Текст книги "Вечность"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
15
ГРЕЙС
Это был кошмар.
Со всех сторон меня окружала непроницаемая чернота. Не населенная силуэтами чернота моей комнаты по ночам, а абсолютная, непроглядная чернота места, куда не проникает свет. На голую кожу текла вода: стегали колючие дождевые струи и падали тяжелые капли, срывавшиеся откуда-то сверху.
Я была человеком.
И понятия не имела, где нахожусь.
Внезапно темнота взорвалась ослепительным светом. Скорчившаяся и дрожащая, я успела разглядеть змеистую рогатину молнии, пополам расколовшую небо над черными ветвями деревьев в вышине, собственные мокрые и грязные пальцы, растопыренные перед лицом, и фиолетовые призраки древесных стволов повсюду вокруг.
И снова воцарилась чернота.
Я ждала. Я знала, что это произойдет, но все равно оказалась не готова, когда…
Удар грома прозвучал так, будто исходил откуда-то изнутри меня. Бабахнуло с такой силой, что я зажала уши ладонями и втянула голову в плечи, прежде чем разум успел возобладать над страхом. Это просто гром. Он ничего мне не сделает.
И все равно сердце грохотало в ушах.
Я распрямилась в этой черноте – темно было просто до боли – и обхватила себя руками. Каждая клеточка моего тела гнала меня на поиски укрытия, места, где было бы безопасно.
И снова молния.
Вспыхнувшее фиолетовое небо, узловатые ветки и чьи-то глаза.
И затаила дыхание.
Снова вернулась тьма.
Чернота.
Я закрыла глаза, но увиденное уже ослепительным негативом отпечаталось в мозгу: крупный зверь всего в нескольких шагах. Устремленный на меня взгляд немигающих глаз.
Все волоски на моих руках медленно встали дыбом, безмолвно предупреждая об опасности. Внезапно я снова превратилась в одиннадцатилетнюю девочку, сидящую на качелях с книжкой. Я подняла голову от книги и увидела глаза – а в следующий миг меня уже стащили с качелей.
И снова оглушительный удар грома.
Я вслушивалась, пытаясь уловить волчью поступь.
Мир вновь озарила молния. Двухсекундная вспышка – и я их увидела. Глаза, бесцветные, сверкающие отраженным светом. Волчица. В трех ярдах от меня.
Это была Шелби.
Мир погрузился во тьму.
Я бросилась бежать.
16
СЭМ
Я проснулся.
Поморгал, на миг озадаченный полной иллюминацией посреди ночи. Мало-помалу в голове прояснилось, и я вспомнил, что сам не стал выключать свет в комнате: думал, не засну.
Однако же заснул – и теперь спросонья щурился на настольную лампу, отбрасывавшую косые тени. Блокнот, который я положил на грудь, съехал, строчки внутри плясали. Под потолком исступленно кружили на своих нитках бумажные журавлики, подхваченные потоками теплого воздуха из вентиляционных отверстий. Казалось, им отчаянно хочется вырваться из своих маленьких орбит.
Когда стало понятно, что заснуть снова уже не удастся, я высунул ногу из-под одеяла и большим пальцем включил проигрыватель дисков на столике в изножье кровати. Из динамиков полился гитарный перебор. Биение сердца эхом повторяло каждую ноту. Вот так же без сна я лежал до Грейс, когда еще жил в доме с Беком и остальными. Тогда популяция бумажных воспоминаний в журавлином обличье не грозила еще перерасти свой ареал обитания: моя жизнь медленно, но верно близилась к завершению, к тому дню, когда мне предстояло навеки перебраться в лес. Я в то время подолгу не мог заснуть, не помня себя от тоски.
Только тогда тоска была абстрактной. Мне хотелось того, что было для меня недостижимо: жизни после сентября, жизни после двадцати, жизни, в которой я больше времени был бы Сэмом, а не волком.
Теперь же предметом моей тоски было не воображаемое будущее, но конкретное воспоминание: и сижу в кожаном кресле в кабинете дома у Брисбенов с романом «Дитя человеческое» [4]4
Роман английской писательницы Филлис Дороти Джеймс
[Закрыть], а Грейс за письменным столом делает домашнее задание, задумчиво покусывая колпачок ручки. Мы молчим, потому что в словах нет никакой необходимости, я слегка разомлел от уютного запаха выделанной кожи, сопения Грейс и скрипа ее стула. Негромко играет радио: сорок хитов поп-музыки, которые сливаются с фоном, пока Грейс не начинает фальшиво подтягивать припев.
Скоро заниматься ей надоедает, и она забирается ко мне в кресло.
– Подвинься, – велит она мне, хотя двигаться некуда, и щиплет за бок, пытаясь втиснуться рядом.
Я возмущаюсь.
– Прости, я не хотела сделать тебе больно, – шепчет она прямо мне в ухо, но поверить в искренность этого извинения трудно, потому что, когда просят прощения от всего сердца, обычно не кусаются.
Я награждаю ее щипком в ответ, и она, рассмеявшись, утыкается носом мне в ключицу. Ее рука протискивается между спинкой кресла и моей спиной и добирается до лопаток. Я делаю вид, что читаю, а она делает вид, что дремлет у меня на груди, хотя на самом деле исподтишка щиплет за лопатку, а я щекочу ее свободной рукой, и в конце концов она хохочет и мы принимаемся безостановочно целоваться.
Нет вкуса изумительней, чем вкус чьего-то смеха на твоих губах.
Вскоре Грейс засыпает у меня на груди по-настоящему. Я пытаюсь последовать ее примеру, но безуспешно. Тогда я снова берусь за книжку и, поглаживая Грейс по голове, начинаю читать под аккомпанемент ее мерного дыхания. Теплая тяжесть ее тела пригвождает к земле разбегающиеся мысли, и в тот миг я чувствую себя нужным как никогда.
И сегодня, глядя на бумажных журавликов, настойчиво рвущихся прочь с привязи, я точно знал, чего хочу, потому что успел подержать это в руках.
Уснуть я так и не смог.
17
ГРЕЙС
Обогнать волчицу надежды не было.
В темноте мы обе видели не слишком хорошо, но у Шелби было преимущество – волчье чутье и волчий слух. А у меня – босые ноги, путающиеся в колючей траве, тупые ногти, слишком короткие для нападения, и легкие, которым отчаянно не хватало воздуха. В этом грозовом лесу я чувствовала себя совершенно беспомощной. И не могла думать ни о чем, кроме воспоминании о волчьих зубах на моем плече, горячем дыхании на лице о том, как жадно пил мою кровь снег.
Снова ударил гром, заставив сердце болезненно колотиться.
Паника не поможет.
«Успокойся, Грейс».
Спотыкаясь, я пробиралась вперед в промежутках между вспышками молнии, выставив перед собой руку. Отчасти для того, чтобы не наткнуться па что-нибудь, отчасти в надежде найти дерево с низко растущими ветками, на которое можно было бы набраться. Пальцы были моим единственным преимуществом перед Шелби. Но попадались мне одни корабельные сосны и могучие дубы, ветви у которых начинались футах в двадцати от земли, если не в пятидесяти.
А где-то за спиной была Шелби.
Она знала, что я ее заметила, и потому не пыталась передвигаться бесшумно. Хотя в темноте волчица видела ничуть не лучше моего, я слышала, как она подбирается ко мне в промежутках между вспышками молний, ориентируясь на чутье и слух.
Не слышать ее было страшнее, чем слышать.
Сверкнула молния. Мне показалось, что я увидела…
Я застыла в безмолвном ожидании. Затаила дыхание. Волосы липли к лицу и плечам, одна мокрая прядь приклеилась в углу рта. Не поддаваться искушению убрать назойливую прядь оказалось сложнее, чем не дышать. Я стояла неподвижно и думала о том, как мне неудобно. Ступни болели. Перепачканные в грязи ноги щипало от воды. Наверное, я исцарапала их о колючки. Пустой желудок сводило от голода.
О Шелби я старалась не думать. Я напряженно вглядывалась в то место, где, как мне показалось, видела ключ к спасению, чтобы, когда снова сверкнет молния, наметить к нему курс.
Темное небо озарила новая молния, и на сей раз я отчетливо разглядела то, что, как мне показалось, увидела в прошлый раз: смутно различимые, но явственные очертания сторожки, где стая хранила припасы. Домик находился в нескольких десятках ярдов справа, чуть наверху, как будто на каком-то возвышении. Если удастся туда добраться, я смогу захлопнуть дверь у Шелби перед носом.
Лес погрузился во тьму, потом тишину расколол раскат грома. Он был таким оглушительным, что, казалось, еще на несколько последующих секунд нес другие звуки просто высосало из мира.
И этой беззвучной тишине я бросилась бежать, выставив руки перед собой и пытаясь не сбиться с дороги. Шелби была уже совсем близко, я слышала, как хрустнула у нее под лапой ветка, когда она бросилась на меня. Я скорее чувствовала, чем слышала ее приближение. Рука наткнулась на волчий мех.
Я отскочила
и полетела
в никуда
цепляясь за воздух
в бесконечную черноту.
Оказывается, я кричала, но поняла это, только когда и легких закончился воздух и крик оборвался. Я ударилась животом обо что-то твердое и холодное и немедленно задохнулась. Едва я сообразила, что это вода, как уже нахлебалась.
Не было ни верха, ни низа, только чернота. Только вода, сомкнувшаяся вокруг меня. Мне было холодно, так холодно. Перед глазами поплыли цветные сполохи, ослепительно яркие в черноте. Отчаянная мольба мозга, лишенного кислорода.
Я из последних сил вынырнула на поверхность и принялась судорожно хватать ртом воздух. Рот был забит противной липкой жижей. Она стекала с колос по щекам.
И вышине пророкотал гром. Звук доносился откуда-то очень издалека, как будто я находилась где-то в центре земли. Меня била дрожь. Я потянулась и нащупала пальцами ноги дно. Там, где я стояла, вода доходила до подбородка. Она была грязная и ледяная, но я, по крайней мере, могла без усилий держать голову над поверхностью. Плечи мои ходили ходуном от холода.
И тут меня накрыла она. Медленная-медленная волна тошноты, которая зародилась под ложечкой и докатилась до горла. Холод. Он заявлял о себе, подавая моему телу команду превращаться.
Но превращаться было нельзя. Чтобы удерживать голову над водой в волчьем обличье, придется плыть. А плыть вечно я не смогу.
Нужно было поскорее выбраться на берег. Я не то поплыла, не то побрела вперед в холодной воде. Не может быть, чтобы отсюда не было выхода. Рука ткнулась в отвесный земляной обрыв, уходящий вертикально вверх. Нащупать, где он кончается, я не смогла. Желудок скрутился в узел.
«Нет, – сказала я себе твердо. – Никаких превращений. Не сейчас».
Я двинулась вдоль стены, ощупывая ее в поисках какой-нибудь возможности выбраться. Она бесконечно тянулась в обе стороны и вверх. Я попыталась уцепиться за что-нибудь, но пальцы лишь скребли слежавшуюся землю, а корни обрывались под моим весом, и я каждый раз падала обратно в холодную жижу. Меня била дрожь от холода и приближающегося превращения. Я закусила ледяную нижнюю губу, чтобы не тряслась.
Звать на помощь было бесполезно.
Но что еще мне оставалось? Превратиться в волчицу значило погибнуть. В волчьем обличье я могла продержаться на воде лишь ограниченное время. Внезапно подобная смерть показалась мне чудовищной: в полном одиночестве, в чужом теле, которое никто никогда не сможет опознать.
Холод проникал под кожу, растекался по жилам, выпуская наружу дремавший во мне недуг. Нет, нет, мот. Но сопротивляться было бесполезно: кровь настучала в пальцах, кожа натянулась и вспухла, приобретая другую форму.
Вокруг меня с плеском заколыхалась вода: тело мое начало корежить.
Я звала Сэма, пока не позабыла человеческую речь.
18
СЭМ
– Так вот где творятся чудеса, – протянул Коул. – Когда ты наденешь трико?
Мы стояли у служебного входа «Корявой полки», книжного магазина, где я время от времени жил. Из-за грозы я толком не выспался, после вчерашних новостей на работу идти не хотелось, но просить отгул было уже поздно. Пришлось ехать. Впрочем, должен признать, что привычная рутина помогла мне слегка отвлечься от тревожных мыслей. Привычная, если не считать Коула. Обычно, отправляясь на работу, я оставлял его дома и не слишком об этом задумывался. Однако сегодня утром, готовясь уходить, оглянулся, увидел его молчаливое наблюдение за моими сборами и спросил, не хочет ли он поехать со мной. Пока о приглашении я не пожалел, но ощущения все еще не утратили новизны.
Коул, щурясь, смотрел на меня с первой ступеньки небольшой лестницы, держась обеими руками за перила. На голове у него был тщательно уложенный беспорядок. В рассеянном утреннем свете он выглядел спокойным и расслабленным. Для отвода глаз.
– Трико? – переспросил я.
– Ну да, как у всех супергероев, – пояснил Коул. – Сэм Рот, оборотень ночью, специалист в области книготорговли днем. И еще, наверное, тебе нужен плащ.
– А как же, – отозвался я, отпирая дверь. – В нашей стране такой ужасающе низкий процент читающего населения, что без плаща не продашь и кулинарной книги. Если кто-нибудь придет, не маячь на виду, ладно?
– Те, кто ходит по книжным магазинам, меня точно не узнают, – хмыкнул Коул. – Главный вход в вашей лавке такой же затрапезный, как и служебный?
Все магазины на улице выходили в один и тот же узкий проезд, заставленный разрисованными помойными бачками, заросший пышным бурьяном и усеянный полиэтиленовыми пакетами, избежавшими гибели и зацепившимися за основания лестниц. Сюда не заходил никто, кроме владельцев и персонала; эта разруха мне даже нравилась – все было в таком состоянии, что я не чувствовал себя обязанным попытаться навести порядок.
– С этой стороны магазин все равно никто не видит, – пожал я плечами – Какая разница, как он выглядит?
– Примерно как шестой трек в альбоме. – Коул ухмыльнулся какой-то одному ему понятной шутке. Есть ли у нас план, мистер Фикс? [5]5
Цитата из мультсериала «80 дней вокруг света» (1972).
[Закрыть]
Я открыл дверь.
– План? Я работаю до обеда. Изабел обещала забежать, рассказать, что ей удалось разузнать со вчерашнего вечера. Потом, может быть, я натяну тебе на голову мешок и мы сходим куда-нибудь перекусить.
Вся подсобка была завалена бумагой и коробками, приготовленными на выброс. Я аккуратистом никогда не был, а Кэрин, владелица магазина, завела замысловатую систему ведения документации, разобраться в которой было под силу лишь ей самой. Когда Грейс впервые увидела бедлам в подсобке, она пришла в ужас. Коул же принялся задумчиво разглядывать канцелярский нож и стопку перехваченных резинкой закладок, пока я включал свет.
– Положи, где взял, – велел я.
Пока я готовился к открытию магазина, Коул повсюду таскался за мной по пятам, заложив руки за спину, как сорванец, которому строго-настрого приказали ничего не испортить. Он выглядел тут совершенно чужеродно, холеный дерзкий хищник, крадущийся между залитых солнцем стеллажей, которые рядом с ним выглядели грубой поделкой деревенского плотника. Интересно, он сознательно напускал на себя такой вид или это было побочное действие его самоощущения? А еще больше меня занимал вопрос, может ли человек подобного склада, пламенное солнце, жить в таком городке, как Мерси-Фоллз.
Я перехватил пристальный взгляд Коула и смутился. Потом открыл переднюю дверь, настроил кассу, включил музыку. Обстановка магазина едва ли была в его вкусе, но когда он стал оглядываться вокруг, меня охватила гордость. В это место было вложено немало моей души.
Внимание Коула привлекла застланная ковром лестница в дальней части магазина.
– Что там, наверху? – поинтересовался он.
– Поэзия и кое-какие специальные издания.
А также воспоминания о нас с Грейс, слишком пронзительные, чтобы переживать их заново в эту минуту.
Коул взял с полки какой-то женский романчик, рассеянно его пролистал и сунул обратно. Он пробыл здесь пять минут и уже маялся от скуки. Я взглянул на часы, узнать, сколько осталось до того момента, когда Кэрин придет меня сменить. Внезапно эти четыре часа показались очень долгими. Из каких филантропических побуждений я притащил сюда Коула?
И тут, отвернувшись к кассе, я краем глаза кое-что заметил. Это был один из тех мимолетных взглядов, когда впоследствии изумляешься: как много, оказывается, ты успел ухватить за единственный миг. Один из тех взглядов, когда вместо ожидаемой, ничего не значащей картинки получаешь моментальный снимок, намертво врезающийся в память. Это была Эми Брисбен, которая как раз в эту секунду проходила мимо нашей витрины к себе в студию. Одной рукой она придерживала ремешок сумочки, переброшенный через плечо, как будто опасалась, что та в любой миг может съехать. На ней был светлый газовый шарф, а на лице застыло отсутствующее выражение, какое принимают, когда хотят стать незаметной. По этому выражению я немедленно понял: она слышала про девушку, которую нашли в лесу, и теперь гадает, не Грейс ли это.
Я обязан был сказать ей, что это не ее дочь.
Вот только крови мне Брисбены попортили немало. Я прекрасно помнил, как Льюис Брисбен влепил мне оплеуху в больнице. Как меня посреди ночи вышвырнули из их дома. Как мне запретили видеться с Грейс, потому что им вдруг взбрело в голову изображать из себя заботливых родителей. Они лишили меня того немногого, что еще оставалось.
Но у Эми Брисбен было такое лицо… оно все еще стояло у меня перед глазами, хотя она уже прошла своей чеканной походкой мимо магазина.
Они пытались убедить Грейс, что я – мимолетное увлечение.
Я грохнул кулаком по ладони, потом еще и еще раз. Меня разрывало на части. Коул внимательно наблюдал за мной.
Это отсутствующее выражение… в последнее время у меня самого было точно такое же.
Они испортили ей последние дни, когда она еще оставалась человеком, еще была Грейс. А произошло это из-за меня.
Это было невыносимо. Я понимал, чего хочу, и осознавал, что в такой ситуации было бы правильным. Так вот, мои желания никак не могли быть отнесены к разряду правильных, и меня это мучило.
– Коул, – сказал я, – присмотри за магазином.
Коул обернулся, вскинув бровь.
Все во мне восставало против. В глубине души хотелось, чтобы Коул отказался и тем самым все решил за меня.
– Никто не придет. Я на секундочку. Честное слово.
Коул пожал плечами.
– Рви себе душу, пожалуйста.
Я поколебался еще секунду. Жаль, нельзя было сделать вид, что я заметил кого-то другого. В конце концов, она промелькнула за окном совсем быстро, и лицо у нее было полускрыто шарфом. Но Коул тоже узнал ее.
– Смотри, не устрой пожар!
Я выскочил на улицу и ослеп от неожиданно яркого солнца. В магазин оно почти не заглядывало, но улица просто купалась в сверкающих лучах. Я сощурился. Мать Грейс была уже почти в конце квартала.
И поспешил за ней, едва не сбив с ног сначала двух дам средних лет с кофейными стаканчиками и руках, щебечущих о чем-то, потом морщинистую старуху, курившую перед входом в комиссионный магазин, мотом вынужден был притормозить, уступая дорогу женщине, катившей перед собой широкую коляску с двойняшками. После этого мне пришлось припустить бегом; мысль о том, что Коул гам один в магазине, не давала мне покоя. Мать Грейс двинулась через дорогу, даже не приостановившись перед переходом. Запыхавшись, я притормозил на углу, чтобы пропустить грузовик, и нагнал ее уже в темной нише перед входом в студию. Вблизи она походила на попугая в период линьки: выбившиеся из-под ободка волосы вились мелким бесом, блузка была заправлена кое-как, шарф съехал на одну сторону так, что один конец оказался намного длиннее другого.
– Миссис Брисбен, – выдохнул я, хватая ртом воздух. – Подождите.
Я не представлял себе, какое выражение лица у нее будет, когда она увидит, что это я, и готовился к отвращению или гневу. Но она просто посмотрела на меня, как… как на пустое место. Как на докучливую букашку.
– Сэм? – произнесла она, помолчав, как будто не сразу припомнила мое имя. – Мне некогда.
Она пыталась вставить ключ в замочную скважину; у нее ничего не выходило. Тогда она принялась рыться в сумочке в поисках другого ключа. Ее объемистая и цветастая лоскутная сумка была набита всевозможным барахлом; если бы я нуждался в доказательствах, что Грейс ей не дочь, хватило бы одной этой сумки. Миссис Брисбен продолжала копаться в своем бауле, не глядя в мою сторону. Ее полное пренебрежение – как будто я больше не заслуживал ни гнева, ни подозрения – заставило меня пожалеть о моем порыве побежать за ней.
Я отступил на шаг.
– Я просто подумал, вдруг вы не знаете. Это не Грейс.
Она так резко вскинула голову, что шарф съехал у нее с шеи окончательно.
– Мне Изабел сказала, – пояснил я. – Изабел Калперер. Это не Грейс. Та девушка, которую нашли в лесу.
Когда до меня дошло, что подозрительный ум в один момент не оставит от моей истории камня на камне, собственная затея показалась мне не такой уж и удачной.
– Сэм, – произнесла миссис Брисбен очень ровным тоном, как будто обращалась к сопливому мальчишке, склонному к выдумкам. Ее рука замерла над сумкой, неподвижные пальцы были растопырены, как у манекена. – Ты точно уверен, что это правда?
– Изабел скажет вам тоже самое, – заверил я. Она закрыла глаза. При виде ее боли я испытал мстительное удовлетворение и немедленно почувствовал себя последней скотиной. Это родителям Грейс всегда удавалось как нельзя лучше – заставлять меня стыдиться самого себя.
– Мне нужно возвращаться в магазин, – сказал я быстро, подняв ее шарф и протянув ей.
– Погоди, – остановила меня она. – Зайди на минутку. У тебя ведь есть немного времени?
Я заколебался.
– Ах да, ты же работаешь, – ответила она за меня. – Ну конечно же. Ты… ты специально меня догнал, чтобы сказать?
Я принялся разглядывать собственные ботинки.
– Мне показалось, что вы не знаете.
– Я и не знала. – Она замолчала; я поднял голову и посмотрел па нее. Глаза у нее были закрыты, краем шарфа она водила по подбородку. – Знаешь, Сэм, что самое ужасное? Мне рассказали о гибели чьей-то дочери, а я могу только радоваться этому.
– Я тоже, – вздохнув, произнес я. – В таком случае я ничем не лучше вас, потому что я тоже очень, очень рад.
Миссис Брисбен взглянула на меня – по-настоящему, опустив руки и смотря прямо мне в лицо.
– Наверное, ты считаешь меня плохой матерью.
Я ничего не ответил, потому что она была права. Чтобы смягчить впечатление, я пожал плечами. Ничего ближе ко лжи я изобразить просто не мог.
Она проводила взглядом проехавшую мимо машину.
– Ты, конечно, знаешь, что мы с Грейс сильно поругались, перед тем как она… перед тем как она заболела. Из-за тебя. – Она вопросительно взглянула на меня. Я ничего не ответил, и она восприняла это как знак согласия. – До замужества у меня была куча дурацких увлечений. Мне нравилось, когда вокруг увивались мальчишки. И не нравилось быть одной. Наверное, я судила о Грейс по себе, но она совсем на меня не похожа. Ведь у вас все было серьезно?
– Очень, миссис Брисбен, – сказал я тихо.
– Ты точно не хочешь зайти? Трудно предаваться самобичеванию у всех на глазах.
Я подумал о Коуле там, в магазине. Потом перебрал в памяти людей, на которых наткнулся по пути сюда. Две дамы с кофе. Морщинистая продавщица из комиссионки. Мамаша с двойняшками. Шансы на то, что Коул вляпается в какую-нибудь историю, казались минимальными.
– Только на минутку, – предупредил я.
