Текст книги "Цена всех вещей"

Автор книги: Мэгги Лерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

33
Уин

Более хороший человек, более умный человек, менее замороченный человек сказал бы, что съел чертов сэндвич, потом выпросил у кого-то денег или взял в долг, и с тех пор жил долго и счастливо. Но поскольку это история обо мне, я с прискорбием сообщаю, что все произошло совсем не так. В любом случае, вы знаете конец: жуткая трагедия.

Во-первых, сэндвич я не ел. Я нашел пластиковый контейнер с защелкивающейся крышкой, положил туда бутерброд и убрал его в ящик с нижним бельем. Каждый день, если мне удавалось выбраться из постели, я смотрел на него, пока одевался. И каждый день я решал, что «пока не время».

Возможно, все дело было в обещании, которое выбила из меня Эхо, – что я предпочту сэндвич самоубийству. Я считал, что раз до сих пор не строю активных планов отойти в мир иной, значит, бутерброд мне пока не нужен.

И еще я начал задумываться о том, насколько постоянно действует заклинание. Съесть сэндвич означало потерять себя настоящего навсегда.

Данное Эхо обещание что-то исказило в моем восприятии, и мне стало казаться, что съесть этот бутерброд будет равносильно самоубийству. Заклинание навсегда уничтожило бы меня настоящего. Я превратился бы в нового, счастливого Уина – Уина с фотографий из выпускного альбома. Улыбающегося, в моей бейсбольной перчатке, принимающего мяч. Или в Уина, танцующего с Ари на балу в мыльной, сверкающей темноте.

Плюс я до сих пор не заплатил Эхо. Было как-то неправильно пользоваться заклинанием, когда вопрос с деньгами еще не решен.

И пусть даже я никогда им не воспользуюсь, мне хотелось вернуть долг, помочь Эхо и ее матери, какой бы незначительной ни была моя помощь. В конце концов, она вложила в это заклинание столько сил. Итак, через пару дней после того, как Эхо дала мне сэндвич, я предпринял первую и единственную попытку попросить денег у Ари.

Я встречал Ари и Кару из танцевальной студии. Остальные машины в ряду принадлежали дамам средних лет, и я представил – а может, заметил, в этом я не уверен – как мамочки неодобрительно посматривают на меня в зеркала заднего вида. Меня затрясло. Руки с силой вцепились в руль, тело подпрыгивало на сиденье, зубы клацали. Захотелось выскочить из грузовика и броситься бежать к океану. Хотя в этом случае на меня уж точно бы все глазели. Или блевануть на приборную доску и начать биться головой о рулевое колесо. Взять себя в руки я не мог – машина тряслась, и я трясся внутри так сильно, что это вот-вот должны были заметить. А потом Кара распахнула пассажирскую дверцу и плюхнулась назад. Секундой позже на переднее сиденье забралась Ари. Ее поцелуя я не почувствовал. Мы выехали с парковки.

Ари и Кара болтали друг с другом, и у меня появилась фора в несколько минут. Время от времени я ощущал на себе изучающие взгляды Ари. Стоило нам остановиться на светофоре, как она начинала косить на меня краем глаза.

Ари была умной девочкой и порой замечала пугающие вещи. «Ты не находил себе места во время ланча. Ты так наигранно хохотал над этим шоу. Тебя что-то беспокоит?» Вещи, которых сам я видеть не мог. И дрожь она наверняка заметила. Возможно, ее и не удивило бы то, что я прошу у нее денег. Но она наверняка была бы удивлена тому, что я не могу объяснить, зачем они мне нужны.

Мы высадили Кару возле дома ее подружки. Сестра скорчила нам на прощание забавную рожицу, и Ари высунула в ответ язык. Порой меня просто поражало, как ей удается так легко и непринужденно себя вести, смеяться, подтрунивать над Карой, показывать язык. Мне же приходилось продумывать абсолютно все. Даже то, как попрощаться с сестрой.

– Чем хочешь заняться? – спросила Ари.

Я старался смотреть на дорогу, но перед глазами все расплывалось.

Ари выглядела такой счастливой. Она буквально излучала счастье. И, что самое удивительное, даже не подозревала об этом. Она просто была такой.

– Тем, что тебе нравится, – ответил я.

Она закинула руки за голову.

– Хотелось бы привести себя в порядок. Возможно, принять душ, прежде чем куда-то идти.

– Ладно, – сказал я и повернул к ее дому.

Она широко улыбнулась.

– Ты забыл, верно?

Если бы моя голова не была занята мыслями о том, как раздобыть пять тысяч долларов, я бы начал судорожно вспоминать, что же такое мог забыть. Но сейчас мне удалось лишь глупо моргнуть в ответ.

– Наша годовщина. Сегодня год.

– О Господи. – Я закатил глаза. С прошлого мая, казалось, прошло не меньше тысячи лет. – Прости.

– Не бери в голову. Лучше порадуйся, что у тебя такая классная девушка, которой абсолютно наплевать на всякую чепуху вроде годовщин.

– Я счастливчик.

Мы остановились на очередном светофоре, и она чмокнула меня в щеку. Я поверил тому, что ей это не важно. И все же она помнила. Если бы я тоже помнил… что бы тогда сделал? Улучшило бы это мое настроение? Или наоборот, груз Важной Даты заставил бы меня чувствовать себя еще хуже?

В любом случае, спрашивать ее сегодня о такой огромной сумме точно не стоило.

Грузовик снова качнулся. Едва заметно. Возможно, это был ветер.

– Мы не сможем встретиться сегодня вечером, – произнес я в тишине. – Это гадко с моей стороны. Прости. Но у меня, похоже, мигрень, а мама на ночном дежурстве, и Кара…

– Правда? – сказала Ари. Она не выглядела расстроенной – только удивленной. Однако расстроиться она могла очень скоро.

– И, знаешь, наша годовщина не сегодня, – заметил я.

– Да, сегодня.

– Нет, не сегодня. Ты считаешь с того дня, когда мы были у Маркоса. Разговаривали, гуляли по саду, да? А я утверждаю, что это случилось после полуночи, когда мы поцеловались.

Она округлила глаза.

– Я серьезно. К завтрашнему дню я буду готов. Самочувствие станет получше, и мы классно проведем время. Это будет настоящая годовщина. Ты же не хочешь сглазить наши отношения, отпраздновав неправильный день?

Мы въехали на подъездную дорожку. Она коснулась моего колена. На моем месте мог спокойно быть кто-нибудь другой. Все казалось таким далеким.

– Да ну ее, эту годовщину, Уин. Не стоит переживать. Мы классные, ты в курсе?

– Это просто головная боль, – солгал я.

Она вытянула руку и провела пальцами по моему подбородку. Пока Ари изучала меня, я смотрел на ее туго стянутые в пучок волосы, завитки возле ушей, яркие искорки в темно-коричневых глазах. Все было таким знакомым. Я не понимал, как можно быть настолько равнодушным ко всему миру, включая ее руку у меня на подбородке. Словно призрак. И все же я ее любил и не хотел навредить.

Мне хотелось, чтобы равнодушие стерло и это чувство тоже. В этом не было ничего хорошего.

Я открыл рот, чтобы спросить ее о деньгах, и Ари меня поцеловала.

Я помнил другие поцелуи. На танцплощадке во время бала. На полу в ее комнате в момент истерики. Я не мог вспомнить свои чувства, но прекрасно помнил, как это делается. И скопировал движения. А потом Ари отстранилась.

– Ты прав, – улыбнувшись, сказала она. – Наша годовщина завтра. Ну конечно же.

Я проводил ее до двери. Она повернулась и обвила меня руками за шею. Я наклонился и поцеловал ее снова, стараясь сфокусироваться на наших губах, но ничего так и не почувствовал. Я ощущал под трико ее грудь, талию, которая сегодня казалась еще тоньше, чем обычно. Я прижался губами к ее губам, вспомнив, как впервые увидел ее обнаженной несколько месяцев назад – обычно при этом воспоминании меня накрывала волна жара.

Но ничего не произошло. Ни единого звоночка. Даже когда она вздохнула, прижалась сильнее и я ощутил на губах солоноватый вкус пота.

– Головная боль? – спросила она.

– Мне просто нужно отдохнуть, – сказал я.

– Серьезно, Уин. Ты ведь скажешь мне, если что-то случится?

Я ощущал ее тревогу на физическом уровне, причем гораздо сильнее, чем ощущения от ее кожи и губ. Проблема была в том, что даже если бы я решился ей рассказать, позволить пролистать себя, словно книгу, мне бы пришлось признаться, что много дней – десятки дней – я пребывал в черной депрессии и молчал об этом. Возможно, она попыталась бы помочь, но упоминание о тех днях наверняка бы ее расстроило. Получалось, что я ставил свои эмоции на первое место. Мне хотелось пощадить ее чувства.

Я не имел права болеть, если собирался ее пощадить. Но будь у меня силы на то, чтобы справиться самостоятельно, мне не понадобилось бы заклинание. Верно?

– Был бы Нью-Йорк поближе, – сказала она.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что Ари говорит о своем отъезде. В следующем году они с Джесс планировали уехать в этот город.

– Он не так уж и далеко, – сказал я.

– А по ощущениям очень далеко. Словно другая планета.

– Но это не другая планета. Это Нью-Йорк.

Ари взвыла, лицо ее исказила мука.

– Танцы – дурацкая вещь. Ты должен быть готов танцевать где угодно.

Я отодвинулся так, чтобы видеть не только лицо, но и ее всю. Боялся, что она разрыдается так же, как в тот день, когда ей сообщили о том, что она принята в Манхэттенскую балетную школу. Что делать в таком случае, я даже не представлял – это сломило бы меня окончательно. Но глаза ее оставались сухими и кожа белой, без покраснений. С того дня она больше не плакала. Словно ничего никогда и не было.

– Ты должна ехать в Нью-Йорк, – сказал я.

– Я знаю. Джесс на это рассчитывает.

– Звучит так, словно ты хочешь от меня избавиться.

– Нет. Нет! Просто… у тебя здорово получается. Такому делу можно посвятить жизнь. – Я чувствовал, как паника внутри постепенно начинает прорываться наружу. Воздух над нашими головами завибрировал.

Она вздохнула, не обратив на комплимент никакого внимания.

– Многие говорят, что строить отношения на расстоянии глупо.

Паника захватила меня целиком, внутренняя дрожь усилилась в тысячу раз.

– Ты хочешь разойтись?

– Конечно нет. Я подумала, вдруг ты беспокоишься о том, что…

– Разрыв беспокоил бы меня куда больше. Я хочу сказать, это было бы ужасно. Просто не могу этого представить. – Разойтись означало бы сдаться. – Нет, я в порядке. Я собираюсь быть в порядке. И ты собираешься быть в порядке. Ты собираешься танцевать, а я собираюсь… Сегодня удивительный день. Голова вообще не варит. Завтра у нас годовщина. И следующий год тоже будет замечательным, я уверен. Мы обязательно отметим обе годовщины. Я так рад за тебя – буду приезжать к тебе каждые выходные.

– Хорошо, хорошо, – сказала она.

– Я люблю тебя, – сказал я, потому что так оно и было. Но выразить это чувство словами у меня не получалось. Фразы выходили глупыми и бессмысленными. Стоило мне их озвучить, как они тут же растворялись в воздухе.

Она игриво улыбнулась.

– Да. Я тоже тебя люблю.

Она запечатлела на моей щеке поцелуй, и я повернулся с твердым намерением поцеловать ее в ответ так серьезно, как только смогу вспомнить.

Едва мы оторвались друг от друга, я побежал к машине, боясь словом или делом разрушить то, что еще оставалось между нами.

Я никогда не смог бы попросить у Ари денег на заклинание. Никогда.

Машинная паника мучила меня всю ночь. Я лежал в тишине и смотрел на светящиеся цифры, которые отбрасывал на стену будильник с проектором, а паника все нарастала и нарастала. В три часа ночи я не оказался в кромешной тьме. Паника вгрызалась в меня до тех пор, пока не разорвала на клочки.

И все же я чувствовал себя недостаточно плохо для того, чтобы съесть сэндвич.

34
Кей

Это было такое облегчение – стать плохой. Мне больше не нужно было притворяться хорошей, забавной и доброй, и я знала, что больше никогда не останусь одна. Что тяжелый груз чувств, забот и ответственности можно сбросить. Я больше не боялась того, что таится под маской. Я чувствовала себя свободной. Раскрюченность – лучшее, что могло со мной произойти.

Я могла отпустить вожжи даже с Миной, на которую заклинание не действовало. В конце концов, она уже меня бросила. Я ничего не была ей должна.

В понедельник мы с Миной поехали на плановый прием. На этот раз я осталась в машине. Это было непривычно, потому что раньше я всегда ходила на прием вместе с ней, но, когда мы выехали на дорогу, я вдруг вспомнила, что не обязана этого делать.

Мы ехали по знакомым улицам, и Мина думала, что я как обычно поехала с ней в качестве моральной поддержки. На каждом светофоре, на каждом повороте она поглядывала на меня краем глаза. Ей казалось, что рядом та самая Кейтелин, с которой она ходила раньше на все приемы. Молоденькая, глупенькая Кейтелин, которая делает то, что ей скажут, которая нужна исключительно для ее развлечения, у которой не может быть собственных друзей и интересов.

То, что я не была вся в дырочку и не побрилась наголо, как она, еще не означало, что я не изменилась. Я стала совершенно другой девушкой.

Мы въехали на знакомую парковку и, как обычно, припарковались возле уродливого заборчика. Мина выбралась из машины и внимательно посмотрела на меня:

– Готова?

Я прислонилась к открытой водительской двери.

– Ты иди, – сказала я. – Встретимся через час на этом же месте.

Будь я прежней Кейтелин, выражение лица Мины разбило бы мне сердце. Удивление, замешательство, растерянность, боль. Все лето это значило для нас так много! Но я и близко не сделала ничего, что могло бы вызвать такую реакцию.

Мне было все равно. Я не обязана была об этом беспокоиться.

– Зачем ты так себя ведешь, Кейтелин? – тихо спросила она.

Я закрыла дверь и уставилась на нее.

– А в чем дело?

– Мы не виделись почти все лето, ты вечно гуляешь со своими подружками, а когда мы оказываемся рядом, ты считаешь своим долгом сказать мне какую-нибудь гадость.

– Прости, что тебе так невыносимо осознавать наличие у меня друзей.

Она погладила обритую лысую голову, и я вдруг представила Мину с волосами, пиками торчащими в разные стороны. Я даже не знала, как они на самом деле могли бы сейчас выглядеть.

– Как бы там ни было, я опаздываю. Делай, что хочешь.

Ни разу не оглянувшись, она вошла в отделение онкологии. Я подождала, пока она скрылась в дверях, обогнула здание и направилась к отделению экстренной помощи.

Многие из тех, кто прошел через то же, что и я, ненавидят больницы из-за того, что они ассоциируются у них со смертью, потерями и безнадежностью. Но мне кажется, даже если бы Мина умерла, а это неизбежно должно было произойти в ближайшие три года, я бы не перестала любить больницы.

Конечно, здесь повсюду царили страдания. Но это также было место, где люди шли на поправку. Я любила шелест страниц и длинные ряды бельевых шкафов. Любила специальные планшеты с зажимом для бумаг и кровати с сотней разных рычажков. Я любила ворчащих медсестер, слишком занятых, чтобы говорить, и тех, которые притворялись вежливыми, несмотря на конец рабочего дня.

И еще я любила докторов. О эти доктора! Они входили в палату, словно хозяева. Все смотрели на них с ожиданием. И они действительно отвечали на вопросы. Если, конечно, не были новичками или дела пациента не шли совсем уж плохо. Да даже если пациент оказывался безнадежен, именно они извещали его об этом. Это было их обязанностью: давать предписания, ставить диагнозы. Они носили более красивые костюмы, чем все остальные, а когда пожимали тебе руку, их ладонь всегда оставалась сухой. Мне они нравились. Я наблюдала за тем, что они делают, просматривала карты после их ухода и веселила Мину, передразнивая их поведение.

Однажды я вошла в ее комнату после школы, заглянула в карту, что-то сказала и Мина расхохоталась. А через десять минут пришел доктор, посмотрел карту и сказал абсолютно то же самое. Глаза Мины на бледном лице стали просто огромными.

– Тебе нужно быть врачом, – сказала она.

– Кто знает.

– Нет, серьезно, Кейтелин. Тебе стоит попробовать.

Я не поверила. Я и в школе-то не слишком хорошо училась, а врачи вечно чему-то учатся. Кроме того, единственной причиной, почему мне так нравились доктора, было то, что они являлись моей полной противоположностью. Мне никогда не удавалось так по-хозяйски войти в комнату, как это делали доктора.

Мина оставила эту тему и больше ни о чем таком не упоминала, что лишь укрепило мою точку зрения: не стоило и начинать.

Однако годы пародирования докторов и общения с Миной не прошли даром. Я прекрасно знала, как слиться с персоналом. Пока Мина была на приеме, я проводила время, пробуя ставить диагнозы всем, кто сидел в комнате ожидания отделения экстренной помощи. Парочка с гриппом, ребенок с лихорадкой, мужчина средних лет с самыми жуткими солнечными ожогами, которые я когда-либо видела. Женщину с замотанной в посудное полотенце рукой вызвали очень быстро. Остальным пришлось ждать в очереди.

Когда мне наскучило, я аккуратно прокралась сквозь вращающиеся двери в палаты пациентов. Дорогу я знала, а люди не спрашивали, куда ты идешь, если сделать вид, будто у тебя важное поручение. Сотни раз я никем не замеченная бродила по этим коридорам.

Здесь ничего не менялось. Я целенаправленно прошла мимо стонущих комнат, плачущих комнат и ужасающе тихих комнат, прошла мимо комнат, где с полдюжины родственников над чем-то хохотали, миновала большую часть палат, где раздавалось лишь жужжание телевизора. Все казалось таким знакомым и в то же время далеким. Словно сон.

Поскольку мне было все равно, в каком направлении двигаться, ноги по привычке принесли меня в детскую онкологию. Мина встречалась с доктором Брауном в его кабинете, поэтому я повернула в стационар.

Здесь мои шаги замедлились. Несколько детей гуляли по рекреации. Кто-то смотрел телевизор, кто-то играл в настольные игры. Я по привычке всматривалась в лица, надеясь разглядеть кого-то знакомого, однако конечно же никого не обнаружила. Я не появлялась здесь уже пару лет, и за это время дети, которых я помнила, либо уже выписались, либо умерли.

Передо мной вдруг оказался ребенок. Из-за обритой головы было сложно определить, девочка это или мальчик. Но, как бы то ни было, ему (или ей?) было лет десять, возможно, на пару лет старше. В таком же возрасте я начала сопровождать сюда Мину.

– Ты не отсюда, – заявил ребенок.

– Да? А как ты узнал?

– Ты не выглядишь больной.

– А почему ты решил, что я не пришла с кем-то?

– А ты с кем-то?

Я пожала плечами.

– Откуда тебе знать, что я не молоденькая симпатичная докторша?

Девочка оглядела меня скептическим взглядом. (Я решила, что это все же девочка.)

– А где же твой медицинский халат?

– Я его не ношу.

– В какой медицинской школе ты училась?

– В Северо-западной.

– И какой у меня вид рака?

Я окинула ее внимательным взглядом. На ней была простая зеленая пижама, штаны и футболка с длинным рукавом. Никаких шрамов. Практически невозможно сказать по одному внешнему виду, чем человек болеет. В раке это самая убийственная вещь. Ты можешь гулять и веселиться, а опухоль внутри тем временем мутирует и разрастается. Я вдруг вспомнила о Мине, которая сидела в офисе доктора Брауна дальше по коридору, и ощутила слабый укол совести.

– Лейкемия, – сказала я. Это был неплохой вариант, с высокой вероятностью попадания.

– Хорошая попытка. Злокачественная гепатома.[20]20
  Злокачественная гепатома – печеночно-клеточный рак.


[Закрыть]

Я никогда не слышала о таком раньше, но часть названия была мне знакома.

– A-а. Печенка, – сказала я и кивнула с понимающим видом.

Девочка коротко рассмеялась. Несколько смотревших телевизор детей оглянулись.

– Ты мне нравишься, – сказала она. – Я Ханна. Если тебя поймают, можешь сказать, что приходила ко мне.

Меня прошиб пот, я отшатнулась. Это было так знакомо. Должно быть, я уже бывала здесь раньше, подшучивая над кем-то, кто выздоровел. А может, и нет.

– Я не могу тебе нравиться. Ты меня даже не знаешь.

Девочка резко изменилась в лице. Я замечала это у Мины: когда на голове нет волос, эмоции сразу же выплывают наружу.

– Не будь идиоткой.

– Прости, – сказала я. – Удачи со злокачественной гематомой.

– Эй, куда ты пошла? Стой!

Я не стала оглядываться, и она не могла меня остановить.

Пока я бежала в отделение экстренной помощи, сердце колотилось как бешеное. Разговор с Ханной вернул меня к прежней роли. Я больше не хотела быть той девочкой – которая поднимает настроение больным. Которой больше нечего делать, кроме как днем и ночью ходить в больницу, чтобы кого-то проведать. Той, чья единственная цель в жизни – поддерживать и помогать встать на ноги. Той, которая осталась в прошлом. И я не была ею. По крайней мере, не должна была быть. Я могла уйти.

Но оказавшись в отделении экстренной помощи, я задумалась: где же я побывала?

Фельдшер вкатил на коляске молодого парня с забинтованной ногой. У него были темные волосы, и на секунду я подумала: «Кэл», а потом: «Диана» и: «Ари», и: «не здесь, только не здесь, я ухожу, я обещаю, я ухожу, ухожу сейчас же!».

Я была чем-то вроде «Воронки», только гораздо хуже. Заклинанию ничего не стоило устроить так, чтобы мы столкнулись в отделении экстренной помощи.

Я судорожно вцепилась ногтями в ладони, стараясь справиться с паникой. Хотя, возможно, паника была самой правильной реакцией.

Я рванулась к автоматическим дверям, проскакивая между больными, их родными и друзьями, совершенно позабыв о том, что должна оставаться незаметной. Меня окликнули с сестринского поста, но я не останавливалась до тех пор, пока не заметила на парковке машину Мины.

Мина уже ждала меня рядом с ней.

– Где ты была? – спросила она.

– В отделении экстренной помощи, – ответила я, не в силах думать о чем-то еще. Сердце колотилось с такой силой, что перед глазами все плыло.

– Зачем?

– Это не важно. Можем мы уехать отсюда? Пожалуйста?

Мина теребила кожаный браслет на предплечье.

– Доктор Браун сказал, что я в порядке. Никаких признаков рака. Если тебя это, конечно, волнует.

– О. Прекрасно. Поехали.

Мина безрадостно рассмеялась, не глядя на меня, завела двигатель и выехала с парковки.

Мое сердцебиение немного успокоилось, и я наконец смогла нормально дышать.

Ни Кэл, ни Ари с Дианой в отделении экстренной помощи так и не появились. Возможно, заклинание крюка что-то почувствовало. Возможно, оно было вовсе не таким опасным, как мне казалось.

И я больше не была девочкой, которая терпеливо сидела на стуле для пациентов и передразнивала докторов. К концу дня Ханна обо мне уже и не вспомнит. Мине я не нужна. С ней все в порядке. Мина выехала на шоссе, внимательно вглядываясь в зеркало заднего вида. И перехватила мой взгляд.

– Что с тобой стряслось, Кейтелин?

– Ничего, – сказала я, улыбнувшись впервые за целый день. – Правда, все просто великолепно.