Текст книги "Пой вместе с ветром"

Автор книги: Мэган Линдхольм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

…Стол. Длинный стол. Множество лиц. Кто-то поддерживал Ки, не давая вывалиться из кресла. А что случилось с Корой? Почему Руфус под руки уводит ее из-за стола? Как она бледна! Она идет с трудом, спотыкаясь на каждом шагу… Что могло надломить эту деятельную, несокрушимую женщину?

Зубы Ки застучали о край глиняной чашки. Молоко. Ей почти насильно вливали в рот молоко, сдобренное каким-то огненным снадобьем. Некрасивое лицо Хафтора близко придвинулось к ее лицу. Почему он так зло смотрит? Ки отдернула голову и ткнулась затылком в чью-то грудь. У Ки все плыло перед глазами, но, борясь с дурнотой, она подняла взгляд. Над ней стоял Ларс. Она попробовала виновато улыбнуться ему. Ларс смотрел на нее сурово.

Ки обвела глазами длинную комнату… Что все-таки случилось, отчего все так возбуждены? Все говорили разом, пересаживались с места на место… и с необыкновенной скоростью заглатывали горы еды.

– Ешь! – услышала она голос Ларса. – Ешь, говорю!

Вот тоже пристал. Да с какой стати?

По мере того как Ки приходила в себя, нестройный гул начал распадаться на отдельные голоса, произносившие осмысленные слова. Ларс поддерживал Ки за плечи, не давая обмякнуть в кресле. Хафтор – безобразный, всклокоченный Хафтор – держал перед ней чашку. Звуки и голоса наслаивались на какое-то жужжание, источник которого Ки никак не могла определить.

– Ешь, Ки. Ну, пожалуйста, ешь, это должно ослабить последействие, да и Коре легче будет разорвать связь… Пожалуйста, Ки! – вновь прорезался среди общего шума голос Ларса. Чашка опять коснулась ее губ, и Ки принялась судорожно глотать. Хафтор поставил опустевшую чашку на стол. Громкое жужжание стихло до тонкого писка, как если бы над ухом вился комар. Ки взглянула в перекошенное лицо Хафтора. Его темно-синие глаза смотрели холодно, жестко…

Только тут Ки внезапным толчком как следует вернулась к реальности и стряхнула поддерживавшие ее руки. Она хотела вскочить, но ноги отказывались повиноваться. Ларс отодвинулся от нее прочь.

– Присмотри за ней, Хафтор, пусть непременно поест… О Боги, Ки!.. Пойду посмотрю, что можно сделать…

Ларс покачал головой, глядя на нее сверху вниз. Казалось, он не находил слов. Потом шагнул в сторону и пошел, обходя стол. Минуя взрослых, он касался рукой их плеч, а детей ободряюще гладил по головам. Люди оборачивались к нему, и Ки видела на их лицах свежие следы слез. Тем не менее, там, где проходил Ларс, взвинченная скороговорка стихала до напряженного шепота едва ли громче комариного звона в ушах Ки. И только те из гостей, что сидели с ней рядом, хранили гробовое молчание и старались не смотреть в ее сторону.

Все ели торопливо и жадно, точно после жестокого голода. Никто не смаковал и не восхищался искусно приготовленными блюдами. С таким же успехом они могли бы наперегонки уничтожать холодную, застывшую овсянку.

Хафтор, усевшийся на место Руфуса, справа от Ки, поглощал пищу с такой же странной жадностью, как и все. Он почувствовал взгляд Ки и повернулся к ней, дожевывая кусок. Отвращение и гнев мешались с чем-то похожим на восхищение в его темно-синих, словно ледники ночью, глазах.

– Что случилось?.. – Ки сама поняла, как бессмысленно прозвучали эти слова. Ее как будто разбудили посреди глубокого сна, полного видений, и не спросясь сунули в эту толпу, занятую чем-то непонятным и странным.

Хафтор проглотил порцию еды и решил ответить.

– А вот что, – сказал он. – Моя тетя и двоюродные братья так разволновались из-за того, что не сразу получили весточку о гибели Свена, что решили без малейшего промедления созвать семью на Обряд. Таким образом, кое-кому представилась блестящая возможность натворить нам как можно больше беды… что и было проделано с отменным успехом. Иные говорят, имело место недоброжелательство по отношению к нам. Другие, вроде Ларса, утверждают, что все это просто по незнанию…

И Хафтор зло насадил на вилку еще кусок мяса. Ки продолжала смотреть на него. Его гневная отповедь обдала ее ледяным холодом. Почему? За что?..

– Ешь! – приказал Хафтор, ткнув вилкой с надетым на нее куском в сторону тарелки, поставленной перед Ки. Та машинально глянула вниз и с изумлением обнаружила, что кто-то успел навалить перед ней целую гору еды.

– Съешь как можно больше, и чем быстрее, тем лучше, – продолжал Хафтор. – Это уничтожит последействие жидкости и порвет связь… – Он обвел взглядом стол, все эти жующие, чавкающие лица, и недовольно проворчал: – Подумать только, ведь Свен был лучшим из нас. Ну не мерзко ли, что на Обряде в его честь люди жрут по-свински, гоня прочь приобщение, вместо того чтобы как следует им насладиться…

Ки взялась за еду, механически действуя вилкой, точно вилами на сеновале. Она жевала, не ощущая вкуса, и все пыталась мысленно сложить воедино разрозненные кусочки мозаики и получить осмысленный узор. Хафтора она предпочла далее не расспрашивать. Как-нибудь в другой раз.

Итак, сказала она себе, этот их Обряд состоял в приобщении. Ки почувствовала, как забрезжило смутное понимание происшедшего. Выпив странную жидкость, она мысленно вернулась в день гибели Свена, и вместе с нею там побывали они все. Вот, значит, в чем состояло для них облегчение разделенного горя. Ей не придется отвечать на бесконечные неловкие вопросы родни и в сотый раз вспоминать нечто такое, о чем лучше бы поскорее забыть. Все все видели. И разделили между собой. Вот так все должно было произойти. Но произошло ли? Допустила ли она их?.. Ки не знала. Она пыталась не допустить. Это-то она помнила хорошо. Она изо всех сил пыталась избавить их от жестоких и жутких подробностей, от зрелища, низводившего гарпий, их полубогов, до отвратительных стервятников. Удалось ли ей это? Или все-таки не удалось?.. Чем она навлекла на себя всеобщую ненависть? Тем, что показала, каковы в действительности их божки? Или тем, что отказала им в приобщении к мигу гибели Свена?..

Пиршество тянулось и тянулось бесконечно. Подле Ки по-прежнему царила тишина, разговор велся таким тоном, что Ки, не разбирая слов, только радовалась про себя. Зато Ларс слышал все. Ки видела, как он с извиняющимся видом разводил руками и то и дело склонял голову, покорно выслушивая попреки. Потом появился Руфус. Молча, с каменным лицом, наполнил он едой две большие тарелки и удалился с ними в комнату матери. Что случилось с Корой? Что могло вынудить ее покинуть стол и гостей?.. Слишком много вопросов, на которые Ки не могла найти ответов…

Ки снова оглядела стол. Душистые пласты сочного мяса, разноцветные фрукты, исходящие пряными ароматами горячие овощи в огромных горшках… Ки казалось, будто она пережевывала опилки с пеплом и глотала песок.

Мало помалу гости начали подниматься из-за стола и откланиваться. Уходили они по двое-трое, и измученный Ларс провожал каждого до дверей. Лицо у него было серое. С Ки не подошла попрощаться ни одна живая душа, но Ларс, по всей видимости, рад был бы поменяться с ней местами. Люди, ожидавшие всеобщего умиротворения и благодати, уходили взвинченными и потрясенными.

Ки окончательно плюнула на все правила хорошего тона и, поставив локти на стол, уронила голову на руки…

Кто-то коснулся ее плеча, и она тотчас вскинула взгляд. Это был Хафтор, и на сей раз его темные глаза смотрели затравленно, а на лице пятнами проступала багровая краска. Он был похож на пьяного, но вином от него не пахло. Он посмотрел Ки в лицо и заговорил, с видимым трудом подбирая слова:

– Я обошелся с тобой незаслуженно грубо, Ки. Сам я это уже понял, а через несколько дней, думается, поймут и остальные. Понимаешь, большинство из них совсем не знает тебя, поэтому им трудно понять… Понять, что зла с твоей стороны тут не было, только незнание. И воля крепче, чем у любого из нас… даже у Коры. Сделанного, правда, не воротишь, но если знать, что к чему, может, хоть легче будет терпеть. И если уж искать виноватого, то винить надо в первую голову Руфуса и Кору. Они не должны были допустить, чтобы ты нас вела… даже под присмотром Коры. И вообще незачем было пороть такую горячку с Обрядом. Поучили бы лучше тебя нашим обычаям… Но ты ведь не хуже меня знаешь, что за человек Кора. Когда выяснилось, что они уже несколько месяцев как мертвы, она в лепешку готова была расшибиться, только бы честь честью отпустить их как можно скорее… В общем, ты знай, я постараюсь не держать зла на тебя, Ки. Но те, другие, кто был здесь сегодня, здорово перепуганы и к тому же оскорблены в лучших чувствах. Кое-кто так и будет косо смотреть на тебя: и надо же, мол, ей было к нам в Арфистов Брод приезжать…

Ки снова повесила голову. Похоже, это были самые добрые слова, которые ей предстояло нынче вечером выслушать. Ей захотелось по-детски выкрикнуть в спину уходящим гостям, что она тут ни при чем, что она не хотела… Хафтор, казалось, прочитал ее мысли. Он неуклюже похлопал ее по плечу, отодвигаясь в сторонку.

Ки так и осталась неподвижно сидеть в своем кресле. Теперь ее менее всего заботило, что все остальные станут думать о ее поведении. Постепенно затихал гул голосов, и вот, наконец, в последний раз бухнула дверь и сделалось совсем тихо. Ки долго прислушивалась к тишине, ожидая, чтобы вместе с посторонними голосами утихло и жужжание у нее в ушах. Она вздрогнула, когда в очаге с треском рассыпалось прогоревшее бревно. Потом послышались шаги и перестук посуды, которую убирали со стола. Ки открыла глаза и увидела, что это Ларс составляет пустые тарелки. Она поднялась и безо всякого желания стала ему помогать.

На ближайших к ней двух тарелках было еще полно еды, и Ки, не зная, что с нею делать, поставила тарелки обратно. Она собрала семь маленьких чашечек, из которых пила тягучий напиток, и потянулась за соседскими. Но она не знала даже приблизительно, как с ними следовало поступать, а голова упорно отказывалась соображать. Если бы хоть этот гул в ушах прекратился! Ки чувствовала себя ни на что не способной. И потом, ей в самом деле еще не случалось прибирать стол, за которым ужинало двадцать с лишним человек. Как же ей хотелось опуститься наземь у походного костра, вычистить над огнем одну-единственную чашку и привычно вытереть куском черствого хлеба деревянную миску… Снова остаться один на один со своим горем…

В висках тяжело застучало, под веки точно насыпали песку, горло перехватывала судорога. Усталость опустилась на плечи, словно тяжелое душное одеяло. Ки подняла руки к лицу: пальцы были ледяными, зато щеки так и горели. Ки услышала шаги у себя за спиной.

– Если ты не против, Ларс, я пошла бы к себе в фургон спать, – выговорила она. – Оставь все как есть, утром я тебе помогу прибраться…

– Сперва я хочу поговорить с тобой о том, что ты нынче тут натворила. Ки рывком повернулась и оказалась лицом к лицу с Руфусом. Его тон был холоден, лицо сурово. Но даже и ему стало не по себе от той пустоты, которую он увидел в глазах Ки. Он, впрочем, быстро оправился.

– Поздно раскаиваться, Ки, – сказал он. – Ты уже сделала все, что собиралась, и очень успешно.

Ки молча смотрела в его широкое, низколобое лицо. Он унаследовал от матери темные волосы, и лишь в глазах было что-то, отдаленно напомнившее ей Свена. Вот только Свен никогда так на нее не смотрел. Поэтому Ки промолчала. Этому человеку она все равно не сможет ничего объяснить.

– Отстань от нее, Руфус, – вмешался подошедший Ларс. – Не видишь, на ней и без тебя лица нет? Подожди со своими разговорами хотя бы до завтра: и сам остынешь, и матери станет получше. И так уже всю семью тряхнуло будь здоров как, а тебе еще что-нибудь доломать хочется?

Старший брат зло уставился на младшего, осмелившегося перечить, но Ларс повернулся к Ки:

– Иди спать. Только не в фургон, ты ведь здесь не чужая. Ложись в комнате, под нашей крышей, как положено по праву! Всем нам нужно отдышаться и подождать, пока заживет, так давайте сразу и начнем.

Ки пошла прочь, чувствуя себя так, словно ей только что прочли смертный приговор, а потом отменили. Она позабыла даже взять с собою свечу. Оказавшись в долгожданной темноте своей комнаты, Ки рухнула на кровать и попыталась усилием воли призвать к себе сон. Но когда сон пришел, Ки снова поплыла сквозь те же бездонные теплые воды, и однажды виденные образы снова явились ее сопровождать. А комариный звон в ушах сменился далеким посвистом бесконечно кружащейся, охотящейся гарпии…

…Пальцы Ки расплели последний узелок траурной прически, которую она все еще носила. Интересно, уснул ли уже под фургоном Вандиен, закутавшийся в ее оленье одеяло. Эхо его голоса еще звучало в сознании Ки, смутно беспокоя ее. Она медленно покачала головой, ощущая, как щекочут шею туго заплетенные волосы. Она-то думала, что уже отрешилась от воспоминаний, похоронила их в глубокой могиле. Ей больше не было дела ни до семьи Свена, ни до их обычаев. Да, она причинила им ущерб, но не намеренно. Она вовсе не хотела беды. Наоборот, она пыталась уберечь их, скрыв жуткую правду…

Ки решительно погнала прочь непрошеное чувство вины, запретив себе копаться в тех давних переживаниях. Что было, то было. А теперь она ехала одна по своей дороге.

Сквозь неровное стекло малюсенького окошка ярко мерцало несколько звезд. Если она в самом деле хотела встать завтра пораньше, следовало ложиться и спать.

Ки свернулась под вытертыми старыми одеялами, устраиваясь на соломенном тюфячке. И снова углубилась в воспоминания, заставив себя миновать те, болезненные. Она вспоминала Свена. Она почти ощущала тепло его большого белого тела, гладкую кожу на почти безволосой груди. Мужая, он отрастил бороду – рыжеватую, немного темнее золотистых волос. Как часто эта борода с грубоватой нежностью щекотала ей щеки. Они поженились совсем юными, но и тогда он был уже на целую голову выше ее. Он продолжал еще расти, раздаваясь в плечах, превращаясь из юноши в зрелого мужчину.

Его руки, его широченные ладони, мозолистые, могучие и такие ласковые…

Ки плотно зажмурилась, ограждая и удерживая свой мир. Потом она уснула.

4

Серый сумеречный свет нового дня пролился в окошко и разбудил Ки, свернувшуюся в тепле и уюте старых одеял, помнивших Свена. Снаружи раздавались звуки и шорохи раннего утра; в тоненькую щель под окошком еле уловимо дышал холод. Внутри кабинки, в постели, нагретой за ночь теплом тела, было покойно, славно и хорошо. Ки слышала сквозь полусон, как ОН ходил снаружи и шевелил угли вчерашнего костра, разводя огонь. Сейчас поставит греться котелок. И точно, брякнули кружки. Потом фургон скрипнул и чуть-чуть накренился под тяжестью мужчины, взобравшегося на сиденье. Надо будет сказать ЕМУ, чтобы возился потише: не ровен час, разбудит детей. Вот ОН взялся за дверцу… дверца подалась было, но тут же с резким стуком остановилась, прихваченная накинутым с вечера крючком.

Этот стук рывком выдернул Ки из блаженного полусна. Стряхивая остатки дремоты, она мигом скатилась с лавки и выпрямилась во весь рост. И увидела, как Вандиен просунул в открывшуюся щель пальцы, пытаясь потихоньку откинуть крючок.

– Я не сплю, – сказала Ки. Сказала без страха или угрозы, просто как предупреждение.

Какое-то время за дверью было тихо – ни голоса, ни движения. Потом Вандиен легко спрыгнул наземь. Ки торопливо свернула одеяла и натянула на ноги башмаки. Закрыв дверь, она сняла крючок и снова отодвинула створку. Выбираясь на сиденье, она едва не перевернула стоявшую там кружку дымящегося чая. Ки всей кожей ощутила пронизывающий утренний холод. Потом она увидела Вандиена, без особого успеха пытавшегося подманить Сигурда и надеть на него упряжь. Серый тяжеловоз знай щерил здоровенные зубы да прижимал уши.

– Чем это ты занят? – слезая с сиденья, поинтересовалась Ки.

Услышав ее голос, Вандиен сперва так и застыл, потом медленно обернулся. На его лице не было ни тени улыбки.

– Готовился к раннему выезду, как договаривались. Я, знаешь ли, бывал на перевале в более подходящее время, так что смею заверить: при нынешней погоде каждый миг солнечного света на вес золота. Если, конечно, мы имеем в виду заночевать в безопасном укрытии. Сестры, поверь, никого так просто не пропускают. Чем дольше мы провозимся, тем дольше пребудем в их тени, а это нам совсем ни к чему… А еще позволь спросить тебя: почему, собственно, ты на меня так рычишь? Ты что, меня в чем-то подозреваешь?

Ки склонила голову набок и улыбнулась, но глаза остались холодны.

– Подозреваю? Человека, пытавшегося угнать моего коня? Да ни в коем случае. Кроме того, я просто обожаю, когда меня будит кто-то, пытающийся без спросу проникнуть в фургон…

– Я тебе кружку чая горячего хотел отнести, вот и все.

Вандиен проговорил это совсем тихо, опустив руки и всем своим видом изображая оскорбленную невинность. Но Ки была стреляным воробьем.

– Какая трогательная забота, – сказала она ядовито.

Вандиен сорвался с места и устремился мимо нее. Приостановившись, он швырнул Ки свернутое оленье одеяло. Ки едва успела подхватить его. Тяжелые шкуры мягко стукнули ее в грудь. Похоже, он как следует разозлился.

– Все пытаюсь порядочного человека из себя изобразить, – буркнул он. – А зачем?

Подойдя к догоравшему костру, он принялся затаптывать его куда энергичней, чем требовалось. Ки осмотрелась. Оказывается, он успел упаковать оставленные ею пожитки, причем большую часть, конечно, неправильно. Ки взяла одеяло под мышку и, вернувшись в кабинку, положила его на постель. Вновь выйдя наружу, она села на сиденье и взяла кружку с чаем. Чай был тепловатый – успел уже остыть на утреннем холоде. Ки задумчиво отхлебнула, потом, глядя в кружку, спросила:

– Ты ел что-нибудь?

Вандиен, еще топтавший угли, поднял голову.

– Как-то не подумал, – ответил он несколько чопорно. – Отвык, знаешь ли, за последнее время от регулярной еды… – Посмотрел на небо и добавил:

– Солнце всходит.

– Что ж, значит, поедим на ходу, – деловито бросила Ки. Спрыгнув с сиденья, она спрятала кружку, потом поманила коней. Тяжеловозы оглянулись, и Сигурд недовольно зафыркал, но оба подошли и заняли привычные места. Ки принялась за дело, затягивая отвердевшие от холода ремни, отогревая в ладонях промерзшие металлические пряжки и лишь потом прикасаясь ими к конским бокам. Вандиен стоял поблизости, наблюдая за ее работой. Он попытался было помочь, но Сигурд топнул копытом, и Вандиен поспешно попятился.

Потом Ки вскарабкалась на сиденье и разобрала вожжи. Вандиен все еще стоял на прихваченной морозцем земле рядом с фургоном, снизу вверх глядя на Ки карими собачьими глазами. Кудрявые волосы свисали ему на лоб, холодный ветер ворошил отросшие пряди. Худой, гибкий парень, физически превосходивший ее совсем ненамного…

Ки испытала странное чувство. Такому, как он, не было и не могло быть места в ее внутреннем мире. Быть может, со временем она и привыкла бы к его насмешливому нраву, к его повадкам человека, не пытающегося что-то из себя изобразить. Могла бы привыкнуть. Но не станет. Да, она отвезет его за перевал, как и обещала вчера. Но не более того. Не более. Хватит с нее. Она больше никому не позволит вмешаться в свою жизнь и не допустит, чтобы от нее кто-то зависел. Он говорит, что знает дорогу; если это действительно так, пусть указывает путь и этим расплачивается за проезд…

Ки не спеша передвинулась на широком дощатом сиденье, жестом пригласила к себе Вандиена и, не успел он как следует усесться, отпустила тормоз. Деревянные колеса дрогнули, с треском обламывая примерзшую за ночь траву. Скрипя и покачиваясь, фургон двинулся в путь.

Ки растворила дверцу кабинки у себя за спиной.

– Там, в стенном шкафу под окошком, еда. Яблоки, сыр и, по-моему, ломоть соленой рыбы.

Вандиен полез внутрь за съестным. Он ни к чему не притронулся, только к шкафчику, который указала ему Ки. Потом выбрался наружу и положил еду на сиденье между ними. Ки обождала некоторое время, следя за конями и дорогой, потом нетерпеливо обернулась к нему.

– У меня ножа нет, – напомнил ей Вандиен.

Колеса скрипели, фургон плавно покачивался. Не сводя глаз с дороги, Ки извлекла из ножен короткий нож и протянула его Вандиену. Немного погодя он передал ей кусочек сыра на пластинке вяленой рыбы. Они ели медленно, не спеша. Сморщенных яблок оказалось недостаточно, чтобы истребить во рту соленый привкус рыбы; Ки сунула руку за спину, вытащила бурдючок, отхлебнула кислого вина и сунула мех Вандиену. Он отпил так же скупо, как и она, и вернул бурдючок. Ки повесила его на место и захлопнула дверцу. Вандиен прислонился к дверце спиной и вытянул ноги.

– Я до того привык ходить пешком, – сказал он, – что успел уже позабыть, до чего приятно ездить… Жаль только, рано или поздно мы доберемся до глубоких снегов, которые, как ты сама убедишься, для фургона непроходимы. Ты повернешь назад… как и все они…

– Я переправлюсь на ту сторону, – спокойно ответила Ки. – И со мной – мой фургон.

Вандиен только хмыкнул: казалось, самоуверенность Ки его забавляла. Ки не снизошла до ответа.

Между тем большак упорно лез вверх, петляя и прячась то за ельниками, то в чахлых зарослях ольхи, топорщившихся под прикрытием скал. Дорога тщательно обходила громоздкие голые валуны и холмистые неровности склона, причем нередко кружным путем и всегда с той стороны, что была дальше от перевала, хотя этот путь часто оказывался длиннее. Ки с молчаливым изумлением спрашивала себя, кому могло прийти в голову прокладывать горную дорогу таким кружным путем. Это, конечно, облегчало жизнь лошадям, тащившим вверх груженый фургон, но большая часть дорожных кренделей оставалась совершенно необъяснимой. В свое время Ки приходилось ездить по речным руслам и пересекать хребты вовсе без дорог, выбирая распадок пониже. Этот же большак, казалось, таился, крадучись пробираясь по склону. Местами он вообще пропадал, и тогда колеса рокотали по голому камню в пятнах лишайника и мха. Не было видно ни птиц, ни зверей, лишь местами посреди скальной растительности копошились какие-то довольно крупные насекомые. Они поедали серо-зеленые лишайники и сами походили на них цветом. Насекомые смешно трепыхались, уползая из-под копыт. В иных местах они сидели плотными роями, скрывая дорогу.

Был момент, когда Ки готова была уже решить, что сбилась с пути. Но в это самое время Вандиен вытянул тощую руку, указывая куда-то между хилой рощицей и серой скалой:

– Смотри! Вот они, Сестры! Здесь первое место, откуда их уже видно!

Ки посмотрела туда, куда указывала его вытянутая рука. Она полагала, что Сестры были двумя величайшими горами хребта или, по крайней мере, двумя пиками, между которыми им предстояло проехать. Ничего подобного. Склон горы искрился снежной белизной. Дорога пересекала этот склон и скрывалась из глаз, огибая гору. Ки сразу сообразила, что по одну сторону фургона будет зиять страшенный обрыв, а по другую – вздыматься отвесный утес. То и другое издали казалось двумя гладкими белыми стенами. И там, где утесы наверху и внизу были всего обрывистей и круче, высились Сестры. Ки вмиг поняла, что вдохновляло художника, нарисовавшего вывеску для гостиницы.

Издали они казались довольно странной черной скалой, нарушавшей однообразие серого камня, образовавшего окрестные склоны. Они выделялись двумя темными силуэтами, совершенно лишенными снега. И они удивительно напоминали симметричный, стилизованный силуэт двух человеческих женщин с длинными распущенными волосами. Два царственно-прекрасных лица смотрели друг на друга, чуть касаясь носами и губами. Две сестры, приветствующие одна другую.

– Видела? – спросил Вандиен, когда рощица закрыла Сестер от глаз Ки.

Та кивнула; зрелище ее почему-то растрогало. Вандиен, казалось, понял охватившее ее чувство.

– Воплощение преданности, – сказал он. – Сколько вижу их, они мне всегда кажутся олицетворением самоотверженной любви. Между прочим, это было единственное место, где их как следует видно с дороги. Выше можно будет посмотреть еще, но там они теряют сходство с людьми и превращаются в обычные скалы. Но отсюда, согласись, вид такой, что любой менестрель разрыдается. Когда я сам впервые их увидел, я пожалел, что не художник и не могу их как-нибудь запечатлеть. А потом понял: да ведь они уже запечатлены, причем навеки и так, как ни одному скульптору не приснится!

Он откинулся назад, к дверце кабинки; в его темно-карих глазах светилась глубокая, искренняя радость. Ки ничего не добавила к сказанному им, но ей поневоле передалось его восхищение Сестрами, и Вандиену, похоже, было приятно, что она разделяла его чувства.

К середине утра они добрались до границы снегов. Сперва это был тонкий влажный покров, который широкие копыта тяжеловозов превращали в мокрую грязь. Потом колеса фургона начали застревать и проскальзывать. Коням пришлось подналечь; вскоре широкие, серые в яблоках спины потемнели от пота и закурились паром. Движение замедлилось – проторенного пути не было, фургон двигался по целине, сквозь ничем не нарушенное снежное одеяло. Ни колеи, ни обнадеживающих следов впереди. Около полудня Ки ненадолго остановила упряжку, и Вандиен, уверенный, что она собралась повернуть назад, покосился на нее с видом человека, наперед знавшего об этом. Ки сделала вид, будто ничего не заметила. Спустившись вниз, она прошла вперед по икры в снегу и принялась обтирать отдувавшихся коней куском овчины. Безропотный Сигмунд благодарно тыкался носом ей в руки. Сигурд обреченно заводил глаза.

Ки забралась обратно на свое место, и Вандиен спросил ровным голосом:

– Ну что? Пора поворачивать?

– Нет, – сказала она. – Заберемся повыше, и снег сделается суше, так что колеса перестанут скользить и коням станет полегче… Хотя, – добавила она с неожиданной откровенностью, – я вообще-то полагала, что дело у нас пойдет побыстрей. А тут дорога по одному месту петляет!

– Сухой снег, верно, липнуть не будет, но зато он и глубже, – мрачно отозвался Вандиен. – Ты себе не представляешь, каков он наверху, за границей лесов. Там нет ни кустов, ни травы: голый камень да лишайники, так что снег метет где хочет. А впрочем, поехали. Рано или поздно все равно придется бросить фургон, так хоть сколько-то проедем по-человечески…

Ки наградила его за это испепеляющим взглядом. Потом отомкнула и сдвинула в сторону дверь кабинки. Вернулась она с несколькими палочками копченого мяса в руках. Сунув их Вандиену, она подняла вожжи и, слегка тряхнув ими, послала коней вперед. Плотное жесткое мясо надежно заткнуло рты им обоим, избавив Ки от дальнейших разглагольствований Вандиена.

Колея позади них делалась все длиннее; извилистая дорога упрямо карабкалась в гору. Рослые деревья, между которыми они ехали утром, сменялись более убогими. Воздух делался все холоднее. Ки чувствовала, как натягивается, становится как будто чужой кожа на скулах. Она отпустила вожжи и только мотнула головой, когда Вандиен хотел взять их у нее. Наведавшись в кабинку, она появилась в толстом шерстяном плаще и меховых рукавицах. Усевшись и натянув на голову капюшон, Ки вытащила из-под полы толстую шаль из некрашеной серой овечьей шерсти. Вандиен с явным облегчением закутался в нее, но ничего не сказал. Его собственная одежда была истерта до дыр. Он не жаловался, но Ки видела, как его трясло от холода. Какой-то бесенок в душе подначивал Ки заставить Вандиена сознаться, как он замерз. Держался он, ничего не скажешь, мужественно, и это внушало Ки невольное восхищение. Он ни о чем не просил и не унизился до смиренной благодарности. С точки зрения Ки, такому человеку легче было что-то давать. У него были собачьи глаза, но хвостом он, по крайней мере, перед ней не вилял.

О лесе напоминали теперь только жалкие, скрюченные в три погибели елки. Кое-где из снега торчали макушки чахлых кустов; оставалось предполагать, что там, где их совсем не было, проходила дорога. Белая гора бесстрастно взирала с высоты своего роста на расписной фургон и могучих серых коней, с усилием бредущих через сугробы. Ки вертела головой, пытаясь еще разок высмотреть Сестер, но напрасно. Извилистая дорога вновь скрыла их, нырнув за выступ. У Ки слезились глаза от сияющей белизны снегов. Она опустила голову, желая дать отдых глазам, и слезы сейчас же замерзли прямо на ресницах. Ки утерла глаза рукой в рукавице и тряхнула вожжами.

Однажды в чистой синеве над ними показалась черная точка, скоро превратившаяся в пикирующего ястреба. Ки ткнула в ту сторону меховой рукавицей:

– Я и не знала, что они залетают охотиться так высоко в горы!

– По-моему, он изгнан своим племенем, – пожал плечами Вандиен. – Его уже видели в этих местах… купцы и путешественники, которые здесь проезжали. Говорят, он охотится на перевале и даже выше. Только луне ведомо, что он тут ест. Удается ли ему когда-нибудь согреться, бедняге?..

Кони терпеливо пробивались вперед. Колеса фургона все глубже тонули в снегу, но продолжали вращаться. А вокруг было удивительно тихо; тишину нарушали только редкие вздохи ветра, поскрипывание фургона да фырканье трудившихся тяжеловозов. И никаких признаков жизни. Ки стало жалко одинокого ястреба. Она пошевелила пальцами замерзших ног, обутых в башмаки возчика. У Ки пересохли губы, но она знала, что облизывать их нельзя: сейчас же растрескаются и будут кровоточить…

Вандиен указал ей куда-то вперед:

– Придется же нам попыхтеть, перетаскивая через это твой ценнейший фургон…

«Это» оказалось серебристой полоской, пролегшей поперек их дороги. Сияющая лента, расчертившая голубоватую снежную белизну. Она выбегала из расселины в скалах, пересекала дорогу и, изгибаясь, скрывалась за увалом. Ки встала на своем сиденье и напрягла зрение. Ни дать ни взять серебряная тропа! Ки вновь села и озадаченно нахмурила лоб.

– След снежной змеи, – ответил Вандиен на ее невысказанный вопрос. – Неужели ты их никогда раньше не видела?

– Нет, никогда, – призналась Ки неохотно. – Но слышала предостаточно. По вечерам у костров ромни, когда на ночь глядя рассказывают всякие небылицы. Я думала, эти снежные змеи если не выдумка, то уж наверняка величайшая редкость. А что, ее след – такое уж препятствие?

– Представь себе стену льда поперек дороги. Где-нибудь в других местах снежные змеи, может, и редкость, но на перевале Двух Сестер они так и кишат. Та, что тут наследила, похоже, еще из маленьких. Крупные редко спускаются так низко. Иногда они ползут поверху, иногда прямо сквозь снег, как черви в земле. Тело у них длинное, и снег от трения тает, а потом превращается в лед. Если змея ползла поверху, получается ледяной желоб, а если низом, то горб. Большая змея оставляет след шириной во всю длину твоего фургона. Но эта, по-моему, маленькая. Впрочем, подъедем поближе, там и рассмотрим…