Текст книги "Вурдалак"
Автор книги: Майкл Слэйд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Взяв кусочек плоти, Джинкс задержал его в футе от лица и вновь подивился хитрым завиткам и складкам, в какие были собраны серые и белые бугорки мягкой ткани, и таинственным расселинам между ними: он держал в руке средоточие умственной и физической деятельности Человека. Его суть.
Джинкс осторожно сжал мозг и задрожал, когда тепло живой ткани проникло сквозь резину перчатки. Он медленно разжал руку. Липкое вещество льнуло к пальцам, словно было его, Джинкса, частью и повиновалось ему. Сид Джинкс почувствовал эрекцию.
Спустя несколько заполненных острейшими ощущениями минут Джинкс вернулся к мясорубке и кинул в нее мозг Ирокеза. Потом собрал свои страшные трофеи, засунул их в опустевший череп байкера, набросил вместо крышки содранную с головы кожу, вынул череп из тисков, отнес к дробилке и бросил в ее зияющую пасть.
Он включил обе машины, и разделочный цех наполнился скрежетом шестерен и хрустом костей.
Следующие полчаса Джинкс энергично чистил водяным паром тот участок цеха, где работал. Затем он забрал из машин поддоны с костной мукой и размолотой человечиной и отнес их под двери холодильной камеры. Вернувшись к разделочному блоку, вымыл и уложил инструменты. Мясорубку и дробилку обработал крепким раствором мыла и тоже прочистил паром. Протер резиновый фартук и плексигласовый шлем и убрал эту спецовку мясника на место. Потом облачился в черную рубашку, белый галстук, двубортный костюм и плащ. Надел шляпу и темные очки.
В заключение он подошел к холодильной камере и открыл створку двери. Оттуда, превращая дыхание Джинкса в туманные облачка пара, ударил морозный воздух. Стараясь не запачкаться, Джинкс зашел в кладовую и поставил поддон с костной мукой на полку к другим поддонам с кормом для собак.
Он снова вышел в цех за тем, что недавно было бренной плотью Ирокеза, вернулся и спрятал лоток среди других таких же лотков с колбасным фаршем. «В понедельник, – подумал Джинкс, – ванкуверские потребители получат с купленными сосисками чуть больше протеина».
«ТУННЕЛЬ ЛЮБВИ»
Англия. Лондон
9: 01
Флит течет под землей от Хемпстед-Хит и Хайгетских прудов в северной возвышенной части Лондона через Кэмден-таун и Кингс-Кросс и впадает в Темзу у моста Блэкфрайерс. Именно там королевский адвокат Эдвин Чалмерс лишился зрения, а с ним и жизни.
К западу от Флита, тоже под землей, несет свои воды из Хемпстеда на юг Тайберн. В окрестностях Риджент-парка он по чугунной трубе, встроенной в кирпичный пешеходный мостик, пересекает канал Грэнд-Юнион. Отсюда, из Маленькой Венеции, можно доплыть на лодке до расположенного восточнее Лондонского зоопарка. До середины прошлого столетия (когда внезапный строительный бум поглотил деревушку Хемпстед) в верховьях обеих рек, ставших теперь частью канализационной системы Лондона, зеленели луга. Сегодня Хемпстед-Хит можно по праву назвать одним из красивейших парков города – по выходным его 790 акров магнитом тянут лондонцев на север.
Южная часть Хемпстед-Хит, отданная под аттракционы, выходит к открытой воде неподалеку от того места, где в канализационном туннеле заперта подземная река. Этот увеселительный парк, несомненно, знавал лучшие времена. Первое, что замечаешь, зайдя в ворота, это запах жареного лука, рыбы и чипсов, воздушной кукурузы и сахарной ваты. Вас ослепляют ярчайшие огни и краски, а в ушах звенит от криков публики, катающейся на каруселях. Всякий луна-парк по сути – театр машин: «американские горки», «чертово колесо», «мертвая петля», «чудо-поезд», «осьминог», электрические автомобильчики. Не исключение и Хемпстед-Хит.
– Попытайте счастья! – кричит ярмарочный зазывала. – Заходите! Заходите! – А вокруг бьют в колокол и стреляют, щелкают по дереву пульки в тире, рокочет органчик карусели, монотонный голос выкрикивает номера в лото, от игровых автоматов доносятся назойливые звонки, слышен угрожающий скрежет металла, бубенцы, и все это сливается в сплошную какофонию.
Поначалу в глаза бросаются блеск и роскошь, обманчиво дешевые и неряшливо-безвкусные.
Присмотревшись получше, вы видите панков.
Насилие в павильоне смеха – это вовсе не смешно.
«И вредит делу», – думал Ленни Коук.
Коук был зазывалой до мозга костей, представителем вымирающего племени. Он напоминал бультерьера – среднего роста, широкоплечий, коренастый, на толстых кривых ногах. По-ярмарочному щеголеватый наряд Коука был самую малость потерт на сгибах, в галстуке торчала булавка с поддельным бриллиантом, а набалдашником трости служила фигурка Панча. В вороватых глазах Ленни Коука проглядывало его жизненное кредо: «Видишь ты, дружок, одно, а получишь са-авсем другое». Эта философия имела последствия: пронизанный красными жилками нос Ленни был перебит в нескольких местах.
До того как пристраститься к спиртному, Коук работал на «американских горках». Потом, несколько лет назад, на него снизошло вдохновение, и он заработал за сезон кучу денег, продавая ребятишкам воздушные шары, наполненные двуокисью азота – веселящим газом. За те двенадцать месяцев, что Ленни провел за решеткой, лишай и рок-мода успели прикончить сексуальную революцию и помогли воскресить романтику. Вернулись юбки, и у воздушных потоков в «Павильоне смеха» опять появилась возможность задирать подолы, на миг являя публике трусики. Мальчишкам, которые не прочь наспех потискать подружку, очень кстати пришелся бы «Туннель любви». Поэтому Ленни, за версту чуявший барыш, построил и «Павильон смеха», и «Туннель любви».
Извращенцы, подонки и тронутые всегда любили луна-парки, но, пока Ленни сидел, что-то изменилось: в дебрях жилых кварталов вокруг Кэмден-тауна расплодилось поколение враждебных всему сопляков, нюхающих клей. Луна-парк заполонила орда недочеловеков, вооруженных бессмысленными ухмылками и выкидными ножами.
Сначала двое или трое бритоголовых помочились на ребятишек, катавшихся на карусели.
Вскоре к игровым автоматам зачастили хулиганы, и дня не проходило без того, чтобы какой-нибудь оболтус, скрытый от посторонних глаз спинами приятелей, не вскрыл железным прутом кассу и не набил себе карманы.
Затем шпана повадилась грабить киоски. Двое головорезов затевали драку, отвлекая продавца, а третий тем временем перемахивал через прилавок и выгребал из кассы выручку. Иногда они просто захватывали лоток с воздушной кукурузой и, превратив его в груду обломков, забирали деньги, какие удавалось найти.
В прошлом году положение стало невыносимым.
Шпана теперь громила все, что попадалось на глаза. Банды из Челси и Милуолла, стоя под качелями, бомбардировали отдыхающих камнями, банками и бутылками. В хозяина чертова колеса, словно в деревянную утку в тире, выстрелили стальным шариком из рогатки. Потом в «Павильоне смеха» изнасиловали двух девочек-подростков. Продажа билетов резко снизилась. Парк развлечений закрывался.
«Добро пожаловать в мир «Заводного апельсина», пропади он пропадом», – подумал Ленни.
Коук не мог решить, что разобрать сначала – «Павильон смеха» или «Туннель любви», – ив конце концов бросил монетку.
Утро выдалось пасмурное, собирался дождь, но это не отпугнуло зевак. Они слонялись вокруг, путаясь под ногами у рабочих, которые демонтировали аттракционы: разбирали на несколько сотен частей стальные рельсы, сматывали кабели, снимали фонари и прожекторы и паковали генераторы в деревянные ящики.
«Туннель любви» в течение нескольких лет приносил Коуку неплохой доход. В этот искусственный проток, построенный вблизи открытого фарватера и снабженный двумя шлюзами, впускным и выпускным, поступала вода из канала: тут катались на гондолах. Однако с прошлого сезона туннель не заполнялся и сейчас был забит сухими ветками, листьями, обертками от жевательной резинки и окурками. Коук подошел к заднему шлюзу и поднял ворота. В металлический желоб для гондол побежала вода – сперва мутным тоненьким ручейком, потом темно-бурой струей, потом стремительным пенящимся потоком. Она поднялась до отверстия в стене, питавшего «Туннель любви», и хлынула внутрь, чтобы в следующий миг, подобно потоку крови, извергнуться из стока на фасаде. По ее поверхности теперь плыли радужные разводы бензина и смазки – лодки приводил в движение особый механизм. Увлекая с собой мусор и грязь, скопившиеся за год на дне желоба, бурлящий поток исчез в устье входа, замкнув круг. Уровень воды в протоке поднимался, пока не достиг четырехфутовой отметки.
Оставив задний шлюз открытым, Коук перешел к передним воротам. Он поднял их и следующие несколько минут провел с лопатой в руках, направляя мелькающий в воде мусор по течению в большой канал. Покончив с этим, он закрыл передний шлюз.
Затем он разобрал билетную будку и упаковал ее для отправки в Шотландию. Пока Коук трудился, какой-то долговязый некрасивый парень клянчил, чтобы он один последний разочек пустил лодки. Коук вскинул голову, собираясь сказать этому типу, что утопит его в канале, если он не отстанет, и ему бросилось в глаза угрюмое выражение лиц других прохожих. Может быть, оттого, что бесполезно растраченную юность уже не вернуть?
Старый зазывала призадумался: он безошибочно чуял возможность заработать тридцать-сорок фунтов.
И вот, как только билетная будка была разобрана и запакована, Ленни пошел в сарай за «Туннелем» и выволок оттуда четыре из десяти плоскодонных гондол. Спустив одну из них на воду, он багром отвел ее к впускному шлюзу «Туннеля» и включил механизм. Под водой загрохотал мотор, от вращения установленных на дне лопастей по поверхности пошли слабые волны. Лодка качнулась и стукнулась о деревянный причал.
Художник, оформлявший вход в «Туннель», превратил его в рот сексапильной красотки: между изогнутыми луком Амура ярко-алыми пухлыми губами зиял темный зев. Когда Коук подключил к сети освещение, саркастический голос у него за спиной произнес: «Переделай рот в зад, приятель! Дело пойдет бойчее».
Захихикала девчонка.
Коук повернулся к наблюдавшей за ним парочке. Парень с пушком на подбородке обнимал за плечи толстозадую девчонку в облегающем свитере. Оба не таясь курили марихуану.
– Отец, прокати за полтинник. Дай залезть чувихе под юбку.
– Дикки! – Девчонка, хихикая, оттолкнула его. Коук подмигнул пареньку:
– Не жмоться.
– Ладно, фунт. По рукам?
Коук пожал плечами, помедлил и вдруг хитро улыбнулся. Он не мог устоять перед искушением надуть простаков.
Придерживая гондолу багром, Пенни помог ребятам забраться в лодку и оттолкнул ее от причала. Суденышко ткнулось в борт канала и раскачиваясь – парочка приноравливалась к движению, стараясь сохранить равновесие, – поплыло к зеву туннеля.
Коук проводил взглядом гондолу, медленно скрывшуюся в черной пасти.
Из глубины туннеля за ее приближением наблюдали другие глаза.
– Отвали! У тебя руки холодные! – хихикала девчонка.
– Брось, Мэнди, зима на дворе. Ну, будет, зайка.
– Отзынь. Хорош лапать!
– Что ж я, зря целый фунт угрохал?
В туннеле было черным-черно. Лодка, покачиваясь, плыла вперед, грохотал двигатель, журчала вода. Впереди за мокрыми окошками в мерцании красных и голубых огней виднелись бюсты давно покойных звезд экрана – Рудольфе Валентине, Джин Харлоу, Марлен Дитрих, Боу. Над водой склонилась Мэй Вест из папье-маше; за годы любопытные пальцы покрыли ее грудь слоем грязи. В лучах ультрафиолета лилово светились призрачные Дэвид Наивен, Кэри Грант, Трэйси, Хепберн, Гейбл и Ли.
– Что это за ископаемые, Дикки? – спросила Мэнди.
– Не знаю, зайка. Без понятия.
Только они миновали одну из мрачных витрин, снаружи прогремел оглушительный взрыв. Усиленное пустотой эхо прокатилось по туннелю. Девочка испуганно вздрогнула, гондолу качнуло.
– Ты что, сдурела? – крикнул парень, хватаясь за планшир.
Мэнди отчаянно завизжала. Она визжала и не могла остановиться: перед самым носом лодки из воды всплывало что-то скользкое.
Дикки охнул и шарахнулся от возникшего перед ними чудовища.
Радиоуправляемая бомба, взорванная из «Туннеля любви», была начинена горючими веществами – измельченным парафином, алюминиевыми опилками, термитом и керосином. Особым образом устроенный детонатор срабатывал по радиосигналу. Смертоносное приспособление подбросили в черный мешок для мусора за комнатой смеха. Взрыв взметнул в воздух двадцатифутовые языки огня, полетело битое стекло, и началась паника.
Никто не услышал криков в «Туннеле».
У чудища, поднявшегося из воды, была черная скользкая шкура и насекомьи, несоразмерно большие глаза. Дышало оно сипло, с бульканьем и клекотом, словно воздух вырывался из перерезанного горла. Вдруг правая рука монстра резко опустилась.
Когда в бедро Дикки косо вонзилась острая сталь, парень завопил от боли и инстинктивно отпрянул, но лишь порвал артерию и разворотил рану. Из ноги фонтаном ударила кровь, обрызгав Мэнди. Вновь опасно раскачав гондолу, девочка ударила мокрое чудище ногой в лицо.
Зазвенело разбитое стекло, и неведомая тварь с шумным плеском рухнула в поток.
– У меня кровь! Кровь! – истошным голосом вопил Дикки. С каждым ударом сердца из поврежденной бедренной артерии на стены туннеля выплескивалась кровь.
Гондола налетела на подводное препятствие, вздрогнула и накренилась.
Мэнди в один миг перегнулась через орущего Дикки и ударила кулаком по невидимому под поверхностью предмету. Освобожденная гондола поплыла к выходу из туннеля.
Снаружи от охваченного огнем деревянного строения разбегались люди.
Едва гондола показалась из туннеля, Дикки потерял сознание и рухнул на дно лодки.
Мэнди взглянула на его ногу, откуда толчками выплескивалась кровь, и, к своему ужасу, увидела, что бедро парня пригвождено к сиденью пешней.
Резная ручка пешни изображала Чудовище из Черной лагуны.
МАМА (Я)
Ванкувер, Британская Колумбия
1: 03
Сегодня мы празднуем твое Первое Пришествие 11 января. Не потому ли этой ночью твое благословенное сияние так ослепительно, мама? Я знаю, Господь ждет, когда мы с тобой вновь обретем друг друга – навсегда. И это будет мой рай.
Помнишь мое обещание? Судьба покарает твою племянницу за то, как она обошлась с тобой. Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее.
Я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов… И разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне.
Что же все-таки ты думаешь о своем сыне теперь, когда ты видишь все, мама? Ты понимаешь, о чем я? Не поклоняться бесам и идолам… которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить… Кто имеет ум, тот сочти число зверя… число его шестьсот шестьдесят шесть.
Я прощаю тебе, что тогда ты не любила меня так, как любишь теперь.
С днем рождения, мама.
ИЗВРАЩЕНКА
Ванкувер. Британская Колумбия
1: 06
– Смотрел «Запретную планету»? – спросил Карадон.
– Нет, – ответил Цинк.
– Вот слушай: в 2200 году – плюс-минус год – на Аль-таир-4 прилетает космический корабль – разобраться, куда пропала предыдущая экспедиция. Они находят там сумасшедшего ученого, Уолтера Пиджена, и чудовище. Оно разгуливает на свободе и с ходу принимается делать из астронавтов котлеты. И это чудовище невидимое, понимаешь? Его нельзя увидеть. Нельзя почувствовать. Нельзя поймать. В общем, к концу фильма Уолтер Пиджен смекнул, что убийца – это чудовище из подсознания. Из его подсознания, понимаешь? Что оно – проявление его самых темных желаний, и поскольку ему хочется, чтобы чужие убрались вовсвояси, то, когда он засыпает, монстр ускользает из подсознания и перерабатывает экипаж звездолета в фарш. Неплохая идея, верно? Чудовище из подсознания. Вот кто такие, с моей точки зрения, дегенераты из этого клуба. [26]26
Игра слов: в психоанализе существует понятие «ид» – подсознание.
[Закрыть]
Чандлер рассмеялся.
– Билл, ты настоящий философ.
– Нет, – ответил Карадон. – Я просто очень любопытный. Что для полицейского большой плюс.
Они сидели в машине без опознавательных знаков, припаркованной на противоположной стороне Хастингс-стрит в полуквартале от «Ида». Тьма переулка надежно скрывала их от глаз публики, потихоньку расходившейся из клуба. Карадон – он сидел на месте водителя – достал с заднего сиденья спортивную сумку. Вынув из нее термос с кофе и два пластиковых стаканчика, он протянул один Чандлеру.
Чем больше Цинк узнавал о Карадоне, тем сильнее недоумевал: этому человеку семью заменяли сорокадюймовый проекционный телеэкран, видеомагнитофон «Зенит» и девять тысяч видеолент. По долгу службы Карадон тайком наблюдал чужие жизни – и, возвращаясь домой, включал экран и коротал время за тем же занятием. Его мозг пропускал через себя все – «Полицию Майами: отдел нравов», «Даллас», Бенни Хилла, Утенка Даффи. Билл знал ответ на любой банальный вопрос.
– Эй, – позвал Карадон. – А ну посмотри.
Чандлер взял бинокль и поймал в поле зрения клуб. Оттуда только что вышли Рика Хайд, она же Эрика Цанн, солистка «Вурдалака», и бас-гитарист Аксель Крипт. С минуту они стояли, разговаривая, на северной стороне Хастингс-стрит, затем попрощались и разошлись.
Чандлер опустил бинокль: перед машиной прошла компания молодых посетителей клуба. Среди них была девчушка не старше четырнадцати лет. Заметив сидящих в машине мужчин, она на миг распахнула зимнее пальто и продемонстрировала корсет из китового уса. Потом показала язык, рассмеялась и побежала догонять остальных.
Карадон покачал головой и облизнулся с притворным вожделением.
– Эх, нет у нас закона… Чандлер ткнул его локтем в бок:
– Есть, есть.
– Ты любишь ужасники? – спросил Карадон.
– Не очень, – ответил Цинк. – Мне ужасов и на работе хватает.
– А я люблю, – сознался осоновец, отхлебывая кофе. Они молча сидели в машине, не спуская глаз с дверей клуба, и терпеливо ждали появления Хенглера. Толкавшаяся в «Иде» толпа мало-помалу растворилась в ночи, боязливо расступавшейся вокруг неоновых огней Хастингс-стрит.
– Ты тоже думаешь, что они вредно влияют на психику?
– Что вредно влияет на психику?
– Ужасы – фильмы, книги, пленки. Ну, ты знаешь. Чандлер пожал плечами.
– В какой-то степени – да.
– В какой?
– Ты же был сегодня в клубе.
– Ты про чудищ из «Ида»?
– Не совсем. Но кое у кого там есть проблемы.
– Ты говоришь, как критик, – сказал Карадон. – А знаешь, почему такая прорва критиков с пеной у рта топчет ужасники?
– Нет. Но уверен, ты меня просветишь.
– Литературу ужасов пишут не ради ухода от действительности. Черная фантастика – жанр личного противостояния, а критики, болваны, этого не понимают. Мне всегда казалось, что чем выразительнее они кривятся и заламывают руки, тем сложнее и серьезнее проблемы их собственной психики.
Чандлер усмехнулся.
– Послушай, Билл. Сколько асоциально настроенных сопляков в джинсах ты перевидал с тех пор, как пришел в полицию? Ты знаешь, о ком я, – озлобленные и страдающие от собственной озлобленности, погрязшие в субкультуре и агрессивных рок-фантазиях. Ты не докажешь мне, что эти фантазии не влияют на их образ мысли и поведение, не направляют в антиобщественное русло. Я знаю, о чем говорю, сам видел. Так что в определенном смысле ужасы действительно вредно влияют на психику. В данном случае – подливают масла в огонь.
– Жены некоторых вашингтонских сенаторов с удовольствием познакомились бы с тобой, – заметил Карадон. – Организаторши кампании против «порно-рока».
– Дудки, – ответил Чандлер. – Я считаю, сами они куда опаснее того, с чем борются.
– Ладно, вернемся к нашим баранам, – сказал Карадон.
– Билл, мы оба знаем, что любой ужасник, будь то книга, фильм или комикс, пытается отыскать в нашем подсознании тот уголок, где живут самые примитивные инстинкты.
– Пока я с тобой согласен.
– Нормальная человеческая психика, – продолжал Цинк, – одновременно и постоянно работает на двух разных уровнях – сознательном и подсознательном. Тенденция нашей жизни – каким-то образом сбалансировать оба эти уровня так, чтобы добиться ощущения психической гармонии. Именно это дают нам самые сильные ужасники.
– По-прежнему согласен, – сказал Карадон. – Валяй дальше.
– Но они опасны другим: придуманные ужасы могут толкнуть того, кто воспринимает прочитанное или увиденное как собственный болезненный бред, на попытку воплотить его в реальном мире. Возьмем, например, человека, который в силу психического нездоровья существует в отрыве от реальности. Он живет своим подсознанием, полностью отрезанный и изолированный от сознания. Ты пока согласен со мной, Билл?
Карадон кивнул.
– Следовательно, гармонии между сознанием и подсознанием сумасшедший может достичь лишь в одном случае: если приведет реальность в соответствие со своими иллюзиями. Иными словами, если попытается сделать страшную сказку былью.
– Ну и что же? – спросил Карадон.
– А то: когда безумец, стремясь к психической гармонии, пробует воплотить свои или чужие фантазии в повседневной жизни, то страшный вымысел превращается в страшный факт. Принцип «искусство отображает жизнь» подменяется принципом «жизнь отображает искусство».
– Интересно, кто из нас философ? – спросил Карадон.
Северный Ванкувер. Британская Колумбия
1: 45
Розанна Кийт, еще очень бледная после приступа железистой лихорадки, была в белом шелковом пеньюаре; глубокий вырез кружевного корсажа открывал полную грудь. Из высокой прически выбилось несколько непокорных прядок.
Она только что закончила набрасывать лицо одной из обнаженных фигур, перенеся на лист свои черты, но вторая фигура оставалась безликой. Взглянув на часы, она подумала: «Через пятнадцать минут он будет здесь». Она считала, что у всех мужчин – молодых, старых, безобразных – к члену приделано кольцо, за которое их можно водить. Такие мужчины всегда были для нее легкой добычей. Но с недавних пор у Розанны появились иные вкусы в любви. Неограниченные средства открывают множество новых дверей.
Розанне доставлял удовольствие только секс по ее правилам. Ей нравилось властвовать безраздельно, нравилось приказывать «сделай то, сделай это» и мгновенно получать отклик. Но больше всего ей нравилось покупать унижение красивых людей. Интересно, молодой человек из «Службы подкрепления», который сейчас придет, тоже из таких?
Розанна обожала смазливых мальчишек с лицами киногероев, которые зарабатывали себе на жизнь, выступая в роли жеребцов. Мальчиков, питающих пристрастие к красивой одежде, шикарным автомобилям, кокаину, шампанскому и экзотическим заморским уголкам. Мальчиков, снедаемых разнообразнейшими желаниями, но не имеющих ни гроша за душой. Розанна давала им эти гроши – до тех пор, пока расходы окупались. Сверх того она выплачивала самцам премию за каждую минуту успешной борьбы с эрекцией, которую всеми силами старалась вызвать.
Когда она доставала со дна стенного шкафа любимые игрушки – ремень для разделения ягодиц перед поркой, плетеные сандалии, кожаный корсет на шнуровке, приспособление из ремешков, не позволяющее садиться, жесткий ошейник, корсет для члена, колпачки для сосков, – в дверь позвонили.
Посмотрев на часы, Розанна подумала: он пришел на тринадцать минут раньше. Она встала, ущипнула себя за соски, чтобы те напряглись и затвердели, и подошла к двери.
Но, открыв ее, нахмурилась. Красивый лоб прорезала неожиданная морщинка.
– Ты? – удивленно спросила Розанна.
Ванкувер. Британская Колумбия
1 : 46
– Это очень давний спор, – сказал Билл Карадон. – Вопрос о нравственности черной фантастики возник более ста лет назад. И сегодняшнее ломание копий – не что иное, как новое щупальце старого осьминога.
Чандлер подлил из термоса кофе.
– Ты, небось, не читал ни «Страшные сказки», ни «Байки из склепа»? – спросил Карадон.
– Не читал, – подтвердил Цинк.
– В тридцатые годы «Страшные сказки» и «Рассказы об ужасном» объявили «кроваво-кошмарной чушью», «низкопробной макулатурой, загрязняющей сознание американской молодежи». Потом, уже в пятидесятые, индустрия комиксов, опередив подкомиссию Сената, задавила и «Байки из склепа», и «Страшное подземелье», и «Обитель страха», и прочие произведения того же рода. А в Британии Черчилль попросту провел закон, запрещающий комиксы ужасов. Поэтому происходящее сейчас на юге – попросту повторение цикла.
– Маловато в тебе консерватизма для полицейского, – заметил Чандлер.
– Если я работаю в полиции, это не значит, что здравый смысл я должен оставлять дома.
– Верно, – ответил Цинк.
– Ты же не убиваешь почтальона, получив неприятное письмо, – продолжал Карадон. – Если книга или фильм толкают сумасшедшего на преступление или если он совершает убийство под рок-музыку, виновато его безумие, а не фантазия писателя, режиссера или композитора. Зодиака вдохновляла астрология. Сын Сэма общался с соседской «говорящей» собакой. Хочешь знать, что я думаю?
– Слушаю тебя внимательно, – ответил Цинк. Слежка за подозреваемым обычно составляет самую скучную часть работы полицейского. Но не в эту ночь. Карадон, отнюдь не глупец, несомненно, говорил искренне. Неважно, прав он был или ошибался: большинство людей до того печется о своей репутации, что не рискует откровенничать из-за боязни выбиться в глазах общественности из рамок принятого стандарта. Цинк на дух не переносил подобную публику.
– Терпеть не могу олухов, которые в упор не видят реального положения вещей, – заявил Карадон. – И не люблю, когда сильные мира сего пытаются навязать мне надуманную концепцию миропорядка. Знаешь, почему людям нравятся ужасники?
– Да, – усмехнулся Чандлер. – Потому что сверхъестественные события символизируют частные проблемы невротического характера.
– Нет. Потому что древние идеи выжили и существуют в современном сознании. Многие активно не принимают жанр ужасов по двум причинам: или их чересчур пугает содержание ужасников, или они считают развлечения подобного рода жестокими и разлагающими. Думаю, за снобизмом вторых кроется тот же страх, что у первых.
– Мне кажется, дело не только в этом, – сказал Чандлер. – Нападение чудовища само по себе ужасно. А страшнее всего человек-чудовище. Смотрел «Муху»?
– Конечно. По-мо-ги-и-те! – пропищал Карадон. Чандлер засмеялся.
– Готов поспорить, ты не знаешь, что сценарий этого фильма написал Джеймс Клавелл, – улыбнулся Карадон. – Автор «Сегуна». Свою последнюю книгу он совсем недавно продал за пять миллионов долларов.
Чандлер моргнул.
«Поразительно! – подумал он. – Ну откуда Билл берет эти факты для посвященных?»
– Ладно. Ты говорил… – подсказал Карадон.
– Когда-то «Муха» до того напугала меня, деревенского мальчишку, что я чуть не наложил в штаны. Мы с братом жили в одной комнате, так вот летом мухи там…
– О! – перебил Карадон. – Хенглер!
3: 33
– Во времена Черной смерти, – сказал Чандлер, – церкви в Европе украшали костями. Подумай об этом применительно к тому, о чем говоришь.
Они с Карадоном сидели в машине неподалеку от дома Хенглера в Шонесси. Это скромное жилище с винным погребом на две тысячи бутылок и столовой, куда вела потайная дверь, стояло на просторном участке, где хватало места не только трем садам, но и теннисному корту, площадке для сквоша и очень большому бассейну. Из «Ида» Хенглер (а следом за ним и Цинк с Карадоном) отправился в ночной игорный клуб, а оттуда – домой, и полицейские готовы были протрубить отбой.
– А насчет «Мухи», – подмигнул Карадон, – не знаю, утешит тебя это или нет, только многие считают латексную маску, которую Бен Най сделал для этого фильма, его лучшим творением. Дэвид Кроненберг сейчас снимает продолжение.
– Все равно обидно, – вздохнул Цинк. – Ты назвал меня трусом.
– Я только сказал, хочешь посмотреть настоящий ужасник, возьми Ромеро, «Рассвет…» Эй, смотри.
От особняка по подъездной аллее шел Рэй Хенглер. В тридцати футах от машины Карадона он повернул и направился по Энгус-драйв к телефонной будке на углу. Там он принялся нетерпеливо прохаживаться туда-назад, словно чего-то ждал.
Через семь минут Хенглер торопливо поднял телефонную трубку – как подумали полицейские, после первого же звонка.
– Записать бы этот разговорчик, – вздохнул Чандлер. Оттуда, где стояла их машина, ничего не было слышно.
– Все сделано.
– Чисто?
– Был человек – нет человека. Как говорится, жизнь – мясорубка.
Хенглер засмеялся.
– Хочешь, подкину еще работенку?
– Оплата прежняя?
– Нет. Речь о легавом.
– Это будет намного дороже. Надбавка за риск.
– Его зовут Цинк Чандлер.
– Где его найти?
– В «Прибрежном». Восьмой этаж.
– Эту гостиницу я знаю.
– Вот и ладушки. Спустишь с него шкуру. С живого. В буквальном смысле. Если принесешь мне в пакетике харю этого Чандлера, получишь премию, пять кусков.
Карадон в машине сказал:
– Интересно, с кем это он? И о чем?
