Текст книги "Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х"

Автор книги: Мэгги Доэрти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава 4
Хлопотный эксперимент

20 ноября 1960 года Секстон читала воскресные газеты, где сообщалось о революционной программе – Рэдклиффском институте независимых исследований, месте для «интеллектуально сегрегированных женщин»[153]153
  Hechinger F. M. Op. cit.


[Закрыть]. Как она поняла, речь шла о женщинах с высшим образованием, которые начинали работать как научные сотрудники и художники, но не смогли воплотить свои мечты. Как и многие выдающиеся женщины того времени, они всецело посвятили себя рождению и воспитанию нового поколения американцев, в то время как их исследовательские проекты пылились в долгих ящиках.

В статье описывалась типичная сегрегированная женщина: ей тридцать с небольшим, она училась в аспирантуре и получила перспективную стипендию, но не смогла продолжить свой научный труд. Другая версия: на этот раз женщина – живописец, она прошла обучение у лучших мастеров, но родила до того, как смогла организовать свою первую персональную выставку. Такие женщины, по словам репортера газеты The New York Times, «без стимула лишь с большим трудом могут вернуться к стабильной интеллектуальной и творческой деятельности, или же не возвращаются к ней никогда»[154]154
  Ibid.


[Закрыть]. Секстон читала эти строки, испытывая чувство узнавания и благоговения. Ведь ей самой было около тридцати, и она обладала творческим потенциалом, но докторской степени и академических публикаций у нее не было. Неясно, подходит ли она под требования этой программы, да и подходит ли эта программа такой социофобке, как она. Энн продолжила чтение.

Она узнала, что Рэдклиффский институт предлагает «группе одаренных, но не обязательно известных женщин»[155]155
  Ibid.


[Закрыть] поддержку, которая им так нужна. В сентябре 1961 года двадцать женщин, имеющих докторскую степень или ее «эквивалент» в творческой сфере, получат должности младших научных сотрудниц. Им выделят рабочее место, доступ к огромным фондам Гарварда и ежегодную стипендию в размере 3000 долларов – этих денег недостаточно, чтобы уйти в свободное плавание, но, тем не менее это достойная сумма, которой хватит на то, чтобы покрыть текущие расходы стипендиаток. Программа открыта для всех женщин с высшим образованием, проживающих в Бостонской Агломерации, а не только для выпускниц Рэдклиффа. Чтобы выиграть одно из этих мест, необходимо было предоставить подтверждение прежних достижений и план будущей работы.

Секстон позвонила в Рэдклифф буквально в тот же день. Она хотела побольше узнать об этом необычном институте и выразить живой интерес к программе. И не она одна. С самого утра телефон в офисе президента Рэдклиффа неустанно звонил, так что пришлось нанять дополнительного сотрудника только для того, чтобы успевать отвечать на звонки. Многие звонившие, как и Секстон, были женщинами, которые запрашивали дополнительную информацию и узнавали, как подать заявку. Другие звонили просто чтобы выразить свою благодарность за идею и пожелать удачи. На фоне половины звонков слышался детский плач.

Дети Секстон уже прошли стадию истерик и памперсов: Линде было семь, а Джой – пять. Билли, свекровь Энн, часто ей помогала: она водила их на внеклассные занятия, готовила ужин, и по большей части выполняла материнские обязанности в те периоды, когда Секстон была к этому не способна. Как Линда писала в своих мемуарах 1994 года Searching for Mercy Street, «именно она [Билли] дарила свободу, которая позволила поэтессе делать то, что у нее так хорошо получалось»[156]156
  Gray Sexton L. Searching for Mercy Street: My Journey Back to My Mother, Anne Sexton. Boston, 1994. P. 36.


[Закрыть]. Но тем не менее Институт обладал для Секстон особым очарованием. Несмотря на то, что Энн опубликовала книгу стихов и влилась в поэтические круги Бостона, она все еще чувствовала себя аутсайдером в городе, где ценился академический авторитет. В отличие от Кумин, Секстон не сделала научной карьеры (у Максин была и бакалаврская, и магистерская степень Рэдклиффа); она вообще не окончила вуз. Конечно, Институт не присуждал степеней, но он все же имел связь с одним из лучших университетов страны. Так что если Энн примут в Редклиффский институт, это, в некотором смысле, будет означать, что ее приняла бостонская интеллектуальная элита.

13 января, когда и двух недель не прошло с официального открытия приема заявок на стипендию, Секстон уже составила первое письмо, в котором запрашивала бланк официального заявления. Сидя за обеденным столом, она напечатала текст, в котором выражала радость по поводу открытия Института и упомянула о намерении подать заявку. «Мой опыт уникален в своей неуместности», – писала Энн. Понимая, что такое самоуничижение делу не поможет, Секстон перепечатала текст, на этот раз выразившись более нейтрально. «Думаю, моя заявка будет одной из самых необычных, ведь у меня есть только среднее образование, но зато я уже сделала себе имя в сфере писательского мастерства», – объяснила Энн, в своей типичной манере обходя зыбкие моменты собственной биографии и показывая, что она в своем праве. Секстон обещала, что к официальному заявлению приложит заявку получше. А пока она хотела бы высказать мнение о роли Института в возобновлении интеллектуальной или творческой карьеры одаренной женщины. В пресс-релизе представители Института старались не давать опрометчивых обещаний; подразумевалось, что стипендиатки смогут возобновить работу только «на время». Секстон не соглашалась с этим утверждением. Для тридцатидвухлетней Энн Институт был олицетворением вневременного авторитета. Секстон казалось, что программа поможет ей побороть неуверенность и даст постоянный статус на конкурентной поэтической сцене. А Кайо, который до сих пор недоволен тем, что жена поглощена какой-то игрой слов, наконец поймет: ее карьера заслуживает уважения. Стипендия может сделать ее частью сообщества, может помочь пережить периоды одиночества без постоянной поддержки Кумин. Она может спасти ее брак; и, может быть, даже спасти ее жизнь.

План создания этого спасительного института зародился в весьма неожиданном месте: в национальном командном пункте, где в большинстве своем работали мужчины. 6 декабря 1957 года – в день неудавшегося запуска спутника с мыса Канаверал во Флориде, – Национальный научный фонд (NSF) собрал комитет по изучению государственных школ. Члены комитета приступили к анализу исследований американского образования: помимо способов привлечения финансирования их интересовали методы стимулирования студентов к изучению естественных наук и инженерно-строительного искусства. Впервые комитет собрался в январе 1958 года. На заседании царила тревожная атмосфера; как вспоминал позднее один из членов комитета, «Мы были до смерти перепуганы»[157]157
  Yaffe Е. Op. cit. P. 59.


[Закрыть].

В октябре прошлого года Советский Союз успешно запустил спутник, а Соединенные Штаты и весь западный мир боялись оказаться не у дел. В течение нескольких месяцев после запуска спутника – переломного события, которое даже сравнивали с нападением на Перл-Харбор, – было сформировано Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA). Поток федеральных денег хлынул в научные исследования и разработки (с 1957 по 1967 год федеральные расходы на НИОКР возросли более чем вдвое). В 1958 году Конгресс принял Закон об образовании в интересах национальной обороны. В законе утверждалось, что «безопасность нации требует наиболее полного развития умственных ресурсов и технических навыков молодежи»[158]158
  National Defense Education Act of 1958. Title 1: General Provisions, sec. 101.


[Закрыть]. Америке было необходимо как можно скорее вырастить больше ученых. Задача комитета NSF состояла в том, чтобы понять, как это сделать.

Единственной женщиной в комнате оказалась Мэри Инграхам Бантинг, которую друзья и домочадцы называли Полли. Эта бесстрашная сорокасемилетняя любительница свитеров носила очки, коротко стригла седые волосы и была деканом женского колледжа Дуглас при Ратгерском университете. Микробиолог по образованию и овдовевшая мать четверых детей, она случайно попала в администрацию университета после внезапной смерти своего мужа Хенри от опухоли головного мозга в 1954 году. Под руководством Бантинг в Дугласе произошли важные изменения. Мэри упразднила отдававшие школьным этикетом официальные обеды и обязательное ношение шляп. Она организовывала выступления известных лекторов, в том числе Аллена Гинзберга, Джона Кейджа и Марты Грэм, в надежде, что их речи вдохновят студенток на мечты о великом. Но они были всецело поглощены поиском мужей, поглощены настолько, что, казалось, не замечали предоставляемых им интеллектуальных возможностей. Студенческая газета объявила о недавних «пинингах» (когда девушка получала университетский значок своего парня как доказательство серьезных намерений) и помолвках, как будто колледж был магазином, на полках которого женщины-товары располагались только «до востребования».

Бантинг предложила комитету NSF начать исследования с выявления самых умных детей среди тех, кто не пошел в колледж – а значит, столкнулся с какими-то препятствиями и не смог реализовать свой потенциал. Чтобы ответить на свой собственный вопрос, Мэри ознакомилась с изысканиями, которые провел исследователь в области образования Дональд Бриджман. Данные исследования были приведены с разбивкой по гендерному признаку. Бриджман изучал очень способных учеников, IQ которых вывел их в топ-10 процентов, и в этом процентиле идентифицировал студентов, которые не стали поступать в колледж. Согласно заключению исследователя, более 90 % не поступивших в колледж способных учеников составляли женщины.

Впоследствии Бантинг рассказала своему биографу Элейн Яффе, что по результатам исследования практически «все мужчины с такими интеллектуальными способностями продолжали получать образование, а практически все женщины прерывали этот процесс»[159]159
  Yaffe E. Op. cit.


[Закрыть]. Эти данные ошеломили Бантинг.

И дело было не только в том, что Америка теряла столько способных школьниц – женщин, которые могли бы изучать строение атома или расшифровывать новый код, но и в том, что большинство коллег Бантинг по комитету не сочли эти данные достойными внимания. Мэри знала, что они «хорошие люди, а не сексисты», и тем не менее они не проявили особого интереса к тому, чтобы остановить утечку женских кадров. Казалось, эти данные немного смутили мужчин, так что они с удовольствием закрыли бы глаза на такие цифры или даже предпочли бы их утаить.

«Я была сильно озадачена, – вспоминала Мэри впоследствии. – Я чувствовала, что смотрю в бездонный темный провал, который всю мою жизнь был прямо у меня под ногами, а я об этом и не подозревала. Он простирался и под их ногами тоже»[160]160
  Ibid.


[Закрыть]. Годы спустя Бантинг назвала опыт членства в комитете NSF «пробуждением»[161]161
  Bunting-Smith M. I. Oral History. Bunting Personal Papers. Schlesinger Library. Radcliffe College. P. 87.


[Закрыть]. В своей речи в 1957 году Мэри призналась, что «никогда не интересовалась женщинами как таковыми»[162]162
  Bunting M. New Patterns in the Education of Women. Speech at Old Guard Summit. 1956, October 22. Рабочие документы Бантинг. Schlesinger Library, Radcliffe College.


[Закрыть], отчасти потому, что за всю жизнь практически не сталкивалась с сексизмом. Бантинг была необычной женщиной – ей удалось выстроить безупречный баланс между личной и профессиональной реализацией в исторический момент, когда женщин снова и снова вынуждали выбирать что-то одно.

Страстно интересуясь наукой со школьной скамьи, Мэри Ингрэм изучала бактериологию в колледже Вассар, одной из элитарных школ ассоциации «Семь сестер». После окончания колледжа в 1932 году она получила докторскую степень в Висконсинском университете, где познакомилась с Хенри, второкурсником медицинского факультета. Они поженились и провели двадцать счастливых лет, кочуя из одного города Восточного побережья в другой – от Балтимора (штат Мэриленд) до Бетани (штат Коннектикут): оба супруга строили карьеру и заботились о растущей семье. Бантинг преподавала в колледжах Беннингтон и Гоучер. Когда Хенри поступил в медицинскую ординатуру Йельского университета, Мэри подрабатывала в университетской лаборатории. Они вместе ремонтировали дома и разводили коз, кур и пчел. В теплые дни Бантинг работала в саду топлесс, заклеив соски пластырями. Она явно гордилась тем, как готовит и ведет хозяйство: «Ну, все эти фокусы с домоводством – плевое дело»[163]163
  Yaffe E. Op. cit.


[Закрыть], – писала Мэри матери, женщине, которая пересылала ей свои ненужные вечерние платья. Но Бантинг никогда не ощущала, что домашнее хозяйство характеризует ее больше, чем, скажем, исследования бактерий Serratia marcescens.

Бантинги занимались домашним хозяйством совместно, это был процесс, требующий усилий и терпения обоих супругов. Так же было и с карьерой: Мэри просматривала рентгеновские снимки Хенри, а он вскрывал мышей для ее занятий[164]164
  Для реконструкции биографии и карьеры Бантинг я использовала несколько источников. Среди них – изустные истории, взятые из бумаг Мэри Инграхам Бантинг-Смит в Библиотеке Шлезингер. Кроме того, я обращалась к статье о Бантинг в Time и к биографии Яффе.


[Закрыть]. И хотя их брак во многом был традиционным – Хенри обеспечивал семью, а Бантинг радовалась, что может заниматься наукой, не беспокоясь о деньгах, – в отношениях супругов было гораздо больше равноправия, чем у большинства семей в 1930-х и 1940-х годах. Ознакомившись с исследованием Бриджмана, Бантинг взглянула на свою счастливую жизнь иначе, словно на выцветшую фотографию. Ускоренное обучение в аспирантуре, работа на полставки в Йеле, гранты, которые нельзя было оформить без подписи коллег-мужчин, небольшая зарплата – все это оказалось проявлениями более масштабной проблемы. Власти лениво позволяли ей заниматься чем-то своим, не удостаивая ее внимания. Страна так мало ждала от женщин, пусть даже и самых способных. А ведь Мэри повезло: большинство ее сверстниц постигла гораздо худшая участь. Бантинг вспомнила соседку из Коннектикута, которая считала, что должна быть благодарна мужу за то, что он разрешил ей сесть за руль семейного автомобиля, и других женщин, которым, по ее мнению, не хватало понимания цели в жизни. «Мне не нужно было беспокоиться о том, выходить замуж или нет, – размышляла Мэри много лет спустя. – Я просто должна была решить, когда и за кого. Думаю, мои родственники ожидали, что я выйду замуж, заведу семью и буду заниматься чем-то кроме нее. А я принимала это как должное».

Глядя на данные о том, сколько умных девушек даже не попали в колледж, Бантинг осознала, каким сложным было сочетание факторов, не позволяющих американкам заниматься интеллектуальным трудом[165]165
  One Woman, Two Lives // Time. 1961, November 3. P. 68.


[Закрыть]. Родители, которые не поощряли в своих дочерях склонность заниматься «чем-то кроме»; учителя, которые не могли порекомендовать подходящий колледж; студенческие газеты, в которых писали о помолвках, а списки отличников не печатали; и многие мужчины-специалисты, вроде ее коллег по комитету, которых абсолютно не волновало, что тысячи женщин бросают учебу и больше никогда не вернутся в строй. Все и вся твердили американкам – и женщинам поколения Бантинг, и тем, кто следовал за ней, – что их «настоящая жизнь» – дома, вне общественной сферы. Америка могла проиграть холодную войну стране, которая в области исследований и инноваций полагалась как на мужчин, так и на женщин. Женщины Советского Союза демонстрировали высокую научную компетентность: 30 % советских инженеров и 75 % врачей были женщинами. В то же время доля американок среди инженеров составляла всего 1 %, а среди врачей – всего 6 %. Соединенные Штаты впустую растрачивали драгоценный ресурс, который Бантинг впоследствии назовет «просвещенной женской рабочей силой»[166]166
  Bunting M. I. A Huge Waste: Educated Womanpower // The New York Times. 1961, May 7.


[Закрыть]. Об этой проблеме задумывалась не только Бантинг. Многие чиновники и ученые в области образования соглашались, что с образованием женщин в США что-то не так, но они не могли прийти к согласию относительно того, в чем именно заключается проблема и как ее следует решать. В период с 1948 по 1963 год число женщин, поступивших в колледж, резко возросло – с 700 тысяч до почти 1,7 миллиона[167]167
  Eisenmann L. Higher Education for Women in Postwar America, 1945–1965. Baltimore, 2006. P. 44.


[Закрыть]. И все же, по словам историка Линды Айзенман, администрация университетов относилась к таким студенткам как к «случайно затесавшимся»[168]168
  Ibid. P. 5.


[Закрыть]. Женщины не были желанными сотрудницами научно-исследовательских институтов (которые росли благодаря притоку федеральных денег), в профессиональной подготовке студенток не видели смысла, так как предполагалось, что при первых же признаках беременности они уйдут с работы. По мнению некоторых реформаторов образования, для женщин нужно было ввести больше занятий по брачному консультированию или домоводству, чтобы лучше подготовить их к роли домохозяек. Другие ратовали за ценность гуманитарного образования даже для неработающих матерей. К примеру, образованная женщина могла бы читать сонеты, чтобы не скучать, пока меняет подгузники.

Бантинг не принадлежала ни к одному из этих лагерей. Она полагала, что образование необходимо женщинам, чтобы они могли вносить свой вклад в исследования и инновации. Кроме того, она считала, что большинство женщин, если они заручатся поддержкой мужей и будут придерживаться жесткого графика, смогут иметь и семью, и карьеру. В Дугласе ее потрясло количество родителей, учителей, управленцев и выпускников, считавших, что женщины либо не могут преследовать интеллектуальных целей, либо могут делать это за счет своей личной жизни.

Атмосферу, в которой существовали американские женщины, Бантинг назвала «климатом заниженных ожиданий»[169]169
  Согласно изустным историям из бумаг Бантинг-Смит, Бантинг впервые использовала эту фразу на заседании Американского совета в 1957-м. Она часто использовала ее и после: например, в речи AWA 17 февраля 1960 года.


[Закрыть]. И ее целью стало изменить этот климат. По возвращении в Дуглас Бантинг была полна энергии. Она убедила школьный совет запустить образовательную инициативу для небольшой группы студенток вечернего отделения – замужних матерей, которые были старше других учащихся и могли приезжать в кампус только на час или два в день. В то время к вечернему обучению относились свысока: бытовало мнение, что знания вечерников очень поверхностны, но Бантинг была убеждена – эти студентки преуспеют в учебе. Была набрана группа из десяти женщин, и они оправдали ожидания Бантинг: практически все студентки попали в список отличников. Один из преподавателей назвал их «дугласской пехотой»[170]170
  Yaffe E. Op. cit.


[Закрыть]. Эта программа помогла Бантинг сформировать понимание траектории женского образования: процесс длился всю жизнь, со множеством рывков и остановок. По сравнению с предыдущими поколениями женщины стали жить дольше, и большинство из них к тридцати годам уже проходили самые сложные этапы материнства. Их ждали десятилетия свободного времени. По словам Бантинг, эти женщины вливались в поток рабочей силы и выныривали из него, как водители, проезжающие по сети федеральных скоростных автомагистралей. Настало время сделать образование похожим на государственную систему автомагистралей со съездами и въездами, которые женщины могли бы использовать по своему усмотрению.

Несмотря на свою деятельность в поддержку женщин, Бантинг не причисляла себя к феминисткам. Как и многие женщины 1950-х, Мэри считала феминизм радикальным и даже вредным: от него несло коммунизмом, богемностью и радикализмом. Более того, представление Бантинг и ей подобных о социальных изменениях отличалось от идей самопровозглашенных феминисток. В то время как последние стремились изменить правила социальной жизни общества, Бантинг и ее единомышленники хотели помочь отдельным женщинам быстрее усвоить эти правила, чтобы они не вызывали дискомфорта. Как вспоминала Эстер Раушенбуш, бывший президент женского колледжа Сары Лоренс, «исследования тех лет были направлены на то, чтобы помочь женщинам приспособиться; практически никто не выказывал беспокойства по поводу ответственности общества за изменение этих социальных моделей»[171]171
  Raushenbush E. Occasional Papers on Education. Bronxville, 1979.


[Закрыть]. Идея о том, что должно измениться само общество, была слишком революционной, и ее время еще не пришло.

Эти различия проявились особенно ярко благодаря случайной встрече реформаторки и революционерки. Превращая колледж Дуглас в образовательный трамплин для замужних женщин, Бантинг познакомилась с другой женщиной, которую волновали схожие проблемы. Бетти Фридан была независимой журналисткой и выпускницей одного из колледжей ассоциации «Семь сестер» (она окончила Смит), а также, как потом вспоминала Бантинг, «неудержимой и категоричной» женщиной[172]172
  Bunting-Smith M. I. Oral History. Bunting Personal Papers. Schlesinger Library. Radcliffe College. P. 87.


[Закрыть].

Женщины встретились, когда Фридан исследовала «процесс возвращения зрелых женщин на рынок труда» и живо интересовалась распространенным мифом о «счастливой домохозяйке» – женщине, которая для счастья не нуждалась ни в чем, кроме добротных прихваток и хорошего пылесоса. Бетти хотела написать об этом, и не просто журнальную статью, а, возможно, что-то подлиннее, например книгу. Фридан пригласила Бантинг к сотрудничеству в своем книжном проекте: Мэри могла бы поделиться своими идеями на тему образования, а Бетти – с присущей ей страстностью – написать о «том, как женщинам не дают жить собственной жизнью»[173]173
  Ibid.


[Закрыть].

Четыре или пять раз Фридан на пригородном поезде ездила из округа Рокленд (штат Нью-Йорк) в Нью-Брансуик (штат Нью-Джерси), где они с Бантинг обсуждали планы написания того, что Мэри окрестила их «маленькой книжкой» (она никогда не устраивала шумихи вокруг своих проектов)[174]174
  Ibid.


[Закрыть]. Женщины встречались в офисе Бантинг и час или два просматривали черновики глав будущей книги. По мере того как они лучше узнавали друг друга как женщины и мыслители, Бантинг все острее ощущала беспокойство. Фридан была излишне прямолинейна, озлоблена. Она считала, что проблемы женщин – результат мужского вмешательства в их жизни; Бантинг казалось, что Фридан мыслит в «категориях „мужчины против женщин“, что она демонизирует мужчин и то, что мужчины делают с женщинами»[175]175
  Ibid. P. 88.


[Закрыть]. Бантинг – гуманистке, счастливой жене и дочери квакера – пришелся не по вкусу полемический стиль и саркастический тон Фридан (БАСП нередко считали евреек слишком эмоциональными).

«Я скорее рассматривала эту проблему сквозь призму климата заниженных ожиданий, – объясняла Бантинг позднее, – из-за которого в ловушке оказались как мужчины, так и женщины. В книгу предполагалось включить много довольно-таки резких и не близких мне идей»[176]176
  Ibid.


[Закрыть]. Мэри не делила общество на злодеев и жертв; она отказывалась обвинять мужчин в проблемах женщин или даже думать о том, что страдания женщин могут приносить мужчинам пользу. И поэтому Бантинг призвала Фридан посмотреть на проблемы под иным углом, признать, что к некоторым из них существуют альтернативные подходы, но Бетти отвергла ее предложение. В конце концов они не сошлись. И пока Фридан стремительно дописывала «Загадку женственности», Бантинг вернулась к управлению Институтом.

В марте 1960 года Бантинг наконец получила возможность протестировать некоторые из своих наиболее новаторских идей по созданию просвещенной женской рабочей силы. Ее назначили президентом Рэдклиффского колледжа, но официально к своим обязанностям Мэри еще не приступила (эту работу ей предложили после того, как один из попечителей Рэдклиффа услышал ее выступление в Смите). Бантинг предложила скептически настроенному совету попечителей создать Рэдклиффский институт независимых исследований. Она объяснила, что финансирование небольшого сообщества женщин-ученых поможет не только самим стипендиаткам Института, но и студенткам Рэдклиффа, которые, как студентки Дугласа, будут вдохновляться примером более зрелых соратниц. Если эксперимент пройдет успешно, колледжи по всей стране смогут перенять этот подход.

Бантинг предложила этот план, когда в стране еще не существовало аналогов института. Больше всего это было похоже на ее же «женскую пехоту» в Дугласе (через пару лет Миннесотский университет запустил подобную программу непрерывного образования). Но Бантинг не нуждалась в шаблоне: исследовать вопросы, на которые никто не знал ответа, она полюбила еще во время работы в Вассарской бактериологической лаборатории. Идея создания института зародилась, когда Мэри начала работать в Дугласе, а возможно, что и в те счастливые дни в Бетани, где Бантинг чередовала занятия фермерством с научными изысканиями.

В течение нескольких лет Мэри вынашивала свою гипотезу (у нее было много гипотез, наскоро записанных в блокнот рядом с ежедневным почасовым расписанием): Бантинг полагала, что образованные женщины могли бы возобновить интеллектуальную карьеру, если бы им предоставили на это время, финансирование и другие ресурсы университета. Мэри представляла женщину, похожую на себя в молодости: мать четверых детей и обладательницу докторской степени, воодушевленную и материнством, и свежими исследованиями в избранной ею области. Этой женщине было нужно место вроде Йельской лаборатории: место, до которого несложно добраться и где в свободное время можно заниматься своими исследованиями, не беспокоясь о зарабатывании денег на нужды семьи. Она вспоминала своих соседок в Бетани: «Думаю, в каждом аккуратном маленьком кирпичном домике запрятано по крайней мере по одной женщине, которой нечем себя занять, – писала Мэри своей матери, когда жила там. – Если бы они сами стирали и т. д., то были бы при деле, но нет. Эти женщины только и делают, что ходят по гостям или кричат на детей, просто от скуки… Они рассуждают – голоса доносятся сквозь смотровое окно – о том, как усердно им приходится работать, но в сущности просто бесцельно слоняются в поисках развлечений»[177]177
  Yaffe E. Op. cit.


[Закрыть]. Пусть Мэри и не слишком справедлива к тем женщинам, которые не могли похвастаться ее неослабевающей энергией, тем не менее она сформулировала одну из ключевых проблем идеала семейной жизни американского обывателя: не все образованные женщины были всецело погружены в ведение домашнего хозяйства.

Что произойдет, если блестящая, скучающая женщина получит все те преимущества, которыми она, Полли Бантинг, пользовалась в молодости? А что, если женщины по всей стране поймут: они, все они без исключения, тоже могут продолжить учиться и получить работу? Как резко скакнет уровень образованности американок, и возрастет ли количество научных кадров среди женщин? Рэдклифф, как утверждала Бантинг в тот мартовский день, – лучшее место для проведения этого «хлопотного эксперимента».

Смелое предложение от женщины, которая еще даже официально не вступила в должность президента Рэдклиффа. Все потому, что Бантинг была храброй. Один гарвардский профессор однажды сказал о ней: «Хотел бы я, чтобы в Гарварде был такой же мужественный президент, как миссис Бантинг»[178]178
  Down-to-Earth College President: Mary Ingraham Bunting // The New York Times. 1969, April 29. P. 28.


[Закрыть]. Речь Мэри обеспокоила членов совета попечителей. Раз это эксперимент, значит никто не гарантирует его успеха. Рэдклифф может потратить сотни тысяч долларов на каких-то посторонних женщин, – и ради чего? Есть ли способ узнать, что этот проект окажет положительное влияние на студентов Рэдклиффа? Более того, многие выпускницы Рэдклиффа казались вполне счастливыми домохозяйками; предположение о том, что они «сегрегированы» и никак не развиваются, могло их оскорбить. Совет попечителей сообщил Бантинг, что она должна будет провести кампанию по сбору средств для этого проекта самостоятельно и не обращаясь к постоянным спонсорам Рэдклиффа. Мэри с радостью приняла этот вызов.

Что бы ни стояло на пути Бантинг – финансовые проблемы, утомительные разъезды и даже смерть мужа, – она не сбавляла оборотов. Чтобы разработать бюджет и составить план, Мэри собрала женский экспертный совет. Ей удалось получить два гранта на пять лет: 150 000 долларов от корпорации Карнеги и 250 000 долларов от Фонда братьев Рокфеллер. Кроме того, Бантинг заручилась поддержкой преподавателей Гарварда, включая декана (и будущего советника по национальной безопасности) Макджорджа Банди, а также известных писательниц, в том числе Адриенны Рич, политического теоретика Ханны Арендт и драматурга Лилиан Хеллман, которая вошла в экспертную комиссию института. Мэри нашла и человека на должность директора: им стала Констанс Смит (Конни, как ее звали друзья), до этого занимавшая должность доцента политологии в Дугласе. У Смит были темные волосы, ярко-зеленые глаза и широкая улыбка. Она очень хотела поскорее вступить в должность и получила официальное назначение 9 января 1961-го. Ее зарплата составила 12 000 долларов.

Все считали Смит прирожденным директором. Она была доброжелательна и внимательна и, как «приветливый вертящийся дервиш»[179]179
  Олсен К. Интервью автору. 16 июня 2016 года.


[Закрыть], интуитивно понимала потребности окружающих. Одна из стипендиаток института говорила, что Смит была «потрясающей» и что «лучше человека на эту должность было не сыскать». Смит расположила к себе ассистентку Бантинг Рене Брайант и написала Мэри, что они втроем отлично сработаются.

Все становилось на свои места. В ноябре 1960 года вышел пресс-релиз, в котором «выражалось сожаление по поводу отсутствия в нашей стране стимулов и возможностей для талантливых граждан»[180]180
  Radcliffe Institute for Research or Radcliffe Center for Continuing Scholarship. Пресс-релиз. Ноябрь 1960 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть] и осуждался «анти-интеллектуальный климат» страны, который «особенно сильно ограничивал тех женщин, чьи основные обязанности в течение по меньшей мере десяти лет заключались в ведении домашнего хозяйства». Эта мысль получила развитие в опубликованном в том же месяце глянцевом буклете, где утверждалось, что женская интеллектуальная неудовлетворенность подвергает опасности семьи, а следовательно, и государства. «Это ощущение застоя может пагубно сказаться даже на самом счастливом браке, – предостерегал буклет, – когда одаренная женщина вынуждена тратить свое время на безуспешный или полу-успешный поиск способов интеллектуальной самореализации, это может обернуться против брака и привести к полному разочарованию»[181]181
  The Radcliffe Institute for Independent Study. Буклет. Ноябрь 1960 года.


[Закрыть]. Образованные женщины не должны быть мятущимися активистками. И если пионерки женского образования были «искательницами справедливости и реформаторками: страстными, бесстрашными, красноречивыми, но, порой, слишком шумными», сегодняшние женщины не обязаны соответствовать этому стереотипу. А напоследок в буклете сообщалось, что «ожесточенным битвам за права женщин пришел конец». Деятельность института, как и многие другие реформы в сфере женского образования той эпохи, представлялась как аккуратно корректирующая и так проложенный в нужном направлении курс жизни.

Институт должен был укреплять действующие нормы, а не угрожать им, и во многом именно из-за этого он не мог решить специфические проблемы женщин рабочего класса и цветных женщин, жизнь которых развивалась совсем по другому сценарию. Во-первых, программа, рассчитанная на неполный рабочий день, ничего не дала бы женщинам, работающим по найму и нуждающимся в полноценной зарплате. Проблема таких женщин заключалась не в том, что у них не было возможности работать, а в том, что они получали недостаточное вознаграждение за свой труд. В эпоху, когда подбирать сотрудников по половому признаку еще было законно, женщины обычно соглашались на более низкооплачиваемую работу (хотя в настоящее время дискриминация по половому признаку при приеме на работу является незаконной, эта тенденция сохраняется и сегодня). В 1960 году средняя заработная плата женщин, работающих полный день, составляла 24 590 долларов в год, в то время как мужчины получали 40 586 долларов (суммы пересчитаны с учетом инфляции на 2019 год)[182]182
  U. S. Census Bureau, Current Population Survey, 1961 to 2009 Annual Social and Economic Supplements.


[Закрыть].

Между тем положение образованных чернокожих женщин разительно отличалось от ситуации их белых соратниц. По словам историка Паулы Гиддингс, в 1950-е годы, когда белые женщины массово бросали вузы, доля чернокожих женщин-выпускниц, напротив, росла. К 1952–1953 учебному году количество полученных чернокожими женщинами дипломов в исторически «черных» учебных заведениях составило 62,4 %; число выпускниц не уступало количеству выпускников-мужчин по все стране[183]183
  Giddings P. When and Where I Enter: The Impact of Black Women on Race and Sex in America. New York, 2006. P. 245–246.


[Закрыть]. В результате возросла и численность женщин-специалисток. Вскоре в процентном соотношении их число превзошло количество чернокожих мужчин в профессиональных и полупрофессиональных областях. Однако от домашних обязанностей женщин это не освободило: в 1950-х двигающиеся вверх по карьерной и социальной лестнице чернокожие женщины, многие из которых продолжали работать вне дома, не понимали, как занимаются хозяйством в новом статусе представительницы среднего класса[184]184
  Ibid. P. 251.


[Закрыть]. Им не на кого было ориентироваться, поскольку их матери обладали гораздо более ограниченными ресурсами.