Текст книги "Полые холмы. Жизнь Мерлина"
Автор книги: Мэри Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
4
По пути в пещеру Ральф не очнулся, только когда я уже промыл и перевязал его раны и уложил его в постель, он наконец открыл глаза. Посмотрел на меня, не узнавая.
– Ты что, не знаешь, кто я? – сказал я ему. – Я же Мерлин Амброзий. Видишь, ты благополучно доставил послание. – Я поднял нераспечатанный конверт. Но он скользнул бессмысленными, затуманенными глазами куда-то мимо и отвернул голову, поморщившись от боли в затылке. – Ну ладно, спи, – сказал я. – Ты в надежных руках.
Я посидел у его ложа, пока он снова не погрузился в сон, а потом с конвертом в руках вышел и уселся на своем привычном месте у входа, где так приятно грело солнце. Печать, как я и думал, оказалась королевина. Адресовано послание было мне. Я сломал печать и прочел, что там было написано.
Письмо было не от самой королевы, а от Марсии, бабки Ральфа и ближайшей королевиной наперсницы. Оно было кратким, но содержало все, что я хотел бы узнать. Королева и в самом деле была в тяжести, ребенок должен родиться в декабре. Королева, по словам Марсии, радостно носит королевское дитя, но меня если и поминает, то с горечью, возлагая на меня вину за смерть ее мужа Горлойса. «Она молчалива, но сдается мне, втайне сокрушается духом, и, как ни велика ее любовь к королю, все же душа ее омрачена угрызениями. Дай-то бог, чтобы это не повлияло на ее чувства к младенцу. Что же до короля, то он не скрывает гнева, хотя с госпожой неизменно добр и ласков и никому не дает повода усомниться в том, что он – отец ребенка. Но, увы, на душе у меня нет спокойствия об этом младенце – я страшилась бы беды от рук короля, если б не то, что он так бережет и, конечно, не захочет огорчить свою королеву. По этой же причине, принц Мерлин, я сим письмом рекомендую тебе в слуги внука моего Ральфа. Для него тоже страшусь я беды от рук короля, и мнение мое такое, что лучше ему служить на стороне, у природного принца, нежели оставаться при короле, почитающем его службу изменою. В Корнуолле для него небезопасно. Вот почему прошу тебя, господин мой, пусть Ральф служит тебе, а после тебя – младенцу. Ибо, сдается мне, я поняла, что означали слова, сказанные тобою моей госпоже: „Я видел яркое пламя и в нем – сияющую корону и меч, на алтаре стоящий, подобно кресту“».
Ральф проспал до сумерек. Я развел огонь и, приготовив мясной отвар, понес ему в глубь пещеры. Он уже лежал с открытыми глазами и смотрел на меня. Во взгляде его я прочел не только узнавание, но и непонятную тревогу.
– Как ты теперь себя чувствуешь?
– Недурно, господин. Я… это твоя пещера? Как я здесь очутился? Как ты нашел меня?
– Я был на вершине холма и оттуда видел, как на тебя напали. Потом твоих врагов спугнули, и они умчались, а тебя оставили. Тогда я спустился и на лошади привез тебя сюда. Стало быть, теперь ты знаешь, кто я?
– Ты отпустил бороду, но я все-таки признал тебя, господин. Разве я уже говорил с тобой? Ничего не помню. Не иначе как удар пришелся мне по голове.
– Да, так оно и было. А как сейчас твоя голова?
– Трещит. Но терпимо. Вот бок, – он поморщился, – бок болит сильнее всего.
– Это тебя конь ударил копытом. Но серьезного увечья нет, через несколько дней придешь в себя. А кто были те люди, тебе известно?
– Нет. – Он нахмурился, напрягая мысли, но видно было, что это усилие причиняет ему боль, и я сказал:
– Ладно, мы еще успеем поговорить об этом. Теперь поешь.
– Господин, со мною было послание…
– Я получил его в целости. Об этом потом.
Когда я возвратился, он уже съел похлебку с хлебом и стал больше похож на самого себя. От другой пищи он отказался, но я уговорил его выпить немного вина, и прямо на глазах в лицо ему вернулись краски. Я придвинул к его ложу табурет и сел.
– Ну как, лучше?
– Да. – Он не поднял на меня глаз. Руки его нервно теребили край одеяла. Он сглотнул и произнес:
– Я… Я не успел поблагодарить тебя, господин мой.
– За что же? Что я подобрал тебя и привез сюда? Но у меня не было иного способа получить доставленные тобою вести.
Он вскинул на меня глаза, и я с удивлением убедился, что он не услышал в моих словах шутки, а принял их за чистую монету. И я понял, что означают его взгляды: он меня боится Мне вспомнилась ночь в Тинтагеле и храбрый отрок, который сослужил такую службу королю и так самоотверженно помог мне. Но я не стал напоминать ему об этом. Я сказал:
– Ты привез мне известие, которого я ждал. Я прочел письмо твоей бабки. Ты знаешь, что там написано про королеву?
– Да.
– А про тебя самого?
– Да.
Он отвечал односложно и смотрел в сторону с хмурым видом человека, которого нечестно подловили и допрашивают, а он твердо решил, что ничего не скажет. Похоже, что в противовес планам своей бабки он вовсе не жаждет оказаться у меня в услужении. Значит, Марсия не открыла внуку, для чего он предназначается в будущем.
– Ну хорошо, пока оставим это. Но, похоже, нынче утром какие-то неизвестные искали твоей погибели. Бели они не простые разбойники с большой дороги, то неплохо бы знать, кто они и кто им платит. У тебя по этому поводу нет никаких предположений?
– Нет, – все так же не разжимая губ, ответил он.
– Мне это небезынтересно, – мягко пояснил я, – потому что, вполне возможно, они захотят убить и меня.
– Почему? – спросил он недоуменно и даже оживился.
– Если на тебя напали из мести за то, что ты участвовал в той тинтагельской истории, тогда следующим у них на очереди буду я. А если им нужно было письмо, которое ты мне вез, то интересно – зачем? Если же, что самое правдоподобное, это обыкновенные грабители, то они где-то здесь таятся, и надо сообщить о них солдатам в лагерь у стен города.
– А-а. Понимаю, – протянул он растерянно и немного даже виновато. – Но я сказал правду, сударь: мне неизвестно, кто они такие. Я… я и сам тут лежу и все голову ломаю. Нет никакой зацепки в памяти. Значков на них вроде бы не было… – Он страдальчески свел вместе брови. – Я ведь заметил бы, будь у них значки, правда?
– А облачение какое?
– Я… я не успел разглядеть толком. Кажется, в кожаных камзолах и кольчужных подшлемниках. Без щитов, но с мечами и кинжалами.
– И кони под ними добрые, это я видел. А ты не слышал ли их речи?
– Помнится, нет. Да они и не переговаривались, так, возгласы только. Язык – британский, но из какой местности, не знаю. Я плохо разбираюсь в говорах.
– И не помнишь, ничего в них такого не было, что выдавало бы людей короля?
Я тронул близко от больного места. Он залился краской, но ответил сдержанно, ровно:
– Нет, не было. А разве это мыслимо?
– Казалось бы, нет. Но короли – странные существа, и особенно странные, когда у них совесть нечиста. Или, может быть, это были корнуэльцы?
Краска схлынула у него с лица, оно сделалось чуть ли не бледнее, мертвеннее прежнего. Глаза выразили горькую муку. Я попал в самую больную точку: вот опасение, которое его терзало.
– Ты думаешь; люди герцога?...
– В Димилиоке перед отъездом я слышал, что король намерен признать герцогом Корнуэльским молодого Кадора. А уж этот-то человек, Ральф, конечно, не питает к тебе теплых чувств. Для него не имеет значения, что ты ведь, если подумать, был слугой герцогини и выполнял ее повеления. Он полон ненависти и, наверно, жаждет мести. И его можно понять.
Такое беспристрастное рассуждение его изумило, но и заметно успокоило. И, поразмыслив, он в тон мне ответил:
– Да, пожалуй, это могли быть люди Кадора. Хотя по виду и не скажешь. А может быть, я еще вспомню что-нибудь. – Он помолчал. – Но ведь Кадор мог убить меня в Корнуолле, если бы захотел. Для чего было ехать в эдакую даль сюда? Кадор ненавидит тебя, наверно, не меньше, чем меня.
– Гораздо больше, – возразил я. – Но меня ему не надо выслеживать. Он знает, где меня найти: весь мир это знает. Да он бы и не откладывал так долго.
Ральф озадаченно захлопал глазами. Потом, как видно, нашел для себя объяснение моему бесстрашию:
– Сюда, должно быть, за тобой никто не отважится последовать, побоятся твоего колдовства?
– Что ж, неплоха, если так, – не стал я с ним спорить. Зачем ему знать, как ненадежна моя крепость? – Ну а теперь довольно. Отдыхай. И утром увидишь, что стал чувствовать себя гораздо лучше. Заснуть сможешь? Или больно тебе?
– Да нет, – ответил он, кривя душой. Боль – это слабость, в которой он не хотел признаваться.
Я наклонился над ним и нащупал в запястье отзвуки ударов его сердца. Они были сильные и ровные. Я отпустил его руку и кивнул:
– Ничего, будешь жив. Кликни меня ночью, если понадоблюсь. Покойной ночи.
* * *
Но наутро Ральф так и не вспомнил ничего нового про тех, кто на него напал, и что это были за люди, оставалось неясным. Обсудить с ним письмо Марсии я тоже не спешил. Но вот однажды вечером, убедившись, что он достаточно окреп, я подозвал его. Весь день лило, и вечер наступил такой промозглый, что я развел огонь и уселся к теплу ужинать.
– Ральф, принеси сюда свою чашку, поедим вместе у огня. Я хочу поговорить с тобой.
Он послушно приблизился. Он как-то умудрился привести в порядок одежду, синяки и ссадины подзажили, и теперь это опять был прежний отрок Ральф, только прихрамывающий: рана на бедре еще не закрылась – и молчаливый, и выражение лица немного настороженное. Он приковылял к огню и уселся, где я показал.
– Ты говоришь, тебе известно, о чем еще писала мне твоя бабка, кроме здоровья королевы?
– Да, известно.
– Значит, ты знаешь, что она прислала тебя ко мне в услужение, опасаясь для тебя королевской – немилости? А сам король давал тебе повод страшиться его?
Он слегка покачал головой. Но в глаза мне не посмотрел.
– Страшиться его? Да нет. Но когда пришла тревожная весть, что саксы высадились на южном побережье и я попросился в поход с его отрядом, он меня не взял. – Обида и негодование звучали в его голосе. – Хотя взял всех до единого корнуэльских воинов, которые сражались против него под Димилиоком. А вот меня, который ему помогал, – нет.
Он отвернулся. Я видел опущенную голову, пылающую щеку. Вот, оказывается, в чем дело. Вот почему он обижен и сердит и так настороженно держится. И неудивительно, ведь он знал только одно: сослужив службу мне и королю, он за это лишился места при королеве и, хуже того, навлек на себя гнев герцога Корнуэльского, был опорочен как его подданный, изгнан из родных мест и определен в услужение там, где это ниже его достоинства.
Я сказал:
– Твоя бабка пишет мне только, что, по ее мнению, тебе будет лучше поискать себе дело за пределами Корнуолла. Оставим это пока: все равно ты не можешь заняться поисками, пока у тебя не зажила нога. Но скажи мне, король говорил с тобой хоть раз о той ночи, когда был убит Горлойс?
Долгое молчание – я уж думал, он не ответит. Наконец он произнес:
– Да, один раз. Сказал, что я верно послужил ему, и поблагодарил. Спросил, не хочу ли награды. Я ответил, что нет, я довольно вознагражден тем, что сослужил ему службу. А ему не понравилось. Он, должно быть, хотел дать мне денег, расплатиться и забыть. Он сказал, что больше я не могу служить ни ему, ни королеве. Что ради него я предал моего господина – герцога, а кто предал одного господина, может предать и другого.
– Ну? – спросил я. – Это все?
– Все? – Он так весь и вскинулся, пораженный, негодующий. – Это все?! Когда тебя так оскорбляют? К тому же это ложь, и ты знаешь, что ложь! Я служил госпоже, а не герцогу Горлойсу! И вовсе я герцога не предал!
– Да, конечно. Это оскорбление. Но нельзя ждать справедливости от короля, когда он сам чувствует сёбя Иудой. Ему нужны чужие плечи, чтобы переложить на них свое предательство, вот и пошли в ход твои и мои. Но едва ли тебе от него что-нибудь угрожало. Даже горячо любящая бабка не может назвать это угрозой.
– А кто говорит об угрозах? – вспылил Ральф. – Я уехал не потому, что боялся каких-то угроз! Надо было доставить тебе послание, а это, ты сам видел, было дело далеко не безопасное!
Такая несдержанность, неуместная для слуги, втайне позабавила меня. Но вслух я миролюбиво сказал:
– Не ерошь передо мной перышки, петушок. Никто не ставит под сомнение твою храбрость. Даже король, уверяю тебя. Расскажи-ка мне лучше про саксов. Где они высадились? Что там было? Я уже больше месяца не имею вестей с юга.
И Ральф, помолчав, ответил мне со всей надлежащей почтительностью:
– Это было в мае. Они высадились южнее Виндокладии. Там такой глубокий залив, не помню, как по-настоящему называется. Его все зовут Гончарный. Эти места за пределами их союзных владений, в Думнонии, то есть они нарушили союзное соглашение, которое сами же заключили. Ну, да это ты без меня знаешь.
Я кивнул. Я пишу о давно прошедших временах Утерова правления, а ведь теперь мало кто даже и помнит, что такое – союзные саксы. Первые союзные саксы были Хенгист и Хорза с войском, которых за плату нанял король Вортигерн, чтобы они помогли ему отстоять не по закону присвоенный престол. Когда война закончилась и законные принцы, Амброзий и Утер, бежали в Бретань, узурпатор Вортигерн хотел было отослать обратно своих саксонских наемников, но они отказались уехать и потребовали себе землю, на которой они могли бы поселиться, а Вортигерну обещали за это союзническую поддержку. Вортигерн, отчасти из робости, не смея им отказать, а отчасти в предвидении, что они ему понадобятся, пожаловал им земли на южном побережье, от Рутупий до Виндокладии. Эта область называлась Саксонский берег еще в римские времена, потому что все корабли саксов обычно приставали здесь; но в годы, когда правил Утер, это название приобрело более грозный и более точный смысл: в хорошую погоду с лондонских стен можно было разглядеть дымы саксонских селений.
Надежно закрепившись на Саксонском берегу и в таких же местах на северо-восточном побережье, они начали оттуда новые набеги. Королем тогда был мой отец. Он убил Хенгиста и его брата и отогнал захватчиков обратно, одних – на дикие земли за валом Адриана, других – в прежние пределы, и снова – на этот раз силой оружия – принудил их к соглашению. Но с саксами сговариваться – все равно что на воде писать: Амброзий, не доверяя их доброй воле, возвел вал, чтобы защитить богатые земли, по условной границе с Саксонским берегом. Вплоть до его смерти соглашение – или вал – удерживали их, и в начале царствования Утера они тоже не участвовали явно в набегах Хенгистова сына Окты и сородича его Эозы, но соседи они были беспокойные: здесь приставали все новые и новые германские корабли, и постепенно пришельцы густо населили Саксонский берег и все прибывали и прибывали, так что уже и вал Амброзия перестал быть надежной защитой. И по всему восточному побережью высаживались непрошеные гости из-за Немецкого моря, одни жгли, грабили и уплывали обратно, другие жгли, грабили и оставались тут жить, откупая или вымогая себе новые земли у местных властителей.
Вот такой набег и описывал мне теперь Ральф.
– Ну, союзные саксы, понятно, нарушили соглашение. В Гончарном заливе, много западнее их законных пределов, высадилось новое войско – целых три десятка кораблей, – и они приняли их с распростертыми объятиями и вывели им на подмогу свои рати. Вместе закрепились в устье реки и стали подниматься вверх по течению к Виндокладии. Стоит им добраться до горы Бадон, и я думаю... что это?
Он оборвал рассказ на полуслове, глядя мне в лицо с недоумением и легкой примесью страха.
– Да ничего, – ответил я. – Просто мне почудился какой-то шум снаружи, но это только ветер.
– Ты сейчас вдруг стал таким же, как в ту ночь в Тинтагеле, – медленно проговорил он, – когда объяснял, что воздух полон чар. Глаза сделались такие странные, черные и с поволокой, словно ты видишь что-то вон там, за очагом. – Он замялся и спросил; – Вещий знак, да?
– Нет. Ничего я не видел. Слышал только словно бы лошадиный цокот. Это дикие гуси над нами пролетали. Был бы вещий знак, он бы еще раз повторился. Рассказывай дальше. Ты говорил о горе Бадон.
– Дело в том, что неведомо для саксов король Утер как раз оказался в Корнуолле со всем своим войском, с каким воевал против герцога Горлойса. Он поднял легионы, призвал на помощь корнуэльцев и двинулся отгонять саксов обратно. – Ральф помолчал, сердито поджав губы, потом договорил, понурясь – Кадор выступил с ним заодно.
– Вот оно что, – задумчиво сказал я. – А ты не знаешь, на чем они поладили?
– Я только слышал, будто Кадор говорил, раз он один не в силах оборонить свою Думнонию, то пусть хоть сам черт ему предложит союз, он согласен, лишь бы прогнать саксов.
– Разумный юноша.
Но Ральф в пылу своих обид ничего не слушал.
– Он даже не заключил мира с Утером…
– Ну еще бы.
– … а прямо выступил с ним вместе! А меня не взяли. Я ходил и к королю, и к госпоже, просил, умолял – не берет!
– Ну что ж, – повторил я рассудительно, – его можно понять.
Тут Ральф словно опомнился, посмотрел на меня, готовый вспыхнуть новой обидой.
– То есть как это? Если ты тоже считаешь меня предателем…
– Вы с Кадором однолетки, верно? Докажи же, что ты не глупее его. Подумай хорошенько. Раз Кадору предстоит сражаться рядом с королем, значит, король не может взять в это дело и тебя. Ведь если для Утера ты просто живой укор совести, то в глазах Кадора ты – один из виновников гибели его отца. Подумай сам, разве он потерпел бы тебя при короле, как ни велика его нужда в королевских легионах?
Ну, видишь теперь, почему тебя не взяли в поход и тайно отправили на север, ко мне?
Он молчал. Я сказал ему ласково:
– Что сделано, то сделано, Ральф. Только дитя ждет от жизни справедливости; мужчина же принимает не ропща все, чем оборачиваются его поступки. Это теперь от нас обоих и требуется, поверь мне. Забудь о том, что было, и принимай, что пошлют боги. Пусть тебе и пришлось оставить двор и даже покинуть Корнуолл, жизнь твоя от этого еще не кончена.
Он молчал. Безмолвие затянулось. Наконец он встал, подобрал свою и мою пустые чашки.
– Понимаю, – проговорил он. – И раз мне пока делать больше нечего, я готов остаться здесь и услуживать тебе. Но не потому, что я боялся короля, и не потому, что моя бабка хочет убрать меня подальше с глаз герцога Кадора. А потому, что я сам так решил. И к тому же, – он сглотнул, – я в долгу перед тобой.
В тоне его не слышалось ни благодарности, ни умиротворения. Он стоял как солдат, закинув голову и прижимая к груди обе чашки.
– Ну что ж, начни выплачивать свой долг с того, что вымой эти чашки, – миролюбиво сказал я и взялся за книгу.
Он еще помедлил минуту, но я не поднимал головы. И, не сказав больше ни слова, он вышел из пещеры набрать воды в источнике.
5
На молодых все заживает быстро, и через несколько дней Ральф уже хозяйничал вовсю, отказавшись от дальнейшего лечения. Только рана на бедре еще недели две причиняла ему страдания и заставляла прихрамывать.
«Сам решив» остаться у меня, Ральф в действительности не имел другого выбора: хромота и отсутствие лошади лишали его возможности покинуть пещеру. Но служил он мне хорошо, смирив обиду, которую, наверно, еще сохранил против меня, и недовольство новым своим положением. Он по-прежнему был неразговорчив, но меня это нисколько не смущало. Я спокойно занимался своими делами, и Ральф постепенно приспособился ко мне, так что мы с ним зажили душа в душу. Может быть, он и презирал про себя мое пещерное жилище и наш простой обиход, но видом своим и поведением неизменно подчеркивав, что он – паж и состоит в услужении у принца.
Я постепенно освобождался от тягостных ежедневных обязанностей, с которыми почти успел уже свыкнуться, и теперь на досуге опять мог читать, собирать травы и даже заняться музыкой. Странно было поначалу лежать ночью без сна и слышать с другого конца пещеры ровное дыхание спящего отрока; но потом я заметил, что лучше сплю, кошмары стали проходить, ко мне возвращалось здоровье и душевный покой; и, хотя сила моя все еще не давала себя знать, я теперь верил, что она ко мне вернется.
Что же до Ральфа, то он хоть и досадовал на свое изгнание – ведь он не предвидел ему конца, – однако со мной был неизменно любезен, а потом постепенно и смирился со ссылкой и то ли изжил, то ли научился прятать за внешним довольством прежнюю досаду.
Проходили недели, нивы в долинах золотились, ожидая жатвы, когда наконец прибыла новая весть из Тинтагела. Однажды августовским вечером, в сумерках, шпоря коня, прискакал вестник. Ральфа со мной в это время не было: я отослал его к пастуху Аббе, который все лето жил в хижине за холмом, – его простачок сын по имени Бан повредил себе ногу, я лечил его, и рана хорошо заживала, но еще нужны были мази и промывания.
Я вышел навстречу всаднику. Он уже спешился под скалой и вскарабкался на уступ перед входом в пещеру. Был он молод, щеголеват и румян и коня не взмылил. Я понял, что весть, с которой он послан, – не срочная и что ехал он не спеша. Увидев меня, он единым взглядом охватил и старый, изодранный плащ, и изношенный балахон, но сдёрнул с головы берёт и опустился на одно колено. Кому предназначался этот поклон: магу или королевскому сыну? – подумал я.
– Господин мой Мерлин.
– Добро тебе пожаловать. Из Тинтагела?
– Да, сударь. От королевы. – Вскинул на меня глаза. – Я прибыл тайно. Без ведома короля.
– Я так и понял. Не то бы у тебя был королевский значок. Встань же. Трава сырая. Ты ужинал?
Он посмотрел недоуменно. Не так встречают гонцов особы королевской крови.
– Да нет, сударь, но я заказал себе ужин в деревенской харчевне.
– В таком случае не буду тебя задерживать. Там тебя, бесспорно, накормят лучше, чем здесь. С какой же ты вестью? Или ты привез мне письмо от королевы?
– Нет, господин, не привез, а просто на словах должен передать, что королева желает тебя видеть.
– Немедленно? – встревожился я. – Не случилось ли худа с нею или с младенцем, которого она носит?
– Ничего не случилось Лекари и женщины говорят, что все хорошо. Но только… – он потупил взгляд, – у нее, как видно, что-то на сердце, о чем ей нужно с тобой побеседовать. Она велела сказать: как только сможешь.
– Понимаю. – И я спросил таким же старательно безразличным, как у него, тоном: – А где сейчас король?
– Король намерен покинуть Тинтагел во вторую неделю сентября.
– Ага. Вот я как раз после этого и смогу быть у королевы.
Подобная прямота даже испугала его. Он снова вскинул на меня глаза и тотчас потупился.
– Королева будет рада принять тебя в названное тобою время. Она повелела мне все подготовить. Ты понимаешь, что открыто явиться в замок Тинтагел для тебя невозможно. – И тут же, в порыве откровенности: – Ведь в Корнуолле сейчас все от мала до велика против тебя. Тебе лучше будет изменить обличье.
– Что до этого, – ответил я и погладил бороду, – то, как видишь, я уже и так почти неузнаваем. Не тревожься, приятель, я все понимаю. Я буду осмотрителен. Но тебе придется еще кое-что мне объяснить. Она ни словом не обмолвилась, зачем я ей нужен?
– Ни словом, сударь.
– И ты ничего не слышал? Женщины ни о чем таком не шептались?
Он покачал головой, потом, прочтя недоверие на моем лице, добавил:
– Сударь, нужда королевы срочная. Она ничего не сказала, но, должно быть, речь идет о младенце. О чем же еще?
– В таком случае я приеду. – Он как будто изумился и поспешил опустить глаза. Я резко добавил: – А чего ты ожидал? Я не слуга королеве И королю не слуга. Так что нечего и пугаться.
– Чей же ты слуга?
– Свой и божий. Но ты можешь возвратиться к королеве и передать, что я у нее буду. Какие приготовления ты сделал?
Он с облегчением пустился излагать привычные подробности:
– В пяти милях от Тинтагела у брода через реку Кэмел стоит небольшая харчевня. Ее хозяина зовут Кау. Сам он корнуэлец, но жена его, Маэва, была раньше в услужении у королевы, и он не выдаст. Смело обращайся к ним, они тебя будут ждать. Оттуда с одним из сыновей Маэвы ты сможешь послать королеве весть о своем прибытии – до того, как королева призовет тебя, тебе лучше к замку не приближаться. Теперь как ты будешь добираться? Погода в сентябре, как правило, стоит еще хорошая, море обычно спокойно, так что, если…
– Если ты намерен убеждать меня, что морем добираться мне будет удобнее, то не трудись понапрасну, – прервал его я. – Разве ты не слышал, что волшебники не могут плавать по морю? Не любят, во всяком случае. Да меня бы укачало даже на переправе через Северн. Нет, я поеду по суше.
– Но большая дорога по суше идет мимо лагеря под Каэрлеоном. Тебя узнают. А мост у Глевума охраняют люди короля.
– Хорошо. Я переправлюсь через реку ниже, кратчайшим путем. – Я знал, что он прав. Ехать по большой дороге через Каэрлеон, а потом по Глевумскому мосту значило не только подвергать себя опасности быть узнанным воинами Утера, но притом еще добавляло несколько лишних дней пути. – Я буду держаться в стороне от военной дороги. Есть отличная тропа, которая идет над берегом через Нидум; я поеду по ней, если в моем распоряжении будет лодка для переправы в устье Эли.
– Хорошо, сударь.
И мы условились, что я перееду на лодке от Эли до устья Укзеллы в земле думнониев и оттуда тропами буду пробираться на юго-запад, не выезжая на дороги, где есть опасность встретиться с ратниками короля или герцога Кадора.
– А знаешь ли ты путь? – спросил он меня. – Конечно, ближе к Тинтагелу Ральф сможет быть твоим проводником.
– Ральфа со мной не будет. Но я найду дорогу. Я уже бывал в тех краях. Да и спросить язык не отвалится.
– Я могу устроить конные подставы…
– Лучше не надо. Мы ведь условились, что я буду продвигаться скрытно, чтобы никто меня не узнал. Я приму вид странствующего глазного лекаря, этот способ уже был мною испробован. А лекарь – не такая фигура, чтобы его ждали свежие подставы по всему пути. Ты не бойся, я останусь невредим и буду на месте, когда королева пожелает меня видеть.
Этим он удовлетворился и побыл со мною еще некоторое время, отвечая на мои вопросы и пересказывая последние новости. Краткий карательный поход короля против наглых грабителей побережья окончился успешно, захватчики были отогнаны обратно в пределы союзных западных саксов. На юге наступила передышка. Но с севера приходили вести о трудных схватках с англами, переплывшими море и высадившимися в устье реки Алаунуса, что в стране вотадинов. Мы в Южном Уэльсе зовем этот край Манау Гуотодин. Оттуда столетие назад прибыл к нам великий король Кунедда, приглашенный императором Максимом, дабы изгнать из Северного Уэльса ирландцев и поселиться на их землях союзником имперских орлов. Кунедда и его соратники и стали первыми нашими федератами. Ирландцев они изгнали и навсегда осели в Северном Уэльсе, который на своем наречии назвали Гвинедд. Там и сейчас правил потомок Кунедды король Маэлгон, твердый властитель и искусный воин, каким и должен быть вождь, ведущий народ свой по пути великого Магнуса Максимуса.
Другой потомок Кунедды оставался править над вотадинами – молодой король Лот, воитель столь же искусный и бесстрашный, как и Маэлгон, его замок стоял недалеко от моря к югу от Каэр Эйдина, в самом сердце его королевства Лотиана. Вот он и отбивал теперь набеги англов. Возглавлять защиту северных и восточных берегов поручил ему еще Амброзий, который надеялся, что в союзе с ним властители севера: Гвалог Элметский, Уриен Горский, вассалы Стрэтклайда, король Коэль Регедский – станут надежной стеной. Однако Лот, по слухам, оказался драчлив и заносчив, Стрэтклайд наплодил уже девять сыновей и, пока они дрались между собой, точно молодые самцы-тюлени, каждый – за свой клочок земли, преспокойно продолжал плодить новых. Уриен Горский взял в жены Лотову сестру и стоял бы крепко, да слишком уж зависел от Лота. Самым сильным из них всех, как и во времена моего отца, оставался Коэль Регедский: он легкой рукой правил своими вассалами, но выводил их дружно на битву, как только возникала угроза верховному королевству.
И вот теперь, рассказал мне гонец королевы, король Регедский, а с ним Эктор Галавский и Ван Бенойкский объединились с Лотом и Уриеном и решили вместе избавить север от бедствий. Пока что им сопутствовала удача. Известия эти обнадеживали. Жатва повсюду в тот год была обильной, и можно было не опасаться, что голод опять пригонит грабителей-саксов к нашим берегам, пока зима не перекрыла морские пути. На какое-то время нас ожидал мир – Утер как раз успеет успокоить брожение в Корнуолле после своей ссоры с герцогом Горлойсом и новой женитьбы, подтвердить союзнические договоры, заключенные Амброзием, и укрепить линии обороны.
Наконец посланец королевы простился со мной. Я не стал писать писем, только просил сказать бабке Ральфа, что внук ее благополучен и кланяется, да передать поклон королеве и благодарить за деньги, присланные мне с гонцом на дорогу. И молодой человек весело ускакал вниз по оврагу, торопясь в харчевню, где его ждали вкусный ужин и веселое общество. Мне же теперь предстоял разговор с Ральфом.
Разговор этот оказался еще труднее, чем я ожидал. Услышав о прибытии гонца, Ральф просиял, рванулся было повидаться с ним и очень расстроился, когда узнал, что гонец уже отбыл. От бабкиных приветов и наказов едва ли не отмахнулся с досадой, зато засыпал меня вопросами про боевые действия к югу от Виндокладии и с жадностью выслушал все, что я мог рассказать ему об этом и об остальном, что происходило на свете, – сразу видно было, как тяготит его в глубине души вынужденное бездействие среди холмов Маридунума. А когда я дошел в своем рассказе до королевина призыва, он весь загорелся – таким оживленным я его еще ни разу здесь не видел.
– Когда мы выезжаем?
– Я ведь не сказал, что мы выезжаем. Я поеду один.
– Один? – Можно было подумать, что я его ударил. Под нежную кожу прилила кровь, подбородок отвис, глаза вытаращились. Наконец он выговорил приглушенным голосом: – Не может быть. Ты не уедешь без меня.
– Это не самодурство, поверь мне. Я бы хотел взять тебя с собой, но ты сам должен понять, что это невозможно.
– Но почему? Ты же знаешь: здесь никто ничего не тронет, и потом, раньше-то ты оставлял все без присмотра. А в пути я тебе понадоблюсь. Как можно, чтобы ты путешествовал один?
– Мой милый Ральф, вше уже случалось путешествовать в одиночку.
– Пусть так. Но ты не станешь отрицать, что я был тебе все это время хорошим слугой, отчего же тебе не взять меня? Выходит, сам ты вернешься в Тинтагел, в гущу важных событий, а меня оставишь здесь? Предупреждаю тебя… – Он набрал в грудь воздуху и сверкнул глазами, от всей его нарочитой учтивости не осталось и следа. – Предупреждаю, господин, если ты уедешь без меня, то клянусь, не найдешь меня здесь, когда возвратишься.
Я встретил его взгляд и выждал, покуда он не потупился снова, а тогда мягко сказал: