Текст книги "Головорез"
Автор книги: Майкл Слэйд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
ОТРАВЛЕННЫЕ ШОКОЛАДНЫЕ КОНФЕТЫ
Нью-Йорк.
Ведущий специалист кафедры антропологии Ньюйоркского Университета во вторник признан виновным в том, что послал федеральному судье отравленные шоколадные конфеты. Карьера Джона Бюттнера-Януша была разрушена признанием его виновным в причастности к наркотикам в 1980 году. Он послал отравленные шоколадные конфеты судье, который осудил его, судье Чарльзу Брайэнту. Жена Брайэнта заболела после того, как съела четыре из них.
– Судья в любом случае наживает себе врагов, – сказал Каттер.
– Я больше имела в виду врагов среди людей их профессии.
– Адвокат с "камнем за пазухой"?
– Или судья. Может, кто-нибудь с различными «камнями» для них обоих. Кто-нибудь, кто переступил черту и занимается сведением счётов.
– Тогда вам придётся просеять более шести тысяч человек. Наступание на пальцы является частью этой профессии.
– Никто не приходит на ум, – сказала Туссен.
– Были ли Мэрдок и Максвелл общительными людьми? – спросил Чандлер.
– Судейская лавка не слишком подходит для общения, – сказал Каттер. – Мой суд дал пинка слишком многим задницам.
– Оба мужчины были неженаты? Будучи много старше средних лет?
– И я неженат, – проворчал Каттер. – Но это ещё не означает, что я гомик.
– "Право – ревнивая любовница", – тактично сказала Туссен.
– Мэрдок в действительности был распутником, – Каттер надулся. – Он имел каждую куколку, которая попадала к нему в офис, доходили до меня слухи. Когда он был назначен ко мне в суд, у нас была с ним небольшая беседа. Я сказал ему, что отберу у него значок, если услышу ещё одну историю вроде стеклянного стола.
Кэрол глянула на Цинка.
Цинк глянул на Кэрол.
– Стеклянного стола? – спросила Кэрол.
– Ещё есть вопросы? – Каттер разозлился.
– Максвелл тоже был бабником? – спросил ДеКлерк.
Туссен улыбнулась.
– Он жил в Шонесси вместе со своей восьмидесятилетней матерью. Читал ей на ночь рассказы о привидениях, как мне рассказывали.
– Действительно Мэрдок был таким отличным судьёй, как считалось?
– Он был гораздо более либеральным, чем я, – сказал Каттер. – Мой суд придерживается твёрдой линии против анархии. Мэрдок не был компанейским человеком, у него всегда было своё собственное мнение. Артистичные типы любовались им, и вот почему он выступал перед американскими адвокатами.
Представление Хаттона Мэрдока о каникулах заключалось в том, чтобы взять тексты последних законов в своё убежище на Галф-Айленде и заняться чтением. Он писал примечания к уголовному кодексу.
Главный судья поднялся со своего кресла и проковылял в душевую. Когда он открыл дверь, Кэрол увидела полочку, заставленную бутылочками с одеколоном, и гипсовую голову, покрытую париком из конского волоса. "Он воображает себя Великим Канцлером", подумала она.
– Есть ещё что-нибудь о Мэрдоке, что нам следовало бы знать? – спросил ДеКлерк.
– Хаттон был практичным малым, – сказала Туссен. – Он инстинктивно чувствовал, где у каждого находится ахиллесова пята. Это делало его смертельно опасным противником.
– Можете привести пример?
– Однажды в марте мы втроём остановились в Оттаве: Хаттон, я и старина Тетфорд Йорк. Слушание в Верховном Суде Канады осталось позади, не требуя нашего присутствия до будущего понедельника. Тетфорд – Тед – был живой легендой нашей профессии, человеком, для которого форма была гораздо важнее содержания. Он нанял «Кадиллак» с шофёром, чтобы тот повозил его по столице, и когда Хаттон сказал, что в "Пражской весне" самая лучшая чехословацкая кухня в городе, Тед предложил, чтобы мы поужинали там в восемь часов вечера.
Мы с Хаттоном приехали в семь, чтобы выпить по аперитиву. Он рассказал мне, что хозяин ресторана едва спасся, когда русские вторглись в шестьдесят восьмом, чтобы сбросить правительство Дубчака. Едва мы уселись недалеко от двери, как подъехал лимузин Теда. Он выглядел весьма респектабельно: под руку с женой, в чёрном шерстяном пальто, с шёлковым шарфом и в белых тонких перчатках. Тед вплыл в ресторан в своём обычном величественном стиле.
"Мистер Йоркский?" – спросил хозяин, встречая его у двери. "Да, милейший", – ответил Йорк, вероятно, думая, что окончание «-ский» было прибавлено в соответствии с чехословацкими обычаями.
Вслед за этим хозяин схватил его за шиворот и за заднюю часть брюк и, с грохотом отворив дверь, вышвырнул Теда на тротуар.
Хаттон сказал владельцу ресторана, чтобы тот ожидал важного гостя: товарища Тетфорда Йоркского, военного атташе советского посольства.
Копы усмехались, когда Каттер, от которого пахло шампанским, встретил их. Взгляд у него был такой, словно он боялся, что над ним будут смеяться.
– Вы можете предположить, что было похищено со стола Максвелла? – спросил ДеКлерк. – Оно было размером с почтовый конверт.
Оба главных судьи покачали головами.
– Если вы додумаетесь до чего-нибудь, позвоните мне.
Секретарь открыл дверь, чтобы копы смогли выйти. Когда они пересекали приёмную, Каттер произнёс им в спину:
– Когда схватите ублюдка, не вздумайте выжимать из него доказательства. Разбор плохо подготовленного дела может повредить моей репутации среди адвокатов.
ЭЛЕКТРИЧЕСТВО
6:35 пополудни
Чандлер и Тэйт провели остаток дня, роясь среди материалов Отдела по борьбе с наркотиками, ища ключ к разгадке в деле Максвелла, связанном с картелем Меделлини. К ужину они вернулись в спецотдел "Х", где Цинка поприветствовала какая-то женщина, как только они шагнули на порог.
– Кэрол Тэйт. Кэтрин Спанн.
Когда они пожимали руки, Тэйт показалось, что она смотрится в зеркало. Спанн была такого же роста и имела такое же сложение, что и она. У обеих женщин были светлые волосы и голубые глаза. Обе заставляли мужчин оглядываться на них ещё раз.
– Великолепная форма, – сказала Тэйт. – Она вам подходит.
– Я имела случай в этом убедиться, – ответила Спанн. Она была одета в красную тунику и тёмно-синюю юбку. – Парню, которого я вытолкала вон, не было от этого никакой пользы. Их начинает тянуть ко мне после того, как шериф запирает их в камеру. Привет, Цинк. Захвати свою подругу на юбилей.
Спанн протянула ему конверт и повернулась на каблуках.
Кэрол рассматривала её зад, пока она удалялась.
– Кто ты, дорогой? Охотник за женщинами?
– Кэти? – сказал Цинк, краснея. – Я едва с ней знаком. Она была ранена несколько лет назад и была в длительном отпуске. Вернулась на службу только несколько месяцев назад.
– Великолепные ягодицы, – сказала Кэрол.
– Я не заметил.
В конверте было два билета на вечерний концерт группы "AC/DC".
– Ладно? – спросил он.
– А почему нет? – ответила Кэрол. 11:20 пополудни Лифт остановился на этаже Кэрол. Номер Цинка был тремя этажами выше.
– Увидимся утром.
Они шагнули в прихожую.
– Что? – спросила она, закрывая уши ладонями. – Я ничего не слышу. Думаю, мой слух надолго повреждён.
Они оба были возбуждены и выбиты из колеи. Парни из Австралии наэлектризовали их нервы.
– У этого парня Джонсона лужёная глотка. Как ты думаешь, кто этот "Джек"?
– Думаю, это была запись.
Кэрол было тесно в четырёх стенах, она была сгустком энергии.
– Когда Ангус Янг двинулся в толпу, я думала, все обезумеют. Интересно, он всегда носит школьную форму?
– Думаю, это его визитная карточка.
– Сколько там было децибел, как ты думаешь?
– Один Бог знает. Должно быть, побольше, чем у "Живущих на Леде".
– Толпа с каждым годом становится всё моложе, – сказала Кэрол. Она порылась в карманах, отыскивая ключ.
– Думаю, время течёт иначе, – сказал он. – Мы становимся старше, в то время как толпа молодеет.
– Я чувствую себя так, словно меня подзарядили, – сказала она, отпирая дверь.
– Посмотрим, как твоя гудящая голова будет чувствовать себя утром. Помнишь лимбическую систему?
– Конечно, – сказала она. – Питание, борьба, бегство от опасности и половое сношение.
– Джо говорит, что мы стареем из-за чувственного мозга. Приятных снов. – Он повернулся, чтобы уйти.
– Цинк? – позвала она.
Он повернулся.
Кэрол схватила его за отвороты и прижала спиной к стене.
– Самое время для вечеринки. Протряси меня всю ночь.
ВТОРЖЕНИЕ СО ВЗЛОМОМ
6:45 пополудни
ДеКлерк провёл послеполуденное время в дефектоскопической лаборатории. Сегодня он был готов убрать поездку Блэйка и подвергающиеся бичеванию «Волынки, кровь и Славу» на четвёртый план. Его последние минуты не показательны потому, что убийца Максвелла наполнил одиннадцать его внутренних сосудов «мёртвым воздухом».
Ради своего издателя он обратился к телефону.
Последний звонок, который он сделал, был в "Л. – А. Таймс". Кирк свёл его с редактором отдела литературы, и Роберт дал ему гарантию того, что "Журнал Паркера" был подлинным. Настаивая на том, что профессор из Аризоны был зарезан во время своего путешествия, он сделал для себя пометку, чтобы не забыть принести книгу в спецотдел "Х". Когда Авакомович вернётся из Колорадо, он обещал провести тесты, чтобы определить время её написания.
К тому времени, когда ДеКлерк вернулся домой, он был совершено разбит. Прошло уже два дня с тех пор, как он спал – всю прошлую ночь он без перерыва проработал в суде. Держа в руке пальто, он позвонил в ветлечебницу, чтобы справиться о Наполеоне, который был госпитализирован в прошлый уикэнд с жестоким расстройством желудка.
– До завтра он не попадёт домой, – сказала сестра. – Утром справьтесь у ветеринара о дате выписки. – Предстояла ночь одиночества без собаки.
По пути домой он вставил в магнитофон одну из кассет Женевьевы. Проезжая Дундараву вдоль набережной Вэст-Вэн, он слушал "Ол'Мэн-ривер" в интерпретации Темтейтской капеллы. В конце торгового квартала он припарковал машину у 29-го Пирса, затем пешком направился обратно, чтобы купить что-нибудь из диетической кухни. Овсяные хлопья были единственным блюдом, которое он признавал на ночь.
ДеКлерк собирался уже войти в магазин, когда закричал ребёнок: "Папа!". Его словно парализовало, перед его внутренним взором промелькнуло стремительное видение.
В Шекспир-Гарден парка Стэнли стоят два дерева. «Комедия» было посажено актрисой Евой Мур; «Трагедия» – сэром Джоном Мартином Харви. С 1920 года каждое из деревьев выращивалось в соответствии со своим названием, "Комедия", такая же буйная, как и любимые вами комедии, и "Трагедия", такая же мрачная, как "Ричард III".
Между их стволами, раскинув руки, к нему бежит Дженни, её испуганный голос отчаянно зовёт: «Папа!» Не имеет значения, как быстро она бежит, всё равно она не приближается к нему.
– Вы в порядке, шеф?
– А?.. Да, Чарли. Просто переутомился, – сказал ДеКлерк.
Мужчина рядом подхватил на руки маленькую девочку, занося ребёнка в магазин.
– Стал слишком стар, чтобы проводить ночь без сна, – сказал ДеКлерк.
– Можете мне об этом не рассказывать. – Чарли потёр руки. – Я бы отдал правую руку, чтобы поваляться на Гавайях.
Чарли был ветераном войны, потерявшим обе ноги в Нормандии. Всегда, сколько ДеКлерк его помнил, семидесяти летний калека продавал здесь лотерейные билеты.
Лил ли дождь, ярко ли светило солнце, он сидел в своей будке у дверей магазина, коротая дневное время с прохожими. ДеКлерк всегда покупал один-два билетика, чтобы Чарли мог получить комиссионные. И ни разу не проверил, не выиграл ли он.
– Вытащите мне выигрышный, Чарли.
– Входите, шеф.
ДеКлерк заплатил за билет и засунул его в свой бумажник.
– Вам лучше немного поспать, шеф, – сказал старик. – Когда сны появляются днём, это тревожный признак.
– Я так и сделаю, Чарли. Желаю, чтобы вам приснились те островные девочки.
Возле Лайтхауз-парк он запарковал свой "Пежо", съехав с Марин-драйв, затем спустился по дорожке к своему дому. Позади дома вечный океан лизал берег, пока, чувствуя ломоту во всех костях, он отпирал парадную дверь.
Стакан вина, Диетическая Кухня, «Кармен» и постель – или, по крайней мере, достаточно и оперы, чтобы послушать голос хабанеры.
Шагнув в прихожую, он зажёг свет.
"Чёрт побери!" – подумал он.
Кто бы ни посетил его дом, он проделал огромную работу.
Пустые ящики.
Перевёрнутая мебель.
Все его книги вытащены.
Спустя полчаса приехали Вэст-Вэнские копы. К тому времени он уже знал, что взломщик похитил "Журнал Паркера" и его заметки о Блэйке.
ВОЛЫНКИ, КРОВЬ И СЛАВА
Озеро Медсин, Альберта
четверг, 9 декабря 1897 года, на рассвете
Он проснулся сразу.
Его мышцы напряглись.
Мозг работал напряжённо.
Нервы были натянуты, словно тетива лука.
Под накидкой, которую Блэйк использовал в качестве подушки, его рука нащупала рукоятку "Энфилда", и большой палец взвёл курок. Послышалось звяканье, когда револьвер был взведен, но звук был приглушенным и затерялся под накидкой.
Вытянув револьвер из-под головы на пронизывающий холод, он остался неподвижно лежать в своей куртке из буйволовой кожи. Не издавая ни звука. Прислушиваясь.
Выжидая.
Ночь была холодной и безлунной. Предрассветный северный ветер веял над ландшафтом, меняя своё направление с тем таинственным непостоянством, о котором индейцы говорили "Танец душ умерших". Над его головой в чёрном небе мерцали бесчисленные звёзды, а на востоке, на открытом пространстве, розоватый след от метеора указывал на первые, ещё слабые признаки рассвета. Было 6:00 утра.
За те часы, что Блэйк спал, арктическая буря покрыла долину слоем снега.
Теперь же мороз опустился с сурового неба, укрыв место его стоянки ледяным саваном, и, казалось, весь мир спал в первозданной уединённости. Но всем нутром, первобытным инстинктом, он чувствовал, что рядом что-то есть.
"Энфилд" в руке.
Дыхание затаено.
Он медленно поднялся с земли.
Блэйк раскинул лагерь в нескольких сотнях футов от берега озера Медсин. Здесь, пока рассвет начинал обрисовывать зазубренные пики на востоке, он притаился под защитой группы сосен, прислушиваясь к тишине.
Издалека через неравные интервалы доносился одинокий крик совы.
Воды озера плескали о льдины, отрывающиеся от берега.
Налетающий бриз свистел в ветвях елей, наводя на мысль о заговорщиках.
Затем – как это часто случается в горах – ветер сменил направление. Задул южный ветер, едва ли достаточно сильный, чтобы вызвать туман или разогнать перистые облака на западе. Собаки тут же проснулись и повернулись в том направлении. Псы закружили возле упряжки в пятидесяти футах от Блэйка.
"Железное Дитя", – подумал конный, доверяясь инстинкту.
Юношу, пробирающегося по снегу, едва ли можно было назвать мужчиной. Он был одет в зимнюю одежду своего племени, которая давала слабую защиту от холода. Куртка из буйволовой кожи, соскользнувшая с его плеча, была надета на голое тело.
Кожаные штаны, свисавшие с его талии, дополнялись гамашами, закрывающими его ноги от щиколоток до паха. Его мокасины для дополнительного утепления были обёрнуты травой, рогатую шапку украшали шкурки ласок. Двумя руками он держал свой "Винчестер", словно дубину. "Он выбился из сил", – подумал Блэйк.
Порция адреналина впрыснулась в кровь белого. Именно в такие моменты он жил наиболее полнокровной жизнью и наиболее ясно осознавал это. Подняв "Энфилд", Блэйк прицелился в Железное Дитя. Но когда он нажал на курок, револьвер не подчинился. То ли механизм замёрз, то ли его заело.
Боевой клич разнёсся в студёном горном воздухе. Вырвавшись из кустов в сорока футах к западу, кри прокладывал себе путь среди сугробов. Тридцать футов… двадцать… он сокращал разделяющий их промежуток.
Схватив рукавицу зубами, Блэйк стащил её с руки. Нажимая на курок, он обхватил «Энфилд» двумя руками. Дерево рукоятки было холодным на ощупь, металл же обжигал, как кусок льда.
Железное Дитя, сорвав свою куртку, остался обнажённым по пояс. Он спотыкался и падал, его дыхание клубилось вокруг него белыми облачками. Винтовка, зажатая в обеих руках, была поднята высоко над головой, но когда он увидел, что «Энфилд» дёрнулся, то упал на колени.
Дуло вспыхнуло жёлтым, затем раздался ошеломляющий выстрел. Револьвер дёрнулся в руках Блэйка, из него вырвался сноп огня. Горное эхо многократно повторило звук выстрела. Плохо нацеленная пуля промазала. Она пролетела над головой кри и ударила в приклад его винтовки, расщепив его на несколько осколков. Один из осколков оцарапал висок юноши, распорол щеку и вонзился ему в плечо так, что его рука онемела. Энергия от удара пули в винтовку швырнула его на спину. Нога Железного Дитяти хрустнула. Затем он потерял сознание.
Кри, оправившись от шока своих ран, обнаружил, что на него смотрит ствол револьвера.
– Эй, – сказал Блэйк по-английски. – Я вижу, ты жив. Тебе больно, парень?
Конный стоял между Железным Дитятей и пламенеющим шаром солнца, сияние славы окружало его словно аура. Его рука машинально почёсывала висок, струпья на лбу были ободраны до крови. Теперь ему было шестьдесят, его усы, волосы и брови были белыми, бледные глаза – холодными, словно зимний пейзаж.
– Некоторые не дерутся, когда есть надежда на выигрыш, парень. Гораздо лучше драться тогда, когда от того нет никакой пользы. Сирано де Бержерак. Может, эт' и твоя философия?
Железное Дитя не понимал слов, произносимых Блэйком. Чувствуя, что было бы самоубийством издать хоть один звук, он следил за конным, покачивающимся на каблуках, за стволом «Энфилда» в четырёх футах от его головы.
– Ты не п'нимаешь английского? Или, может, он слишком сложен для твоих мозгов?
Н'да мне эт' не важно, парень, потому что мы должны поговорить наедине, пока у нас есть время.
Один из псов подбежал, чтобы обнюхать лицо кри, его язык слизнул кровь, стекающую по его щеке.
Поскольку онемение сковало его мышцы, индеец лежал неподвижно. Солнце, отражаясь от снега, нагрело воздух, поэтому Блэйк – продолжая потирать висок – распахнул свою бизонью куртку. В V-образном вырезе под горлом Железное Дитя мельком разглядел алую форму.
– Я выслеживал тебя долгое время, парень, поэтому хочу, чтобы ты узнал о беспокойстве, что причинили ты и твой краснокожий брат Всемогущий Голос. Вы действительно причинили некоторое беспокойство.
Теперь я могу понять, почему вы, кри из резервации вождя Одна Стрела, не хотели быть запертыми на площади в шестнадцать квадратных миль. Конечно нет, раз раньше у вас были тысячи миль прерий для кочевья. Но, парень, эт' та цена, которую вы платите за выступление в Рьеле против правительства. Вы не можете остановить поселенцев.
Этот Так-Сказать-Мужчина, этот Всемогущий Голос, он был обоссаным лидером, чтобы следовать за ним в вашем предприятии. Что вы, трое молодых кри, себе думали? Чт' он прогонит белых с вашей земли? Теперь это наша земля, парень. Урок, который вы должны запомнить.
Железное Дитя вздрогнул, кости его сломанной ноги задели одна за другую. Боль, холод и потеря крови обессилили его. Слушая бессмысленные слова, срывающиеся с языка шотландца, он был загипнотизирован громыханием гэльской речи.
– Я не говорю, что сержант Колбрук был лучшим из офицеров. Его личное дело небезупречно, ему случалось нарушать дисциплину. Но когда он наткнулся на Всемогущий Голос, когда тот разбил лагерь, Колбрук не стал палить в него из своего револьвера. Саскачеван – это не Томбстион или Додж-Сити, парень, и конные – это не варвары-янки. Так скажи мне, почему т'ой приятель-язычник пристрелил Колбрука выстрелом в горло из двустволки?
Вопрос повис в воздухе, в то время как Блэйк ковырял струпья на виске. Стволом револьвера он почесал бровь.
– Эй, да ведь это мелодия славы, парень. Как здорово Мунро играет.
Без всякого предупреждения он сорвал рогатую шапку с головы кри. Запачкав ладонь в крови, он облизал её. В глазах у него всё расплылось.
– Верно, публика давила на нас, как вы и рассчитывали. Но настоящее давление, оказывается, изнутри. Совсем другое дело, кри, когда краснокожий – или белый, неважно, – убивает одного из наших.
Его язык слизнул последнюю каплю крови с усов.
– Не такой уж большой трофей твоя башка. То ли дело, если б тебе достался мой скальп. Небось тебе был б' почёт среди ваших, принеси ты седоволосый скальп?
Размахнувшись своим "Энфилдом", Блэйк ударил кри по губам. С приглушённым хрустом зубы его сломались. Крик юноши от нестерпимой боли разнёсся над долиной.
Схватив за волосы, Блэйк рванул его голову с земли, чтобы заглянуть в глаза.
– Твоей ошибкой было не убийство Колбрука, как и не убийство других. Твоей бедой стало, что Хечмер поручил мне сесть тебе на хвост. Некоторые говорят, что я неистовый, но это вовсе не пятно для моего личного дела. Дело в том, парень, что конная полиция нуждается во мне больше, чем я в ней. Когда имеетс' работёнка по выслеживанию кого-т', они обращаются ко мне. Я тот, кто достанет для них именно того, кто им нужен. Легенда рождается, когда человек сражается с превратностями жизни. Так что, кри, достояние этих Сил будет и моим достоянием!
Отпустив его волосы, Блэйк швырнул индейца обратно на землю. Железное Дитя услышал клацанье, когда «Энфилд» был взведен. Стоя над ним, белый опускал револьвер, пока его дуло не уставилось в лицо пленнику. Вдоль ствола танцевали солнечные блики.
– Живой или мёртвый, – сказал шотландец. – Им эт' всё равно. Но, говорю тебе, парень, эт' не всё равно для меня.
Блэйк выстрелил Железному Дитяте между глаз.
После того как выстрел «Энфилда» породил салют величественному рассвету, конный поднёс дуло к ноздрям, чтобы понюхать запах дыма. Призрачная волынка продолжала играть.
Блэйк отвернулся от тела и потащился к распряжённой упряжке, чтобы достать еды.
Порывшись в своих истощившихся припасах, он нашёл пакет с едой, затем развёл костёр, набрал в котелок снега и вскипятил немного чая. Пока он поедал сухари и пеммикан, собаки ели вяленную лосятину. Закурив трубку, он ожидал, что гудение волынки у него в голове прекратится.
В течение многих лет волынка терзала его, когда он один был на охоте – но только если его дичью были не белые. Стоило ею оказаться белым – и павшие Парни покоились с миром, но как только дело касалось цветных, они тут же вылезали из земли. Это была страшная месть погибших в колониальных войнах и напоминание о том, что полковая "коллекция трофеев" должна быть пополнена. Снова и снова будет играть волынка, до тех пор, пока язычник не окажется мёртв; затем, призванные к высшему служению, Парни вернутся в землю.
Железное Дитя был мёртв.
Так почему же волынка продолжает играть?
Закрыв лицо рукой, Блэйк стиснул голову ладонью другой. Вцепившись в виски, он сдирал кожу с костей. Пронзительный вой волынки проникал в его разум, словно пика, вонзающаяся в мозг. Мелодия не прекращалась. Что-то было не так.
Охваченный мгновенным безумием, он пинком разбросал костёр. Угли разлетелись по подтаявшему снегу. Свист заставил псов броситься к упряжке, прыгая друг на дружку, играя. Пока он запрягал их в постромки, одевал на них спинные ремни и застёгивал ошейники, Сервола и Спанкер подрались за то, кому бежать впереди.
Покидая место своей стоянки, Блэйк подъехал к телу. Пуля разбрызгала красное пятно вокруг головы кри. Схватив его за косички на голове, Блэйк затащил тело в сани, привязав его к волокуше поперечными ремнями. Затем вскочил на правый полоз и хлестнул собак кнутом. Рванувшись, упряжка двинулась с места.
Уже несколько часов бежали псы, таща тяжёлый груз, хватая пастью снег, чтобы утолить жажду. Сквозь завывание ветра среди вздымающихся над головой вершин, под хруст ледяного наста, ломающегося под весом упряжки, Блэйк слышал волынку, зовущую его.
Изредка боковым зрением он замечал какие-то неподвижные объекты, но когда он поворачивался к ним лицом, оставалась только реальность. Изогнутые сосны не подстерегали его; у расщелин не было зубов; откосы обрывов не следили за ним безжалостными глазами.
В полдень толстый слой облаков затянул горы. Когда позже, после полудня, туман начал испаряться, он обнаружил, что находится у отрогов Скалистых гор.
Это было оно. Он достиг его. "Моста Мира" индейцев. Того рубежа, где Великий Раздел отгораживал тысячи миль прерий.
Натянув постромки упряжки, он остановил сани.
За гребнем туман рассеялся, открывая взору такое обширное и сияющее пространство, что все холмы и низины, казалось, сливались в одну нескончаемую равнину. Поблёскивая там и сям в бесконечных просторах снегов, голубоватые озерца тянулись до самого горизонта.
Длинным пологим склоном упряжка спускалась с горы. Везде, куда бы он ни посмотрел, он не видел ничего, кроме снега.
Снег был на подножиях холмов и отрогах гор. Снег был на вершинах позади него.
Снег на деревьях вокруг и на равнинах, раскинувшихся впереди. Затем он услышал шипение мехов, нагнетающих воздух, вслед за чем послышалась мелодия "Поразительная грация". Один за другим Павшие Парни поднимались из снега.
– Чт' там у нас, Блэйк? – раздался голос М'Грегора.
– Один из цветных язычников? – проскрипел Кэмпбелл.
– Не наметил ли ты приберечь его только для себя, лишая нас небольшого развлечения?
Блэйк почесал висок.
Он покачал головой.
– Эй, – сказал он, останавливая собак.
Они казались замороженными зомби, поднимающимися из земли, прокапывающими себе путь из снега пальцами, такими же белыми, как кости. Они проламывались сквозь ледяной наст в своих истлевших одеждах из шотландки, глядя на Блэйка застывшими, словно кристаллы льда, глазами. Сосульки, похожие на клинки кинжалов, свисали с их волос и бород; единственным, что выделялось на них своим цветом, были их кроваво-красные раны.
– Покружи его, Вилф, – сказал Стюарт. – Словно человека-юлу.
– Как ветряк, – сказал М'Нахтен. – Подвесь его к дереву.
– Эй, ну-ка послушаем эту языческую музыку, – засмеялся Грант.
В последний раз Блейк пускал волчком цветного во время войны с ашанти, в тот день, когда они нашли Рощу Смерти ашанти. Когда он вытащил кинжал из-за голенища своего сапога и провёл им вдоль трупа Железного Дитяти, он вспомнил восхитительный скрип стали, погружающейся в чужую плоть. Они ободрал африканское отродье до самой задницы, привязав ивовые лопасти к его спине. Пока Мунро играл на волынке, они отплясывали танец горцев вокруг костей, свисающих с дерева на полоске материи. Хребет африканца вертелся, словно китайская ветряная вертушка.
"Эй, – подумал Блэйк. – Парням полюбилось это развлечение".
Стащив тело с саней, он вывалил его на снег. Кинжалом он разрезал штаны и гамаши, чтобы раздеть труп, затем сорвал один мокасин и отшвырнул его в сторону.
Когда он снимал второй, что-то упало на землю: кусочек свёрнутой кожи. Отряхнув снег, он развернул его и обнаружил три чёрных символа, нарисованные на шкуре:
Как только он увидел пиктограмму, его память ударила, словно колокол башенных часов.
"Журнал Паркера" попал к нему из палатки Белой Совы.
Каким-то образом он упустил Жёлтый Череп и "Путевые заметки" Паркера.
Скво Белой Совы была беременна ребёнком равнинного кри.
Может, они отец и сын: Белая Сова и Железное Дитя?
Может, сын унаследовал Желтый Череп? Череп, нарисованный на куске шкуры, зажатой в его руке, и в книге, хранящейся у него в сундуке? Может, поэтому парень во время этой долгой погони привёл его на Запад? Чтобы доставить череп в горы, где, как говорили кри, жил Виндиго?
Являлся ли череп идолом? Амулетом? Фетишем?
Может, поэтому он и волосатая бестия были нарисованы на шкуре?
А что означала гора?
Может, шкура являлась картой?
Ночью, накануне того, как ущелье было перекрыто, чтобы убить Всемогущий Голос, кри из резервации вождя Одна Стрела лазили по окружающим холмам. Матери бунтовщиков пели песни смерти, призывая сыновей поскорее подняться против "красных курток". Одна из них умоляла своего сына спасти отцовские "лекарские принадлежности", не допустить, чтобы они стали трофеями белых. Конный не имел ни малейшего представления о том, о чём она просила.
"Череп, – подумал Блэйк. – Ты упустил его снова. Железное Дитя пришёл откуда-то дальше с Запада. Ты даже не осмотрел место его стоянки, человече. Ты должен вернуться".
Пока Блэйк облегчал свои сани, Парни озирались кругом.
– Ты поломал Золотой Стул ниггеров, – сказал М'Престон.
– Ты уничтожил Бога Обезьян китаёзов, – сказал Стюарт.
– А теперь сокруши Виндиго краснокожих, – скандировали Павшие Парни. – Это как раз экспонат для "Коллекции". Найди Желтый Череп. пятница, 10 декабря 1897 г. 4:10 пополудни Во второй половине следующего дня Блэйк добрался до озера Медсин. Поскольку за прошедшее с момента нападения кри время снег не шёл, он проследил путь индейца до места ночлега. Здесь, рядом с зарослями, из которых выбрался юноша, в дупле одного из деревьев он нашёл Жёлтый Череп.
Держа череп в руке, Блэйк присвистнул, потому что там, на западе, в нескольких десятках миль от гребня Великого Раздела, солнечные лучи отражались от покрытого ледяной шапкой пика, обрывки перистых облаков окружали пирамиду его вершины, в глаза бросалось явное сходство с горой, нарисованной на шкуре.
Волынка Мунро снова начала завывать, когда он двинулся к пику.
