сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Sodalitas Leucopolitan («белый город», как неудачно прозвал его проживающий здесь поэт Рихард Сбрулиус, имея в виду цвет песков Эльбы, а вовсе не цвет городских строений, которые все были решительно совсем не белыми) было из всех научных обществ Германии наименее германским. Оно не собирало взносы, не проводило собраний и не устраивало диспутов. Общество заседало в тавернах или на дому у своих разношерстных членов, когда им взбредало в голову обсудить какие-нибудь философские вопросы. И раз в месяц они более формально встречались в бане, чтобы побеседовать и поспорить, и потому Сбрулиус прозвал их Рыцарями Бани.
О, какое пиршество для любопытного взора! - воскликнул Мефистофель. - Можно увидеть все прекраснейшие умы Саксонии, преисполненные мудрости, а также их задницы и яйца, покачивающиеся на легком ветерке.
- Помалкивай, - приказал ему Фауст. - Сейчас твои циничные замечания неуместны. Те, над кем ты подшучиваешь, - философы, поэты и люди, влюбленные в истину. Здесь ты не отыщешь недостойного человека, равно как и мнения, которое я не оценил бы высоко.
В самом деле? Может быть, показать тебе, как пройдет сегодняшнее собрание?
- Нет! Забудь об этом! Ты обязался рассказывать мне об истинной сути вещей. Будущее же пусть творится своим чередом. Увидев заранее, смогу ли я действовать вопреки тому, что уже знаю? Я собираюсь рассуждать в этом обществе, как ученый среди равных себе. Большего мне не нужно.
Запусти вора туда, где находятся сотни честных людей, и те за час избавятся от содержимого своих сумочек и штанов. Запусти одну шлюху к школьницам и посмотри, надолго ли хватит ее благообразности! Пошли раба-мавра в Коллегию кардиналов, и он будет поклоняться демонам ночи. Ты собираешься сунуться в скопище интеллектуалов и мыслителей. Боюсь, они сведут тебя с ума.
- Фи!
Здесь дороги Фауста и Вагнера разошлись. Молодой человек, уже давным-давно не обращавший внимания на то, что учитель бормочет себе под нос, беспокойно оглянулся на него, но промолчал.
Вагнер разложил переплетенные в кожу расчеты своего учителя на маленьком столике в заросшем травою садике позади бани и водрузил рядом телескоп. Солнечные ванны отделяла от садика широкая и крепкая ограда, а высокий деревянный навес давал убежище от дождя и солнца. Это наиприятнейшее приспособление позволяло легкому ветерку нежно обдувать купающихся. Пива имелось вдоволь, мыла тоже, а банщики не медлили с тем, чтобы поскрести спину или принести толстое свежее полотенце. Достопочтенные купальщики додумались принести ради собственного удовольствия музыкальные инструменты. Для соблюдения приличий женщины сюда не допускались. Любой мог спокойно выйти из прохладной тенистой бани, просеменить к ограде и помочиться на нее, не нарушая ученого диспута.
Сбрулиус запел:
Приходи сегодня в баню и бедняк, и богатей,
Будет тут тебе комфортно, не стесняйся, не робей,
Ароматным мылом кожу мы натрем тебе скорей,
А потом пихнем в парилку - хорошенько пропотей;
И когда здоровым потом ты три раза истечешь,
Пострижем тебя, побреем, но в покое не оставим:
Сделаем кровопусканье, хорошенько разотрем,
И чудеснейшей горячей жидкостью тебя польем.
Леукополитанцы зааплодировали, а он, шутливо поклонившись, отложил лютню.
Спасибо, Фауст. Мой тезис доказан. Давай же убираться отсюда.
Вечером, вскоре после заката, Фауст шел через рыночную площадь, оглашая ее криками. Вагнер неохотно плелся за ним с телескопом, а Фауст призывал горожан пробудиться и выйти понаблюдать за звездами.
- Может. Ради победы тебе придется вытерпеть больше, чем когда-либо доводилось ученому.
Как и предсказывал дьявол, зима выдалась жестокая. Фауст жил бережливо, питаясь ячменем и овсянкой, пил чаще воду, чем пиво, и месяцами сидел без куска мяса. Он продал свое лучшее платье и залатал прохудившееся. Обогревал комнаты плавником и опавшими листьями.
Оставшееся он тратил очень осмотрительно, заботясь в первую очередь о том, чтобы работа над воздушным шаром не останавливалась.
Наконец в один погожий и теплый весенний денек, незадолго до экзаменов, распространилась новость: воздушный шар готов. Вагнеру вручили щетку, ведро клея и рулон наспех намалеванных афиш и послали в город, чтобы оклеить стены извещениями:
ПРИХОДИТЕ - И УВИДИТЕ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ ПОДЪЕМ «ДЕДАЛА»
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОСВОБОДИЛОСЬ ОТ ТИРАНИИ ЗЕМЛИ ДРЕВНЯЯ МЕЧТА СТАЛА ОБЫДЕННЫМ ФАКТОМ СМЕРТНЫЙ ЧЕЛОВЕК ВОСПАРЯЕТ ОРЛОМ О - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о - о! ЭТО ЧУДО БУДЕТ ЯВЛЕНО В ДЕНЬ ВОЗНЕСЕНИЯ РЫНОЧНАЯ ПЛОЩАДЬ | | В ПОЛДЕНЬ
- Что это за новое кощунство? - грозно осведомился брат Иосафат. Он остановил Фауста на улице и резко сунул афишу ему под нос, слишком близко, чтобы ее можно было прочесть, но не настолько, чтобы ученый не разглядел размеры и мощь огромного кулака монаха. Фауст улыбнулся.
Не сдержав гневного вопля, брат Иосафат смял афишу и швырнул ее Фаусту в лицо. Повернулся и стремительно удалился.
Воздушный шар, медленно наполняясь воздухом, раздувался и поднимался над рыночной площадью, словно из земли высовывалась огромная голова, плод галлюцинации. Фауст приглядывал за тем, как Вагнер поддерживал огонь под приспособлением из гибкого рукава и кожаного раструба, направляющим горячий воздух. Плавными рывками воздушный шар отделился от земли, натянув удерживавшие его канаты. Теперь он рвался ввысь.
Он поднимался медленно, перпендикулярно земле, так что не возникало ощущения, что он движется. У Фауста создалось впечатление, что земной шар очень плавно уходит от него, пятясь. То, что мгновение назад выглядело как шайка разбойников, теперь стояло молча в благоговейном изумлении. Ганс и его противник прекратили драку и, разинув рты, глядели вверх.
Упав на колени, брат Иосафат воздел руки к небесам и начал громко молиться, взывая прекратить жестокое нарушение естественного порядка.
- О Боже, низринь этих летателей! - зычно ревел он. - Пусть мстительные ангелы собьют с неба это богохульство!
Среди спокойных лиц, уставившихся кто вверх, кто вниз, один из них, художник Кранах, начал неистово рисовать, суетливо то поднимая голову к небу, то опуская взгляд к бумаге, в то время как его руки бегали по листку. Взлетел камень, но не долетел до воздушного шара. Того, кто его бросил, Фриц, Карл и Ганс повалили на землю. Вздымались и опускались тяжелые кулаки.
Фауст, поддавшись внезапному импульсу, схватил мешок с балластом и сыпанул песком в обращенные к небу лица. И захохотал, когда толпа заорала и принялась поносить его последними словами, размахивая руками, как участники пикника, удирающие от осиного роя.
- Стой, стой на коленях, брат Иосафат! - кричал Фауст. - А я останусь на воздушном шаре! Мы еще поспорим, кто из нас ближе к Богу!
Шар плыл в полной тишине, и Фауста охватила фантастическая радость. Глядя вниз на бурлящую толпу, он чувствовал презрение, смешанное с любовью ко всем этим людям. Милые ничтожные людишки - вы похожи на муравьев! Стоит ему кинуть вниз башмак, и он раздавит их. А если плюнет, они утонут в его слюне.
Вагнер, оцепенев, стоял рядом, вцепившись в край корзины. Его глаза были как блюдца. Лицо побелело от изумления.
Воздушный шар поднялся выше колокольни. Город с его улочками лежал внизу, видный более четко, чем на любой карте. Затем шар подхватил ветер (однако они его не почувствовали), и они пролетели над замком. Во дворе замка на них глазели солдаты с открытыми ртами. Фаусту пришло в голову, что их запросто можно забросать камнями или даже бомбами с черным порохом; что крепости и городские стены ничего не значат в дерзком новом мире, который сейчас рождался.
- Что, Вагнер, - ликующе промолвил Фауст, - ты по-прежнему считаешь меня безумцем?
Вагнер одним движением повернулся и резко простер руки к учителю, склоняя к нему голову.
- О учитель! - вскричал он. - Простите меня за то, что я сомневался в вас!
Менее чем через полчаса они опустились на поле в пяти милях от города; корзина опрокинулась, и Вагнер вывалился на землю. Сломанная нога была невеликой расплатой за совершенный полет, но это могло осложнить победное возвращение в город. Впрочем, сейчас все казалось прекрасным.
- Мы пережили долгую суровую зиму, - произнес Фауст. - Но теперь весна, вся природа расположена к нам и нашей работе. Вся Европа ляжет к моим ногам. Впереди ждут лишь слава и богатство.
На следующий день кредиторы Фауста собрались в ратуше и дружно поклялись подать против него иск.
5. МНИМЫЙ РАССВЕТ
За час до рассвета пронизывающий холод и неверный свет растворились в безоблачном небе над Виттенбергом. Жирные мухи-однодневки, комары и прочие обитатели берегов водоемов, рыщущие в поисках питания, внезапно вылетели из света и вторглись в темный город. Описав над ним пять огромных кругов, они пронеслись над темными и пустыми улицами, над складами и колокольней, над университетом и замком и вернулись в свет. Какое-то время под куполом света были видны двое мужчин на телеге - но вот она укатила в поля, и город, с его богатством, людьми и проблемами, под непрерывным действием всеобщего растворителя, известного как «сейчас», канул в небытие.
В мансарде за городской стеной студент, который, потратив всю ночь и б?льшую часть двух свечей, без устали корпел над переводом десяти страниц бессмертной риторики Цицерона, услышал цок-цок копыт и скрип деревянных колес. Он резко вскинул голову и тупо уставился на оштукатуренную стену, мыслями все еще погруженный в римскую славу и воспоминания о своей давней поездке в Париж.
- Какая-то ранняя пташка, - вслух произнес он.
Булыжник был холодным и влажным. Из-под копыт запряженной в повозку лошади шмыгнула крыса. Она стремительно пробежала по мозаике из луж, по колее, выбитой колесами повозок и копытами, по битому кирпичу - и скрылась в своем логове, вход в которое прятался среди груды разбитых ручных тележек и гнилых досок. Остановившись у входа в нору, крыса оглянулась на людей блестящими глазками-бусинками. Где-то вдалеке залаяла собака. Надменно взмахнув хвостом, крыса исчезла в норе.
Следующим, кто увидел проезжающую повозку, был седобородый старик Мафусаил, живущий скорее как крыса, нежели как человек, - в дубовой бочке, наполовину врытой на рабочем дворе добросердечного плотника, чьего имени он даже не знал. Устроившись в своем прибежище, согбенный, он стоял на четвереньках голый; когда повозка проезжала мимо, старик повернул голову, подметая бородой землю. Его голос напоминал завывание:
- О лакедемоняне, обуздатели превосходных коней, осквернители Гесихия, - кричал он. - Ваши члены скованы бесстыдной надеждой; ваши брови победно искривились близ вод Алфея [12] . Иксион, навечно привязанный Зевсом к своему крылатому колесу, описывает круг и громким криком передает свое послание смертным: «Велика сила Богатства; и в конце всей горечи ожидает сладостное осознание, что все было неверно: лучшее из всех вещей - это вода».
Давным-давно, до того, как лишился разума из-за заучивания наизусть античных текстов, он был ученым, и его безумные декламации по-прежнему были весьма популярны на студенческих пирушках.
Слушая его, молодой человек усмехнулся и запустил руку в свою суму, чтобы бросить кусок хлеба безумцу. Его забинтованная и в лубках нога болела и пульсировала от каждого толчка, и он дрожал от холода. Однако он ощущал необычную уверенность в себе, совершенное спокойствие и готовность к любым предстоящим событиями. Каждый предмет он видел так, будто смотрел на него в последний раз, и всплески страха лишь укрепляли этот его настрой.
- Будет прекрасный денек.
Его темнобородый товарищ хмыкнул. Несмотря на суровую зиму и на то, что его сердце волновалось не меньше, чем у его молодого друга, он был спокоен.
Перед самой повозкой, как бы указывая ей дорогу, не видимый и не замечаемый никем, кроме более старшего человека, по улице города проворно несся пляшущий демон. Его лапы, два темных языка пламени, коснулись покрытого мхом края колодца, затем соломенной крыши, крыльца с покосившейся дверью, затем оконной рамы. Его смех звучал только для одних ушей.
Повозка остановилась на площади между замком и его церковью. Западные ворота все еще были заперты. К востоку от города, за Ростокскими воротами, ожидая, когда солнце разгонит тьму, несколько словоохотливых пожилых славянских крестьян, сидя возле своих повозок, старательно обменивались обрывками сплетен и прочей болтовней, чтобы разносить их далее по округе. Вместе с ними сидел и стражник, и правящий повозкой бородач не сомневался, что поутру стражник будет страдать с перепоя и поэтому будет безразличен ко всему.
Бородач был настроен мрачнее некуда. Очень тяжело скрываться от долгов. Но если это делать, то лучше сейчас: экзамены начинаются меньше чем через неделю, и кто заподозрил бы, что учитель исчезнет раньше, чем соберет обильные гонорары? Между тем, все были убеждены, что он улетел и теперь надолго исчезнет. Он принял добрый совет, какими дорогами идти. И не боялся преследования. Он испытывал только горечь стыда.
Утренний ветер принес с болот из-за стен сернистый запах вместе с гнилостным смрадом застоявшейся воды. Эти запахи смешивались и сливались в алхимическом браке с обычной уличной вонью людей, собак и свиней, питающихся отбросами, чтобы сформировать букет, густой и проникающий во все закоулки, как зловоние дворового нужника.
Глухой и рассеянный старый брат Иероним спешно переходил парк. Несколько молодых мужчин весело окликнули его, но он не заметил. Даже не взглянув на них, он быстрыми шажками поднялся в шлосскирхе, взял у своего служителя ключ и отпер церковные двери. Новость недели распространялась быстро. Двери с грохотом затворились за ним.
Лошадь повозки фыркнула.
Молодой человек хлопнул по своему камзолу обеими руками.
- Вы станете счастливее, когда мы наконец отправимся в путь, - произнес он.
- Ничто не сделает меня счастливее. Ничто… кроме… - Мужчина постарше осекся и вскинул голову, будто услышал предложение. - Да, - произнес он с внезапной силой. - Да, точно, так я и сделаю!
Он поспешно схватил веревку и начал вязать узел. Сбросив капюшон, он, как терьер, начал рыться в мешках и баулах и спустя несколько минут вытащил молоток с квадратной передней частью и тупой задней, гвозди и лист пергамента.
- Подожди-ка здесь, - произнес он.
С большим листом бумаги в руке он поднялся по лестнице, ведущей в церковь замка, по дороге то исчезая в тени, то появляясь снова. Дверь была вся уклеена бумажными листками - объявления об экзаменах, сатирические листки, тезисы, представленные для обсуждения, - один поверх другого, местами до пары сантиметров толщиной. Он начал пригоршнями отрывать их. Затем пятнадцатью сильными ударами молотка прибил плакат. Грохот этих ударов эхом разнесся по городу громче барабанной дроби.
Этот звук вспугнул голубей, и молодой человек нервно оглянулся через плечо. Студент в мансарде поднял взгляд, покачал головой, тяжело вздохнул, отложил в сторону листки с переводом Цицерона и прижал их чашкой для умывания. Брат Иероним слегка нахмурился, полуобернулся, но затем решил, что ему показалось. Больше никто не обратил внимания.
Суровый человек с черной бородой бросил молоток в повозку и взобрался на передок.
- Вот! - громко проговорил он. - Это встряхнет их ничтожный провинциальный мирок! Встряхнет посильнее, чем они встряхнули меня! Я поджег запал бомбы, Вагнер. Весь черный порох мира, если собрать его в этой церкви, не произведет взрыва и вполовину такого грандиозного, как мой.
И он стал дожидаться вопроса, ибо не сомневался, что его зададут.
Однако Вагнеру не было нужды спрашивать или знать, о чем говорилось в плакате или что он вообще означал. Он больше не ощущал ни следа страха или недоверия; полет на «Дедале» восстановил его утраченную веру в Фауста. Он пережил нигредо недоверия и вышел из него с верой сильной, как никогда. Теперь он твердо знал, что больше не усомнится в своем учителе.
В церкви брат Иероним упорно смотрел на один особенный угол витража «Святой Сераний», ожидая, что луч света ударит именно туда . Таков был его особый дар - определять точный момент рассвета, несмотря на смену сезонов, даже в очень облачные дни, и хотя косноязычный брат Иероним не смог бы точно объяснить, как он это делал, - благодаря этому умению он снискал свою толику славы. Когда он определял, что момент настал, то хватался за веревку колокола и тянул. Колокол сопротивлялся, покачивался, дребезжал. Но брат Иероним уверенно держал веревку своей старческой мозолистой рукой, снова тянул, тащил, отпускал. Он слышал колокол очень слабо, словно тот звучал под водой, а били в него тритоны в далеком городе атлантов. Однако он чувствовал его вибрацию. Это-то он ощущал, как любой другой человек.
Когда колокол зазвонил, Вагнер посмотрел наверх. Фауст не обратил внимания.
Из ворот к Косвигу донесся стон дерева и металла. Стражник отпер городские ворота для проезда в дневное время. Снаружи мир казался ярким от надежд. Солнце уже поднялось.
Утро наступило.
Фауст взобрался в повозку. Он громко шмыгнул носом и натянул поводья. Лошадь навострила уши и приподняла тяжелое копыто.
