами: «Bitte schon, Frau! У нас говорят уже языком не Гвидо да Верона, а Макса Рейнгардта [17]17
Знаменитый немецкий режиссер
[Закрыть]. По дороге с озер мы всюду встречали автомобили с маркой «Даймлер-Бенц». На вилле д'Эсте, у озера Комо, только и видишь представителей Саксонии и Вестфалии. Что за аппетиты, господа!
Командор Лоренцетти сострил:
– В таком случае, маркиза, это уже не аромат Барромейских островов, а воздух армейских казарм!
Мольтомини воскликнула:
– Полно, милый. Не говорите дурного о наших прежних врагах. Пробил час примирения на земле. Мир доброжелательным немецким туристам.
И, повернувшись к леди Диане, она спросила:
– Почему вас больше не видно на Лило, леди Диана? Вы не любите его?
– Почему же?.. Больше всего я люблю моду, господствующую в Эксцельсиоре. Из пижамы в вечернее платье, из купального костюма в смокинг – это ли не разрешение проблемы туалетов. Кстати, не знаете ли вы моторную лодку под названием «Беатриче»? Торопливый рулевой этой лодки чуть не опрокинул вчера вечером мою гондолу.
– «Беатриче»? Вы не знаете, Лоренцетти?
– Нет, мой друг.
– А вы, Троделетто?
– И я не знаю.
Леди Диана постаралась обратить свой вопрос в шутку:
– Значит, никто в Венеции не знает об этом таинственном корабле. Совсем «Летучий голландец» с турбокомпрессором.
– Это судно не принадлежит никому из людей нашего круга, леди Уайнхем. По-видимому, это какой-нибудь заезжий иностранец.
– Иностранец, читающий Secolo и извиняющийся на отличном итальянском языке?
– Вы меня удивляете…
– И посещающий похожий на тюрьму дом возле Сан-Фантино.
Командор Лоренцетти решительно заявил:
– Послушайте, дорогая леди Уайнхем, дайте мне 48 часов, и я берусь узнать имя этой таинственной личности.
– Я была бы вам очень признательна, мой дорогой командор.
Леди Диана простилась с графиней Мольтомини и отправилась в Реццонико пешком через Проспект 22 марта. В семь часов вечера эта историческая улочка полна путешественников, торопящихся купить, до закрытия магазинов, раскрашенные открытки. Проходя мимо музыкального магазина, леди Диана услышала последнюю новинку венецианского Pavilion'а, гнусаво передаваемую граммофоном. Она бросила безразличный взгляд на тонкие кремовые нити сталактитов Грота Кружев и равнодушно прошла мимо витрины antichita [18]18
Антикварная лавка.
[Закрыть], где красовалась картина Карпаччо [19]19
Венецианский художник XV – XVI века.
[Закрыть], написанная гарантированно прочными красками, рядом со спинетом [20]20
Старинный музыкальный инструмент.
[Закрыть]из розового дерева, с выломанными клавишами, и сомнительными мощами XIV века. Она повернула, наконец, к улице Сан-Самуэле, отказавшись от услуг гондольера. Беппо уже заметил ее и пересекал канал ей навстречу.
Ничего не сказав, леди Диана села в гондолу. Всю дорогу она думала над последними словами Мольтомини. Неужели возможно, чтобы лучшее общество Венеции не знало владельца «Беатриче»? Не только лучшее общество, но и прислуга гостиниц, обычно хорошо осведомленная. В этом была загадка, раздражавшая ее, как личная обида. Она злилась на этого человека, как будто он умышленно возбуждал ее любопытство и скрывался с целью усилить ее желание узнать его. Она охотно бичевала бы свое тело и сердце, чтобы вернуть себе обычное хладнокровие. Но эти приступы возмущения были очень непродолжительны. Вот уже сутки, как она бьется над разрешением этой загадки.
Утром она опрашивала слуг. В 12 часов она телефонировала секретарю Морского Клуба. В 6 часов вечера она поехала в кафе и подсела к столику графини Мольтомини с тайной надеждой найти, наконец, решение этого уравнения, данные которого заключались в брызгах воды, изящно приподнятой шляпе и трех словах извинения, брошенных вибрирующим голосом.
Гондола с химерами подошла к дворцу Реццонико. Леди Диана оторвалась от своих размышлений и посмотрела на пристань дворца. Вдруг она вздрогнула от изумления на своей скамье, заметив белую лодку, привязанную к верхнему кольцу. Это была «Беатриче» с черной звездой на флаге. Ее тонкий кузов мягко покачивался между колонками с гербами леди Дианы, как бы насмехаясь над ней.
Возле руля сидел механик и читал. У леди Дианы страшно забилось сердце. Вдруг голос Джимми со второго этажа заставил ее поднять голову:
– Say [21]21
Послушайте!
[Закрыть], Диана!.. Он здесь… Уже полтора часа мы вас ждем!.. И пьем flips [22]22
Американский коктейль.
[Закрыть], чтобы убить время!
Голова Джимми исчезла. У леди Дианы появилось желание взбежать по лестнице. Но она подавила этот порыв и медленным шагом прошла через внутренний двор дворца. Джимми спустился навстречу ей. Они встретились на левой площадке мраморной лестницы.
– Без шуток! – закричал он со своим детским энтузиазмом. – Он там… Он пришел в половине шестого, чтобы извиниться перед вами… Замечательный парень, дорогая!
– Его принимали вы?
– Да, мы познакомились без церемоний. Его зовут… постойте же… Анджело Ручини. Да, граф Ручини. Папское дворянство или корона из жести, этого я не знаю… Но он джентльмен… Я показал ему все наши владения… Гостиную, галерею, вашу комнату, мою…
– Джимми!..
– Ну, что?.. В его возрасте, наверное, уже случалось видеть будуары красивых женщин… Он даже восхищался вашей картиной Пальма Старшего, вашими орхидеями, генералом Линг-Тси, который не укусил его ни разу, и Отелло, который испачкал ему рукав. Одним словом, Диана, мы с ним такие приятели, как если бы лет десять играли вместе в бейсбол!
– Скажите ему, что я сейчас приду. Леди Диана исчезла. Она быстро провела по лицу пуховкой, подкрасила перед зеркалом губы и вошла в библиотеку.
Гость поднялся. Джимми очень официально представил:
– Дорогая леди Диана, разрешите представить вам моего друга графа Анджело Ручини.
– Очень приятно, – проговорила Диана, протягивая руку.
Ручини поцеловал ей руку и очень свободно заговорил по-английски с легким итальянским акцентом.
– Леди Уайнхем, я не могу забыть неприятную историю вчерашнего вечера. Мое извинение запоздало ровно на сутки. Верьте мне, я не ждал бы и десяти минут, если бы спешное дело не заставило меня продолжать путь в моей лодке…
– Наводящей страх на гондольеров Большого канала, – пошутила леди Диана.
– Увы, леди Уайнхем, я не принадлежу к числу счастливцев, которые фланируют по Венеции. Я последний представитель исчезнувшего здесь вида людей: венецианец, который всегда занят.
– Но я надеюсь, что у вас найдется немного времени, чтобы выкурить со мной папироску.
Граф Ручини сел возле Дианы. Джимми, стоя перед столом, приготовлял новую порцию коктейля. В то время, как он осведомился у Ручини, какой коктейль он предпочитает, manhattan или corpse reviver, леди Диана рассматривала своего гостя.
Она с первых же слов узнала приятный звук его голоса. Ручини принадлежал к числу мужчин, мимо которых не проходит равнодушно ни одна женщина. Он обладал кошачьей грацией и телом атлета. Еще молод, не больше сорока лет. Смуглая кожа южанина, прожившего долго под африканским солнцем, черные глаза, повелительный взгляд человека, редко испытывавшего чувство страха. Под хорошо сшитым светлым костюмом угадывались крепкие мускулы. И складки его рта, обнажавшего при улыбке ослепительно белые зубы, таили железную волю. Он был одет изящно без претензий на шик. На мизинце у него было кольцо с гербом Ручини, и булавка розового жемчуга украшала галстук; седеющие виски придавали мягкость его властному незабываемому лицу, с иронически прищуренными глазами и очень черными ресницами.
– Так как первое наше знакомство произошло при не совсем обычных обстоятельствах, – сказала леди Диана, закуривая, – то я хотела бы знать, как вы меня нашли в этом дворце, где я живу всего два месяца.
– Я не думаю, что должен скрывать это от вас. Сегодня утром я встретил вашего гондольера Беппо. Он мне сказал, кто вы, и я узнал, что должен извиниться перед леди Дианой Уайнхем.
– Беппо говорил с вами?.. Вы купили его признание?
– Нет, Беппо просто оказал мне эту услугу. Мы с ним старые знакомые.
– Какое совпадение! Он служил у вас?
– Это не совсем точно. Он служил под моим начальством в Иностранном легионе.
Леди Диана, стряхивавшая пепел с папиросы, приостановила движение красивой руки. Она внимательно посмотрела на Ручини. Джимми перестал размешивать коктейль и воскликнул:
– Иностранный легион?.. Ах, как это интересно!
– Да, тринадцать лет тому назад я служил под французскими знаменами… Сумасбродство или сердечная рана, если хотите, леди Уайнхем… Жест отчаявшегося влюбленного, ищущего забвения своей печали.
Джимми внимательно слушал. Присутствие ветерана знаменитого легиона, о подвигах которого он читал еще в колледже, необычайно заинтриговало его.
– Послушайте, Ручини, расскажите нам об этом!
Леди Диана запротестовала.
– Джимми, что вы! – И, повернувшись к Ручини, она прибавила:
– Извините моего юнца, сударь, едва выскочившего из Массачусетса.
– О, Диана, к чему такие церемонии! Мы достаточно знакомы с Ручини. Если он служил во французской армии, то может объяснить причину…
– Она была красива? Венецианец не удостоил Джимми ответом, повернулся к леди Диане и, улыбаясь, заметил:
– Надеюсь, вы не заключили из всего этого, что видите перед собой дезертира или удравшего с каторги преступника [23]23
Иностранный легион, несущий службу в Алжире, вербуется из иностранцев различных наций и сословий. При поступлении в него не спрашивают ни о прошлом, ни о действительном имени, и потому в Иностранном легионе много людей с темным прошлым и просто авантюристов.
[Закрыть]. Я находился в обществе католического священника, настоящего русского князя и двоюродного внука султана. Но это было давно. Теперь я временно живу в Венеции. Это мой родной город, и, если вам угодно осмотреть какой-нибудь мало известный уголок, леди Диана, располагайте мной. Я был бы счастлив заставить вас забыть тот несчастный вечер, когда я, помимо своей воли, окрестил вашу красоту водою Большого канала.
Ручини встал, попрощался с леди Дианой и, провожаемый Джимми, сел в лодку. Через пять минут молодой американец вошел в библиотеку, где застал леди Диану, сидевшую в огромном кресле, обтянутом гаванской кожей, в глубокой задумчивости.
– А, это вы, – проговорила она раздраженно. – Вы совершенно невыносимы в обществе, мой дорогой… Ваша несдержанность переходит всякие границы планетной системы!
– Послушайте, Диана, не стройте из себя особу, оторванную от маленьких историй нашего мира. Держу пари, что вы охотно хотели бы знать ту женщину, за прекрасные глаза которой этот малый поступил в легион.
– Конечно!
– Ага!
– Но это совсем не дает оснований задавать ему так прямо вопросы.
– Признайтесь, что мой Ручини совсем не плох.
– Да, он красивый мужчина. И с характером.
– Постойте, в этом ящике есть справочник венецианского общества. Сейчас мы увидим, кто он: авантюрист, купивший свой титул, или чистокровный аристократ. Посмотрим: Р… Раски… Ренье… Рюзолло… а! Ручини… ну, слушайте, Диана! «Семья Ручини. Переселилась из Константинополя, обосновалась в Венеции в 1125 г . В 1732 г . Карло Ручини был избран дожем. Последний представитель этого знаменитого рода – Анджело Ручини.»
– Ну, что я вам говорил? Джентльмен в сером костюме, пивший со мной коктейль и забрызгавший вас грязной водой, настоящий потомок дожа XVIII века… Я надеюсь, дорогая Диана, что после всего этого у вас нет ни малейшего повода неприязненно относиться к нему. Я определенно заявляю вам, что он мне страшно симпатичен и, если вы не находите это неприличным, я приглашу его на обед на этой неделе.
Глава 4
Была теплая спокойная ночь. Гондола с химерами скользила по стеклянной поверхности неподвижной лагуны. Ни малейший порыв ветра не долетал ни с Лидо, ни с Эвганейских гор. Воздух спал, убаюканный летаргией утихших стихий.
Леди Диана, легко одетая в опаловый крепдешин, прислонилась своим хрупким телом к шкуре белого медведя. Ручини, усевшись по-турецки на полу гондолы, курил, не двигаясь. Он наблюдал за лицом своей соседки, освещенным фонарем гондолы, и любовался ее обнаженными плечами. На ее белой шее переливались огнями драгоценные камни.
– Ручини, – проговорила она, – вы таинственный человек. Мы встречались уже четыре раза после того, как у вас появилась счастливая мысль посетить меня. Вы уделили мне несколько часов драгоценного для вас времени и посвятили меня в таинство скрытой и всегда новой красоты этого города. И все же у меня впечатление, будто я разговариваю с маской. Но время карнавала прошло, мой дорогой! Я разговариваю с вами с открытым лицом, а вы отвечаете мне через маску. Вы не считаете меня достойной большего доверия?
Дым папиросы Ручини медленно расплылся в ночном воздухе. Леди Диана увидела блеск его белых зубов, сверкнувших в молчаливой улыбке, которая означала признание, если только не скрывала недоверия.
– Это верно, леди Диана, я заслуживаю ваших упреков. – Он помолчал минуту и прибавил:
– Но я не ожидал их. Заслуживает ли моя скромная особа такого внимания с вашей стороны?
– Пожалуйста, без иронии. Ночь слишком спокойна, и мир кажется слишком усталым, чтобы предаваться томительным логическим рассуждениям. Мы не в салоне, где принято перебрасываться каламбурами и остротами. Будем просты, как окружающая нас ночь; темнота благоприятствует откровенности. Я думала, что нас связывает настоящая симпатия. Но я ошиблась?
– Между такими существами, как мы с вами, леди, симпатия невозможна. Есть любовь, или ненависть. Середина немыслима. И в данный момент мы точим наши кинжалы, если только не шлифуем будущие поцелуи.
Формула Ручини понравилась леди Диане. Она искренне рассмеялась и воскликнула:
– От любви до ненависти один шаг. Я жду вас у мостика судьбы. Но я предпочла бы, чтобы мой противник приподнял забрало. Я бы знала, какого рода оружие я должна приготовить.
– О, как-то опасно! Тайна – это та же кираса… и все же я повторю подвиг одного из моих предков, Альвизо Ручини, капитана, служившего под командой Бертольдо д'Эстэ. Во время осады Аргоса он привлек на себя выстрелы оттоманов, сняв свою каску.
– Мой друг, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы дрались вместе с моим гондольером против мавров!.. Кто же вы? Секретный папский камерарий, торговец хрусталем, завсегдатай игорного дома или непризнанный поэт? Никто не знает…
– Ах, да… мои четыре года в легионе… Патриций полузакрыл свои черные глаза и, казалось, погрузился во внутреннее созерцание своего потревоженного прошлого. Он вздохнул, – Молодость! О, молодость! Сколько заблуждений совершается благодаря тебе! Теперь я могу рассказать вам это, леди Диана. Дело было более чем пятнадцать лет тому назад. Потом великий ураган войны разметал засушенные цветы, локоны и любовные записки и заставил забыть о любви.
Ручини умолк. Потом решительно начал:
– Женщина когда-то привела меня в вербовочное бюро легиона. Крепость Сан-Жан в Марселе, Сиди-Бель-Абесс в Алжире, Таза в Марокко – вот первые этапы сердца, раненного ударом веера.
– Я никогда не думала, что вас можно так легко уязвить.
– Когда-то я был таковым. Теперь на мне броня зрелости… В те времена я не мог противостоять очарованию той женщины, польки, которая, в ответ на мои объяснения в любви, садилась к роялю и силой гармонии укрощала пароксизмы моей любви. Я прозвал ее госпожой Орфей [24]24
Мифологический музыкант, своей музыкой укрощавший диких зверей.
[Закрыть]. Она жила в замке, затерянном среди Карпат, на границе Галиции… один из тех замков, которые видишь только в иллюстрированных издания великих романтиков XIX века. Полуразрушенное здание среди соснового леса в хаосе долины, изрезанной оседавшими скалами. Как-то меня пригласили в Близники охотиться на волков. Это были самые яркие минуты моей жизни. Эта полька, я буду просто называть ее Линдой, занимающая теперь лишь небольшое место в моих воспоминаниях, играла моей страстью маленькими ударами коготков. В ответ на мои признания она – уводила меня в музыкальную комнату с огромными полукруглыми окнами, напоминавшую церковь, садилась в углу у рояля и играла баллады, ноктюрны и вальсы Шопена. Под влиянием романтической музыки мое сердце сжималось, как сердце кошки, чувствующей электричество близкой грозы. Линда играла, и тяжелые мелодии отдавались во мне, причиняя почти физическую боль. И когда я просил пощады, она поворачивалась ко мне, держа свои руки с длинными пальцами на клавишах и протягивала мне губы. Но едва я дотрагивался, как она отворачивалась, шепча: «Завтра, милый, завтра, мой любимый!»
А назавтра пытка начиналась снова. Она мучила меня, неумолимая и желанная, далекая и возбуждающая, очаровательный палач в ореоле пепельных волос.
Однажды вечером, когда я умолял ее с искренностью, которая могла бы растрогать даже Лилит, она сказала мне таинственно:
– Потерпи еще двадцать четыре часа, мой милый. Мои гости завтра уезжают. Ты останешься и будешь вознагражден по заслугам за твою любовь.
Вы представляете мою радость! На следующий день я с огромным удовольствием наблюдал отъезд моих товарищей по охоте. Они простились со мной с веселыми улыбками и многозначительными пожатиями рук. Но я был слишком счастлив, чтобы обратить на это внимание. Я обедал вдвоем с Линдой.
– Ты не ешь, – кокетливо упрекнула она. – Напрасно, мой мрачный возлюбленный, ты должен набраться сил, чтобы вполне вкусить счастье, ожидающее тебя.
Вечер тянулся бесконечно долго. Линда с каждым часом становилась обворожительнее. Перед огнем камина, в пустынной зале, она вдруг страстно поцеловала меня в губы. Головокружительный поцелуй заставил меня закачаться, как пьяного. Через час я был в ее комнате и познал то счастье, которого не бывает два раза в жизни. В продолжение двух недель я пережил незабываемые часы с моей прекрасной Линдой.
Однажды утром к ней приехала одна из ее кузин, дочь варшавского профессора. Я был любезен с Людмилой. Любезен, но и только. Я был слишком поглощен моим счастьем, чтобы у меня могло явиться хотя бы малейшее желание флиртовать с ней. Но Людмилу как будто толкал какой-то демон. Хотелось ли ей позлить кузину, или же это было просто злое желание подорвать нашу любовь? Так или иначе, Людмила забавлялась флиртом со мной. Однажды, перед обедом, она имела дерзость броситься в мои объятия, притворившись, что теряет сознание. К несчастью, Линда застала нас в этой позе. Она бросила на меня ужасный взгляд, хотя я протестовал, а Людмила уверяла ее, что это была с ее стороны только шалость. Линда как будто поверила нашим объяснениям, но за обедом царила неловкость… Около одиннадцати часов Людмила уехала. Я сказал Линде:
– Я надеюсь, дорогая, что ты не сердишься на кузину за эту детскую выходку? Я сам не ожидал такого странного поведения с ее стороны.
Линда посмотрела на меня. Глаза ее беспокойно горели. Она ответила:
– Я охотно верю этому. По все же я накажу тебя за легкомыслие. Иди за мной и ни о чем не спрашивай.
У нее была большая комната; две каменные колонны поддерживали старинный потолок. Линда зажгла лампу и повернулась ко мне с загадочным выражением на лице. Я пошутил:
– О, какое же наказание ты мне придумаешь, глупенькая, за проступок, которого я не совершил?
Нежно, но повелительно, она толкнула меня к одной из колонн и сказала:
– Я привяжу тебя к этой гранитной колонне. Лицо мое выразило удивление. Линда приблизила свои губы и прошептала:
– Ты не боишься, не правда ли? Ты не откажешься исполнить каприз своей возлюбленной? Я привяжу тебя так, чтобы твоя страсть разгорелась задолго до того, как я соглашусь потушить ее. Ну же! Поворачивайся, неверный любовник!
Линда достала из сундука толстые веревки и, с необычайной для нее силой, привязала меня к колонне. Вы скажете мне, что все это было довольно комично? Эта сцена, напоминавшая позорные столбы и детский пафос Фенимора Купера, должна была бы меня позабавить! Но мне было невесело. Я был безумно влюблен, и меня мучило какое-то предчувствие. Линда нежно простилась со мной и исчезла.
Я ждал пять, десять, пятнадцать минут в этой одинокой комнате, с каменными стенами и тяжелой мебелью черного дуба. Только одна подробность смягчала суровость обстановки – очень низкая кровать, покрытая темным мехом; он был слегка откинут, и виднелись простыни, украшенные чудесной вышивкой. Комнату освещала голубоватая лампочка, вычурная, как кукла XVIII столетия. Вдруг дверь отворилась. Линда, цветок греха, появилась полуодетая. Она обворожительно улыбнулась мне. За ней на пороге комнаты появилась тень мужчины. Линда ободряла колебавшегося незнакомца по-польски. Тот вошел. Мое изумление было так велико, что сердце сначала замерло, потом забилось бешеным темпом. Я не был в состоянии произнести ни звука. Дровосек, вероятно? Лесничий или ловчий? Линда заговорила с ним вполголоса, показывая на меня. Я напрасно напрягал мускулы, чтобы разорвать веревки: я был слишком хорошо привязан. Я должен был оставаться пригвожденным и видеть, как Линда обвила руками шею поляка, как ее легкое одеяние соскользнуло с плеч, как они переместились на ложе, полновластным хозяином которого я себя считал… Мне нечего больше прибавить, леди Диана.
Ручини бросил папироску, которая сморщилась на темной воде, и посмотрел на леди Диану, неподвижно слушавшую его, с руками, закинутыми за голову. Ручини рассмеялся коротким сухим смехом, напоминавшим насмешливый крик ночной птицы.
– Я был молод, леди Диана. Я жестоко страдал. Моя пытка длилась больше половины ночи. К четырем часам утра Линда утомилась от любовных игр и приказала незнакомцу освободить меня. Тот приблизился. Но, увидев мой взгляд, полный ненависти, она поняла, что я убью его, и отослала незнакомца. Освободив меня, она проговорила хриплым голосом:
– Я сказала, что накажу тебя за то, что ты изменил мне с Людмилой.
– Что же вы сделали? – беспокойно воскликнула леди Диана.
– Я сделал то, что сделал бы всякий отчаявшийся влюбленный. Я бросил в лицо этой женщине слово, достойное ее поведения, и помчался укладывать вещи. Через четверть часа, глубокой ночью, я покинул замок, отправился пешком на вокзал, находившийся от него в пяти километрах, и сел на первый поезд, отходивший в Львов. Более уравновешенный человек отправился бы в Берлин или Вену утешаться в других объятиях. Но я был слишком разбит, измучен, подавлен. Я искал забвения в другом. Через некоторое время на мне была форма легиона.
Леди Диана закрыла глаза. Помолчав, она спросила:
– А теперь как бы вы поступили?
– Теперь я сказал бы Линде: моя дорогая, ваша изобретательность достойна Екатерины Великой.
– Нет, дорогой мой, если бы вы любили ее, вы не сказали бы этого.
– И все же сказал бы, потому что я больше не любил и никогда больше не полюблю.
Жест шутливого протеста шотландки заставил венецианца улыбнуться и прибавить:
– Я знаю все, что вы мне скажете. Но когда я говорю, что больше не полюблю, я имею в виду, что никогда больше не отдамся всепоглощающей страсти. Конечно, я буду еще желать многих женщин. Может быть полюблю некоторых, но спокойно, мирно. Эпоха молниеносных страстей, сердцебиений, дежурств под дождем и писем, омытых слезами, – все это отошло для меня в область предания. Мое счастье удовлетворяется короткими развлечениями и предпочитает осторожный крик перелетной птицы чириканью ручной сороки.
– Значит, недостойное поведение одной женщины излечило вас навсегда от женщин вообще?
– Не от женщин, но от любви.
– А после вашего пребывания в легионе? Мне кажется, что вы должны были переродиться там и, сложив оружие, могли встретить кого-нибудь, кто бы заставил вас забыть владелицу Карпатского замка.
