Текст книги "Не трогай кошку"
Автор книги: Мэри Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА 10
Позвольте мне сначала сказать вам, что если собираетесь с ней только поиграть, то это будет очень бесчестно с вашей стороны. Синьора такая молоденькая; если вы хотите, как говорится, оплести ее, то это будет очень нехорошо с вашей стороны по отношению к такой благородной девице, будет очень неблагородным поступком.
У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сцена 4
Обед был в сугубо американском стиле: тарелки салата с холодной курицей, сыр и фрукты, все вместе с хрустящими булочками, и кофе, который подали сразу. Если не считать кофе, который мне все-таки удалось выпить попозже, все было восхитительно и очень подходило для обеда в прекрасный теплый день. К тому же вода была со льдом – роскошь для Эшли. Рассматривая груду льда в хрустальном кувшине, я гадала, учитывая американское здравомыслие, за свой ли счет Андерхиллы установили холодильник. Наш старый за его долгую жизнь никогда не давал больше двенадцати маленьких кубиков зараз.
За обедом шла беседа ни о чем, и мне казалось, что мистер и миссис Андерхилл специально стараются поддерживать ее в таком ключе. Но потом, придя в гостиную за добавкой кофе, Кэти прямо вернулась к теме, которой они, очевидно, стремились избегать.
– Когда вы упомянули о загадках, Бриони, что вы имели в виду? Я полагаю, не старую лестницу: она для вас никакая не загадка.
Джеффри Андерхилл повернулся ко мне, а его жена закусила губу, но я успела подготовиться.
– Да нет, это касалось того, что мы с братом обнаружили в классной комнате.
Кэти взглянула на Джеймса, потом быстро на меня:
– В классной?
– Да. Вы когда-нибудь были там?
– Нет, не была! Единственная часть, где я была кроме наших комнат, – это комнаты для экскурсий. В самом деле, почему бы не сходить в классную? А что там такого?
– Воспоминания о прошлом – вот и все, – сказал Джеймс. – Семейство старых плюшевых бегемотиков и четыре поломанные парты с высохшими чернильницами. Очень символично, но...
– Да, наверное, – нетерпеливо перебила Кэти. – Но какие загадки?
– Бегемотики? – переспросила ее мать. – О чем это вы говорите?
Я рассмеялась:
– В классной комнате нет никаких тайн. Они снаружи. Мы обнаружили, что из окна открывается новый вид – на лабиринт.
– О, лабиринт! – Кэти с загоревшимися глазами возбужденно подалась вперед. – Если бы вы знали, как я интересуюсь лабиринтом! А, маленькая изящная крыша, что виднеется над изгородью... Что-то вроде летнего домика? Я все ходила вокруг этих чертовых изгородей и даже пару раз зашла внутрь, но не смогла пролезть через все это. Да если бы и сумела, все равно бы не выбралась обратно. Ой, а вы, наверное, знаете путь? Как вы думаете, вы смогли бы добраться до летнего домика и вернуться, не заблудившись?
– О, конечно. И мой брат тоже, если не забыл. А, близнец?
Я заметила в глазах Джеймса огонек. Он прекрасно понимал, что я не могу называть его «Эмори». Я всегда так делала и привыкла при необходимости пользоваться обращением, которое, раздражая всех, придумали эти двое.
– Не знаю, – сказал он. – Не хотелось бы проверять без тебя. Но это мы и хотели сообщить, правда? Теперь у нас есть карта.
– Карта? – переспросила Кэти.
Ее возбуждение, наигранное или нет, было явно чрезмерным, а слово «карта» эхом отозвалось у меня в уме: «Кошка, это кошка на полу. Карта. Письмо. В ручье». Но я пока отогнала эти воспоминания.
Джеймс объяснил:
– Да, карта. Эту тайну мы только что разгадали в классной. Оттуда мы заметили, что одно из старых деревьев у озера упало и сквозь просвет видно лабиринт. И только с высоты третьего этажа он почти целиком виден. Местами несколько нечетко, там, где он зарос, и было бы не так уж легко начертить план того, что видишь, но мы обнаружили, что планы развешаны по всему дому.
Для пущего эффекта Джеймс выдержал паузу. Кэти и Стефани в изумлении смотрели на него, но Джеффри Андерхилл, сдвинув брови не более чем на три секунды, сказал:
– Геральдический щит. Я уже думал об этом.
– Быстро же вы сообразили! – восхищенно заметил мой троюродный брат. – Да, не сразу поймешь, что это план, правда? – Он кивнул на резной камин: – Вон, видишь, Кэти? Это маловразумительное пятно вокруг нашего загадочного девиза и есть карта лабиринта.
– Боже мой, и правда!
Вскочив со стула, Кэти подбежала посмотреть поближе.
– Вы хотите сказать, что никто из вас не догадывался раньше? – спросил мистер Андерхилл.
– Понятия не имели, – сказала я. – Не было точки, с которой лабиринт виден сверху, разве что с крыши павильона, а туда залезать небезопасно уже много лет. А из сада, конечно же, очертания совсем не видны.
– А аэрофотосъемка? – предположил мистер Андерхилл. – Было бы интересно, если бы хоть половина услышанного мной об истории этого района оказалась правдой. Неужели с него никогда не снимали карту?
Хотя в его тоне слышался интерес, у меня было отчетливое ощущение, что беседой занята лишь половина его сознания. Он был погружен во что-то далекое от нас, в какую-то хмурую абстракцию. Я подумала, что это, наверное, нормальное отношение «воротилы» к застольной болтовне; за годы практики поняв, что такой болтовни не избежать, он участвует в ней, но как бы через затемненное стекло, фокусируя свои мысли на чем-то, находящемся на расстоянии нескольких световых лет от этой милой комнаты и от тех банальностей, которые говорятся здесь о лабиринте.
– Думаю, государственная топографическая служба снимала карту, – заметил Джеймс. – У нас есть их карты, но они не отражают реальных очертаний лабиринта, а фотографии я никогда не видел.
– В любом случае, – вмешалась я, – все там страшно заросло, и местами живая изгородь срослась верхушками с обеих сторон. С воздуха, наверное, это выглядит как непролазная чаща. Что действительно нужно – так это точный план, как на этом геральдическом щите, да еще мачете. Мистер Андерхилл, я хотела кое-что...
Он оторвался от своего кофе. Я ошиблась: его внимание – все, целиком – сосредоточилось в этой комнате. Явственно ощутив это, я замолкла.
– Да, мисс Эшли?
– Я хотела кое о чем спросить вас. Можно как-нибудь устроить, чтобы я ненадолго зашла в библиотеку? Я хочу просмотреть семейные книги в запертых секциях. Их скоро придется рассортировывать... Это ничего?
– Да, конечно, – сказал Джеффри Андерхилл. – Дом ваш, вы знаете это. Вам не требуется моего разрешения, чтобы пользоваться вашей частью дома. И этой частью, если нужно. Эмори говорил вам, что мы с ним собираемся чуть попозже поговорить о продлении найма? – Да, говорил.
– Ну а пока можете забыть о нашем присутствии. Ходите, куда хотите. Да, а как с ключами? Возьмете мой комплект?
– Нет, спасибо. – Я выудила связку из сумки. – Я могу взять у Роба.
– Хорошо. Тогда с экскурсантами не возникает никаких трудностей. – Он взял у меня ключи и положил на кофейный столик перед собой. – Стефани, ты не отнесешь их сегодня экскурсоводу?
– Не беспокойся, дорогой, отнесу, – пообещала она и тоже начала убеждать, что они будут рады пустить меня куда угодно и что все поместье в моем распоряжении.
Ее прервала Кэти, которая деловито изучала у камина план лабиринта:
– «Не трогай кошку...» Странный девиз, не правда ли? Эмори назвал его загадочным. Я бы сказала, высокомерный. Что он значит? Что это за кошка, которую посадили в лабиринт? Она больше смахивает на тигра!
– Тут история вот какая, – сказал Джеймс. – Это шотландская дикая кошка. О них существует много историй, но несомненно одно: их нельзя приручить, даже если оторвать от матери, пока они еще слепые и сосут молоко. И их лучше не трогать – в перчатках или без. – Боже! – воскликнула миссис Андерхилл.
– Немножко нелепо, – заметил ее муж. – Похоже, в этих краях долгое время носили бархатные перчатки.
– Да, – сказала Кэти. – Как шотландская дикая кошка могла попасть сюда, в центр Англии? И что значит «кроме как в перчатках»?
– Это значит «не трогай без перчаток», – ответила я. – Раньше так выражались. Девиз принадлежал – и, полагаю, по-прежнему принадлежит – шотландскому клану Чаттан. Один из Эшли женился на девушке по фамилии Мак-Комби из этого клана. Это была прекрасная девушка, и он был от нее без ума. Для нее он перестроил поместье, сам дом и построил павильон в лабиринте... Сам лабиринт тогда уже был; где-то есть гравюра восемнадцатого века с изображением посадок и небольшой классической беседки посередине, имитации римского храма. Уильям Эшли снес ее и построил павильон, который и стоит там по сей день. Наверное, новый он выглядел прелестно. Уильям построил его как летний домик для Джулии, он поднял его, чтобы она могла сидеть там и поверх изгородей смотреть на лабиринт.
– Наверное, потому он и поместил шотландскую кошку в середину лабиринта на гербе, – сказала Кэти.
– И он взял девиз ее семьи? – спросила миссис Андерхилл. – Как романтично! Но разве остальные Эшли не возражали? Ведь у них, конечно, был свой девиз?
– О, конечно. Но странно, что он был очень похож: «Тронь меня, кто посмеет», и на гербе было что-то вроде леопарда, поэтому, наверное, бедному Уильяму показалось естественным воспользоваться совпадением и везде понаставить герб Джулии вместо своего.
– Почему «бедному»? – спросила Кэти. – Что с ним случилось?
– Они недолго прожили вместе, – сказала я. – Джулия умерла вскоре после постройки павильона. И у него появилась странная привычка запираться в нем и перегораживать некоторые дорожки в лабиринте; там он погружался в свои писания. Он писал стихи и ей. Эти стихи собраны в маленькой книжечке, которая хранится в закрытой секции библиотеки, она называется «Новый Ромео своей Джульетте». Уильям воспевал Джулию как Джульетту. Ее портрет можно увидеть на главной лестнице, там Джулия изображена на фоне лабиринта.
– Да, действительно романтично! – своим нежным голоском прощебетала миссис Андерхилл. – И это мой любимый портрет. Вот бы интересно посмотреть на павильон, если вы действительно уверены, что найдете путь...
– О да! – воскликнула Кэти. – Скажите, что возьмете нас туда, пожалуйста, Бриони!
– Конечно. Пойдемте прямо сейчас, если хотите. Но только, Кэти, вам бы нужно надеть что-то такое, чего не жалко. Потому что потом одежду придется выбросить, так как она превратится в лохмотья.
Девушка улыбнулась:
– Вы, англичане, самый вежливый народ. А то я не знаю, что вы подумали про мой свитер. Не притворяйтесь, будто не поняли, что это мои самые крутые вещи. Заплаты пришиты специально самим Бонвитом Теллером.
– Вы очень нас обяжете, – решительно проговорил ее отец, поднимаясь, – если этот свитер превратится в клочья, так что даже Кэти откажется его носить.
– Постараюсь, – ответила я, а Кэти, рассмеявшись, обратилась к моему брату:
– Эмори, пойдешь?
– В другой раз, – ответил Джеймс. – Нам нужно кое-что обсудить с твоим отцом.
– О'кей. Я только переобуюсь, Бриони.
И она выбежала из комнаты.
Миссис Андерхилл, увидев, что я посматриваю на ее кремовый льняной костюм, покачала головой:
– В другой раз – с радостью. Но сейчас, если не возражаете, мне нужно кое-что сделать.
– Если это «кое-что» включает мытье посуды, позвольте мне помочь вам до ухода.
– Нет, определенно не стоит. Для чего же существует посудомоечная машина? И посмотрите, сколько здесь посуды: мытье займет полторы минуты, и ни секундой больше. Идите с Кэт и забудьте об этом. И не уходите к себе, не заглянув к нам. Это было бы чудесно. Пусть Кэт приведет вас к чаю.
Она ушла, и Джеймс укатил сервировочный столик. Джеффри Андерхилл, попрощавшись, ушел за ними. Я ждала Кэти, глядя, как в камине тлеет побледневшее на солнце полено, и мне вспоминался голос герра Готхарда, слова про ручей Уильяма, который мог оказаться вовсе и не ручьем, и про кошку, которая могла оказаться – а могла и не оказаться – Кэт Андерхилл.
Чтобы из павильона был виден лабиринт, павильон пришлось поднять на сваях, как водонапорную башню. Тисовые стены лабиринта имели футов восемь в высоту, их не подстригали уже лет десять, и они склонились верхушками друг к другу, нависая над дорожками, от чего превратились в черно-зеленые туннели. Ноги путались в бледной, изголодавшейся по солнцу траве и чахлом крестовнике, обильно разросшемся здесь вместе с крапивой. Летом из-за этих зарослей и удушающей пыли с вечнозеленых ветвей лабиринт был непроходим, но сейчас главную опасность представляли сидящие на ветвях птицы. Их было полно на живых изгородях, и когда мы проходили, птицы с сердитым шумом разлетались во все стороны. Запах потревоженных тисов напоминал густой дым. Там и сям на позолоту висящих на пушистых ветках крохотных шишечек падали лучи света. Огоньки спокойствия. Или это плоды? Нужно дождаться осени, и на темных ветвях зажгутся прелестные зелено-розовые желуди.
– Любимый! Любимый, ты здесь?
Единственным ответом были слова Кэти, храбро идущей за мной, как паж Венцеслава:
– А зачем вообще делают лабиринты? Просто для забавы?
– Этот сделали для забавы. Было модно устраивать в саду всякие штуковины вроде лабиринтов и гротов, греческих храмов. Но сама идея, кажется, очень древняя. Когда-то существовал лабиринт на Крите. Не знаю, был ли он первым. Согласно легенде, его придумал Дедал для царя Миноса, чтобы прятать там Минотавра.
– О да, я слышала. Я читала страшную книжку Мари Рено... А может быть, это было хранилище для чего-то? Как вы думаете, – спросила дочь «воротилы», – это не могло быть чем-то вроде первобытного сейфа? Знаете – в середину прячут сокровища, и даже если вор найдет их, то все равно умрет от голода, заблудившись на обратном пути.
Я рассмеялась:
– Это мысль! Но в центре скорее может оказаться могила, а не сокровища. Я где-то читала, что лабиринт придумали как путь, по которому умерший уходит в мир духов. И в центре лабиринта уже ничто не потревожит тебя, ты достигнешь места вне мира, где ничто не имеет отношения к живым.
– Другими словами, ты умрешь?
– Да. Как корабль, заблудившийся в колдовском тумане и нашедший Чудесный Остров. Говорят, компас в лабиринте не действует.
– Боже мой! А вы проверяли?
– Боюсь, что нет.
– А вы в самом деле входили туда и выходили обратно?
– Много раз.
– Тогда и я рискну! – радостно воскликнула Кэти. – О, смотрите, тут ворота. Куда они ведут?
Там и сям в густых изгородях виднелись высокие узкие ворота выше человеческого роста. Я толкнула одни, но они оказались заперты. Со своего насеста сердито слетели крапивники.
– Эти ворота были сделаны для садовников, – сказала я, – но ими пользовались, когда кто-нибудь забирался внутрь и не мог выйти.
– Они все заперты?
– О да, и ключи давно потеряны.
– А вы уверены, что помните дорогу? – с некоторым сомнением спросила Кэти.
Я рассмеялась:
– Почти. Но мы сможем забраться на крышу и кричать оттуда.
– Если доберемся.
– Да, если доберемся, – согласилась я. – Нет, сюда, путь к павильону здесь.
– Но так мы пойдем назад, к дому! Я вижу трубы!
– Знаю, но так и надо. Вечером сможете проследить по гербу на камине.
– Если когда-нибудь снова увижу камин. Ладно, полагаюсь на вас. Это напоминает «Алису в Зазеркалье»: нужно повернуться спиной к павильону, и обнаружишь, что пришел к самым его ступеням... О!
Прямо перед нами, за последним сводом темных тисов, где из травы и полевых цветов солнечный луч выхватывал яркий клочок зелени, среди цветов поднималась изящная лестница павильона Уильяма Эшли.
Павильон зарос травой и мхом и имел такой же заброшенный вид, как и лабиринт, но сохранил свое очарование. Деревянный, с крутой крышей из просмоленной дранки, со временем он приобрел серебристый оттенок. Конек крыши казался зубчатым от резных раковин, а по углам изогнулись дельфины, готовые выплюнуть через водостоки дождевую воду. Сами водостоки покоробились и потрескались, и на них выросла целая коллекция полевых цветов. Со всех четырех сторон павильон окружала веранда, огороженная балюстрадой и защищенная нависающей крышей. Переднюю дверь украшали резные панели и очаровательное дверное кольцо, которое держала в пасти голова леопарда. По обе стороны двери были расположены два высоких окна, закрытые решетчатыми ставнями из деревянных реек. Вьющиеся по деревянным столбам и перилам жимолость, ломонос и прочие растения почти замуровали окна и двери. Раздвинув стебли, мы поднялись по ступеням.
– Не трогай кошку, – сказала Кэти и через мое плечо протянула руку к кольцу в пасти леопарда. Она резко постучала в дверь.
Не много найдется таких неживых, глухих звуков, как стук в дверь пустующего дома. У меня по коже пробежали суеверные мурашки, и я инстинктивно попыталась остановить Кэти. Но та, как ни в чем не бывало, улыбнулась мне:
– Чтобы разбудить Испорченного Эшли. А что?
– Да ничего. Просто я немножко испугалась. Вообще-то лучше никого не будить, если они спят.
– Но вы вроде бы сказали, что здесь нет никаких призраков.
– Я ни разу не встречала. Но если Эшли где-то бродят, то именно тут.
– Что ж, проснулся он или нет, но нам не ответил, – сказала Кэти. – Вы не возражаете, если я попробую открыть дверь?
– Нет, но она заперта.
– Вы правы. И что же, мы не сможем попасть внутрь?
– Можно пролезть в боковое окно. Вон там.
Нам удалось открыть ставни в южном окне; мы влезли внутрь и раздвинули шуршащие ветки, чтобы впустить свет и воздух.
Павильон был больше, чем обычно бывают постройки подобного типа. Когда-то, конечно, он был изысканно обставлен, но теперь никакой мебели в нем не было, кроме нескольких относительно нестарых садовых принадлежностей, стола, раскладушки да пары витых стульев.
– Ну вот мы и здесь, – сказала я. – Боюсь, довольно прозаическое окончание романтического путешествия.
– А это и есть тот стол, за которым он писал свои стихи?
– Сомневаюсь. Этот – поздневикторианский. Боюсь, все подлинное утрачено.
Глаза Кэти уставились на впечатляющую картину оставшегося – потолок из огромного зеркала, обрамленного позолотой и установленного на искусно отлитом карнизе. Его заляпанная и засиженная мухами поверхность была слегка наклонена, а грязный позолоченный орнамент, казалось, поддерживался только птицами, лентами и гирляндами роз. Стекло ловило солнечный свет из открытого окна и отбрасывало ромбы рассеянного света на пол и под раскладушку.
– Несомненно, это было с самого начала? – спросила Кэти. – Отличная идея – повесить зеркало на потолке! Если бы в скобах на стенах горели канделябры, здесь было бы совсем светло. А тут есть какие-нибудь старинные картины?
– Да, боюсь, что есть.
– Боитесь?
– Тут есть несколько довольно непристойных гравюр, – сказала я. – А это зеркало на самом деле ничуть не романтично. Оно определенно старое и, думаю, было установлено Испорченным Эшли, сыном Уильяма и Джулии. Оно скорее дает представление об оргиях, которые здесь устраивались, и о девицах, которых Ник сюда водил, пока брат одной не застрелил его. Гравюры тоже напоминают об этом, и на них изображено зеркало над кроватью.
– Но ради бога, зачем это понадобилось? – сказала Кэти, поворачиваясь на каблуках. – Не могу представить, что может быть интересного в парочке, занимающейся этим. А вы?
– Надо думать, просто отвратительно.
Она снова медленно повернулась на каблуках и грустным взглядом обвела запущенную комнату, где гуляло эхо.
– Да, совершенно прозаический конец.
– Прошу прощения.
– О, что вы. Не знаю почему, но прошлое всегда печальнее, если в нем есть что-то прекрасное. А это место, похоже, было прекрасно. – Китс писал что-то подобное про меланхолию. И я процитировала:
– Да, я помню. И он был прав. – Взгляд Кэти на мгновение задержался на мне с выражением, которого я не поняла, а потом скользнул мимо. – О, смотрите! Все-таки там осталось что-то от Джулии.
Над раскладушкой, на стене, напротив места, где предположительно когда-то стояла огромная кровать Ника Эшли, на штукатурке угадывалась какая-то фигура, что-то вроде барельефа, сливающегося с самой стеной. У его вершины, густо замазанной серым, находился знакомый геральдический щит с девизом и поднявшейся на задние лапы кошкой. Казалось, герб скопирован с одного из резных украшений дома: на нем проступала зернистая фактура камня и даже виднелась пара вкраплений. Можно было различить и следы росписи, но время сильно сказалось на ней, она стерлась и облупилась, а местами совсем исчезла.
Кэти перегнулась через раскладушку, чтобы рассмотреть роспись.
– Да, – сказала она, – как вы уже знаете, тут опять карта. Наверное, чтобы выбраться из лабиринта, если забыли, как сюда попали. – Она лизнула палец и потерла серую штукатурку. – Вы заметили? Кажется, кто-то пометил путь. Да, вот здесь пометка на том месте, где мы повернули назад к дому, прежде чем попасть сюда.
Я встала на колени на скамейке и взглянула на смутные очертания.
– Похоже, вы правы. Я бы сама и не заметила.
Она потерла сильнее.
– План не такой, как в доме, а я внимательно рассматривала. – Кэти рассмеялась. – Наверное, Ник Эшли нарисовал это, чтобы его подружки могли улизнуть домой к своим мужьям и не будить его, а он мог спокойно выспаться после разгула. О, здесь штукатурка немного облупилась, я лучше оставлю ее в покое. – Выпрямившись, она вытерла руки о заляпанные джинсы. – Это место очень подходит для занятий живописью, правда? Надеюсь только, что зеркало закреплено надежно. С виду оно определенно вызывает сомнения. Знаете, после хорошей уборки, если здесь постелить ковер и поставить мебель, получится прекрасное тихое местечко, вам не кажется? Здесь можно сделать коттедж для гостей, если поставить кровать и еще кое-что.
– Да, а если кто-то не понравится, можно привести его в этот коттедж и забыть рассказать, как выбраться.
Кэти рассмеялась:
– А что, неплохая идея. А впрочем, зачем вам еще коттедж для гостей, когда столько места в поместье? Нет, этот павильон очарователен такой, как есть.
Мне вдруг подумалось, что она осматривает павильон не из праздного любопытства. Эти размышления вызвали вопрос, который, однако, прозвучал как бы невзначай:
– Вы с Эмори давно знакомы?
– Недавно. Мы познакомились в прошлом месяце, но кажется, что давно знаем друг друга. Я хочу сказать, он очень открыт, с ним легко, правда?
– Могу себе представить. А Джеймс?
– Я познакомилась с ним немного позже, но виделась всего пару раз. Впрочем, они очень похожи, да?
– Как Тру-лю-лю и Тру-ля-ля из «Алисы», – согласилась я. – Вы бы могли их перепутать? Она рассмеялась:
– Надеюсь, что нет. А вы?
– Не думаю. В детстве я никогда их не путала, но прошло столько времени с тех пор, и мы нечасто встречались. Признаюсь, когда я увидела его сегодня в поместье, не была уверена, кто это, пока он сам не сказал.
Разговаривая так, мы вышли наружу, я закрыла окна и захлопнула ставни. Мы спустились по лестнице. Занавес из жимолости остался позади, и павильон снова замкнулся в своей пыльной тишине.
– Наверное, – простодушно призналась Кэти, – я все-таки перепутаю их, если они захотят меня одурачить, но они не такие, чтобы позволять себе подобные шутки. Кроме того, Эмори... – Она запнулась. – Что это за аромат? Не вижу никаких цветов, кроме маргариток и этих желтых растений.
– Это луговые лилии. Они одичали здесь, в тени изгороди. Цветы спрятались за жесткими зелеными листьями, видите? Давайте нарвем немного для вашей матери.
Я остановилась и отогнула листья, чтобы добраться до восковых колокольчиков. Кэти опустилась на колени рядом со мной.
– Вы что-то говорили. Эмори... – напомнила я.
– О, ничего.
– Эмори какой-то особенный, да?
– Особенный? Да, конечно! Бриони, я просто без ума от него!
Она рассмеялась, ее глаза сияли. Она говорила искренне, это было очевидно, но слова вырвались слишком легко, будто она произносила их не в первый раз – и не в последний. Парадоксально, эта чрезмерность в выражении чувств утешала, придавала ее признанию привкус сплетни и легкой эйфории от разговора на равных.
– А вам не кажется, что он просто чудо? Я для него готова на все!
Кэти остановилась, словно чтобы поймать эхо своих слов, которые ее очень взволновали. Она закусила губу и покраснела, быстро отвернулась от меня, и ее руки начали деловито перебирать зеленые листья, прятавшие цветы. Длинные волосы упали ей на лицо, скрыв его от меня.
– Бриони, а насчет Эмори – вы не сердитесь?
– Сержусь? – Она застала меня врасплох. Я присела на корточки, глядя на ее опущенную голову, а потом ответила так же, как и она, прямо и бесхитростно: – Нет, не сержусь. Конечно нет. С чего бы?
Она выпрямилась и повернулась ко мне. Краска с лица ушла, и Кэти бросила на меня ясный, улыбающийся взгляд, в котором, правда, еще была тень тревоги. Она начала было говорить, но тут же остановилась, подумав о чем-то еще, а потом отмела и это. Кэти стояла на коленях среди полевых цветов, складки свитера делали ее меньше ростом, растрепанные волосы падали на плечи, и она казалась гораздо моложе своих восемнадцати. Я легко проговорила:
– Неудивительно, что вы влюбились в него: в вашем возрасте я тоже была от него без ума. Впрочем, не только от него. – Я улыбнулась ей. – А вот скажите: вы говорите, Эмори «особенный», а чем? Он отличается от Джеймса?
– Ну, во-первых, в Джеймсе я не вижу всего этого, а во-вторых...
– Да?
Невероятно длинные ресницы отбросили тень на ее щеки. Кэти снова нагнулась к цветам.
– У него уже есть девушка.
– Откуда вы знаете?
Я не хотела, чтобы вопрос прозвучал так резко, но она вроде ничего не заметила и просто ответила:
– Он сам сказал.
– А! – Я наклонилась сорвать еще цветок для своего букета. – Вы ее видели? Он говорил, кто она?
– Нет. Просто... – Она выпрямилась. – Мама будет без ума от цветов. Мы возвращаемся? – Конечно. Давайте пойдем назад вдоль водослива.
Мы вышли из лабиринта на солнцепек и перешли маленький мостик. Вдоль воды росли примулы, покачиваясь на ветерке от бегущей воды.
– Почему вы называете его водосливом? – спросила Кэти, когда мы шли по замшелой дорожке вдоль берега.
– Потому что это и есть водослив. Он регулирует уровень воды во рву. Есть два шлюза – верхний, по ту сторону дома, пускает воду из реки в ров, и этот, он спускает воду в пруд. Первоначально водослив был просто канавой для отвода воды во время наводнений, но несколько лет назад бурей сломало верхний шлюз, а нижний не смог справиться с наводнением, и часть дома затопило. Потом построили новый, верхний, шлюз и на всякий случай углубили канал.
– Черт, никогда не думала, как опасно жить в доме, окруженном рвом.
– Это не опасно. Если шлюз держать в порядке, такого никогда не случится. На самом деле, – рассмеялась я, – он даже приносит пользу. Его главное назначение – снижать взносы на страховку от пожара.
– Да, вот и еще один прозаический ответ, – сказала Кэти. – А я-то думала, что замок со рвом – такая романтическая вещь... О!
– Что такое? – спросила я.
Она остановилась, указывая куда-то вперед. Я подошла поближе взглянуть.
Между рвом и озером, выступая из угла заросшего травой берега, стояло одно из лучших сооружений в наших садах – каскад с кошкой, ловящей рыбу. Наверху располагались тяжелые ворота шлюза, которые обычно были закрыты, а с обеих сторон от них по ступенчатым отводам, водопад за водопадом, вода стекала в пруд. Водяные ступеньки этого, с виду естественного скалистого каскада, густо заросшие папоротником и стелящейся травой, спускались к углу пруда, из которого через большие валуны, зеленые от многолетнего мха, вода попадала в глубоко прорезанный канал водослива. На одном из этих валунов, где вода соскальзывала к камышам водослива, грациозно выгнувшись, стояла каменная кошка, ее вытянутая лапа касалась воды, словно стараясь зацепить рыбу.
То есть кошка стояла там раньше. Теперь там не было ничего, только ворота с каскадом, а на камне, где раньше была статуя, теперь торчали безобразные ржавые перекрученные скобы, согнувшиеся при ее падении. Сама кошка лежала в углублении под водой, и под ее сломанной лапой туда-сюда спокойно сновали рыбы.
ЭШЛИ, 1835 ГОД
Звук из-за двери вывел его из неглубокого сна. Там, на веранде, кто-то был.
Насторожившись, он быстро привстал на локте. Возможно, это Флетчер. Что-то неладно? Дядя пришел раньше, чем ожидалось? Этот маленький мирок покоя и любви разбился раньше времени, слишком короткая ночь закончилась.
Но все было тихо. Он снова расслабился, увидев ее блестящие в темноте глаза. Она смотрела на него:
– Что случилось, любимый мой?
– Ничего. Что-то меня разбудило. Смотри, луна почти зашла. Еще немного и рассвет. Нет, не уходи еще. Мне нужно кое-что сказать тебе, но это подождет. Подождет еще немного.
