Текст книги "Птица малая"

Автор книги: Мэри Дория Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

4

Аресибо, Пуэрто-Рико: март, 2019

Когда к нему пришло решение, Джимми Квинн брился, сгорбившись перед зеркалом, висевшим, само собой, слишком низко, чтобы отражать его лицо. Большинство его лучших идей приходило именно так. Иногда они посещали Джимми в душе, когда он сгибался, стараясь впихнуть голову под струи. Джимми гадал: может, искривление шеи каким-то образом увеличивает приток крови к его мозгу? Энн Эдвардc должна знать – нужно спросить у нее, когда он в следующий раз поедет к ним ужинать.

Только что родившаяся замечательная идея выбрала для появления удачное время. Джимми обещал Пегги Сунг, что найдет какой-нибудь способ уравновесить интересы сотрудников и владельцев Аресибо, но ничего не придумал. И это удивило Джимми, потому что обычно ему удавалось угодить себе и в то же время своим родителям, своим учителям, своим приятелям и подружкам. Это не так уж сложно, когда ставишь себя на место других. Джимми нравилось ладить с людьми. Пока, однако, он обнаружил, что единственный способ ладить с японским руководством аресибского радиотелескопа – это вести себя тихо и в точности выполнять приказы.

Среди научного персонала антенны его должность была едва ли не самой скромной. Когда телескоп не использовали для чего-то серьезного, Джимми выполнял стандартные процедуры ППВЦ, пытаясь поймать радиопередачи инопланетян. Насколько низким стал приоритет Программы Поиска Внеземных Цивилизаций, можно было судить по тому, что эту работу поручили Джимми. Впрочем, большую часть времени он выполнял заказы на считывание радиосигналов из целевых координат. Астроном, изучающий спектральные характеристики световых волн, мог заметить что-то интересное и попросить Аресибо проверить тот же участок неба, чтобы затем сравнить два типа наблюдений. И как бы ни был автоматизирован Аресибо, кто-то живой должен был получить запрос, составить график по использованию антенны, проследить, чтобы работа была выполнена, взглянуть на результаты и отправить данные тому, кто их запрашивал. Не то чтобы это секретарские функции, но и Нобелевскую премию за них не получишь.

Итак, главный вопрос: зачем тратиться на первоклассного стервятника вроде Софии Мендес, если любой достаточно компетентный наемник может автоматизировать его работу за меньшие деньги.

После присуждения степени магистра в Корнеллском университете Джимми получил работу в Аресибо, потому что готов был трудиться за небольшую зарплату, потому что у него хватило прозорливости выучить как японский, так и испанский языки и потому что он неплохо разбирался как в звездной, так и в радиоастрономии. Он любил свою работу и хорошо с ней справлялся. В то же время он видел, что многое из того, чем он занимается, легко автоматизировать. Он понимал, что Macao Янагучи вынужден снижать затраты на антенну, поскольку программа лунных разработок, похоже, оказалась в итоге провальной, а самый надежный способ снизить затраты – это исключить людей из процесса.

Янагучи руководил деятельностью Аресибо с тех пор, как ИКА, японский Институт Космоса и Аэронавтики, купил радиотелескоп у правительства США. Аресибо был не так уж необходим для японской космической индустрии, но Джимми знал, что, купив его, японцы испытали громадное удовлетворение. Соединенные Штаты дважды пытались вынудить Японию играть по правилам Запада, предпринимая решительные действия, чтобы закрыть для Японии доступ к сырью и рынкам. И дважды США были ошеломлены взрывной реакцией: завоевание Азии в первом случае, завоевание космоса – во втором.

В этот раз не произошло фатальной ошибки вроде бомбежки береговых служб в Перл-Харборе. Джимми прослушал пару курсов по японской культуре и старался применять эти знания, но даже после того, как он проработал на Аресибо почти год, ему было трудно думать о японцах как о рисковых игроках. Тем не менее профессора настаивали: вся история их нации доказывает, что они именно такие. Раз за разом японцы рисковали всем в своей титанической игре. Ужасные последствия той единственной ошибки в Перл-Харборе сделали их самыми расчетливыми, педантичными и скрупулезными игроками в мире, однако они все же остались игроками. Представители Запада, понявшие это, как заметил один проф, слегка отступив от темы, могут иной раз предложить бросить кости и выиграть.

Когда его наконец озарило, Джимми порезался, затем громко рассмеялся и немного поплясал, пока вытирал кровь. Macao Янагучи не уволит его, во всяком случае не прямо сейчас, а Пегги не выпотрошит и даже, возможно, поверит, что у него есть мозги. В качестве своего стервятника он сможет заполучить Софию Мендес, что должно понравиться Эмилио. И черт возьми, теперь у него, возможно, даже появилась тема для докторской диссертации.

– Ты снова это сделал, Квинн, – похвалил Джимми свое окровавленное отражение и быстро закончил с делами в ванной комнате, спеша попасть на «тарелку».

– Входите, мистер Квинн. – Macao Яногучи помахал Джимми через открытую дверь кабинета. – Пожалуйста, садитесь.

Каждый из них играл в чужую игру: Яногучи изображал обходительного американского босса; Квинн – благовоспитанного японского служащего, стесненно сидящего в присутствии начальника и не скрывающего нервозности. Несколько минут они болтали о предстоящем матче на Кубок мира, но в конце концов Джимми перешел к сути.

– Доктор Яногучи, я размышлял насчет ИИ-программы, – начал Квинн. – Я сознаю, что занимаюсь механическим трудом, и понимаю, что с точки зрения бизнеса имеет смысл автоматизировать мои функции. Поэтому я начал подумывать о возвращении в университет для получения докторской степени, и мне пришло в голову, что вас и ИКА может заинтересовать тема, которую я надеюсь использовать для своей диссертации.

Вскинув брови, Джимми умолк, взглядом спрашивая разрешения продолжать. Яногучи кивнул, явно испытывая облегчение, что Квинн пришел сюда не скандалить. Довольный тем, что играть можно искренностью своей игры, Джимми заговорил поживее:

– В общем, сэр, я хотел бы взяться за небольшой экспериментальный проект: сравнение астрономической ИИ-программы с человеческим субъектом, послужившим для нее основой. Мне бы хотелось, чтобы для построения программы ИКА использовал первоклассного аналитика. Затем я проведу пошаговое сравнение программной обработки данных с моей собственной – в течение, возможно, двух лет. – Яногучи едва заметно напрягся, и Джимми плавно подкорректировал свое предложение: – Конечно, может хватить года или даже шести месяцев, а потом я смог бы выхлопотать грант на проведение работы. Возможно, позднее я смогу вернуться сюда, чтобы работать на грантовые деньги.

– Мистер Квинн, – наконец заговорил Яногучи, – нам могут заявить, что результаты такого сравнения сомнительны, поскольку субъект утаил важную информацию.

– Да, сэр, это верно. Но это может оказаться полезным в отношении любого, кому не нравится быть субъектом ИИ-анализа. Простите, доктор Яногучи, но, как известно, большинство людей надеется, что эти программы потерпят неудачу. Я думаю, использование действительно хорошего ИИ-аналитика уменьшит вероятность того, что субъект утаит сведения. Кроме того, поскольку я собираюсь использовать данные в своей диссертации, у меня будет персональный стимул стараться, чтобы результаты были достоверными.

Яногучи ничего не сказал, но и не нахмурился, поэтому Квинн продолжил:

– Мне кажется, сэр, это в интересах ИКА: иметь некие надежные сравнительные данные, чтобы оценивать каждую ИИ-программу, – разве нет? Увидеть, не пропускает ли программа то, что вылавливают люди? И если это не так, институт может продолжать использование искусственного интеллекта для устранения низкоуровневых работ вроде моей, зная, что ИИ действительно столь же компетентен, как и люди, послужившие для него основой. Это лишь еще один аспект данной системы, который можно должным образом подкрепить, сэр. – Джимми выждал несколько минут, затем задумчиво произнес: – Конечно, это только маленький экспериментальный проект. Если он не сработает, вы потеряете лишь мое шестимесячное жалованье. Если же он к чему-то приведет, это хорошо отразится на Аресибо…

И на Macao Яногучи, который ничего не ответил. Джимми двинулся дальше:

– Если у вас нет возражений, сэр, меня интересует, сможем ли мы заполучить Софию Мендес, чтобы провести анализы. Я слышал, она специалист очень толковый и…

– Очень дорогостоящий, – указал Яногучи.

– Но у меня есть друг, который знаком с ней, и он говорит, что Мендес, возможно, захочет осуществить этот проект ради рекламы. Если программа меня обставит, ее брокер сможет это использовать, чтобы требовать более высокие гонорары. Возможно, мы сумеем договориться с ним кое о чем. Если Мендес выиграет, ИКА может удвоить обычную плату.

– А если проиграет, брокер не получит ничего? – задумчиво предположил Macao Яногучи.

Это стоит рассмотреть, мысленно убеждал Джимми японца. Риск крайне невелик. Попытайся, умолял он. Но Джимми не ждал немедленного ответа и не собирался настаивать. Яногучи никогда не скажет «да», пока не достигнет консенсуса по проекту с каждым в ИКА, а может, даже и вне института. Множество людей заинтересованы в искусственном интеллекте. И в этом главная прелесть: чем больше времени займет у японца решение, тем дольше у Джимми будет работа. Если они скажут «да», он будет болтаться тут месяцы, которые понадобятся стервятнику, чтобы склевать его мозги, а затем еще полгода, чтобы провести сравнение. Если он победит программу, то сможет продолжать работать, а если окажется близок к этому, то ИКА, возможно, хотя бы изменит политику и после ИИ-анализов введет тестовый период, что порадует Пегги, поскольку подарит немного времени людям, которые смогут в честном соперничестве победить свои ИИ-копии. А если программа побьет Джимми, то ему, может быть, в самом деле лучше вернуться в школу…

Macao Яногучи вгляделся в открытое, наивное лицо и вдруг рассмеялся.

– Мистер Квинн, – проворчал он благодушно, – а вы, оказывается, коварны.

Джимми вспыхнул, захваченный на месте преступления.

– Тем не менее это интересное предложение, – сказал Яногучи, поднимаясь и провожая Джимми к двери. – Пожалуйста, изложите его письменно.

5

Кливленд, Огайо: август 2014 – май, 2015

Если бы возвращение из суданского пункта беженцев в Соединенные Штаты не дезориентировало его настолько, Эмилио Сандос значительно лучше справился бы с потрясением от первой встречи с Софией Мендес. Но тогда, из-за шокирующей смены культур и разницы часовых поясов, это шибануло по нему со всей силой, и прошло несколько недель, прежде чем он смог взять под контроль свою реакцию на эту женщину.

Менее чем за двадцать часов Сандос из военной зоны Африканского Рога перебрался в городок университета Джона Кэролла, расположенный в безмятежном месте, по соседству со старыми ухоженными домами, где дети кричали и бегали, беззаботно играя, – смеющиеся и здоровые, не знавшие ни горя, ни отчаяния, ни голода, ни страха. Он сам удивился, насколько поразили его эти дети. Сады тоже его удивили, причем сразу многим: почвой, черной, как кофейная гуща, роскошной сумятицей летнего цветения садов и декоративных растений, расточительным потреблением дождей и плодородием…

Эмилио не отказался бы от нескольких дней отпуска, но все уже было оговорено. На второй день после своего возвращения он должен был встретиться с Софией Мендес в ресторане городка, где подавали турецкий кофе – заправляться которым, как он позже узнал, требовалось ей постоянно. На следующее утро Эмилио пришел в кафе пораньше и сел в глубине зала, откуда мог видеть дверь, молча вслушиваясь в россыпи смеха вокруг, в остроумные, бессодержательные разговоры и заново привыкая к английскому языку. Даже если бы предыдущие три года он не провел в глуши, а до этого более десяти лет не готовил себя к стезе священника, он чувствовал бы себя чужаком среди этих студентов: молодых людей в ярко окрашенных, замысловато плиссированных пиджаках, которые зрительно расширяли плечи и сужали бедра, юных женщин, прелестных, с осиными талиями, в бледных мерцающих тканях, окрашенных в цвета пиона и шербета. Он был очарован их ухоженностью и вниманием к деталям – уложенные волосы, изящная обувь, безупречная косметика. А думал о маленьких могилах в Судане и подавлял раздражение, зная, что это из-за усталости.

Через этот сад притворных восторгов в его суровое настроение целеустремленно вошла София Мендес. Заметив ее и отчего-то зная, что это и есть женщина, которую он ждет, Эмилио вспомнил слова мадридской учительницы танцев, описывавшей, какой ей видится идеальная испанская танцовщица: «Голова вскинута, осанка королевы. Талия высокая, спину держит, несет себя над бедрами, руки suavamente articuladas[8]8
  Здесь: плавно ритмичные (исп.).


[Закрыть]. Груди, – сказала она с курьезной уместностью, насмешившей его, – словно рога быка, но suave[9]9
  Нежные (исп.).


[Закрыть], не rigido[10]10
  Твердые, окаменевшие (исп.).


[Закрыть]». Мендес несла себя так здорово, что, когда Сандос встал, он с удивлением обнаружил, что София едва ли выше пяти футов. Ее черные волосы были в традиционной манере стянуты на затылке, открывая строгое лицо, а оделась она просто: в красную шелковую блузку и черную юбку. Контраст со студентами, окружавшими их, был разителен.

Вскинув брови, Мендес протянула руку, коротко сжав его кисть, затем оглянулась на толпу, сквозь которую только что прошла.

– Хорошенькие, точно букет свежесрезанных цветов, – заметила она холодно и метко.

Тотчас энергия парней и миловидность девушек показались ему преходящими. Теперь Эмилио смог увидеть, кто из них сильно изменится с возрастом, а кто вскоре располнеет и откажется от своих причуд и мечтаний о славе. И он был поражен, сколь точно эта картинка подходила под его настроение, и удручен как собственной суровостью, так и ее.

Это была единственная светская фраза Мендес за многие месяцы. Они встречались по утрам, три раза в неделю, – ради того, что казалось Сандосу безжалостным допросом. Выяснилось, что он способен выдержать за раз лишь девяносто минут; после этого Эмилио бывал настолько опустошен, что едва мог сосредоточиться на простейшем латинском курсе и аспирантских семинарах по лингвистике, которые ему поручили проводить, пока он находился в университете. Мендес никогда не желала ему доброго утра и не затевала дружеской болтовни. Она просто проскальзывала в кабинку, открывала ноутбук и начинала расспрашивать Сандоса о его действиях при изучении языка, о приемах, которые он использовал, привычках, которые у него сформировались, методах, которые он разработал почти инстинктивно, а заодно и о более строгих академических технологиях, используемых им для анализа и освоения языка – на ходу, в полевых условиях. Когда Эмилио пытался оживить занятия шутками, посторонними темами, смешными историями, Мендес без всякой веселости смотрела на него, пока он не сдавался и не отвечал на вопрос.

Обычная учтивость вызывала у нее откровенную враждебность. Однажды, в самом начале, Эмилио поднялся, когда она села, и на ее первый вопрос ответил тщательно выверенным ироничным поклоном, достойным римского цезаря:

– Доброе утро, сеньорита Мендес. Как себя чувствуете сегодня? Вам нравится погода? Не желаете ли какой-нибудь выпечки к кофе?

Мендес вскинула на него непроницаемые, прищуренные глаза, а он стоял, ожидая от нее легкой раскованности, простого вежливого приветствия.

– Этот тон изысканного испанского идальго неуместен, – сказала она негромко. Выдержав секундную паузу, уронила взгляд на ноутбук. – Давайте продолжим, ладно?

Потребовалось не так много подобных эпизодов, чтобы изгнать из его сознания юнговское представление о Мендес как об идеальной испанской женщине. К концу месяца Эмилио смог воспринимать ее как обычный персонаж и пытался понять, что она из себя представляет. Наверняка первым языком Мендес был не английский. Ее грамматика слишком правильна, согласные звуки чуть глуховаты, а шипящие – слегка затянуты. Несмотря на имя и внешность, акцент у Софии был не испанский. И не греческий. Ни французский, ни итальянский, ни любой другой, какой Эмилио смог бы распознать. Ее целеустремленность он объяснял тем, что у Мендес сдельная оплата: чем быстрее работает, тем больше получает. Это предположение вроде бы подтвердилось, когда однажды она отчитала его за опоздание.

– Доктор Сандос, – сказала Мендес. Она никогда не называла его «отцом». – Ваше руководство платит за этот анализ большие деньги. Вы находите забавным тратить их средства и мое время?

Единственный случай, когда она сказала что-то о себе, произошел ближе к концу занятия, которое смутило Эмилио настолько, что даже снилось ему однажды, после чего он проснулся, ежась от воспоминаний.

– Иногда, – сообщил он Софии, наклонившись вперед через стол и не сознавая, как это может прозвучать, – я начинаю с песен. Они служат для меня чем-то вроде скелета грамматики, на которую нужно нарастить плоть. Песни желания – для будущего времени; песни сожаления – для прошедшего времени; песни любви – для настоящего.

Услышав собственные слова, Эмилио покраснел, чем усугубил ситуацию, но Мендес не оскорбилась; на самом деле она словно бы не заметила ничего, что можно неверно истолковать. Вместо этого София, похоже, поразилась совпадению и посмотрела в окно, чуть приоткрыв рот.

– Как интересно, – сказала она, будто все, что Сандос говорил до сих пор, не являлось таковым, и задумчиво продолжила: – Я делаю то же самое. Вы замечали, что в колыбельных почти всегда преобладают глаголы повелительного наклонения? А затем этот момент прошел, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.

Хотя занятия с Мендес выматывали и даже несколько угнетали, он нашел им противовес в одной необычной студентке, изучавшей латынь. В свои почти шестьдесят Энн Эдвардc была изящной, подвижной и интеллектуально бесстрашной, с густыми белыми волосами, стянутыми в опрятную французскую косу, и очаровательным смехом, часто звеневшим в классе.

Через две недели после начала курса Энн подождала, пока остальные студенты покинут комнату. Эмилио, собиравший записи со стола, вскинул на нее вопрошающий взгляд.

– Вам разрешают выходить вечером из своей комнаты? – спросила она. – Или для красавчиков вроде вас вводят комендантский час, пока они не одряхлеют?

Эмилио стряхнул пепел с воображаемой сигары и пошевелил бровями:

– Что у вас на уме?

– Ну, я подумывала предложить, чтобы мы нарушили наши клятвы и на выходные сбежали в Мексику, дабы предаться похоти, но у меня домашнее задание, – сказала Энн, прокричав два последних слова, – поскольку некий профессор латыни, по моему скромному мнению, слишком торопит нас с освоением творительного падежа. Поэтому почему бы вам просто не прийти ко мне поужинать в пятницу вечером?

Откинувшись в кресле, Сандос посмотрел на нее с искренним восхищением.

– Мадам, как я могу устоять перед таким предложением? – спросил он. И, наклонившись вперед, прибавил: – А ваш муж там будет?

– Да, черт побери, но он очень либеральный и терпимый человек, – заверила Энн, усмехаясь. – И рано засыпает.

Эдвардсы жили в квадратном, удобном на вид строении, окруженном садом, в котором, как с удовольствием отметил Эмилио, кроме цветов росли помидоры, тыквы, салат-латук, морковь, перец. Сняв садовничьи перчатки, Джордж Эдвардc поздоровался с ним из переднего двора и помахал рукой, приглашая в дом. Хорошее лицо, подумал Эмилио, полное юмора и приветливости. Возрасттакой же, как у Энн, полная голова седых волос и подозрительная худоба, которая ассоциируется с хроническим ВИЧ или с токсичным гипеотиреозом… или с пожилыми бегунами. Бег – наиболее вероятное объяснение. Похоже, мужик в отличной форме. Не из тех, улыбнувшись про себя, подумал Эмилио, кто рано ложится спать.

Энн находилась в большой, ярко освещенной кухне, продолжая готовить ужин. Эмилио узнал запах мгновенно, но прошла секунда, прежде чем он вспомнил название. А вспомнив, упал в кресло и простонал:

– Dios mio, bacalaitos![11]11
  Боже мой, бакалайтос (национальное португальское блюдо из соленой сушеной трески) (исп.).


[Закрыть] Энн рассмеялась.

– И асопао. С тостонес[12]12
  Асопао – густой суп с мясом рисом и овощами; тостонес – жареные кусочки банана.


[Закрыть]. А для десерта…

– Милая леди, забудьте про домашнее задание. Сбегите со мной, – взмолился Эмилио.

– Tembleque! – объявила она, торжествуя, очень довольная тем, что угодила гостю. – С меню мне помог мой пуэрториканский друг. На западной стороне есть чудесный colmado. Там можно купить batatas, yuca, amarillos[13]13
  Tembleque – трепещите (исп.), colmado – продуктовый магазин (кат.), batatas – батат (исп.), yuca – маниока (исп.), amarillos – спелые бананы (исп. в Пуэрто-Рико).


[Закрыть]. – что угодно.

– Возможно, вы не знаете, – сказал Эмилио – лицо искреннее, глаза пылают. – В семнадцатом веке был пуэрториканский еретик, который утверждал, что Иисус поднял Лазаря из мертвых с помощью бакалау. Епископ сжег беднягу на костре, но сперва его накормили обедом, и он умер счастливым человеком.

Смеясь, Джордж вручил Сандосу и Энн заиндевевшие широкие бокалы с кремовой жидкостью, покрытой пеной.

– Бакардинское anejo[14]14
  Anejo – приложение (исп.).


[Закрыть], – благоговейно выдохнул Сандос. Джордж поднял свой бокал, и они выпили за Пуэрто-Рико.

– Итак, – сказала Энн серьезным тоном, с вежливым интересом приподняв изящные брови, – воплощенное приличие, если бы не очевидное намерение приложиться к напитку. – Что представляет из себя целибат?

– Это такая подлянка! – со всей искренностью живо ответил Эмилио, и Энн поперхнулась.

Он вручил ей платок, чтобы вытерла нос, затем, не дожидаясь, пока она придет в себя, встал и, сделав серьезное лицо, обратился к призрачной толпе на собрании Двенадцатого Шага прежних времен:

– Привет. Меня зовут Эмилио, и хотя я не могу этого помнить, мой нереализованный внутренний ребенок является, по-видимому, косвенным сексуальным наркоманом. Поэтому я полагаюсь на воздержание и вверяю себя Высшей Силе… У вас капает.

– Я весьма искусный анатом, – с чопорным достоинством объявила Энн, промокая платком свою блузку, – и могу в точности обрисовать механизм, благодаря которому напиток изливается из носа.

– Не просите ее это доказать, – предупредил Джордж. – Она вполне может это сделать. Вы никогда не думали о программе Двенадцатого Шага для тех, кто слишком много болтает? Ее можно назвать «Еще, еще – и поскорей».

– О боже, – простонала Энн. – Старые – лучшие.

– Шутки или мужья? – невинно спросил Эмилио. И вот так продолжалось весь вечер.

Когда он заявился к ним на ужин в следующий раз, Энн встретила Эмилио у двери, взяла его лицо в ладони и, приподнявшись на носки, впечатала ему в лоб целомудренный поцелуй.

– Первый раз вы были здесь гостем, – сообщила она, глядя в его глаза. – А теперь, мой дорогой, ты член семьи. Получи свое чертово пиво.

После этого Эмилио затевал дальние и приятные прогулки к дому Эдвардсов по крайней мере раз в неделю. Иногда он был единственным гостем. Чаще там были и другие: студенты, друзья, соседи, интересные незнакомцы, которых Энн или Джордж встречали и приводили к себе. Разговоры о политике, религии, бейсболе, войнах в Кении и Средней Азии, а также на любую иную тему, вызывавшую у Энн интерес, велись весело и до хрипоты, а вечеринки заканчивались тем, что свои последние шутки люди выкрикивали, уходя в ночь. Их жилище стало его пещерой – домом, где иезуиту были всегда рады, где он мог расслабиться и забыть о делах, где он мог впитывать энергию, вместо того чтобы ее терять. Это был первый настоящий дом, который когда-либо имел Эмилио Сандос.

Сидя в сумерках на их крытой веранде, устроенной позади дома, и потягивая напитки, он узнал, что Джордж был инженером, чья последняя работа имела отношение к системам жизнеобеспечения для подводной добычи полезных ископаемых, но чья карьера охватывала технологический интервал от деревянных логарифмических линеек до Илиака IV и Фортрана, нейронных вычислительных сетей, фотоники и наномашин. Выйдя на пенсию совсем недавно, Джордж наслаждался первыми неделями свободы, наводя лоск на старый дом, хватаясь за каждую небольшую починку, испытывая гордость за гладко выструганные деревянные рамы, кладку с выпуклыми швами, опрятную мастерскую. Он прочел множество книг, глотая их, точно попкорн. Он расширил сад, выстроил беседку, переделал гараж. Он погрузился в сытое довольство. И отчаянно скучал.

– Ты не бегаешь? – с надеждой спросил он у Сандоса.

– В школе я бегал кросс.

– Осторожнее, милый, он пытается тебя спровоцировать. Подготовка старых пердунов к марафону, – сказала Энн, восхищение в глазах которой опровергало ее сарказм. – Если Джордж продолжит заниматься этой чепухой, нам придется чинить его колени. С другой стороны, если он загнется на бегу, я сделаюсь аппетитной богатой вдовой. Я искренне верю в большую страховку.

Как выяснил Сандос, Энн посещала его курс потому, что много лет применяла медицинскую латынь и заинтересовалась исходным языком. Сначала она хотела стать врачом, но струсила, убоявшись биохимии, и поэтому начала карьеру в качестве биоантрополога. Защитив докторскую степень, Энн стала работать в Кливленде, преподавая общую анатомию в Университете Западного резервного района. Годы работы со студентами-медиками излечили ее от страха перед медицинской программой, поэтому на пятом десятке она вернулась к учебе и освоила экстренную медицину – специальность, для которой требовались терпимость к хаосу и практическое знание всех дисциплин, от нейрохирургии до дерматологии.

– Я люблю насилие, – чопорно заявила Энн, вручая Эмилио носовой платок. – Хотите, объясню, как происходит этот фокус с носом? Анатомия тут и впрямь любопытная. Надгортанник похож на сиденье маленького унитаза, который накрывает гортань…

– Энн! – завопил Джордж. Она показала ему язык.

– Как бы то ни было, экстренная медицина – потрясающая штука. Иной раз в течение часа на тебя сваливается раздавленная грудь, голова с огнестрельной раной и ребенок с сыпью.

– У вас нет детей? – спросил у них Эмилио в один из вечеров, сам удивившись вопросу.

– Не-а. Оказалось, мы не размножаемся в неволе, – сказал Джордж, нисколько не смущенный.

Энн засмеялась.

– О боже, Эмилио. Тебе это понравится. Мы применяли метод естественного цикла много лет! – Она недоверчиво выпучила глаза. – Мы думали, что это работает!

И оба застонали.

Эмилио любил Энн, доверял ей с самого начала. По мере того как проходили недели, а его чувства делались путаней, ему все сильнее хотелось с ней посоветоваться, причем он ощущал уверенность, что это ему поможет. Но открытость никогда не давалась Эмилио легко; осенний семестр уже наполовину завершился, когда однажды вечером, закончив помогать Джорджу прибираться после ужина, он решился наконец предложить Энн прогуляться.

– Ведите себя прилично, – наказал Джордж. – Я хоть и старый, зато умею стрелять.

– Расслабься, Джордж, – откликнулась Энн через плечо. – Наверное, я провалила экзамен, и он позвал меня на воздух, чтобы деликатно об этом сообщить.

Первый квартал или два они дружески болтали – рука Энн на его предплечье, ее серебряная голова почти вровень с его темной. Дважды Эмилио начинал говорить, но останавливался, неспособный найти слова. Улыбнувшись, она вздохнула и сказала:

– Ладно, расскажи мне о ней.

Сандос коротко рассмеялся и провел рукой по волосам.

– Что, это настолько очевидно?

– Нет, – мягко заверила она. – Просто я несколько раз видела тебя в университетском кафе с эффектной молодой женщиной и сложила два и два. Итак, расскажи мне!

Эмилио рассказал о непреклонной целеустремленности Мендес; ее акценте, который он мог безупречно имитировать, но не мог определить; высказывании насчет идальго, совершенно несоизмеримом с его робкой попыткой наладить отношения; враждебности, которую он ощущал, но не мог понять. И наконец, вернувшись к началу, – о почти физическом потрясении от встречи с ней. Не только оценка ее красоты или простая реакция желез, но ощущение… что он уже знает откуда-то Софию.

Когда он закончил, Энн сказала:

– Ну, это лишь догадка, но мне пришло в голову, что она сефардка.

Эмилио круто затормозил и замер, закрыв глаза.

– Конечно. Еврейка, испанская ветвь. – Он посмотрел на Энн. – Она думает, что мои предки вышвырнули ее предков из Испании в тысяча четыреста девяносто втором.

– Это многое объясняет, – пожала Энн плечами, и они продолжили прогулку. – Лично мне нравится твоя борода, милый, но она делает тебя похожим на Великого Инквизитора, каким его изображают киношники. Возможно, многое в тебе ее раздражает.

Архетипы Юнга работают в обе стороны, сообразил Эмилио.

– Балканы, – сказал он после паузы. – Ее акцент может быть балканским.

Энн кивнула.

– Возможно. Множество сефардов после высылки оказались на Балканах. Она могла приехать из Румынии или Турции. Или Болгарии. Откуда-то оттуда. – Энн присвистнула, вспомнив Боснию. – Я скажу тебе кое-что о Балканах. Если люди там считают, что могут забыть обиды, они пишут эпическую поэму и заставляют детей читать ее перед сном. Ты противостоишь пяти векам тщательно сохраняемых и очень дурных воспоминаний о католической Испанской империи.

Молчание длилось слишком долго, чтобы его следующее высказывание могло вызвать доверие.

– Я лишь хочу лучше ее понять.

Энн сделала лицо, говорившее: «О, ну конечно». Эмилио продолжил упрямо:

– Работа, которой мы заняты, достаточно трудна. Враждебность только делает ее еще тяжелей.

Мысленно Энн выдала циничный комментарий. Произносить это она не стала, но Эмилио, прочитав по ее лицу, фыркнул:

– Ой, не будь ребенком!

И Энн хихикнула, словно двенадцатилетняя девчонка, впервые услышавшая непристойный анекдот. Затем взяла его под руку, и они направились обратно, прислушиваясь к звукам района, отходящего ко сну. Собаки лаяли на них, листья шелестели и шептали. Какая-то мать звала: «Хизер, пора спать! Я не собираюсь повторять!»

– Хизер. Несколько лет не слышала этого имени. Вероятно, назвали в честь бабушки.

Внезапно Энн остановилась, и Эмилио обернулся, посмотрев на нее.

– Черт возьми, Эмилио, я не знаю – возможно, Бог столь же реален для тебя, как Джордж и ядруг для друга… Нам едва исполнилось двадцать, когда мы поженились, – еще раньше, чем остыла земная кора. И поверь, никто не проживет вместе сорок лет, не заметив на пути нескольких привлекательных альтернатив.

Он попытался что-то сказать, но Энн вскинула руку.

– Погоди. Я намерена, мой дорогой, одарить тебя непрошеным советом. Знаю: это будет звучать несерьезно, – но не притворяйся, что ты не чувствуешь того, что ты чувствуешь. Именно так попадают в ад. Чувства – это факты, – сказала она, снова двигаясь с места. – Гляди прямо на них, занимайся ими. Проработай их настолько честно, насколько сможешь. Если Бог нечто вроде белой цыпочки из средних слоев, проживающей в пригороде, – что, признаю, довольно смелое предположение, – имеет значение лишь то, что ты делаешь со своими ощущениями.

Они уже могли видеть Джорджа, ожидавшего их в круге света на передней веранде. Ее голос был очень нежен.