Текст книги "Скульпторша"

Автор книги: Майнет Уолтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 5

Олив достала из пачки сигарету и жадно закурила.

– Вы опоздали. Я боялась, что вы вообще не придете. – Она втянула в легкие дым. – Я чуть не умерла, так мне хотелось курить! – Ее руки и сорочка были перепачканы чем-то напоминающим серую глину.

– Разве вам здесь не разрешают курить?

– Ровно столько, сколько вы сможете купить на заработанные деньги. У меня сигареты кончаются раньше, чем заканчивается неделя. – Она тщательно потерла ладони, и на стол посыпались серые хлопья.

– Что это? – удивилась Роз.

– Глина. – Олив не стала вынимать сигарету изо рта и принялась убирать такие же крошки с груди. – А почему, как вы думаете, меня прозвали Скульпторшей?

Роз чуть было не ляпнула нечто бестактное, но вовремя передумала.

– И что же вы лепите?

– Людей.

– Каких людей? Воображаемых или ваших знакомых?

– И тех и других, – ответила Олив после секундного колебания. Она молча выдержала взгляд Роз и добавила. – Я вас тоже слепила.

Роз удивленно смотрела на свою собеседницу.

– Что ж, надеюсь только, что вы не будете втыкать в эту фигурку булавки. – Журналистка едва заметно улыбнулась. – Судя по тому, как я себя сегодня чувствую, кто-то этим уже активно занялся.

Глаза Олив слегка озарились любопытством. Она оставила в покое глиняные хлопья и пристально посмотрела на Роз.

– Что с вами стряслось?

Роз провела выходные дома, в настоящем заточении, анализируя снова и снова свое положение, пока мозги ее не расплавились.

– Ничего. Просто болит голова.

И это тоже было правдой. Ситуация не менялась. Она так и оставалась пленницей.

Теперь Олив таращилась на сигаретный дым.

– Вы передумали насчет книги?

– Нет.

– Тогда врубайте.

Роз включила магнитофон.

– Вторая беседа с Олив Мартин. Девятнадцатое апреля, понедельник. Олив, расскажите мне о сержанте Хоксли, том самом полицейском, который вас арестовал. Вы успели с ним познакомиться? Как он с вами обращался?

Если громадная женщина и удивилась, услышав такой вопрос, она не подала виду. Она молчала несколько секунд, после чего заговорила:

– Это такой, темноволосый, да? Хэл, мне помнится, его называли Хэл.

Роз кивнула.

– Нормальный человек.

– Он не запугивал тебя?

– Он вел себя нормально. – Она глубоко затянулась и внимательно посмотрела на журналистку. – Вы с ним разговаривали?

– Да.

– Он говорил вам, что его вырвало, как только он увидел тела? – Голос ее повысился. Что это? «Неужели ее позабавило такое поведение полицейского?» – размышляла Роз. Но ничего забавного тут не было.

– Нет. – Она покачала головой. – Ничего такого он мне не говорил.

– Да и не только он один. – Олив немного помолчала. – Я предложила им выпить чаю, но чайник находился на кухне. – Она перевела взгляд на потолок, понимая, очевидно, что сказала сейчас нечто бестактное. – В общем, он мне понравился. Он был единственным, кто разговаривал со мной. Наверное, я просто онемела и оглохла в отношении интереса, который ко мне проявляли все остальные. В полицейском участке он даже угостил меня бутербродом. Он вел себя нормально.

Роз кивнула.

– Расскажите мне, что произошло.

Олив взяла еще одну сигарету и прикурила ее от бычка.

– Они меня арестовали.

– Нет. До этого момента.

– Я позвонила в полицейский участок, назвала свой адрес и добавила, что тела находятся на кухне.

– А еще раньше?

Олив замолчала.

Роз решила подойти с другой стороны.

– Девятого сентября восемьдесят седьмого года была среда. Исходя из твоего заявления, ты убила и расчленила Эмбер и мать утром. – Роз не сводила глаз с собеседницы. – Неужели никто из соседей ничего не слышал и не пришел к вам, чтобы узнать, что случилось?

В лице Олив что-то изменилось. Так, едва заметно дернулся уголок глаза. Легкий тик, почти неуловимый в складках жира.

– Это мужчина, да? – тихо спросила Олив.

– В каком смысле? – непонимающе отозвалась Роз.

Между раздутыми веками из глаз Олив словно полилось сострадание.

– Пожалуй, это одно из немногих преимуществ, которые получаешь, находясь здесь. Ни один мужчина уже не в состоянии доставить тебе неприятности и превратить твою жизнь в сплошное несчастье. Конечно, они немного раздражают, когда начинаешь думать о том, что все эти мужья и поклонники продолжают спокойно жить на свободе. Но зато ты при этом освобождаешься от мук ежедневного общения. – Она сложила губы трубочкой, будто что-то вспоминая. – Видите ли, я всегда завидовала монахиням. Когда тебе не надо ни с кем состязаться, жизнь становится легче.

Роз поиграла карандашом. «Однако, Олив чересчур умна, чтобы обсуждать роль мужчины в своей собственной жизни, – задумалась она. – Если допустить, конечно, что такой вообще существовал». А говорила ли она правду про аборт?

– Но зато она не такая интересная. Вы не получите никакого вознаграждения.

С другой стороны стола послушался какой-то странный шум.

– Некоторое вознаграждение вас все же ожидает, – возразила Олив. – Знаете, какое было любимое высказывание моего отца? «Игра не стоит свеч». Он сводил этими словами с ума мою мать. Но в вашем случае эта поговорка оказалась права. Кто бы он ни был, он не приносит вам счастья.

Роз нарисовала в блокноте толстого ангелочка внутри воздушного шара. Может быть, аборт был просто фантазией, извращенной формой связи в мозгу Олив с нежеланным сыном Эмбер? В комнате наступила тишина. Роз дорисовала ангелочку улыбку и заговорила, даже не подумав, что она сейчас скажет:

– Не «кто», а «что». Именно «что». Дело в том, что я хочу, а не кого я хочу. – Она тут же пожалела о том, что вообще поддержала этот разговор. – Впрочем, это не столь важно.

И снова никакого ответа не последовало, и Роз это молчание Олив показалось тягостным. Это напоминало игру в ожидание, ловушку, выставленную Олив и выманивающую Роз на откровенную беседу. И что потом? Неловкость, смущение и робкие извинения?

Она опустила голову.

– Давайте вернемся к тому дню, когда были совершены убийства, – предложила она.

Неожиданно мясистая рука накрыла ее ладонь и нежно погладила пальцы.

– Мне известно, что такое отчаяние. Я часто испытывала его. Если вы станете держать его в себе, оно начнет пожирать вас, как раковая опухоль.

В прикосновении Олив не чувствовалось никакой навязчивости. Это было выражение дружбы, поддержки и бескорыстия. Роз признательно сжала теплые пальцы и убрала руку со стола. «Это вовсе не отчаяние, – хотелось сказать ей сейчас. – Просто я много работаю, и поэтому устала».

– Мне хочется сделать то, что когда-то сделали вы, – ровным голосом произнесла журналистка. – Убить кого-нибудь.

И снова в комнате стало тихо. Это утверждение в первую очередь потрясло саму Роз. «Не надо было произносить такое вслух», – тут же отругала она себя.

– Почему нет? Это ведь правда.

– Сомневаюсь. У меня не хватит духу убить человека.

Олив пристально смотрела на собеседницу.

– Но ничто не мешает вам хотеть сделать это, – резонно заметила она.

– Верно. Но если ты не можешь собраться с духом сделать что-то, значит, нет и желания. – Она попыталась улыбнуться. – У меня не хватает духу убить себя саму, а ведь иногда мне кажется, что это – единственный разумный выход из положения.

– Почему?

Глаза Роз загорелись.

– Мне больно, – просто объяснила она. – Мне больно вот уже много месяцев. – Но почему она рассказывает все это Олив, вместо того чтобы обратиться к милому надежному психиатру, которого ей рекомендовала Айрис? Да потому что Олив наверняка поймет ее.

– Кого вы хотели бы убить? – Этот вопрос словно завибрировал в воздухе между ними, гудя, как погребальный колокольный звон.

Роз подумала о том, как бы ее ответ не прозвучал глупо.

– Своего бывшего мужа.

– Потому что он бросил вас?

– Нет.

– Что он сделал?

Но Роз замотала головой.

– Если я вам все расскажу, вы начнете меня убеждать в том, что я не права, когда говорю, что ненавижу его. – Она неестественно рассмеялась. – А мне очень важно ненавидеть его. Иногда мне кажется, что это единственное, что заставляет меня жить дальше.

– Понимаю, – ровным голосом произнесла Олив. Она подышала на стекло, и в запотевшем местечке пальцем нарисовала виселицу. – Вы когда-то любили его. – Это было утверждение, не требующее ответа, но Роз сочла нужным прокомментировать его.

– Я теперь этого уже не помню.

– Вы должны были любить его. – Голос женщины прозвучал тихо и проникновенно. – Вы не можете ненавидеть того, кого никогда не любили, вы можете только презирать его или избегать. Настоящая ненависть, как и настоящая любовь, поглощает вас. – Одним движением широкой ладони она стерла виселицу с окна. – Полагаю, – продолжала она так же спокойно, – что вы пришли ко мне для того, чтобы выяснить, стоит ли совершать убийство.

– Не знаю, – честно призналась Роз. – Половину свободного времени я нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, а вторую половину становлюсь одержима яростью. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что я постепенно распадаюсь как личность.

Олив пожала плечами.

– Потому что все происходит у вас в голове. Как я уже говорила: нельзя все это держать в себе. Жаль, что вы не католичка. Вы могли бы исповедаться, и тогда бы сразу почувствовали себя гораздо лучше.

Такое простое решение Роз никогда даже и в голову не приходило.

– Я когда-то была католичкой. Наверное, ей и осталась.

Олив вынула следующую сигарету и благоговейно расположила ее между губ, как освященную облатку.

– Одержимость, – пробормотала она, доставая спичку, – всегда разрушительна. По крайней мере, в этом я имела возможность убедиться. – В голосе ее чувствовалось сострадание. – Вам нужно еще выждать какое-то время, прежде чем вы сможете спокойно разговаривать на эту тему. Я все понимаю. Вы, наверное, подумали, что я ухвачусь за вашу болячку и расковыряю ее так, чтобы она снова причиняла вам боль и кровоточила.

Роз кивнула.

– Вы не доверяете людям, и вы правы. Доверие требует отдачи. В этом я тоже немного разбираюсь.

Роз наблюдала, как Олив прикуривает.

– А в чем заключалась ваша одержимость?

Олив бросила в сторону журналистки непонятный теплый взгляд, но отвечать не стала.

– Мне не стоит писать эту книгу. То есть, если вы не хотите этого, я не буду это делать.

Олив пригладила свои жидкие белесые волосы большим пальцем.

– Если мы сейчас откажемся от этой мысли, то расстроим сестру Бриджит. Я знаю, что вы встречались с ней.

– Разве это имеет значение?

Олив пожала плечами.

– Если мы откажемся, это может расстроить и вас тоже. Это тоже не имеет значения?

Она неожиданно улыбнулась, и все ее лицо засияло. «Как она все же мила», – подумала Роз.

– Может быть. А может быть, и нет, – ответила она. – Я еще не успела убедить себя в том, что я хочу написать эту книгу.

– Почему бы и нет?

Роз нахмурилась.

– Мне не хотелось бы выставлять вас чудовищем, на которого все будут пялиться.

– Разве из меня уже не сделали нечто подобное?

– Здесь, в тюрьме, возможно. Но не там, за стенами. Там о вас уже успели позабыть. Может быть, лучше оставить все так, как есть.

– Что могло бы вас убедить в том, что вам стоит писать?

– Если вы мне скажете, почему вы это сделали. Между ними повисла зловещая тишина.

– Моего племянника уже нашли? – наконец, поинтересовалась Олив.

– Не думаю, – снова нахмурилась Роз. – Откуда вам известно, что его искали?

Олив от всего сердца рассмеялась.

– Тюремный телеграф. Здесь все знают буквально все обо всех. Люди тут только и занимаются тем, что лезут в чужие дела. Кроме того, у всех есть адвокаты, все читают газеты и все беседуют между собой. Но я могла бы и догадаться. Отец оставил большое наследство. И если бы он только мог, он, конечно, передал бы свое богатство кому-нибудь из своей семьи.

– Я беседовала с одним из ваших соседей, неким мистером Хейзом. Вы помните его? – Олив кивнула. – Если я его правильно поняла, ребенка Эмбер усыновили люди по фамилии Браун, которые еще тогда эмигрировали в Австралию. Наверное. Именно поэтому команда мистера Крю с таким трудом пытается нащупать его след. Страна большая, фамилия самая заурядная. – Она замолчала, но Олив никак не отреагировала на ее слова, и тогда Роз заговорила снова. – А зачем вам так важно это знать? Есть ли разница, найдут его или нет?

– Наверное, есть, – тяжело вздохнув, созналась Олив.

– Какая?

Но Олив только покачала головой.

– А вы хотите, чтобы он нашелся?

В этот момент с треском распахнулась дверь, и обе женщины одновременно вздрогнули.

– Ваше время закончилось, Скульпторша. Пошли.

Громкий голос тюремщицы грубо ворвался в комнату, разрывая почти осязаемое доверие, сотканное женщинами во время беседы. Роз заметила, что ее собственное раздражение и обида отразились в глазах Олив. Но момент был упущен.

Она невольно подмигнула.

– А вы знаете, наверное, правду говорят, что когда тебе хорошо, время летит практически незаметно. Что ж, увидимся на следующей неделе.

Огромная женщина неловко поднялась из-за стола.

– Мой отец был очень ленивым человеком, поэтому он не возражал против того, чтобы всем в доме руководила мать. – Она уперлась рукой в дверной косяк, чтобы не потерять равновесия. – У него было еще одно любимое высказывание, которое бесило мать: «Никогда не делай сегодня то, что можно отложить на завтра». – Она попыталась улыбнуться. – В результате, конечно, мать стала его презирать. Единственную верность, которую он воспринимал, была верность по отношению к самому себе. Но только это была верность без ответственности. Ему нужно было изучать экзистенциализм. – Она с трудом выговорила это слово. – Тогда он узнал бы кое-что о побуждении человека совершать выбор и действовать мудро в соответствии с этим. Мы все хозяева своей судьбы, Роз, включая и вас. – Она кивнула и отвернулась, после чего неторопливо зашаркала ногами, увлекая за собой тюремщицу и металлический стул.

«Интересно, что бы это могло значить?» – задумалась Роз, глядя им вслед.

* * *

– Миссис Райт?

– Да. – Молодая женщина чуть приоткрыла дверь, рукой удерживая за ошейник рычащего пса. Хозяйка дома оказалась симпатичной и одновременно какой-то бесцветной. Бледное лицо и большие, тщательно подведенные серые глаза. На голове – копна колышущихся волос золотисто-соломенного цвета.

Роз протянула свою визитную карточку.

– Я пишу книгу об Олив Мартин. Сестра Бриджит в вашей старой школе при монастыре подумала, что вы, возможно, могли бы поговорить со мной и помочь. Она сказала, что в школе вы были самой близкой подругой Олив.

Джеральдина Райт сделала вид, будто изучает визитку, затем вернула карточку журналистке.

– Вряд ли я могу быть вам полезна, извините.

И она приготовилась закрыть дверь. Джеральдина говорила таким тоном, словно перед ней стояла представительница Свидетелей Иеговы.

Роз успела рукой задержать дверь.

– Можно мне спросить, почему вы так считаете? – поинтересовалась она.

– Я не хочу ввязываться в это дело.

– Мне совсем не обязательно упоминать ваше имя и фамилию в книге. – Роз попыталась ободряюще улыбнуться. – Прошу вас, миссис Райт. Я не собираюсь смущать вас своими вопросами. У меня совсем другие методы работы. Мне нужна информация, и я не намерена раскрывать чьи-то секреты и выставлять их напоказ. Никто никогда не узнает, что вы вообще когда-то знали ее, во всяком случае, не из моей книги. – Заметив сомнение в глазах миссис Райт, Роз поспешно добавила: – Позвоните сестре Бриджит. Я уверена, что она сможет поручиться за меня.

– Ну, что вы, все в порядке. Но я смогу уделить вам всего полчаса. В половине четвертого мне нужно будет забирать детей. – Она открыла дверь шире и увела собаку за собой. – Проходите. Гостиная налево. Я запру Бумера на кухне, иначе он не даст нам спокойно поговорить.

Роз прошла в комнату, просторную и симпатичную, с высокими стеклянными дверьми, ведущими на небольшую террасу. За ней раскинулся ухоженный сад, гармонично сливающийся с зеленеющими полями, на которых где-то вдали виднелись пасущиеся коровы.

– Какой прекрасный вид, – заметила журналистка, когда к ней, наконец, присоединилась миссис Райт.

– Нам здорово повезло с этим домом, – с гордостью заявила хозяйка. – Поначалу за него заломили немыслимую цену, но потом вышло так, что предыдущий владелец получил выгодный заем как раз перед тем, как поднялись цены на недвижимость. Он не хотел упустить выгоду, и в итоге продал этот дом на двадцать пять тысяч дешевле, чем просил в начале. И мы здесь чувствуем себя превосходно.

– Это не удивительно, – отозвалась Роз. – Среди такой красоты.

– Давайте присядем. – Хозяйка опустилась в кресло. – Я ничуть не стыжусь своей дружбы с Олив, – словно извиняясь, начала она. – Просто мне не нравится говорить на эту тему. Но некоторые люди могут проявлять удивительную настойчивость. Они даже не хотят верить в то, что мне практически ничего не известно относительно убийств. – Миссис Райт принялась изучать свои ногти. – Понимаете, мы не виделись с Олив года три до того, как все это случилось, и, разумеется, никогда не встречались после. В самом деле, мне трудно представить себе, как я смогу хоть чем-то помочь вам.

Роз даже не попыталась записать этот разговор. Она боялась напугать миссис Райт.

– Расскажите мне, какой она была в школе, – попросила журналистка, вынимая из сумочки блокнот и карандаш. – Вы, наверное, учились в одном классе?

– Да, и при этом получали только хорошие оценки.

– Она вам нравилась?

– Не очень. – Джеральдина вздохнула. – Это звучит довольно нелестно с моей стороны, да? Послушайте. Вы ведь действительно не упомянете меня в своей книге, верно? Просто, если это не точно, то я больше вам ничего не скажу. Мне бы очень не хотелось, чтобы Олив узнала, как я к ней отношусь. Ей, наверное, было бы больно.

«Еще бы! – подумала Роз. – Только почему тебя это так беспокоит?» Она достала из кейса пустой бланк, быстро что-то написала на бумаге и поставила свою подпись.

– «Я, Розалинда Лей, проживающая по адресу, указанному выше, согласилась считать всю информацию, переданную мне миссис Джеральдиной Райт, проживающей в доме Оуктриз в Вулинге, строго конфиденциальной. Я не буду разглашать ее имя устно или письменно, ни сейчас, ни в дальнейшем», – зачитала Роз свою расписку. – Так подойдет? – Она вымученно улыбнулась. – Так что теперь, если я нарушу свое слово, вы сможете подать на меня в суд и выиграть целое состояние.

– Милочка, она ведь обязательно догадается, что это была я. Ведь она ни с кем, кроме меня, не разговаривала. Во всяком случае, в школе. – Она взяла протянутый ей листок бумаги. – Даже не знаю, что делать…

Господи, сколько смущения! Роз почему-то подумала сейчас о том, что для Олив такая дружба, наверное, уже давно казалась не слишком искренней.

– Давайте, я поясню, как буду использовать ваши слова в своей книге, и тогда, наверное, вы поймете, что вам не о чем беспокоиться, – предложила журналистка. – Вот вы только что сказали, что Олив вам не слишком нравилась. В книге это может прозвучать примерно так: «Олив никогда не пользовалась популярностью среди одноклассников». Так вас устроит?

Лицо женщины просветлело.

– Да, конечно. И то, что вы сказали, совершенно правильно.

– Отлично. Но почему она была так непопулярна?

– Она слишком выделялась среди всех остальных. Наверное, поэтому.

– Чем же?

– Ну, понимаете. – Джеральдина раздраженно пожала плечами. – Наверное из-за своей толщины.

Роз поняла, что беседа будет напоминать удаление больного зуба: болезненно и медленно.

– Скажите, она пыталась завязать дружбу с другими школьниками, или ее это не волновало?

– По-моему, ей это было безразлично. Она вообще почти ни с кем не разговаривала, а просто стояла и пялилась на тех, кто беседовал. А людям это очень не нравится. Сказать по правде, мы все ее немного побаивались. Она была гораздо выше всех остальных.

– И вас пугало только это? Ее рост?

Джеральдина задумалась.

– Я думаю, это проявлялось во всем. Мне даже трудно описать свои ощущения. Олив всегда отличалась своим спокойствием. Бывало так, что ты стоишь и с кем-нибудь разговариваешь, а потом резко оборачиваешься и видишь, что она стоит у тебя за спиной и молча смотрит на тебя.

– Она никогда не задиралась с другими школьниками?

– Только в тех случаях, если кто-то обижал Эмбер.

– А это происходило часто?

– Нет. Как раз Эмбер пользовалась большим успехом у ребят. Ее любили все.

– Понятно. – Роз в задумчивости постучала карандашом по зубам.

– Вы говорите, что с Олив, кроме вас, никто никогда не беседовал. А что вы с ней обсуждали?

Джеральдина потянула юбку.

– Ну, разные вещи, неопределенно заметила она. – Теперь уже и не вспомнить.

– Наверное, всякие мелочи, о которых обычно говорят девочки в школе?

– Ну, да, наверное.

Роз чуть не скрипнула зубами.

– Значит, вы обсуждали проблемы секса, говорили о мальчиках, нарядах и косметике?

– Ну да, – снова подтвердила хозяйка дома.

– Мне в это верится с трудом, миссис Райт. Ну, только если предположить, что Олив сильно изменилась за последние десять лет. Видите ли, дело в том, что я навещала ее. Она совершенно не интересуется различными мелочами и почти ничего не рассказывает о себе. Наоборот, ей хотелось больше разузнать обо мне: кто я такая, чем дышу и так далее.

– Наверное, это только оттого, что она находится в тюрьме, а вы – ее единственная посетительница.

– Это не так. К тому же, как я выяснила, большинство заключенных ведут себя совсем по-другому. Во время посещения они только и делают, что говорят о себе, поскольку знают, что это единственный шанс вызвать у постороннего человека симпатию к своей личности. – Она загадочно приподняла одну бровь. – Я думаю, что у Олив имеется привычка выспрашивать у собеседника все о нем самом. Более того, она постоянно доставала вас своими вопросами, потому вы ее и недолюбливали. Скорее всего, вы считали ее чересчур любопытной. – «Теперь надо молить Бога, чтобы все это оказалось правдой, – размышляла Роз. – Иначе эта особа сочтет, что я недостойна ее внимания».

– Как забавно! – встрепенулась Джеральдина. – Только теперь, когда вы об этом упомянули, я вспомнила: де, действительно, Олив все время задавала кучу вопросов. Ей постоянно хотелось узнать о моих родителях интимные подробности: держатся ли они за руки, как часто целуются, и, кроме того, слышу ли я какие-нибудь звуки, когда они занимаются любовью. – Уголки ее рта опустились. – Да, теперь я вспомнила это. Вот почему она мне не нравилась. Ей все время хотелось допросить меня о том, как мои родители занимались любовью. Она приближала ко мне свое лицо и пристально смотрела мне прямо в глаза. – Ее передернуло. – Я просто ненавидела ее в такие минуты. У нее были такие завистливые глаза!

– И вы ей рассказывали?

– О своих родителях? – Джеральдина хихикнула. – Разумеется, но не правду. Я сама ничего не знала. Но когда она спрашивала, я постоянно отвечала так: «Да, конечно, этой ночью они занимались любовью». Я говорила так лишь для того, чтобы она быстрее от меня отвязалась. И все остальные поступали с ней так же. Потом это стало чем-то наподобие дурацкой игры.

– А почему она задавала такие вопросы?

Джеральдина снова неопределенно пожала плечами.

– Я всегда считала, что у нее голова забита грязными мыслями. У нас здесь в деревне есть такая же женщина. Первое, что она просит при встрече, так это рассказать ей все последние сплетни. Вот тогда у нее загораются глаза. Ненавижу таких. Разумеется, никто ей ничего не рассказывает. Она просто отталкивает от себя всех соседей.

Роз на секунду задумалась.

– А у самой Олив родители целовались?

– Конечно же, нет!

– Вы так в этом уверены?

– Разумеется. Они ненавидели друг друга. Моя мама всегда говорила, что они не расходятся только потому, что он слишком ленив, чтобы уйти самому, а она преследует свои корыстные цели и не хочет уходить.

– И Олив искала какое-то утешение?

– Не понимаю.

– Когда спрашивала вас о ваших родителях, – равнодушно пояснила Роз. – Очевидно, она искала утешение. Несчастная девочка пыталась выяснить, может быть, ее родные были не единственными, кто не ладит друг с другом.

– Вот оно что! – удивилась Джеральдина. – Вы так считаете? – Она скривилась. – Вряд ли. По-моему, вы ошибаетесь. Ей хотелось узнать пикантные подробности из половой жизни. Я уже говорила вам, какие завистливые глаза были у нее.

Роз пропустила это замечание мимо ушей.

– Она любила врать?

– Да. И это тоже было ее отличительной чертой. – Было видно, что женщине удалось что-то припомнить. – Она постоянно что-то придумывала. Как странно, что я забыла об этом. Дело кончилось тем, что ей вообще перестали верить.

– О чем же она врала?

– Обо всем.

– Например? О себе? О других? О своих родителях?

– Обо всем, – повторила хозяйка дома и, заметив нетерпение на лице Роз, уточнила: – Милая моя, это нелегко объяснить. Она сочиняла разные сказки. Она не могла и рта раскрыть, чтобы что-то при этом не сочинить. Дайте мне подумать. Ну, например, она часто говорила о своих ухажерах, которых в действительности не существовало. Рассказывала о том, что они всей семьей уезжали на каникулы отдохнуть во Францию, а потом выяснилось, что они все лето проторчали дома. Она не раз хвасталась своей собакой, хотя все прекрасно знали, что никакой собаки у нее не было и нет. – Джеральдина задумалась, а потом поморщилась. – И она постоянно поступала нечестно по отношению к своим одноклассницам. Это было очень неприятно. Она могла вынуть тетрадку из чужого ранца, списать домашнее задание и, таким образом, украсть чужие мысли.

– Тем не менее, она преуспевала и имела неплохие оценки, да?

– Это верно, училась она хорошо, но оценки – совсем не то, о чем надо кричать на каждом углу. – Эти слова были произнесены с какой-то едва уловимой злобой. – И все равно, раз уж она была такая способная, то почему не сумела подыскать себе хорошее место? Моя мать даже говорила, что ей неприятно ходить в «Петит», когда там работает Олив.

Роз отвернулась от бесцветного лица хозяйки, чтобы полюбоваться прекрасным видом из окна. Некоторое время женщины молчали. Роз выжидала, когда внутри нее здравый смысл победит возмущение и желание возразить. «В конце концов, – рассуждала она, – каждый может ошибаться. И все же.» И все же ей становилось ясно, что Олив ощущала себя несчастным и никому не нужным ребенком. Она попробовала улыбнуться.

– Олив, по всей вероятности, считала вас самым близким человеком после сестры. Почему, как вы думаете?

– Боже мой, да я понятия не имею! Моя мать говорила, что это все оттого, будто я чем-то похожа на Эмбер. Сама я так не считала, но когда нас троих видели посторонние люди, то все почему-то считали, что Эмбер – моя сестра, а не Олив. – Она о чем-то задумалась. – Возможно, мать была права. Да и Олив перестала за мной ходить по пятам как раз после того, как в школу поступила Эмбер.

– Наверное, это стало большим облегчением. – В голосе журналистки прозвучала ирония, но, к счастью, Джеральдина даже не заметила этого.

– Наверное, да. За исключением одного, – печально добавила она, немного подумав, – Олив никогда не дразнили, если рядом находилась я.

Роз некоторое время молча разглядывала свою собеседницу.

– Сестра Бриджит говорила мне, что Олив была предана Эмбер.

– Это так. Но Эмбер любили буквально все.

– Почему?

Джеральдина только пожала плечами.

– Это была очень милая девочка.

Роз неожиданно рассмеялась.

– Если говорить честно, мне уже хочется задуматься насчет Эмбер. Что-то здесь не так. Уж слишком она получается хорошей. Так не бывает. Что же в ней было такого особенного?

– Ну. – Хозяйка дома нахмурилась, пытаясь что-то припомнить. – Мама говорила, это все оттого, что Эмбер была безотказна. Люди пользовались ее добротой, но она никогда и не возражала. При этом она, разумеется, всегда улыбалась.

Роз нарисовала на листке своего херувима и вспомнила о нежелательной беременности Эмбер.

– Как же ею могли пользоваться?

– Все дело в том, что Эмбер нравилось угождать людям и вообще делать им приятное. Конечно, в мелочах. Например, одолжить карандаш или выполнить какое-нибудь поручение для монахини. Мне однажды понадобилась спортивная форма на урок физкультуры, и я взяла ее у Эмбер. Вот такие услуги она с удовольствием оказывала.

– И никто ее даже не спрашивал, можно ли воспользоваться ее вещами? – внезапно поинтересовалась Роз.

Как ни странно, Джеральдина тут же вспыхнула.

– Да этого и не нужно было делать, по крайней мере, когда речь шла об Эмбер. Она никогда не возражала. В таких случаях рассердиться могла только Олив. Помню, что она чуть не озверела из-за той спортивной формы. – Женщина посмотрела на часы. – Мне нужно идти, иначе я опоздаю. – Она поднялась с кресла. – Боюсь, что ничем не смогла вам помочь.

– Как раз наоборот, – улыбнулась Роз, вставая со стула. – Вы мне здорово помогли. Огромное вам спасибо.

Они направились в вестибюль.

– Вам никогда не казалось странным, – спросила Роз, когда Джеральдина уже открывала ей входную дверь, – что Олив убила свою сестру?

– Конечно. Я была просто потрясена.

– Потрясена так, что даже не стала думать, почему все это произошло? Да и она ли совершила эти убийства? Ведь, судя по тому, что вы мне рассказали о взаимоотношениях сестер, она не должна была этого делать.

Огромные серые глаза подернулись дымкой неопределенности.

– Как странно. Именно эти же слова часто повторяла моя мать. Но если она этого не совершала, то зачем призналась в убийствах?

– Не знаю. Может быть, потому, что у нее вошло в привычку защищать других людей. – Она дружелюбно улыбнулась. – Как вы считаете, ваша мать смогла бы со мной побеседовать?

– Боже мой! Нет, я так не думаю. Она не выносит тех, кто просто знает о том, что мы с Олив ходили в одну школу.

– Но вы можете спросить ее? А если она согласится, перезвоните мне вот по этому номеру на карточке.

Но Джеральдина отчаянно замотала головой.

– Я не хочу тратить время понапрасну. Она обязательно откажется.

– Что ж, по крайней мере, вы мне честно ответили. – Она вышла из дома на дорожку из гравия. – Какой у вас чудесный особняк! – искренне повторила она, разглядывая ломонос, растущий над верандой. – А где вы жили раньше?

Джеральдина театрально поморщилась.

– В стандартной коробке в пригороде Долингтона. Раз рассмеялась.

– Значит, переезд сюда явился для вас чем-то вроде культурного потрясения. – Она открыла дверцу автомобиля. – А вы когда-нибудь навещаете Долингтон?

– Конечно. Мои родители до сих пор там живут. Раз в неделю я обязательно приезжаю к ним.

Роз покопалась в сумочке, затем в кейсе, лежавшем на заднем сиденье..

– Наверное, они гордятся вами. – Она протянула руку. – Спасибо, что уделили мне столько времени, миссис Райт. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь, я буду очень осторожна с той информацией, которую вы мне сообщили. – Она устроилась на водительском месте и закрыла дверь. – И еще одно. – Она бесхитростно взглянула на Джеральдину своими темными глазами. – Вы не подскажете мне свою девичью фамилию, чтобы я вычеркнула вас из списка одноклассниц, которым мне любезно предложила сестра Бриджит? Для того, чтобы я не приехала к вам вторично.