Текст книги "Идем же, смертный, поищем ее душу"

Автор книги: Майкл Ши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ИДЕМ ЖЕ СМЕРТНЫЙ ПОИЩЕМ ЕЕ ДУШУ

Предисловие Шага Марголда к повести «Идем же смертный поищем ее душу»

Отчет об этом приключении написан почерком профессионального писца, но продиктован, вне всякого сомнения, самим Ниффтом. Следует отметить, что это не всегда бывает так: нередко двое его лучших друзей, желая сохранить для потомства какую-нибудь из историй, многократно слышанную из уст Ниффта, но так и не записанную им самим, поверяли ее бумаге от первого лица, с удовольствием примеряя на себя личину главного героя и точно воспроизводя – по крайней мере, так им казалось – его повествовательную манеру. (Именно так появилась на свет повесть о его встрече с Вулвулой, Королевой-Вампиром, включенная в настоящее издание.) Однако я совершенно убежден, что в данном случае непосредственным источником информации является сам великий вор.

Озеро Большой Раскол находится в Люлюмии, почти посередине северной оконечности этого континента, а Луркнахолм – единственный по-настоящему большой город на всем его обширном побережье. Он расположен на узком длинном мысе, носящем название Выступ, который тянется от южного берега озера к северному, не доходя до него примерно на полмили, и делит его, таким образом, почти пополам. По периметру озера разбросано множество мелких рыбацких деревушек, ибо воды его кишат разнообразными видами ценных или, по крайней мере, просто красивых рыб. Наиболее примечательными из них являются молотоголов пестрый, скад донный, борец, люмулус глубоководный и таран малый. Большинство из них отличаются достаточно крупными размерами, и потому для коммерческого лова в водах данного озера необходимы большие и хорошо оснащенные корабли. Однако исконное население северной Люлюмии было слишком бедно и малочисленно, чтобы справиться с подобной задачей. Луркнахолм обязан своим возникновением богатству колодрианских купцов, которые около двухсот лет тому назад пришли на берега Большого Раскола из Великого Мелководья и построили в совершенно незначительном тогда поселении первый большой рыболовецкий флот. И сегодня именно колодрианцы, первыми бросившие на берегах Большого Раскола семена многочисленных флотов, что бороздят его воды и поныне, скупают здесь урожай живого серебра и увозят его на своих кораблях за Агонское море, на рынки больших и малых городов Великого Мелководья.

Эти чисто экономические по своему характеру вопросы имеют гораздо более непосредственное отношение к истории любви Далиссем и Дефалька и ее ужасному исходу, чем может показаться сначала. Все, что рассказывает нам о наделенной огненным темпераментом дочери храма Ниффт, свидетельствует о ее принадлежности к самозваной элите северной Люлюмии, именующей себя Первыми Людьми. На самом деле они вовсе не аборигены этих мест, как можно было бы предположить, но потомки выходцев из тундры Джаркелада, на севере Колодрианского континента, что перебрались в Люлюмию по островам Ледяного Моста более тысячи лет тому назад. С собой они принесли особый стоицизм кочевников и грубоватую, но весьма действенную магию, которая – в тех местах, где она до сих пор сохранилась в первозданном виде, – способна вызвать понимание и немедленную симпатию самых свирепых шаманов Джаркелада.

Однако в наши дни культура выходцев из тундры пришла на берегах Большого Раскола в упадок. Привычка к богатству и процветанию, завезенная в Луркнахолм колодрианскими купцами, в сочетании с сугубо городским и потому вполне космополитическим образом жизни, воспитанным на протяжении двухсот лет тесных контактов с Колодрией, лишила проповедуемые Первыми Людьми ценности – неуправляемую страстность в сочетании с гордым аскетизмом – всеобщего почтения, которым они некогда пользовались. Принадлежность Дефалька именно к этой, более поздней по своему происхождению, культуре Луркнахолма так же очевидна, как и принадлежность Далиссем к Первым Людям. Это подтверждается и ее положением дочери храма.

Культ, частью которого она стала, очевидно, по самому факту своего рождения, а не по причине добровольного вступления в ряды его последователей, является одним из немногих сохранившихся до наших дней общественных институтов Первых Людей, все еще открыто функционирующих в Луркнахолме. Название его никогда не произносится посвященными в присутствии непосвященных, и суть его догматов до сих пор неясна. Но прав, вероятно, ученый Кваль из Харш-Химина, утверждающий, что его основой является система строгих обетов, девственность – наиважнейший из них. В период ежегодных мистерий, составляющих важную часть культа, к добровольным лишениям, которым подвергают себя его последователи, добавляются другие испытания. Главной целью групповых истязаний является достижение экстатического состояния (в чем также прослеживается влияние тундры), во время которого участникам, или, точнее, участницам, открывается, кому из них выпадет честь совершить священное ритуальное самоубийство в этом году. Действия Далиссем – хотя и абсолютно светские по способу выражения – недвусмысленно подтверждают данную точку зрения.

Хотя этими фактами заслуживающая доверия информация о культе исчерпывается, я полагаю необходимым отвлечься от основной цели моего повествования и указать, что нет никаких оснований верить нелепому утверждению обычно вполне надежного Арсгрейва, будто бы предполагаемая девственность жриц культа служит прикрытием в высшей степени нецеломудренной практики – он называет ее «главным концом культа»! – массовых оргиастических совокуплений с водяными демонами, населяющими глубины озера. Любой школяр, внимательно читавший Аквадемониаду, знает, что пресноводные демоны вымерли около трех тысяч лет тому назад. Я же придерживаюсь мнения, что гордость Арсгрейва собственной сексуальной мощью – которую он не может скрыть, даже рассуждая на темы как нельзя более далекие от этого предмета, – лишает его способности поверить в то, что можно отказаться от радостей «нормального» совокупления ради чего бы то ни было, кроме более причудливых способов утоления страсти.

Наконец, что касается царства мертвых, то я не стану ни компрометировать свое доверие к Ниффту – которое является абсолютным и непоколебимым, – выражая сомнения в его существовании, ни подрывать образ беспристрастного редактора, утверждая обратное Следует, однако, заметить, что и Ундль Девятипалый, и великий Пандектор, черпая из совершенно независимых источников и абсолютно ничего не зная друг о друге, подтверждают его существование; Пандектор, кроме того, описывает, как живой человек может войти в мир мертвых, и приводимый им способ в основных чертах совпадает с тем, о чем повествует Ниффт.

I

Тощий Ниффт и Барнар Чилит решили не спать всю ночь. Тьма застигла их посреди болота, где можно было дать отдых усталым телам, ни на мгновение не ослабляя бдительности, – такое уж это было место.

Они взобрались на одно из массивных раскидистых деревьев, тут и там возвышавшихся над топью, и устроились в развилке между сучьями. Им как раз хватило места, чтобы развести тщедушный костерок, который не в силах был оставить сколь-нибудь заметного следа на шершавой, как шкура мастодонта, коре гиганта, предоставившего им убежище на эту ночь, и расположиться вокруг него в неудобных полулежачих позах. Раздуть пламя повыше они не решились, хотя сырой промозглый воздух к этому очень располагал. Однако путешественники удовольствовались тем, что просушили над огнем обувь да обогрели иззябшие руки и ноги, не претендуя на большие удобства.

Время от времени друзья негромко переговаривались, однако чаще молчали, пристально вслушиваясь в протяжные вздохи и влажное чавканье трясины да еле слышный шелест древополза, кравшегося по ветке где-то рядом. Бывалые путешественники, они повидали немало угрюмых мест на своем веку и в совершенстве овладели талантом сливаться в одно целое с окружающим пейзажем. Ниффт сидел обхватив руками колени. Его необычайная худоба и поза, от которой его руки и ноги казались еще костлявей, невольно приводили на память больших птиц-падальщиков, которых они в изобилии встречали весь день, пробираясь по болоту. Барнар, массивный и неподвижный, скорее напоминал обитавших в этих местах водяных буйволов Однако производимое им впечатление сонливой неуклюжести было обманчивым: он зорко следил за всем происходящим вокруг, а его ноздри то и дело чутко подрагивали, улавливая малейшее изменение доносившихся с болота запахов.

Наступила долгая пауза. Барнар, прищурившись, вперился в сырую тьму, потом встряхнулся, точно отгоняя мрачные мысли.

– Сколько ни гляди, ясно одно: гнилое это место, не для людей, во всяком случае не для нормальных.

Ниффт лишь слабо взмахнул рукой и ничего не ответил. Взгляд его, также устремленный на болота, отличался большим благодушием, чем у его товарища. Барнар, досадливо нахмурившись, поворошил огонь. Ему хотелось поговорить, разогнать навеянную угрюмым пейзажем тоску. Пораскинув мозгами в поисках темы для разговора, он вдруг набрел на вопрос, который при более благоприятных обстоятельствах задать бы постеснялся, – среди воров не принято расспрашивать партнеров, даже самых проверенных, об их прошлом, человек сам расскажет, если возникнет желание.

– Ты, кажется, знавал кое-кого из этих мест? Одного проводника, его многие уважали. Халдар его, по-моему, звали?

– Халдар Диркнисс. – Ниффт чуть насмешливо глянул на своего товарища. Подобные хождения вокруг да около были совсем не в духе Барнара, и Ниффт, догадавшись, в чем тут дело, расправил плечи и заговорил. – Мы с Халдаром шесть лет работали вместе. Тебе бы он понравился. Безграничное воображение сочеталось в нем со столь же беспримерной торжественностью. Видел бы ты, как он разрабатывал план очередной дерзкой выходки, – серьезный, сосредоточенный… ни дать ни взять ученый в своем кабинете! И дело свое он любил ничуть не меньше, чем прибыль, которую оно приносило. Артистично украденная горсть золотых монет была ему дороже мешка, доставшегося даром. Да, славная бы из нас троих вышла команда, небу жарко стало бы!

– А где он сейчас?

– В царстве мертвых, – отчетливо произнес Ниффт и уставился на своего спутника так пристально, что тот слегка опешил. Употребленная другом избитая метафора также показалась ему неуместной.

– Мне очень жаль, – неуверенно начал он. – Все мы там будем, и наверняка раньше, чем рассчитываем.

– Но не так, Барнар, не так, как Халдар… и я. Мы спустились туда живыми!

Если бы Ниффт произнес эти слова абсолютно серьезным током, Чилит сразу понял бы, что друг шутит. Но на лице его застыла зловещая усмешка, которую он приберегал специально для рассказов о своих жутких приключениях. В ней было что-то дразнящее, пробуждающее недоверие слушателей. Барнар хорошо знал своего напарника: одно насмешливое слово в ответ, и Ниффт рассмеется, точно сознаваясь в обмане, и замолчит до конца вечера. Так чаще всего и происходило в тавернах, где воровское братство собиралось выпить и посплетничать: неосторожное скептическое замечание лишало товарищей по ремеслу возможности услышать очередной рассказ о приключении настолько причудливом, что Барнар наверняка счел бы его выдумкой, не случись ему самому принимать в нем участие.

Ниффт продолжал загадочно улыбаться. Его последние слова все еще стояли между ними, как вызов, который необходимо было принять, чтобы услышать историю целиком. Барнару только и оставалось, что проворчать:

– Ну, если такое кому и под силу, так только тебе. Хотя, по правде говоря, в это как-то трудно поверить. Что же, выходит, Проводник Душ впускает и выпускает смертных в свои ворота, как обыкновенный привратник?

Этого было достаточно – Ниффт выпрямился, глаза его загорелись, и он принялся рассказывать.

– Ну вот, теперь мне уже легче продолжать. Я ведь чувствовал, как ты колеблешься, не зная, как реагировать. Я боялся, что ты ответишь насмешкой и разозлишь меня, а тогда дело могло бы дойти и до драки. С тех самых пор, как мы оказались на болоте, я все думаю о том приключении. Понимаешь, Барнар, никаких ворот там нет. Туда попадают сквозь дыру во времени. Для этого надо подобраться как можно ближе к умирающему и, когда он начнет испускать Дух, прошептать заклинание, которое позволит проникнуть внутрь смерти. И тогда можно увидеть Проводника Душ и Исторгателя, которые приходят за покойником. А все, кто будет толпиться у смертного ложа, покажутся неподвижными, словно статуи. Для них смерть происходит мгновенно, а тот, кто с помощью заклинания пройдет сквозь время, обнаружит за ним другое Время, где мертвые продолжают жить.

Барнар открыл было рот, точно желая спросить о чем-то, но, перехватив отрешенный взгляд друга, передумал. Ниффт и так готов рассказать всю историю от начала до конца, и перебивать его ни к чему. Чилит уселся поудобнее и приготовился слушать. Ни на мгновение не забывая о враждебном присутствии болота, он предвкушал занимательный рассказ, хитро улыбаясь в усы.

– Но это лишь начало, Барнар, самое начало. Только того, кто рискнет схватиться с Приспешником Проводника и сумеет одолеть его, Проводник возьмет с собой в царство мертвых. Он поможет отыскать любую душу, в каком бы уголке обители смерти она ни скрывалась. А если повезет, то он же и выведет отважного назад…

II

Халдар и я пересекали широкую степь, когда ночь застала нас в пути – прямо как сегодня. А надо знать, что в тех местах полным-полно волков, да не четвероногих собирателей падали, которые водятся среди холмов, а настоящих матерых людоедов ростом с жеребца-двухлетка.

Чтобы они не увязались за нами следом, мы с самого утра гнали коней хорошим галопом, и потому к наступлению сумерек те еле передвигали ноги от усталости. Погони за нами, правда, не было, но мы понимали, что еще день такой бешеной скачки, и нам придется идти пешком. Несмотря на это, мы не остановились и после заката солнца, тем более что ему на смену вышла необычайно полная луна. Однако наше упорство не было вознаграждено – в степи просто невозможно найти место для безопасного ночлега, – и пришлось в конце концов заночевать прямо на склоне высокого каменистого холма, среди беспорядочно разбросанных булыжников. Мы с Халдаром устроились в некоем подобие пещеры меж трех соприкасающихся верхушками валунов, а лошадей стреножили у входа. Молочно-белые в лунном свете гранитные плиты вселяли уверенность своей основательностью: будет, по крайней мере, надежная защита с тыла, если волки осмелеют настолько, что придется обороняться от них мечами. И все же ощущения укрытия они не давали: даже крупный зернистый песок, которым было усыпано дно пещерки, источал, точно едва ощутимый тошнотворный запах, что-то зловещее. Бывают такие места, где все время страшно, без всяких видимых причин. Мы развели огонь, достали по лепешке с куском сыра и принялись жевать. Разговаривать не хотелось.

Всю дорогу нас преследовали неудачи: в захолустных степных городишках, через которые лежал наш путь, взять было, по большому счету, нечего, так что мы докатились до мелких базарных краж. Кошельки наши совсем отощали, животы прилипли к спинам, давно немытые тела немилосердно зудели, а настроение было таким же черным, как синяки, которыми наградили нас горожане за наши неуклюжие проделки. До Луркнахолма, богатого старинного города на берегу озера Большой Раскол, оставалось чуть больше дня пути. Мы полагали, что у нас есть все шансы добраться туда, при условии, конечно, что на утро мы будем все еще живы.

Однако даже эта мысль не внушала оптимизма, потому как хандра наша достигла к тому моменту стадии философской. Первым в мрачные размышления погрузился Халдар, ну а я, как обычно, от него заразился. В результате оба мы настолько сникли, что нам уже было все равно, в какую сторону отправляться, в Луркнахолм или куда еще. Так мы сидели и жевали, обиженные на весь свет, и разглядывали равнину, которая со склона нашего холма была вся как на ладони.

Сама земля в тех местах похожа на бок запаршивевшего с голодухи волка. Гладкие белые камни выпирают тут и там на поверхность, точно кости сквозь шкуру отощавшего животного. Меж ними, как клочья шерсти, серебрятся в лунном свете островки высокой редкой травы. А настоящие волки, единственные обитатели этих мест, то шныряют от одной травянистой кочки к другой, словно блохи, то крадутся в тени валунов. Мы их видели, пока сидели возле костра и мрачно созерцали равнину, однако тогда подобные сравнения не шли на ум.

Наконец Халдар тяжело вдохнул и отшвырнул обглоданную корку. Его полный укоризны взгляд ненадолго задержался на мне, а потом устремился в огонь.

– Знаешь, между нами и этими волками никакой разницы, – проворчал он. – Только мы на задних лапах ходим и задницы штанами прикрываем, вот и все.

Мы с Халдаром так давно жили вместе, что я научился понимать его с полуслова, как в тот раз. Должен заметить, что друг мой был страшным идеалистом. Любя его, как родного брата, я всеми силами старался излечить его от этой болезни, но так и не смог. Его идеализм был воистину страшен. Вот хотя бы такой пример. Однажды мы провернули дельце в Багагской топи. Отличная была работа, тонкая и хорошо спланированная, можешь мне поверить. Ночью мы скрылись из города, везя чуть ли не по пуду кованого золота каждый. Наши кони неслись галопом, хотя никакой нужды в спешке не было: мы основательно запудрили мозги горожанам, так что они еще не скоро хватились своего золота. Но, распираемые радостью и гордостью за свое воровское умение и удачу, мы продолжали лететь вперед, как на крыльях.

Доскакали мы до моста через бурную реку к северу от города. И вдруг на самой середине Халдар натянул поводья, да так резко, что конь его вскинулся на дыбы, а сам он приподнялся на стременах. Весу в нем почти не было – жилистый, как я, он едва ли не вполовину уступал мне ростом. Лицо у него было острое и запоминающееся: крючковатый нос и торчащий вперед подбородок выступали на нем, точно горный кряж, окруженный густым лесом смоляной щетины, которая поднималась почти до самых глаз, черневших двумя бездонными озерами. Так он и застыл, стоя на стременах и вскинув ястребиное свое лицо вверх, к небу. Ноздри его раздувались, точно он хотел вдохнуть в себя всю эту ночь вместе с луной и звездами. И казалось, ему это вполне под силу, настолько велики были его сосредоточенность и спокойствие. Неожиданно он соскочил с коня, стянул с седельной луки мешок со своей долей добычи и, худого слова не говоря, швырнул его прямо в реку. Веришь, Барнар, увидев это, я едва не спятил. Да что там говорить, едва не умер! Клянусь Трещиной, у меня хватило профессионального такта прикусить язык и не лезть в дела партнера. Но, клянусь, я чуть не прокусил язык насквозь.

И все же я понимал, зачем он это сделал. Не существовало для него другого способа доказать бескорыстную любовь к своему ремеслу, кроме как выразить совершенное презрение к золоту, которое он таким путем добывал. О, он был таким же мастером своего дела, как ты и я, Барнар, и невозможно было не восхищаться страстью, которую он вложил в этот жест. Но почему, спрашиваю я тебя, не мог он, как все люди, сказать что-нибудь красивое, вроде: «В искусстве мое истинное богатство, а золото – презренный металл», – и промотать его затем на столь же презренные плотские удовольствия, шлюх и жратву?

Все дело в том, что Халдара устраивал только абсолют. Если уж он впадал в меланхолию, что, кстати сказать, случалось не так редко, то ему мало было одних унылых разговоров. Он вполне мог вскочить с места и кинуться в степь брататься с волками, чтобы только выразить нахлынувшие на него пренебрежение к воровству и отвращение к воровской жизни.

Между тем ощущение холода и тошнотворного страха, от которого подсасывало под ложечкой, не оставляло меня, а безграничное отчаяние Халдара действовало заразительно.

– Чтоб ты сгорел! – проворчал я. – Будешь ты жрать или нет? Гром и молния на тебя, Халдар, ты не имеешь права кваситься. Если ты сдашься, то что тогда остается мне? Я не волк, а если бы и был им, то наслаждался бы своей жизнью не меньше, чем сейчас, а потому намерен остаться в живых.

Легким движением руки он печально отмахнулся от моих слов.

– Ты обманываешь себя, Ниффт. Время великих приключений закончилось, разве ты не видишь? На нашу долю выпало несколько настоящих подвигов, которые требовали хитрости, истинного чутья и отваги, но больше это не повторится, как бы нам ни хотелось. Ты и сам знаешь, если человек понимает, что сейчас, в данную минуту, он проживает лучшие мгновения своей жизни, это уже большое счастье. В пяти случаях из десяти мы их не замечаем, душа томится в ожидании чего-то совсем другого. И только когда умирает всякая надежда на будущее, мы становимся мудрее и начинаем понимать, что лучшие моменты уже позади. И тогда в жизни остается только это… – он обвел широким жестом залитую лунным светом равнину, – ползать на четвереньках в поисках падали по голой пустыне.

Ну, обычно-то я знаю, как отвечать на высокопарное дерьмо в таком роде, да и сам Халдар при других обстоятельствах тоже сумел бы не хуже моего срезать любого не в меру расфилософствовавшегося воришку. Но в тот момент у меня просто недостало духу. Тоска отравила все мое существо, заморозила, кажется, даже мысли в голове. И вдруг я понял: всему виной то место, где мы встали лагерем, ибо тоска поднималась не из глубины души, как это бывает обычно, а заполняла меня снаружи, точно я был пустым кувшином, а она – жидкостью. От окружавших нас гранитных плит и песка под ногами тянуло отчаянием, как от ледяных глыб – холодом. Меня не покидало чувство, что вместе с нами в лагере незримо находится кто-то третий, чье присутствие с каждой минутой становится все более и более ощутимым.

Очевидно, Халдар, сам того не подозревая, реагировал на окружающую атмосферу. Теперь он сидел, тыча заостренной палочкой в костер, точно пытался заколоть его до смерти. Я хотел заговорить, но у меня перехватило горло, и я не мог связать двух слов. Мой друг швырнул палку в огонь, задумчиво провел ладонью по лбу и вдруг подскочил и взметнул над головой кулак, точно грозя небу.

– Клянусь Трещиной – воскликнул он, – я отдал бы жизнь за возможность совершить один только подвиг, но такой, который затмил бы все былые мои похождения. Я отдам жизнь! Клянусь Ключом Чародея!

Его слова меня потрясли. Хотя место, где мы находились, внушало такой ужас, что мне стало казаться, будто прямо над моим сердцем уродливым плодом висит тяжелая капля страха, которая вот-вот упадет и породит отвратительное чудовище, у меня все-таки хватило ума встревожиться и забеспокоиться. Я знал, что Халдар не из тех, кто бросается клятвами, и если уж он дал зарок, значит, в самом деле намерен привести его в исполнение. Да и причудливая форма, в которую он облек свою мысль, меня смутила. Где это слыхано, чтобы кто-нибудь, кроме деревенщин из Кайрнгема, клялся Ключом Чародея? Во всяком случае, за Халдаром такого не водилось. Мы с ним уставились друг на друга, и вид у него был не менее озадаченный, чем у меня. И тут я снова ощутил чужое присутствие.

– Здесь что-то есть, – произнес я. – Ты чувствуешь? Недалеко… Может быть, под нами… но оно приближается.

Халдар осмотрел пещеру, особенно внимательно приглядываясь к темным углам.

– Слушай, ты, скрывающийся во мгле! – снова закричал он. – Кем бы или чем бы ты ни был! Ты заронил мысль в мою голову и заставил меня произнести эти слова. Но я бросаю тебе вызов! Я объявляю, что эта клятва – моя, и я исполню ее. Так что, если можешь дать мне то, чего я жажду, выйди сюда, покажись!

В этом был он весь, Барнар. Никогда больше не доводилось мне встречать человека столь же прямого. Какие бы безымянные ужасы ни рыскали вокруг, он всегда готов был вызвать их на открытый бой.

Мы молча ждали. Страшная тяжесть продолжала давить мне на плечи. Напряжение было столь велико, что я, сам того не осознавая, положил ладонь на рукоять меча и принялся медленно вытягивать его из ножен. Помню только, как, прислушавшись, различил какой-то царапающий звук, точно кто-то скреб когтями по камню, и тут же подумал: «Нет, это всего лишь волки».

Поэтому я нисколько не удивился, когда жеребец Халдара дико заржал и мы, обернувшись к устью пещеры, увидели, как он валится на землю, а на нем, мертвой хваткой вцепившись ему в горло, висят два волка. Еще двое навалились на него прямо на наших глазах, а третьему мой конь, поднявшись на дыбы, раскроил череп метким ударом копыта. Я уже летел к нему, когда вдруг краем глаза заметил еще одного зверя, который взобрался на самую вершину соприкасающихся каменных глыб и теперь готовился напасть на нас с Халдаром сзади. Я закричал, предостерегая товарища, и последнее, что я видел, выскакивая из пещеры, был огромный серебристо-серый волк, зависший в прыжке над головой Халдара в кроваво-красном отблеске костра.

Потом была только работа, все остальное отступило на задний план. После леденящего, разъедающего душу страха кровавая стычка с волками казалось прямо глотком воды в пустыне. Сжав рукоять меча обеими руками, я размахнулся и изо всей силы всадил лезвие одному из волков в шею. Но, несмотря на ширину клинка и силу удара, мне удалось перерубить твари шею лишь наполовину, вот какие здоровенные зверюги водятся в тех местах. Мой меч застрял в его хребте, и это чуть было не стоило мне жизни, – из тьмы на меня уже неслось следующее чудовище. Но я успел-таки высвободить клинок за доли секунды до того, как волк поровнялся со мной, и выставил его вперед, так что зверь напоролся на него горлом с такой силой, что у меня чуть руки из суставов не выскочили. Когда с ним было покончено, я повернулся к коню и рассек путы у него на ногах, чтобы не мешали ему защищаться. Халдарова жеребца, который лежал на боку и не переставая ржал, заживо жрали еще четыре волка, зарывшись ему в брюхо чуть ли не по самые плечи. И тут я услышал крик друга.

Халдар загнал свой меч прямо в разинутую пасть того волка, что спрыгнул на него сверху, по самую рукоятку, но и этого оказалось мало, чтобы достать до сердца, поэтому он бросил клинок, спасая руку, и остался с кинжалом да выхваченной из пламени костра горящей головней. Зверь лежал, конвульсивно подергиваясь, из пасти у него торчал эфес меча, а на Халдара уже мчался новый, который, клянусь, ростом ненамного уступал лошади. Грудная клетка у него была широкая, как у полярного медведя, ребра ходуном ходили на бегу, и каждое я видел столь же ясно, как осужденный на смерть слышит удары колокола, который звонит по нему. Его желтые глаза горели безумным голодным огнем, а темнота за его спиной наполнилась множеством таких же медовых искр и скрежетом когтей о камни, который почти перекрывал предсмертные хрипы терзаемого коня.

И вдруг мчавшийся первым гигант, вместо того чтобы прыгнуть, внезапно затормозил всеми четырьмя лапами, и, заваливаясь на бок, стал поворачивать назад. Взмахнув лохматым хвостом, он коротко взвизгнул и скрылся во мраке ночи. Тут же до нас донесся мерный топот целой стаи волков, бросившихся врассыпную от нашего укрытия, а те, что лакомились кониной у входа, оторвали вымазанные в крови морды от лошадиного брюха, поджали уши и тоже кинулись наутек. Несчастная животина время от времени продолжала всхрапывать, хотя и не так громко, как раньше. Тишина, которая неминуемо должна была вот-вот наступить, пугала меня настолько, что я предпочел бы и дальше прислушиваться к агонии лошади, но жалость взяла верх над страхом, и я прикончил беднягу.

– Оно идет, – раздался в наступившей тишине голос Халдара. – Но откуда?

– Говорил он странно тихо, точно завороженный. Приближение чего-то страшного не оставляло сомнений. Воздух, казалось, кипел от разлитого в нем напряжения. Камни ежились, предчувствуя беду. Признаюсь, мною в тот момент овладело нездоровое любопытство, но отвращение все же было сильней. Желания сбежать у меня не возникало, – когда подходишь к опасности так близко, то отступать уже поздно, особенно если в тебе есть хоть капля мужества и отваги. Но и неподвижно ждать я тоже не мог. Точно впавшая в панику от появления непрошеных гостей домохозяйка, я начал судорожно прибираться. Высвободив меч Халдара из пасти мертвого зверя, я аккуратно вытер клинок о его же шкуру, потом принялся выволакивать волчьи трупы из пещеры наружу. Все это время я не переставал ворчать, ругаться и покрикивать, чувствуя, как воздух вокруг сгущается и дышать становится все труднее. И тут раздался крик Халдара:

– Ниффт, гляди! Камень!

Обернувшись на зов, я увидел, как одна из каменных глыб, защищавших наш костер от ветра, вдруг вздулась и снова опала, точно внутри нее, как в утробе женщины, заворочался младенец, которому не терпелось родиться. На мгновение все замерло, потом камень снова содрогнулся, еще и еще. Наконец ровная гранитная поверхность вспучилась и застыла. Заключенное в камне существо прилагало все усилия, чтобы прорвать окружающую его оболочку. Трещина появилась на вершине выпуклости, и, точно изливаясь из нее, пещеру заполнил запах тления. Раздался треск, щель стала шире, и из нее высунулась рука скелета.

На ней сохранилось ровно столько пожелтевших хрящей и сухожилий, чтобы кости не распадались. Пальцы ее судорожно хватали воздух, так что она походила на какого-то отвратительного краба, поглощающего морскую капусту. Тут камень снова раздулся и опал, точно испустил глубокий вздох, отверстие в нем увеличилось, и из него показалось все предплечье, состоявшее из одной прямой и одной изогнутой кости. Рука принялась молотить по воздуху, точно сражаясь с невидимым противником, и гранитная глыба почти раскололась пополам. Смрад из разрыва пошел такой, что у нас подогнулись колени. Тем временем наружу вылезла вторая рука с зажатым в ней золотым ключом, а за ней и весь покрытый ссохшимися обрывками плоти скелет выпал на песок. Череп его местами покрывали проплешины не истлевших до конца черных волос, мокрых и блестящих, как У младенца, только что вышедшего из материнской утробы.

Оставив позади половинки камня, точно скорлупки разбитого яйца, скелет, извиваясь, пополз к нам, ребрами чертя на песке глубокие борозды. Двигался он тяжело, точно измученный пловец, с трудом вырвавшийся из жестоких объятий ледяного смрадного моря. Не только вонь, но и ужасающий холод исходили от этих желтых костей. Когда скелет, точно вконец обессилев, упал возле костра, пламя съежилось и из ярко-желтого сделалось красным, будто его вынесли на мороз.

Вонь, я сказал? Клянусь Трещиной, до той минуты я не знал истинного значения этого слова. Лежа у костра и слабо шевеля конечностями, скелет начал быстро преображаться, и, пока он проходил через все метаморфозы своего возрождения, смрад в пещере стал таким, что нам показалось, будто наши носы и глотки забила разлагающаяся плоть. Прижавшись спинами к камню, мы стояли и смотрели, не в силах отвести глаза от омерзительного зрелища.